Григол АБАШИДЗЕ 22 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 22 из 48Следующая ⇒

раненых монгольских нукеров и своих лазутчиков грузины узнали, что они

имеют дело лишь с передовым отрядом. За ним стояло огромное войско,

которое покорило почти всю Среднюю Азию. Грузины решили, что враг

завлекает их в ловушку.

Понеся урон во время первого сражения и устав от двухдневного

непрерывного преследования врага, грузины решили не вступать в бой с

новыми силами монголов и предпочли повернуть обратно.

Но даже из коротких схваток с отступавшим врагом грузины поняли, что

перед ними хорошо вооруженные и закаленные в боях воины. Монголы оказались

превосходными стрелками, у них были выносливые и быстрые кони, они ловко и

умело вели рукопашный бой.

В строю монгольских всадников чувствовалась единая воля и строгий

порядок. Сражались они упорно и живыми в плен не сдавались. Лаша и Иванэ

Мхаргрдзели сами убедились в этом. Один из монголов отстал от своего

отряда. Грузины заметили его и погнались за ним. Потеряв надежду на

спасение, монгол предпочел умереть, но не сдаться: он бросился с конем в

пропасть и разбился насмерть.

Встреча с войском, состоящим из таких самоотверженных воинов,

требовала быстрых и разумных действий. Здесь пригодилась подготовка Грузии

к крестовому походу. Военачальники срочно стали набирать большое войско.

Страны-данники, Арзрум и Хлат, обязаны были выставить свои войска по

договору. К правителю Адарбадагана, Узбегу, Георгий обратился с просьбой —

выступить против общего врага.

Союзники отвечали, что принимают предложение грузинского царя, но

добавили, что в такую холодную снежную зиму монголы вряд ли решатся идти в

поход, скорее они предпочтут перезимовать в теплых Муганских степях. А к

весне, говорили они, мы будем готовы и с большим войском ударим с тыла по

монголам, если они двинутся на Грузию.

Хлатский мелик также ссылался на суровую зиму и обещал выставить свое

войско только к весне.

Грузинские военачальники колебались. Соображения адарбадаганского и

хлатского правителей казались основательными: действительно, могли ли

монголы решиться вторгнуться в гористую Грузию в такую лютую зиму?

Благоразумия ради враг должен был задержаться в Арранских степях.

Неожиданное появление Шио в Тбилиси еще более утвердило грузин в этом

мнении.

С длинной нечесаной бородой, оборванный и босой, Шио Кацитаисдзе

явился во дворец и потребовал немедленно допустить его прямо к царю или

амирспасалару.

Царь и атабек находились на заседании дарбази. Рассказ купца,

побывавшего в стане монголов, был важен для всех членов совета, поэтому

Шио ввели прямо в зал.

Он рассказал все, что видел и слышал, что испытал в монгольском

плену.

— Монголы так жестоки и коварны, что ум человеческий не в силах

постичь всего, что они творят. Владыки мусульманского мира трепещут в

страхе перед ними, и нет никого на Востоке, кто мог бы противиться им.

Сейчас их до того все боятся, что один монгол может выехать на большую

дорогу грабить и убивать людей и никто ему не окажет сопротивления, хотя

бы десять всадников оказалось против него одного. Послушайте, что я вам

расскажу: как-то монгол остановил идущего по дороге путника. Но у него не

оказалось с собой ни меча, ни лука, ни даже простого ножа. «Стань на

колени и положи голову на этот камень, — сказал монгол путнику, — и ни

шагу с этого места, пока я не вернусь!» Путник преклонил колена у дороги,

а монгол пошел за мечом. Вернувшись, он нашел свою жертву на том же месте,

в том же положении. Монгол поднял меч и отрубил несчастному голову.

— Какова численность монгольского войска, стоящего у наших границ? —

спросил царь.

— В том стане, где был я, два тумена — двадцать тысяч, но дальше,

возможно, есть еще несколько туменов. Ведут их два полководца — Джебе и

Субудай, преданные Чингисхану. Они неутомимые наездники и отважные воины.

Субудай похож на бывшего телохранителя нашего царя, на Лухуми: он

одноглазый и хромой. Я даже с первого взгляда принял его за царского

телохранителя.

Царь опустил голову, искоса взглянул на атабека. Насмешливая улыбка

скользнула по лицу Мхаргрдзели. Лаша стал расспрашивать о цели появления

монголов у грузинских границ.

Шио подробно рассказал о намерениях монголов.

— Субудай говорит, будто они хотят пройти через Дарубандские ворота и

идти походом на кипчаков и русских.

Шио сообщил о том, что приключилось с Тихоном.

Дарбази поручил Шио передать киевскому князю и половецкому хану

завещание Тихона и повести переговоры с ними о заключении союза против

общего врага. Шио снабдили соответствующими посланиями от грузинского

царя.

Совет утвердился во мнении, что поход на Грузию и дальнейшее

продвижение на север через Дарубандские ворота монголы отложат до весны.

Но монгольские военачальники двинули на Грузию войска внезапно, в

зимнюю стужу и бездорожье.

Георгий Лаша получил предупреждение от монголов:

«Извещаем царя Грузии, его эмиров и подданных, что весь земной

простор, от восхода солнца до заката, самим небом отдан нам. Всякий, кто

покорится нам, спасет себя от гибели и отведет смерть от жен и детей своих

и близких своих. Всякий, кто не покорится, окажет нам сопротивление,

погубит себя, обречет на верную смерть весь род свой. Если вы покоритесь и

окажете подобающие почести нам, мы не нанесем вам вреда, милостиво пощадим

и воздадим вам по заслугам. Однако, если вы посмеете ослушаться и

понадеетесь на силу свою, на недоступность ваших крепостей и численность

войск ваших, все это будет тщетным, мы растопчем вашу спесь, повергнем ниц

и сотрем с лица земли вашу страну».

Мысль о сдаче без боя на милость вероломного и беспощадного врага

никому не пришла в голову. Рассчитывать на помощь соседей не приходилось,

и было решено выступить против монгольских орд с имеющимся

шестидесятитысячным войском.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Они не стыдятся убегать от врага,

но, убегая, оборачиваются и пускают в

преследователей стрелы. Кони их

обучены, как собаки, они поворачивают

их, куда хотят. Отступая, они сражаются

так ловко и бесстрашно, точно стоят

лицом к лицу с врагом. Убегают и

оглядываются назад, безошибочно мечут

стрелы и сражают преследователей и

коней под ними. Враг полагает, что они

смешались и побеждены, но сам

проигрывает сражение, ибо во время

преследования теряет множество коней и

воинов. Татары, заметив, что много

уничтожено вражеских коней и воинов,

поворачиваются вспять и бьются храбро,

пока не перебьют врагов всех до единого

и не увидят их полного поражения.

Марко Поло

Рассказ Шио Кацитаисдзе на тайном заседании дарбази просочился в

народ и породил самые различные толки.

— Бывший царский телохранитель, одноглазый Лухуми, оказывается, жив.

Он бежал из Грузии, сделался монгольским военачальником и теперь ведет на

Грузию вражеские войска, чтобы отомстить царю, — рассказывали друг другу

воины.

Военачальники старались опровергнуть этот слух, говорили, что Лухуми

давно умер. Но набранные в войско крестьяне не хотели верить им и стояли

на своем.

Монголы находились на расстоянии однодневного перехода от грузинского

войска, раскинувшего стан в долине Куры. Наутро предстояло большое

сражение, и воинам надо было как следует отдохнуть, чтобы встретить врага

во всеоружии.

Царь поужинал и рано ушел спать в свой шатер.

Светало... Небо заволокло рваными черно-багровыми тучами.

Военачальники уже поднялись. Грузинский стан просыпался, слышались

звуки труб и барабанов. Шли последние приготовления к сражению.

Военачальники пригласили царя на сторожевую башню посмотреть на

вражеский лагерь.

Над Хунанской долиной поднимался бледный рассвет. Бескрайнее

заснеженное поле, словно саранчой, было покрыто монгольским войском. Между

Гачиани и Бердуджи до самого горизонта двигались бесчисленные черные тени;

кое-где еще дымили затухавшие костры.

Тишина нависла над безбрежным, словно море, вражеским станом.

Долго смотрели царь и военачальники на монгольские войска, сохраняя

мрачное молчание.

— Много их, — вздохнул царь.

— Их больше, чем песчинок в море и звезд на небе, — подтвердил

Мхаргрдзели.

Царь вернулся в крепость и созвал военный совет.

На совете все в один голос отметили, что враг многочислен и силен.

Иванэ Мхаргрдзели, Варам Гагели и эристави эретский были за то, чтобы

немедленно начать наступление. Они говорили, что грузинские войска

находятся в лучшем положении, и советовали не давать передышку врагу,

изнуренному долгим переходом.

Царь слушал внимательно.

Военачальники Западной Грузии молчали, ничем не выдавая своих мыслей.

Царь окинул взглядом собравшихся.

— Кто еще желает высказать свое мнение и подать совет? — спросил он.

С места медленно поднялся Ахалцихели. Он низко поклонился царю и

вельможам и заговорил спокойно и размеренно:

— Царь и князья, могущественные и победоносные, не раз повергавшие

врагов отечества! Вы все слышали о том, сколь умелы татары в сражении на

равнине, ибо степь — их родина. Они искусны и проворны, когда сражаются в

долине. Но в нашей стране много теснин и ущелий, и монгольские всадники

окажутся бессильными против грузинского строя, ибо они непривычны к бою

среди ущелий и скал. Сейчас нам пришлось бы сражаться на равнине, к тому

же покрытой снегом. Монгольские кони не подкованы и им будет легко, а наши

подкованные кони будут скользить и утопать в снегу. Я советую не вступать

в бой на равнине, где у врага будет несомненное преимущество над нами, а

отойти в горы, там-то мы им дадим сражение!

— Как можно отступать теперь! — возмущенно прервал Шалву Варам

Гагели. — Отступать, когда родину нашу топчет враг, разоряет наши

владения, истребляет людей!

— Не посоветует ли нам Ахалцихели покинуть и Тбилиси и скрыться в

горах!.. — язвительно проговорил Иванэ Мхаргрдзели.

— Если у царя и вельмож не болит сердце за разорение и порабощение

нашей отчизны и наших владений, мы одни готовы сразиться с врагом. Если мы

не обратим монголов в бегство, то и жизнь наша нам не нужна! — крикнул

эристави эретский.

Царь понял, что продолжение спора грозит расколом.

Бедствия от монгольского нашествия терпели пока что только три

окраинные области Грузии — Гаги, Сомхити и Эрети. Вот почему таким гневом

звучали слова эретского эристави. Владетели этих трех областей были

единодушны на совете.

Разумом царь склонялся к доводам и советам Ахалцихели. В другое

время, при спокойном обсуждении, преимущество его плана было бы очевидным

для всех. Но теперь, когда каждый князь считал, что судьба Грузии зависит

прежде всего от судьбы его собственных владений, спокойно посовещаться,

чтобы выбрать лучший с военной точки зрения план, было невозможно.

Важнейшим условием победы царь считал сохранение единства среди самих

грузин. Отступление, хотя и на более выгодные позиции, могло вызвать

гибельный раскол.

Бледный от ярости Ахалцихели продолжал стоять на своем.

Рубец на щеке его подергивался. Он ждал, когда вельможи успокоятся,

чтобы закончить свою речь.

— Легко говорить Ахалцихели, его владения, Тори и Ахалцихе, далеко

отсюда! — злобно проговорил Мхаргрдзели.

Эти слова были последней каплей, переполнившей чашу терпения Шалвы.

— Не желание уйти от боя и не страх заставляют меня предлагать это! —

воскликнул он. — Просто я думаю, что так будет лучше для всего царства. Но

если вас не убеждают мои речи и вы не хотите меня слушать, пусть будет

по-вашему.

Георгий и умом и сердцем был на стороне незаслуженно оскорбляемого

Ахалцихели, но не мог вступиться за него, ибо только подлил бы этим масла

в огонь. Пока никто из военачальников не вздумал примкнуть к плану

Ахалцихели, царь сам разрешил спор.

— И я считаю, что следует дать сражение в этой долине. Облачимся в

доспехи и с помощью божьей и под защитой святого креста рассеем врагов.

Был принят план сражения, предложенный Иванэ Мхаргрдзели.

Левым крылом командовал он сам, правым — Варам Гагели, а центр был

поручен самому царю.

Подобно черной туче внезапно двинулась с края горизонта монгольская

конница.

Подскакав ближе, татары отпустили поводья и обрушили град стрел на

несущихся им навстречу грузин.

Монгольские всадники неслись, как камни, пущенные из пращи, и на всем

скаку пускали стрелу за стрелой, испуская дикие крики.

— Кху-кху! Урра! Урра! — гремело, словно гром.

Эти крики, конский топот и свист стрел сеяли ужас и смятение.

Ряды монгольской конницы ворвались в строй грузин, как горная река

врывается в долину с кручи.

Но вот дождь стрел стал ослабевать, его сменил звон мечей и щитов.

Грузины рубились яростно, ослепительно сверкали мечи. Душераздирающие

стоны раненых, ржание коней оглашали окрестность.

Долго длилась жестокая битва. Всадники, под которыми падали кони,

продолжали драться пешими, живые снимали оружие с убитых. Лужи крови там и

сям алели на белом снегу.

Монголы стали медленно отступать и внезапно оторвались от грузин.

Всадники повернулись спиной к грузинскому строю и, ударяя коней пятками,

припав к седлам, обратились в бегство.

— Бей их! — крикнул Георгий, и грузины погнались за неприятелем с

громкими криками «ваша!», «ваша!».

Монголы бегут, бегут... Остановятся на миг, повернутся внезапно лицом

к преследователям, выпустят меткие стрелы и снова скачут во всю прыть по

снежному полю. Грузинам трудно остановить на скользком снегу подкованных

коней, и они мчатся прямо на вражьи стрелы.

Долго скакали так монголы и их преследователи.

Справа, на краю долины, раскинулась роща столетних дубов.

Увлеченные погоней грузины не заметили, как с тыла ударили по ним

свежие отряды монгольских всадников, укрывшихся за толстыми дубами. Новым

отрядом командовал сам Джебе-ноион.

От неожиданности грузины растерялись. Вырвавшиеся вперед так и не

сумели повернуть коней обратно, а монголы внезапно повернулись и бросились

на преследователей.

Грузины очутились между двух огней.

Лаша погнался за всадником, сидевшим на богато убранном коне. Тот

внезапно повернул коня прямо на царя. Георгий не смог удержать своего

скакуна на скользком снегу — и перед ним вырос одноглазый исполин с

занесенным копьем в руке.

Боже, как он походил на Лухуми Мигриаули!

Царь, ошеломленный, замер на миг.

Одноглазый Субудай-багатур издал гортанный крик и направил свое копье

прямо в грудь Лаше.

Лицо Лухуми, освещенное довольной улыбкой, пронеслось перед глазами

царя, и Лаша свалился с коня, взвившегося под ним на дыбы.

Грузины упрямо бились с врагом, напиравшим с двух сторон. Но силы их

истощались.

— Царя убили! — облетела войска страшная весть, и сразу сломался

строй, смятение охватило всех, и воины заметались в беспорядке, перестали

обращать внимание на призывы военачальников. Только кучки отдельных

смельчаков все еще дрались, сбившись вокруг своих предводителей.

Ахалцихели бился, как лев, рубил направо и налево, когда услышал за

собой шум и конский топот. Мимо него промчались бегущие в панике герои

Оротского и Керчульского сражений, бывшие его соратники.

В голове пронеслось воспоминание о том, как была взята Оротская

крепость, когда Лухуми Мигриаули заставил дрогнувший отряд воинов

повернуть обратно и занял крепость внезапным приступом.

В ушах раздался голос старого Пховца: «Эта стрела поразила не только

сердце Мигриаули, а сердце самой Грузии, ибо сила Грузии в народе, в таких

людях, как Лухуми...»

И тут в спину Ахалцихели впилась стрела, он пошатнулся, едва

удержавшись в седле. Сквозь туман меркнущего сознания Шалва еще видел, как

дрогнуло и пало гордое знамя Горгасала и Давида.

Слева от себя он увидел бегущего с поля сражения Мхаргрдзели со

сломанным мечом в руке, окровавленного и растерянного.

В глазах у Шалвы потемнело, и он замертво свалился с коня.

Выйдя из окружения царских войск, Карума Наскидашвили со своим

небольшим отрядом некоторое время укрывался в лесу. С наступлением зимы,

когда лес обнажился, он стал ненадежным убежищем, и Карума,

посоветовавшись с друзьями, решил податься в чужие края.

Трудно было обездоленным, выброшенным из привычной колеи крестьянам

решиться на это. Покинуть родную землю, с которой навсегда связаны и

радость и горе, и идти на чужбину, просить хлеба и убежища у иноземцев!..

Но другого выхода не было.

Медленно и понуро шли мятежники к югу. Время от времени до них

доходили слухи о вторжении монголов в Грузию.

Когда отряд Карумы стал спускаться в долину Куры, взорам разбойников

представилась страшная картина поля битвы. Навстречу двигалась

беспорядочная толпа беглецов. Из расспросов Карума узнал о поражении

грузин, о неодолимой силе монголов.

— Родина в смертельной опасности!.. А мы уходим! Лучше умереть со

своими, за свою отчизну, чем обивать чужие пороги! — зашумели мятежники.

В это время мимо них проскакала группа всадников. В их предводителе

Карума узнал эретского эристави. Он спасался бегством, окруженный горсткой

воинов.

— Ах ты, подлый трус! — наскочил на него Карума. — Ты грозен против

вдов и сирот да безоружных крестьян! Назад, собака, не то прикончу на

месте!

Эристави бессмысленно поглядел на Каруму, стоявшего перед ним с

обнаженным мечом, и покорно повернул коня обратно; вслед за ним и отряд

Карумы ринулся в жестокую сечу.

Царь был в доспехах простого воина, и потому Субудай и его

военачальники, занятые преследованием отступающих, не обратили внимания на

сбитого с коня Лашу.

Первым спохватился Турман Торели, до этого не упускавший царя из

виду. Он выбрался из гущи схватки и поскакал к тому участку, на котором

уже не было ни монгольских, ни грузинских войск. С громким ржанием

кружился на месте конь Лаши. Торели спешился и опустился на колени перед

истекающим кровью царем. Сорвав с себя рубаху, он стал перевязывать ему

раны.

— Воды! — простонал Георгий, не открывая глаз.

— Сейчас, сейчас! — шептал Торели, продолжая торопливо накладывать

повязку.

Царь узнал его по голосу, приоткрыл глаза.

— Спой мне, Турман! Последний раз спой мне что-нибудь! — чуть слышно

попросил он, едва приподнимая слабеющие руки.

Руки Торели встретились с холодными пальцами царя. Слезы хлынули из

его глаз.

Тихим печальным голосом стал он напевать любимую песню Лаши:

Ты думаешь, то свет горит?

То лишь виденье, лишь обман.

Мир ныне в сумерки одет,

Весь мир покрыл густой туман.

И жизнь, как птица, улетит,

Ища далеких теплых стран,

А там, где прежде жили мы,

Из пепла вырастет бурьян...

Тяжкий стон вырвался из груди Лаши. Торели перестал петь, пристально

вгляделся в перекошенное от боли лицо царя.

— Слышишь, Турман? — зашептал он пересохшими губами. — Она зовет

меня!.. Лилэ меня зовет: «Лаша-а!.. Лашарела!..» Ты слышишь?..

И тот, кто очень долго шел,

Смотри, — прошел короткий путь,

Тьма свет погубит, розу — червь,

А раны скорби — мужа грудь.

Знай — незаметно смерть придет,

Отнимет меч твой — не забудь.

Что предок твой из мира взял?

А ты — возьмешь ли что-нибудь?

Плакал Турман или пел, царь больше не слышал его.

— Лаша... Лашарела...

Ветер ли родных полей шелестел над ним? Или голос Лилэ чудился ему в

бреду? Царь тихо прикрыл глаза. Покой разлился по его лицу.

По полю мчался всадник на вороном коне.

Вот он подскакал к Торели.

— Время ли петь, Турман? — услышал Торели голос Эгарслана.

Эристави спешился, погнался за конем царя, схватил его под уздцы.

Конь покосился на хозяина и, закинув голову, жалобно заржал,

обращаясь к бескрайнему небу или к своему неведомому богу.

Торели помог Эгарслану, и они вместе бережно подняли Георгия.

Эгарслан сел на царского коня, с помощью Торели уложил к себе на колени

Лашу и погнал коня на правое крыло, где дружины еще продолжали сражаться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Монголы подошли к Самшвилдэ. Грузины успели укрепить крепость, и враг

понял, что штурмом им ее не взять. Но они не могли и обойти ее, оставить

позади себя. Расположение Самшвилдэ не давало возможности хотя бы частично

окружить ее.

Значительная часть грузинского войска, под водительством Варама

Гагели, укрепилась в Самшвилдэ. Для усиления обороны набирали новые

отряды.

В бездорожном и тесном ущелье войско татар не смогло бы развернуться

и рисковало подвергнуться внезапному нападению со стороны грузин.

Итак, монголы не могли ни продвинуться вперед, ни расположиться

станом в узком ущелье. Проницательные полководцы Чингиса, взвесив

создавшееся положение и признав опасной и неосуществимой осаду крепости в

необычайно холодную и снежную зиму, предпочли отступить.

Тбилиси — всемирно прославленная богатством и роскошью столица

Грузии — лежал под боком.

Монголам не терпелось ворваться в город, но они понимали, что

наполовину уничтоженное и обессиленное их войско будет не в состоянии

вступить в новый тяжелый бой с грузинами и овладеть столицей.

Как ни велик был соблазн двинуться к Тбилиси, монгольские

военачальники решили повернуть обратно.

Поредевшие и потрепанные отряды монголов потянулись по дороге,

ведущей в Арран.

Раненого царя доставили в Тбилиси.

Стрела Субудая, пронзив грудь, к счастью, не коснулась сердца.

Лекари очистили рану, зашили ее и тщательно перевязали.

Обескровленный и обессиленный, царь погрузился в забытье.

Он лежал без движения с побледневшим лицом, не шевелил посиневшими

губами и не подавал признаков жизни.

У изголовья безмолвно сидел лекарь, не отрывая пальцев от запястья

раненого.

На следующий день Георгий приоткрыл глаза. Врачи облегченно вздохнули

и дали больному выпить лекарства.

Царь снова впал в глубокий сон, но уже не таким мертвенным было его

лицо. Дыхание стало спокойнее и ровнее.

На третий день Лаша открыл глаза и, окинув взором присутствующих,

остановил взгляд на Торели. Турман понял, что царь о чем то хочет спросить

его, упал на колени перед ложем государя и стал жадно и пристально

всматриваться в лицо больного. Однако ни царь не смог ничего сказать, ни

Торели понять невысказанного.

С ресниц царя скатилась слеза. Закрыв глаза, он опять уснул.

И привиделось царю, будто он и Лилэ, только что повенчанные, выходят

из Светицховели. Оба они в золотых венцах, красивые, молодые, веселые,

словно дети.

Народ любуется ими. Со всех уголков Грузии съехались люди, чтобы

принять участие в свадебном торжестве. Повсюду нарядные толпы.

Вот по строю воинов прокатились приветственные крики, свадебные песни

сменились походными. С драгоценными дарами подходят правители подвластных

стран — ширваншах и гандзийский атабек, арзрумский султан и хлатский

мелик.

На богато убранных конях сидят прославленные полководцы Грузии:

убеленный сединами Иванэ Мхаргрдзели и статный Ахалцихели, Варам Гагели и

Бека Джакели, картлийский эристави и Эгарслан Бакурцихели, мегрельский

эристави Дадиани, абхазский и сванский эристави, рачинский эристави и

Маргвели.

С песнями движется свадебный поезд по необъятной долине, поросшей

высокой зеленой травой и цветами.

Вдруг набежала туча, черная тень распростерлась по долине.

Налетела вражеская конница и, растоптав цветы, бросилась на царскую

свиту. Незнакомый всадник с низко опущенным на лицо забралом подхватил

Лилэ к себе на седло и ускакал.

Все смешалось.

Лаша зовет военачальников, собирает войско и бросается в погоню за

похитителем.

Несутся кони, не касаясь копытами земли, свистят стрелы, пыль

поднимается до самых небес.

Грузины нагоняют врагов, завязывается рукопашная битва, вражеская

конница рассеивается, грузины преследуют ее.

А всадник с закрытым лицом, что умчал Лилэ, летит вперед без оглядки,

на неподкованной лошади. Георгий во весь опор гонится за ним на своем

поджаром, как гончая, скакуне.

Вот он нагоняет похитителя, а тот на всем скаку повертывается к

преследователям и пускает стрелу прямо в грудь царю. Георгий хочет

прикрыться щитом, но всадник поднимает забрало, и царь, изумленный,

застывает на месте. Да и как не изумиться, когда перед ним предстал

одноглазый монгольский военачальник, ранивший его в Хунанском бою, и

монгол этот, как одна половинка яблока на другую, походил на Лухуми

Мигриаули и глядел на Георгия налитым кровью единственным глазом.

Раненый царь надает с лошади. Лилэ, вскрикнув, бросается к нему. Но

победитель хватает ее и бросается с ней прямо в бурные волны реки.

Лежит в поле истекающий кровью Лаша, и помощи ждать не от кого. Над

ним стоит его верный конь. Хочется пить, пересохло во рту, доползти бы до

реки, но нет сил сдвинуться с места. А на том берегу мчится всадник с Лилэ

поперек седла.

Нет, не Лилэ похитил он, а знамя свободы и счастья всей Грузии!

Царь оборачивается: он видит богатырей, погибших в борьбе за

освобождение отчизны от персов и византийцев, арабов и турок. Ненависть и

проклятие шлют они ему за то, что он, Георгий Лаша, не сберег могущества и

свободы Грузии. Презрением и упреком сверкают их взоры.

Лаша не может выдержать их упорного взгляда. Он отводит глаза и,

втянув голову в плечи, старается смотреть мимо грозных теней предков.

Он щурится и глядит вдаль. И что же он видит?

Впряженные в ярмо иноземного владычества, тянутся люди со стонами и

скорбными причитаниями. Это грузины, сыны некогда могущественной страны,

ввергнутые в рабство своим легкомысленным царем, алчными царедворцами и

князьями. На миг они повернули к Лаше свои изможденные лица. Гнев и

осуждение выражали их взгляды. Среди них Георгий узнал своего сына Давида.

Вырос и возмужал царевич, но с арканом на шее идет он впереди народа,

порабощенного иноземцами.

Безмолвно и безропотно переносит он двойной гнет: и своей собственной

судьбы, и горькой доли своего народа, в страданиях которого повинен его

несчастный отец — Георгий Лаша.

— За что ты обрек нас на эти муки? Сколько крови должны мы пролить,

сколько лишений перенести, чтобы вернуть себе свободу, а Грузии — былое

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒