Григол АБАШИДЗЕ 16 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 16 из 48Следующая ⇒

Лаша осторожно приблизился. Нежно, почти не касаясь, поцеловал Лилэ,

а потом наклонился к новорожденному.

Лилэ приподнялась на локтях и с гордостью откинула покрывало с личика

ребенка. Туго запеленатый в алую ткань, он вдруг сморщился и заплакал.

— Он очень похож на тебя! — шепотом произнесла Лилэ с радостной

улыбкой и прильнула к груди Лаши.

— Нет, на тебя! Глаза твои — черные, продолговатые, — сказал Лаша,

пристально вглядываясь в личико младенца, у которого глаза были пока еще

неопределенного цвета и формы.

— Лаша, а ты подумал, как мы его назовем?

— Нет еще... Какое же имя ему дать? — проговорил Георгий. Он

задумался, перебирая в памяти разные имена.

— Дадим ему имя твоего великого пращура. Дай бог нашему сыну ту же

силу и мужество в управлении страной, какими был отмечен Давид

Строитель! — произнесла вслух Лилэ, думая про себя о своем погибшем отце,

которого тоже звали Давидом.

— Ты хорошо придумала! Назовем его Давидом! — согласился Лаша,

наклонился над колыбелью и нежно притронулся губами к темному пушку на

головке младенца.

Один за другим потянулись знатные князья Западной Грузии поздравить

царя с рождением сына. Сдержанно, неторопливо, взвешивая каждое слово,

каждый жест, подносили они дары. Царь подмечал все: он видел, что эристави

не разделяют его радости по поводу рождения наследника престола, но еще

больше беспокоило его молчание Тбилиси. Первое известие о радостном

событии отправил в столицу Маргвели, аргветский эристави. Затем царь

несколько раз сам посылал гонцов. Ежедневно прибывали из Тбилиси гонцы с

деловыми посланиями о государственных делах, требующих решения царя;

атабек и визири сообщали об уйме важных и неважных происшествий, но о

столь знаменательном событии, как рождение у царя первенца, они не

обмолвились ни словом.

Опьяненный счастьем, царь сначала не обращал особого внимания на

холодное отношение вельмож и придворных к рождению наследника. У него был

такой уважительный повод для пиров! Произносились бесчисленные здравицы с

пожеланиями блестящего будущего маленькому Давиду, пелись застольные

песни, в его честь поэты слагали стихи. За кутежами следовали игры и

скачки, охота и прогулки. И снова жизнь государя потекла по прежнему

беспечальному и беззаботному руслу.

По обычаю воспитание царевича должен был взять на себя атабек.

Между тем Мхаргрдзели не испытывал особой любви к самому царю, а

воспитание незаконного царского сына и вовсе не входило в его расчеты.

Появление младенца угрожало всем планам атабека. И он не только не

хотел допустить признания сына Лаши наследником престола, но и прилагал

все усилия к тому, чтобы поставить вне закона, вне церкви и его мать. Он

уговаривал дарбази изгнать наложницу из дворца, подсылал тайком к

Мигриаули людей и подстрекал его к решительным действиям против царя —

разрушителя семьи.

Рождение сына заставило Лилэ снова задуматься о себе. Если до сих пор

только любовь царя приносила ей счастье, то теперь, когда она стала

матерью, этого было недостаточно, нельзя ей было оставаться в прежнем

положении. Признание прав наследника престола за сыном стало ее главной

заботой. Этого можно было достигнуть лишь в том случае, если бы церковь ей

разрешила сочетаться законным браком с царем. Все чаще ее мысли обращались

к суровому, недоступному католикосу. А католикос и слышать не хотел о

царской наложнице. С амвона всенародно предавал он проклятию «блудницу»,

подсылал к Лилэ духовников, уговаривавших ее сойти с дьявольской стези и

вернуться к законному супругу, в противном случае ей грозили вечным адским

пламенем.

Лаша пренебрежительно относился к католикосу и власти церкви. Но

любовь подрезала крылья его гордости и вынудила искать защиты у кормчего

церкви. Католикос ликовал, заранее представляя себе царя, преклонявшего

перед ним колена. Он созвал чрезвычайный церковный собор и сообщил

епископам и архиереям о своем решении. Он отрезал все пути к законному

бракосочетанию царя с Лилэ. Чем упорнее царь стремился узаконить свою

связь, тем упрямее и непреклоннее становился католикос, действовавший в

согласии с Иванэ Мхаргрдзеди и другими тайными и явными недругами и

недоброжелателями Лаши. Первая же попытка царя обвенчаться с любимой

натолкнулась на непреодолимое сопротивление. Однако Лаша не придал тогда

этому особого значения.

После появления на свет маленького царевича стало невозможно

пренебрегать законами и обычаями. А Лилэ все больше тревожила мысль, что

ее первенец останется бесправным и не наследует трона.

В свои тревоги она посвятила жену аргветского эристави, и та сразу же

принялась за дело.

Священник их дворцовой церкви не посмел открыто отказать ей в просьбе

обвенчать царя и обещал испросить разрешения у кутаисского епископа.

Супруги аргветского и рачинского эристави прибыли с богатыми дарами к

кутаисскому епископу.

Кутаисский епископ принял жен эристави с должными почестями, от

пожертвований и подношений не отказался, но на просьбу ответил отказом.

— Не пристало царю сочетаться браком с женой своего слуги, не

пристало ему творить блуд и прелюбодеяние и идти против правителей всей

Грузии и святой церкви! — твердо и решительно заключил свою беседу с

княгинями епископ кутаисский.

Княгини вернулись домой ни с чем.

Они утешали впавшую в отчаяние Лилэ тем, что со временем придворные

привыкнут к царевичу, полюбят его, католикос смягчится и обвенчает Георгия

с Лилэ, и за царевичем признают право престолонаследия.

Неожиданно в Западную Грузию прибыл католикос и сразу же по

приглашению рачинского эристави и епископа кутаисского направился в горную

Рачу для освящения вновь построенного храма. Он намеренно выбрал путь

через владения аргветского эристави, но не пожелал остановиться у самого

Маргвели.

Аргветский властитель обиделся, что католикос пренебрег его

гостеприимством, но, узнав, что глава грузинской церкви не хочет

встречаться с царем, легко предал забвению свою обиду. Если бы не Лилэ,

царь и не узнал бы ничего о поездке католикоса по Западной Грузии и

намеренно нанесенном ему оскорблении. Но в душу Лилэ появление католикоса

вселило надежду.

Как-то вечером, улучив время, когда царь был особенно нежен с ней,

она вкрадчиво попросила его: посетим сами католикоса, выпросим у него

прощение, вымолим разрешение на брак.

Георгий хорошо знал упрямый нрав католикоса. Он до сих пор жалел о

том единственном случае, когда посетил старика и просил у него разрешения

обвенчаться с Лилэ. Тогда он чуть было не позабыл о высоком сане главы

грузинской церкви и едва сдержался, чтобы не проучить старца за те

проклятия, которые тот обрушил на «грешницу и блудницу», и за обвинения

царя в прелюбодеянии с нею.

Лаша и до того не любил этого жестокого, неумолимого старика, а с той

поры вовсе не желал встречаться с ним.

— Второй раз меня к католикосу разве только мертвого внесут, а пока я

жив, к нему на поклон не пойду! Обойдемся и без его благословения! Я думаю

еще дожить до другого католикоса! — мрачно пошутил Лаша.

Лилэ убедилась, что уговаривать его бесполезно, и стала размышлять,

как бы самой предстать перед католикосом и упросить его пожалеть

младенца-царевича, смягчить его сердце своей большой любовью к царю,

чистотой своего чувства, склонить его дать благословение на церковный

брак.

В эти планы Лилэ посвятила княгиню Маргвели, та одобрила ее решение,

и обе стали готовиться к отъезду.

Царя и эристави они отправили на охоту в горы, а сами тайком от них

отправились к первосвященнику.

Утомленный путешествием, католикос заехал отдохнуть в Шио-Мгвимский

монастырь. Лилэ с княгиней быстро добрались до монастыря, отстояли обедню

и к ее концу попросили настоятеля доложить о них католикосу.

Католикос разрешил царской наложнице предстать перед ним. Едва

завидев ее, он принялся кричать: как, мол, посмела ты осквернить святое

место. Он не дал ей вымолвить ни слова, призывая кару на ее голову, трижды

проклял ее, как сатану и искусительницу.

Ошеломленная, слушала Лилэ эти проклятия, кровь отлила от ее лица,

она едва держалась на ногах. Крепясь из последних сил, она покорно

выслушивала все, чтобы под конец все же высказать свою просьбу и

попытаться смягчить суровое сердце старца. Но смирение «блудницы» только

еще больше распалило католикоса, он назвал Лилэ бесстыжей и наглой,

подбежал к ней, вцепился ей в волосы и свалил ее на каменный пол.

На шум прибежал настоятель монастыря. Увидев распростертую на полу

Лилэ, содрогавшуюся в рыданиях, он испугался, как бы гнев царя не

обрушился на него.

Настоятель бросился в ноги католикосу.

— Отче... ведь это же царица... — взмолился он.

При слове «царица» католикос пришел в себя. Он подумал, что зашел

слишком далеко в своей ярости. Ведь эта женщина, хоть и незаконная, но все

же жена царя, во всяком случае, царь любит ее до самозабвения. Поругание

ее чести, а тем более побои могли стоить ему жизни.

— Изыди, сатана! Изыди! — воскликнул католикос, трижды осеняя себя

крестным знамением. И, успокоившись немного, приказал настоятелю: — Изгони

из святого места блудницу сию, грешную более, чем все другие блудницы.

Настоятель помог плачущей Лилэ подняться с пола и увел ее.

Потеряв последнюю надежду, Лилэ вернулась в дом Маргвели. Она ничего

не рассказала царю, вернувшемуся с удачной охоты, о происшедшем в

монастыре.

Но у мира тысяча глаз и тысяча ушей: история посещения католикоса

царской наложницей каким-то образом вышла за высокие стены монастыря и

достигла слуха царя.

Возмущению Георгия не было границ.

В гневе он хотел сразу же скакать в монастырь, чтобы оттаскать

католикоса за бороду. Однако, одумавшись, он отказался от этой мысли.

В тот день он лег поздно, а среди ночи проснулся, одолеваемый

мыслями. Лаша думал о Лилэ, об оскорблении, нанесенном ей католикосом, о

церкви и о своем бессилии веред ней. Церковь в Грузии пользовалась почти

неограниченной властью. Многие поколения грузинских царей укрепляли власть

церкви, чтобы она помогала им править, и церковь так усилилась, что глава

церкви стал противопоставлять свою власть власти самого царя. Без

разрешения или согласия католикоса двор не мог принять ни одного важного

решения. Католикосы часто сами навязывали царям свою волю.

Некоторых отцов церкви обуздать было труднее, чем строптивых

феодалов. Иной раз могущественные, в расцвете своей славы и силы, государи

оказывались бессильными перед самовластием католикосов. Сама царица Тамар,

мать Лаши, не могла справиться с безмерно возгордившимся католикосом

Микаэлом. Чего только не делала Тамар, к каким только мерам не прибегала!

Даже созвала церковный собор против Микаэла, но ничего не смогла поделать

с сильным и умным первосвященником.

Как ни велика была царица Тамар, все же она была женщина и, возможно,

не действовала с нужной решительностью. Но Вахтанг Горгасал, муж твердый и

бесстрашный, могущественнейший из грузинских царей, обладавший

безграничной властью. И именно с ним, с великим государем и отважным

воином, так непочтительно и дерзко обошелся обнаглевший епископ, которого

царь задумал сместить.

«И пришел царь, — вспоминал Лаша рассказ летописца, — и спешился,

чтобы облобызать стопы епископа, и тот снял с ноги башмак и каблуком

ударил царя по лицу и выбил зубы у него».

Этот невежественный, но чувствующий за собой силу старец не

ограничился проклятиями, посылаемыми им на голову непобедимого грозного

царя, перед именем которого не один венценосец трепетал от страха, а снял

с ноги башмак и выбил им зубы Вахтангу!

Мало того: царь вынужден был отрядить специальное посольство в

Константинополь и послать туда выбитый у него зуб, дабы отстранить наглого

старика от управления церковью.

Перед мысленным взором Лаши прошел ряд его венценосных предков. С

какой последовательностью и упорством боролся со своими противниками Давид

Строитель! Для покорения своевольных вельмож он прибегал к помощи церкви,

а на нежелательных церковников поднимал знатных эристави. Пастырей церкви,

чрезмерно преданных заботам о мирской власти, он сталкивал с теми

священнослужителями, которые были преданы трону.

А он, Лаша, ни одного своего противника не может заставить

подчиниться своей воде.

Давид Строитель был человеком хладнокровным, умеренным, он умел

обуздывать свои страсти. Смысл своей жизни он видел в укреплении трона и

государства. Лаша тоже любит свое отечество, призвание свое он тоже видит

в укреплении престола, но что ему делать, когда есть еще и третья святыня,

сильнее и чудодейственнее первых двух — его любовь к Лилэ. Любовь овладела

его существом с такой силой, что не позволяет служить ничему более,

вынуждает отказаться от долга перед родиной и троном. А ныне князья и

пастыри церкви запрещают ему служить и поклоняться этому кумиру.

Они отрезают ему все пути к браку с избранницей сердца, связывают по

рукам и ногам своими требованиями и уставами, законами и обычаями. Будто

они лучше его знают, кого ему следует любить и кого назвать своей супругой

и царицей Грузии.

Разве не они, дряхлые монахи в черных сутанах, похитили возлюбленную

у могущественного и счастливейшего Ашота Куропалата?! Ашот, беззаветно

влюбленный, оказался бессильным перед крестом господним и, поверженный

ниц, горестно воскликнул: «Блажен лишь тот, кто ушел из жизни!»

Все эти размышления приводили Лашу к определенному выводу. Он

испугался этого мрачного конца и в страхе разбудил Лилэ. Обнял ее, и в

ласках любимой угасла тревога.

Дружина Мигриаули росла. Убежище восставших находилось в неприступных

горах, оттуда они внезапно совершали набеги на господские усадьбы, сами

оставаясь неуязвимыми. Со временем им стало тесно в Кахети, и они

перенесли свои действия в Сомхити и Картли. И там они находили

притеснителей крестьян, разоряли и грабили имения князей и снова уходили в

леса и горы.

Власти не принимали мер до тех пор, пока разбойники действовали в

пределах Кахети. Вельможи и визири потирали руки, злорадствуя, что бывший

телохранитель причиняет столько огорчений и забот царю, и сами прилагали

все усилия, чтобы направить месть Мигриаули прямо против Георгия.

Но когда дружина Лухуми стала угрожать благополучию самих

царедворцев, их охватило смятение.

Особенно забеспокоились они, когда Мигриаули появился на караванных

путях. Прежде всего разбойники ограбили большой караван, следовавший из

Ирана, перебили вооруженную охрану и захватили богатую добычу. Первый

успех раззадорил их, и они стали перехватывать караваны, идущие из Руси,

Трапезунда и Багдада.

Караваны, следовавшие из Ирана и Багдада, принадлежали Мхаргрдзели. В

те времена почти все правители занимались торговлей и в основном были

негласными хозяевами огромных караванов и руководили торговлей на всем

Востоке.

Один только Георгий Лаша оставался равнодушным к торговле, и, хотя

как его личные доходы, так и государственные сокращались с каждым днем, он

с презрением смотрел на властителей, занятых подсчетом барышей, а Иванэ

Мхаргрдзели называл за глаза «караванбаши» — предводителем караванов.

Появление разбойников на караванных путях поразило атабека в самое

сердце.

Два первых ограбленных каравана принадлежали ему. От злости он рвал

на себе волосы и готов был сам преследовать грабителей до самой

преисподней. Он усилил охрану караванов и объявил по всему царству розыски

похищенных товаров.

Следы вели к дружине Лухуми.

Только теперь понял Мхаргрдзели, как далеко зашел он в своей

ненависти к царю.

Ослепленный этой ненавистью, атабек сам способствовал усилению отряда

Лухуми, безнаказанному хозяйничанью разбойников по всей стране.

Расчетливый и предусмотрительный атабек не подумал, что крестьяне, однажды

взбунтовавшись против несправедливости царя, не ограничатся сведением

личных счетов, а направят свой гнев и против других господ, богачей и всех

власть имущих.

Мхаргрдзели направил к разбойникам человека для переговоров:

откажитесь, мол, от нападений на караваны и сообщите нам ваши требования.

У Мигриаули собрался большой отряд хорошо вооруженных молодцов.

Съестных припасов и всякого добра накопилось столько, что хватило бы на

годы. Легкие победы и бездействие властей придавали им уверенность в себе.

Посланного к ним для переговоров человека они отправили обратно и поручили

передать Мхаргрдзели: «Нам нечего у вас просить, царь и князья одинаково

несправедливы, и мы будем сводить счеты со всеми вами. Мы не перестанем

грабить караваны и будем по-прежнему разорять ваши владения».

Не успел еще атабек прийти в себя от полученного ответа, как ему

доложили, что караван, идущий из Хорасана, ограблен, верблюды и ослы

угнаны вместе с вьюками, а охрана перебита.

Ограблен был уже третий караван Мхаргрдзели, ему грозило разорение.

Надо было немедленно действовать.

Амирспасалар повел свои отряды туда, где, по сведениям лазутчиков,

находилась дружина Мигриаули.

Царь пребывал в постоянной тревоге, боялся, что царедворцы и

церковники разлучат его с любимой.

В то же время он опасался, как бы Мигриаули не похитил Лилэ и

царевича. Из-за вечного страха потерять Лилэ он никогда не расставался с

ней и ребенком, приставил к ним телохранителей, не выпускал из дворца без

сопровождения охраны.

День ото дня Лаше все труднее становилось переносить создавшееся

положение: женщину, которую он любил больше жизни, придворные не ставили

ни во что, обращались с ней, как с наложницей, и с нетерпением ожидали,

когда он удалит ее из дворца. Маленького Давида величали ублюдком и

насмехались над его будущим. До слуха Лилэ доходили пересуды — ее называли

безродной мужичкой. С трудом сдерживалась она, чтобы не открыть свое

знатное происхождение. Во всяком случае, помня о том, к какому роду она

принадлежит, Лилэ высоко держала голову, вела себя гордо, чуть ли не

надменно. Это еще больше раздражало и без того озлобленных княжеских жен.

Лилэ хотелось открыться, рассказать о себе. Оскорбленная, она не раз

готова была выдать свою тайну, но молчала ради своего сына, наследника

престола.

Из похода против разбойников Мхаргрдзели вернулся ни с чем. Лухуми,

заранее извещенный о выступлении атабека, успел увести свой отряд и

укрылся в неприступных горах. Зимнее бездорожье не позволило Мхаргрдзели

преследовать его.

Разъяренный неудачей атабек отсиживался в своем дворце и никого не

принимал, когда получил приглашение пожаловать на совет к царю. Он

попытался узнать у визирей, по какому делу царь созывает дарбази, но те

сами ничего не знали.

Георгий объявил, что изволил побеспокоить вельмож, чтобы обсудить с

ними свои личные дела.

— Моя семейная жизнь, — начал он, — связана с делами государства.

Речь идет о грузинском престоле и венце. Три года, как я женат, жена моя

родила мне сына, моего первенца и наследника престола, и до сегодняшнего

дня я не получил вашего согласия на церковный брак с нею.

Пока царь говорил, дарбази выражал явное нетерпение, но когда он

произнес: «Прошу совет дать мне согласие на брак с любимой женщиной и

утвердить сына моего соправителем», — в зале поднялся гул возмущения.

Атабек и визири открыто обвиняли царя в том, что его недостойное

поведение, нескончаемое пьянство и разврат ославили Грузию на весь мир.

Грубое поругание чести верного слуги и телохранителя подорвало в

народе уважение к царской власти и враждебно настроило крестьян. «Беглые

бунтовщики разоряют наши имения, угрожают нашим семьям, нападают на

караваны и грабят их. Дело дошло до того, что грузинским военачальникам,

прославившимся в походах против могущественнейших восточных султанов и

царей, приходится гоняться за разбойниками по лесам. Твоя наложница

немедленно должна быть возвращена своему законному супругу, только тогда в

стране уляжется смута и народное недовольство. Ты должен взять себе жену,

достойную царского сана, дать царству законного наследника и восстановить

при дворе порядки времен твоей матери, блаженной памяти царицы Тамар, если

тебе угодно, чтобы мы служили тебе». Таково было единодушное мнение

вельмож и церковников.

— Не бывать по-вашему! — объявил разгневанный царь.

Тогда визири поднялись с мест и дружно заявили:

— Мы отказываемся служить тебе, пока не перестанешь вершить дела злые

и недостойные.

С этими словами князья покинули зал, и царь остался в одиночестве.

Его голову венчал венец, в руках он держал скипетр, но он был бессилен.

Оскорбленный, отчаявшийся царь готов был биться головой об стену, дрожал

от гнева.

В ту ночь он не сомкнул глаз. Знатные феодалы, владетельные князья и

эристави отвернулись от него. За пределами дворца и личных уделов Георгий

не имел ни власти, ни влияния.

В распоряжении эристави было войско, через их руки проходили все

государственные доходы, а у царя не было ни воинов, ни денег.

Вот когда пригодилось бы царю наемное кипчакское войско. Если бы, по

примеру своего великого предка царя Давида Строителя, он заполучил

тридцать тысяч воинов, то теперь феодалы и вельможи не посмели бы

отступиться от него. А если бы даже кто-нибудь из них и был таким дерзким,

Георгию стоило только махнуть рукой, чтобы повергнуть его в прах,

разрушить все крепости ослушника.

Значит, к этому дню готовились эристави, когда воспрепятствовали

найму кипчакского войска, подсекли крылья власти и могуществу царя. Ведь и

тогда они так же единогласно пошли против его воли.

Но в ту пору хоть Ахалцихели был для Лаши надежной опорой. И могуч и

умен был Шалва. Было еще несколько единомышленников, стоявших рядом с

царем и преданных ему. Но Ахалцихели отступился от Георгия раньше других

вельмож и удалился в свои владения, сидит в своем замке.

Рубежи Грузии, все перевалы и горные проходы находятся в руках

князей. Без их воли птица не перелетит через границу. Без их согласия царь

не может призвать войско подвластных стран.

Все пути отрезаны. Георгий должен выбирать: или отказаться от Лилэ,

или отречься от престола и царского венца. Он не может решиться ни на то,

ни на другое, а третьего не дано.

Лаше не с кем было поделиться своими мыслями и заботами, не у кого

спросить совета, и от этого еще тяжелее становилось на душе.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

К воротам дворца подошел старик в овчинном тулупе. За спиной котомка,

в руках посох. Под тулупом — пховская вышитая рубаха. Он весь был покрыт

серой дорожной пылью. Седые волосы ниспадали на плечи, борода закрывала

грудь. Старик с трудом волочил ноги, согнувшись в три погибели, он

опирался на посох и часто отдыхал.

Остановившись у ворот, старец присел на камень, он тяжело дышал.

— Тебе что, дед? — приблизился к нему стражник.

— Царя жду... — коротко ответил старик.

— Царя нет во дворце, и сегодня он не будет оделять нищих.

— Я не за милостыней. Я пришел судить царя, — ответил старик и поднял

сверкающие огнем глаза на изумленного неожиданным ответом стражника.

Стражник отошел. Он направился к начальнику дворцовой стражи и

передал ему слова чудного старца. Начальник подошел к старику.

— Ты что, дед, царя бранишь? Разве не знаешь, что за оскорбление

государя наказывают всякого на земле грузинской?

— Я пришел не царя бранить, а судить воспитанника своего, — спокойно

ответил старик, берясь за посох.

Стражники не удивились словам старика: странствующие дервиши и монахи

обычно называли себя отцами и наставниками царей и всего народа и брались

судить не только царей, но и всех потомков Адама на земле.

— Отойди от ворот. Нельзя сидеть вблизи дворца! — приказал начальник

стражи.

Старик встал, опираясь на посох, и отошел от ворот, сел прямо на

землю, отпил воды из кувшина, извлек из котомки краюху хлеба и неспешно

принялся за еду.

Три раза сменилась стража у ворот дворца. Старик сидел на том же

месте и всем давал один и тот же ответ:

— Не за милостыней пришел я, а пришел судить царя, воспитанника

моего.

Наконец слова эти дошли до слуха Георгия, и он пожелал выслушать

странного пришельца.

Царь вышел из ворот дворца вместе с Лилэ, впереди бежал маленький

Давид.

Старик окинул взглядом царя и его немногочисленную свиту.

Полузакрытые в дремоте глаза его вдруг странно засверкали, когда он увидел

Лилэ. Минуту он с восхищением смотрел на нее. Им чуть было не овладело

раскаяние: зачем он пришел обличать царя? Он готов был схватить свою

котомку и бежать отсюда.

Но, видимо преодолев сомнения, он отвел глаза от красавицы,

нахмурился и, склонив голову, ожидал приближения Лаши.

— Благослови, отец, царевича, благослови! — обратилась к нему Лилэ, и

голос ее прозвучал в ушах старца, как пение сказочной сирены.

Словно покрытый золой, чуть тлевший жаром уголек вспыхнул в душе

старика от звука этого голоса, и он невольно размяк.

— Да благославит бог царевича, да пошлет ему здоровье и силу! —

бодрым голосом проговорил старик и перекрестил мальчика, с удивлением

взиравшего на него.

Голос старика показался царю знакомым. Под тулупом он разглядел

пховскую рубаху. Но все же он не узнавал странника.

— Так ты говоришь, что пришел судить меня? Разве ты мой наставник? —

спросил Георгий и ближе подошел к старику.

— Время изменило мое лицо, но душа моя осталась прежней. Я узнаю лик

твой, но не узнаю души! — сурово преизнес старик.

— Чалхия... Чалхия Пховец! — прошептал Лаша, и радостная улыбка

тронула его печальное лицо.

— Узнал меня... Да, я Чалхия Пховец, твой старый наставник. Но я не

узнаю своего питомца Лашу. Он склонился ко злу, и я хочу говорить с ним.

Хочу говорить и с матерью сына твоего, рассудить дела твои, — сказал

Пховец.

— Входи, отец, поведем беседу в покоях... — Лаша почтительно

пропустил вперед старика в засаленном тулупе с дорожным посохом в руках. —

Ты очень изменился, учитель, старость рано наложила свою печать на тебя! —

первым нарушил молчание Лаша, когда они вместе с Лилэ уединились в малом

зале.

— Распадается плоть наша, но дух, творящий добро, остается в веках

нетленным и юным. Блажен тот, кто печется о бессмертии души... Но ты

отверг служение духу, покорился плоти, предался вину и бесчинству, ты

алчешь нечистых наслаждений, из-за них лишился разума.

Пховец повысил голос и вскочил с места, глаза его метали гневные

искры. Он ястребом кружил вокруг обомлевших Лилэ и Лаши.

— В чем же грех мой, учитель? Я не изменился, но вижу, что очень

изменился ты, ибо в юности моей, когда я был твоим питомцем, ты обучал

меня иному... — неуверенно проговорил Лаша.

— Мало внимать речам наставника, следует вникать в их смысл! Я говорю

с тобой как с мужем государственным: ты закрыл уши свои для мудрых речей.

Так слушай же притчу и дай мне такой же правдивый ответ, какой дал царь

Давид пророку Нафану.

В одном городе были два человека, один богатый, а другой бедный. У

богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего,

кроме одной овечки, которую растил он и холил наравне с детьми своими,

вместе кормил их, вместе поил. И пришел к богатому человеку странник.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒