Григол АБАШИДЗЕ 15 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 48Следующая ⇒

собака искусает его детей? Я тебя спрашиваю, должен был он убить собаку

или нет?

— Должен был, — вздохнув, согласился Лухуми.

— Вот и я говорю! Но когда он убил, так вот что с ним сделали —

разорили, погубили, пустили по миру... Он нигде не мог найти защиты от

неправды, и несправедливость привела его сюда.

Хосита стоял в стороне, опершись на меч. В глазах его блеснули слезы,

и от этого его суровое лицо немного смягчилось. Лухуми взглянул на

несчастного и опустил голову в глубокой задумчивости.

— Расскажу тебе и про Арчила, — взволнованно продолжал Карума. — Он

из Мачхаани. Однажды, когда его отец работал на господском току, барин

гнусно выругал его, оскорбив память предков. Старик возмутился и посмел

сказать, что его предки ничем не хуже господских. И не успел бедняга

закончить, как барин ударил его мечом по голове. Арчил в это время отвозил

зерно на арбе, и кто-то рассказал ему, как было дело. Он подстерег барина

в тесном ущелье и сбросил на него сверху огромный камень. Тот свалился

вместе с конем в пропасть и разбился насмерть... Или он не должен был

расправиться с ним, как по-твоему? Я тебя спрашиваю! — настаивал Карума.

— Должен был! — уже твердо и убежденно произнес Лухуми, взглянув на

Арчила.

Арчил сидел, сдвинув брови и упрямо сжав рот.

— Вот видишь, ты согласен, — продолжал Карума. — После этого он не

мог больше оставаться в деревне и подался к нам в лес.

Статный молодец протянул Каруме рог с вином. Карума хлопнул его по

плечу и воскликнул:

— А вот взгляни на этого молодца, Лухуми! Чем он не вышел? И лицом и

статью — всем хорош. Не придерешься к нашему Гогии!

Лухуми обернулся к Гогии. Действительно, перед ним стоял парень на

редкость статный и красивый.

— Была у Гогии красавица жена, под стать ему, — продолжал Карума. — А

барин и приметил ее... Стал приставать к ней. Чего только но придумывал,

чтобы отослать мужа подальше. А Гогия, как назло, быстро выполнит

поручение и неизменно возвращается домой раньше срока. Жена его была

женщина честная, и барин все время оставался в дураках. Под конец барин

возвел на Гогию напраслину, обвинил его в краже и запер к себе в чулан. На

селе никто, конечно, не верил, что Гогия вор, но барина это не остановило.

Он отделался от мужа и опять за свое: ночью ворвался к женщине и

обесчестил ее. Но и Гогия не дремал. Он ухитрился сбежать и вернулся

домой... Да поздно: навстречу ему выбежала жена, опозоренная, истерзанная,

в изодранной рубашке.

Отправился наш Гогия в Тбилиси, жаловаться самому царю. Не знал он

тогда, что царь сам князьям пример подает, как жен чужих позорить.

Лухуми все больше бледнел от гнева. Карума, взглянув на него, понял,

что задел гостя за больное, и умолк. Он поднял рог и сказал:

— Выпьем за тех, кого жизнь обидела так же, как нас, за тех, кто ищет

правду и справедливость! — Он передал рог Лухуми.

— За униженных и обездоленных и за то, чтоб они добились

справедливости! — резко отчеканил Лухуми, сурово обвел единственным глазом

сидящих вокруг и осушил рог. Наполнив его снова, он передал его Гогии. Тот

взял рог и низко опустил голову.

— Каков у нас царь, таковы и бары, — после некоторого молчания

медленно заговорил Карума. — Какую управу мог найти Гогия у царя? Его и

близко не подпустили к нему, и он вернулся домой ни с чем. В деревне он

сговорился с друзьями и, улучив время, поджег барскую усадьбу, а потом

ушел в лес. Так что же, по-твоему, не должен был он мстить? — опять

спросил Карума, настойчиво требуя у Лухуми ответа.

Лухуми молчал. Он не мог больше ни слушать, ни говорить, не мог

больше оставаться здесь. Его трясло, как в лихорадке, и лицо покрылось

мертвенной бледностью. Лухуми встал, смахнул с одежды крошки и каким-то

виноватым голосом проговорил тихо:

— Спасибо вам — мне нужно ехать.

— Куда же ты, Лухуми? — спросил Карума.

— Домой, — не оборачиваясь, ответил Лухуми и зашагал прочь.

— А что у тебя осталось дома, несчастный! — чуть слышно молвил

Карума, сдерживая вздох.

— Прощайте, живите с миром! — обратился ко всем Лухуми, уже сидя на

коне и снимая шапку.

— Будь здоров и ты, Лухуми! — ответили ему.

— Если мы понадобимся тебе, ты всегда найдешь нас в этом лесу,

Лухуми! — встав с места, крикнул ему вдогонку Карума Наскидашвили.

Лухуми въехал в Велисцихе. Навстречу ему двигалось огромное стадо:

лошади, коровы, волы медленно плелись по дороге между плетнями. Позади

скакали погонщики.

Завидев коня Лухуми, лошади заржали, сгрудились вокруг него,

остановились. Лухуми с удивлением узнал свой скот. Большерогая белолобая

корова впереди стада ласково замычала, узнав хозяина, и длинным шершавым

языком принялась облизывать своего теленка.

— В чем дело, Лексо, куда ты гонишь мое стадо? — спросил Лухуми

одного из погонщиков.

— Да господин приказал... — ответил Лексо смущенно.

— Какой такой господин?

— Эристави Бакур.

— Кто ему дал право распоряжаться моей скотиной?

— Не знаю, Лухуми, нам приказали, мы и гоним; велят — погоним

обратно... — И он наклонился поближе к Лухуми: — Нас только что паренек

нагнал, говорит, твоей матери плохо. Поторопись, может, живую застанешь...

Кровь отлила от лица Лухуми. Только сейчас он заметил прижавшегося к

плетню Тандо. Тот всхлипывал и закрывал глаза рукой. Потом сорвался с

места и побежал к деревне.

— Куда же ему поспеть, горемыке, говорят, умерла уже... — проговорил

второй погонщик чуть слышно.

У Лухуми потемнело в глазах, он натянул поводья и двинулся на

стоявших перед ним стеной животных. Хлопая бичами, погонщики старались

очистить для него путь.

Лухуми подъехал к дому. Во дворе толпился народ. Лестница и балкон

были забиты людьми. Лухуми спешился.

Увидев его, женщины стали кричать и причитать еще громче. Когда

Лухуми подошел к ореховому дереву, все замолчали, расступились, давая ему

дорогу. Он неподвижно застыл на месте. С толстого сука свисала веревочная

петля, а под ней валялась опрокинутая скамья.

Лухуми бросился к дому, одним духом взбежал по лестнице.

На балконе, на широкой тахте покоилась его мать, такая маленькая,

высохшая. Выражение боли и обиды застыло на ее строгом лице.

Лухуми подошел к тахте и как подкошенный упал на колени. Он прижался

головой к материнской груди и зарыдал. Он плакал и стонал, словно влекомый

на заклание бык, безысходно, безнадежно, и женщины скорбно причитали,

вторя ему. Мужчины отворачивались, не в силах сдержать слез.

— Уведите его, пусть придет в себя! — произнес кто-то негромко.

— Оставьте, пусть поплачет! Кого еще ему оплакивать, кроме матери...

Ни детей, ни родни, жену отняли, друзья покинули!

Одна мать и была только у него, всю жизнь она отдала ему и умерла, не

вынеся его горя. В страданиях и муках произвела Кетеван на свет божий

сына. Без поддержки, без помощи поставила его на ноги. Как радовалась она,

когда ему улыбнулось счастье и он завел свое хозяйство, как любила и

лелеяла его жену! Она безропотно переносила все обиды. И за всю жизнь,

полную страданий, она не удостоилась даже благодати умереть на своей

кровати, по-человечески. В исступлении, в отчаянии и одиночестве, всеми

покинутая, покончила она с собой...

Соседи подняли Лухуми, отвели в сторону, стали успокаивать, утешать,

как могли.

Лухуми рукавом утирал слезы.

Жутко было смотреть на его обезображенное ранами и горем лицо. Его

усадили на скамью, окружили и рассказали обо всем, что произошло.

Когда царь увез из дому Лилэ, Кетеван лежала больная. Соседи

ухаживали за ней, привели лекаря. Она поправилась, поднялась с постели и

отправилась искать невестку. Как говорится, обула железные лапти, взяла в

руки железный посох и дошла до царского дворца. Но ее не допустили к царю,

не нашла она справедливости, ни с чем вернулась домой и снова принялась за

хозяйство, чтобы не угас огонь в очаге сына. Тут пришла весть, что Лухуми

брошен в темницу, а эристави Бакур распустил слух, будто он изменил царю и

отечеству и никогда больше не вернется домой. Бакур и сам поверил в свою

выдумку, забрал себе виноградники Лухуми, а сегодня утром его управляющий

угнал к себе весь скот Мигриаули. Кетеван пыталась защитить добро сына, но

все было напрасно...

Лухуми молча слушал. Дверь в гостиную была открыта, и, когда он

поднял голову, взгляд его скользнул по оружию, красовавшемуся на стене. На

спускающемся со стены ковре висели оленьи рога, кольчуга Лухуми, его меч и

щит, лук и колчан со стрелами. Лухуми задержал на них взгляд. В мыслях его

промелькнули разбойники из Гомборского леса, и снова услышал он вопрос

Карумы Наскидашвили: «Значит, нужно было убить? Значит, нужно было

расправиться? Значит, нужно было отомстить?!»

— Нужно было убить... Нужно было расправиться, отомстить!.. — чуть

слышно проговорил Лухуми. Резким движением он поднялся, выпрямился во весь

свой богатырский рост и мрачно усмехнулся.

Соседи молча переглянулись: тронулся, должно быть, несчастный, и что

тут удивительного!

Лухуми не спеша прошел в гостиную, снял со стены боевые доспехи,

неторопливо облачился в них и вышел на балкон.

Соседи удивленно глядели на вооружившегося не ко времени Лухуми.

Лухуми извлек из-за пазухи набитый деньгами кисет, кинул его на

скамью и обратился к соседям:

— Нет сил у меня заниматься похоронами. Возьмите эти деньги и

устройте моей матери достойное погребение. Коли она не удостоилась

блаженной кончины, пусть уж почиет достойно... Священника приведу я сам...

Лухуми медленно вышел, на лестнице ускорил шаг, вскочил на коня и с

места пустил его вскачь.

Смеркалось, когда Лухуми подъехал к владениям эристави Бакура. Ярко

освещенная усадьба еще издали переливалась огнями. Звуки музыки и песен

доносились из сада. Лухуми спешился и неслышно приблизился к ограде. Во

дворе за богато накрытым столом сидели гости Бакура. Лухуми приник к

забору, затаив дыхание, и внимательно все оглядел.

Бакур подал знак музыкантам, чтобы они перестали играть, поднял

большой рог с вином и начал длинную речь.

Лухуми вспомнил тот день, когда он угощал у себя царя. Эристави Бакур

и тогда был тамадой и свои льстивые речи обращал к нему, как к хозяину

дома, считая его приближенным царя, заверял его в своей любви и

преданности. А когда царь отвернулся от Лухуми и опозорил его, эристави

первым делом захватил его виноградники, угнал скот.

Бакур кончил говорить и поднес рог к губам. Сидящие за столом с

восхищением следили за ним.

Еще и половины рога не было выпито, как под самый кадык в

запрокинутую шею Бакура вонзилась стрела. Рог выпал из рук эристави.

Гости на миг оцепенели от ужаса и неожиданности, а затем плач и крики

разорвали ночную тишину.

Лухуми вскочил на коня и поскакал прямо к Гомборскому лесу.

Долгое время убийство эристави Бакура оставалось для всех тайной.

Многие связывали это убийство с внезапным появлением Лухуми и таким же

внезапным его исчезновением из села, но поскольку никто толком ничего не

знал, то догадки оставались догадками.

Вмешательство властей и расследование ни к чему не привели. Однако

очень скоро Лухуми снова объявился. Теперь он стал грозить царедворцам. На

похороны эристави Бакура приехали многие знатные вельможи. Ночью в дороге

на них напали разбойники. В стычке двоих убили, остальных обезоружили.

Отобрали коней и, посрамленных и опозоренных, отпустили пешими.

Придворные сразу же узнали среди напавших одноглазого Лухуми. Всю

страну облетел слух о том, что Лухуми Мигриаули, бывший царский

телохранитель, стал разбойником.

Отряд Мигриаули становился все больше и сильнее. Обездоленные

бедняки, которых довели до отчаяния господа, шли в горы искать защиты и

правды, мстить за поруганную честь.

Большую часть награбленного разбойники раздавали беднякам, вдовам и

сиротам. Они не скрывали своих намерений и почти никогда не нападали на

усадьбы вельмож без предупреждения.

Если, полагаясь на свое могущество, какой-нибудь помещик не внимал

этим предупреждениям и не оставлял в покое свою беззащитную жертву,

бесчестил и грабил крестьян, дружина Мигриаули приводила свою угрозу в

исполнение точно в назначенный срок. Лухуми жег усадьбы помещиков, угонял

скот. Он зорко следил за тем, чтобы никто из разбойников не обижал простой

люд, и жестоко расправлялся с теми, кто нарушал этот неписаный закон.

Народ помогал своим защитникам, чем мог: предупреждал их об

опасности, укрывал, снабжал продовольствием. Во всенародной поддержке была

главная сила Лухуми. И, чувствуя эту силу, царские карательные отряды

умышленно избегали встреч с разбойниками, а порой без боя покидали

какую-нибудь деревню, оставляли Лухуми ценную добычу — оружие и

продовольствие.

В то же время при царском дворе ходили слухи о громадной силе шайки,

о жестокости и беспощадности разбойников. Можно было подумать, что кто-то

во дворце сочувствует Мигриаули и его отряду, кто-то тайно поддерживает

его, сеет страх перед ним.

Разбойники объясняли бездеятельность царских карательных отрядов

только тем, что отряды эти состояли из тех же крепостных крестьян, которые

в душе сочувствуют успехам своих собратьев.

У эристави Бакура не было детей, и род его прекратился с его смертью.

Оставшиеся после него огромные владения вместе с крепостью Бакури в Кахети

царь даровал своему верному слуге Эгарслану.

Начальник царской охраны стал кахетинским эристави.

Эгарслан энергично взялся за дело. Жадный Бакур умел приобретать и

накапливать богатство, но не умел заботиться о нем.

У бывшего крепостного Эгарслана вместе с трудолюбием и прилежанием

обнаружилась сильная тяга к земле. На деньги, накопленные за долгие годы

службы, он прикупил земли и скота, и ведение хозяйства на дарованных царем

угодьях стало отныне смыслом его жизни. Не удивительно, что его не на

шутку встревожило своеволие разбойников в этом крае. Стремясь обезопасить

себя и свое имущество — Эгарслан боялся, что Лухуми узнал стороной о его

кознях, — и надеясь выслужиться перед царем, новый эристави начал

решительные действия и с помощью других кахетинских азнаури стал

преследовать и теснить отряд Мигриаули.

Положение Лухуми и Эгарслана при дворе сначала было почти одинаково.

Оба худородные, оба беспредельно преданные царю, они одинаково остро

переживали кичливость родовитых дворян и пренебрежительное отношение их к

придворным из крестьян.

Но, близкие друг к другу по положению, они не были схожи нравом.

Лухуми был всегда спокоен, доволен своей судьбой. Он служил Георгию

Лаше чистосердечно, был слепо предан ему. Он не мечтал о возвышении и был

безгранично благодарен царю за то немногое, что выпадало на его долю.

Эгарслан был честолюбив, никогда не довольствовался тем, что имел,

все время метил выше. Он тоже преданно служил царю, был верен ему, как

немногие, но его усердием двигали корыстные устремления.

Человек проницательный, Эгарслан сразу же почувствовал скрытую борьбу

за власть, которая велась при дворе, и активно вмешался в дворцовые

распри.

Он стал ушами и глазами царя. В борьбе против Мхаргрдзели и других

вельмож Эгарслан оказывал царю неоценимые услуги. Лаша делал все для

возвышения и продвижения своего верного слуги, а Эгарслан из кожи лез,

чтобы еще больше войти в доверие к царю.

Лухуми казался ему опасным соперником, и Эгарслан мечтал устранить

его со своей дороги. Любовь царя к Лилэ дала Эгарслану возможность свести

счеты с Мигриаули.

Он помог царю похитить Лилэ и послал Лухуми на верную смерть, от

которой тот чудом спасся, а потом без приказа царя схватил и бросил его в

самое мрачное подземелье, заботясь, однако, о том, чтоб Лухуми не

догадался о его участии в своих бедах.

И теперь, став кахетинским эристави, Эгарслан первым ополчился против

Лухуми.

Вечерело.

Эгарслан возвращался из Тбилиси в Бакурцихе. Только двое слуг

сопровождали нового кахетинского владетеля.

Подъезжая к лесу, он еще издали заметил на дороге столб пыли.

Постепенно он стал различать большой отряд вооруженных всадников.

Впереди ехал одноглазый исполин.

Эгарслан невольно положил руку на меч. Однако отряд, ехавший

навстречу, показался ему внушительным, и оказывать сопротивление было бы

неблагоразумно.

Свернуть с дороги он уже не успевал, поэтому решил ехать прямо

навстречу опасности как ни в чем не бывало, не задерживаясь и не глядя на

встречных.

— Чем я тебя обидел, Эгарслан, что ты смотреть на меня не хочешь? —

услышал он знакомый голос и поднял голову.

Прямо перед ним, преградив ему дорогу, подбоченившись, восседал на

коне Лухуми.

Эгарслан не ответил. Он только взглянул на Лухуми, стараясь угадать,

знает ли богатырь о том, какую роль он сыграл в его судьбе, и натянул

поводья, пытаясь объехать Мигриаули.

— Куда же ты торопишься? Даже ответом меня не удостоишь? — громче

заговорил Лухуми и потянул за повод коня Эгарслана.

«Не знает!» — подумал с облегчением эристави и проговорил:

— Дай мне дорогу, Лухуми! Видит бог, я не хочу тебе зла!

— Не хочешь мне зла? Зачем же ты тогда преследуешь моих людей?

— Я защищаю свое имение, а у разбойников на лбу не написано, кем они

посланы!

— Мои люди не трогают тебя, близко не подходят к твоим владениям.

— Не к лицу тебе, Мигриаули, брать под защиту разбойников, да еще

быть их главарем, — тихо проговорил Эгарслан, не глядя в глаза противнику.

— А разве тебе к лицу притеснять и преследовать таких же, как ты сам,

крепостных крестьян и рабов?

— Ты забываешь, что перед тобой кахетинский эристави, — возвысил

голос Эгарслан.

— Давно ли ты сделался кахетинским эристави? Еще вчера ты был

крепостным, бездомным и безродным рабом!

В самое сердце вчерашнего простолюдина попали слова Лухуми; Эгарслан

побледнел от злости.

— Прочь с дороги, говорю тебе, мне некогда разговаривать с тобой,

разбойник!.. — воскликнул Эгарслан, и рука его легла на рукоятку меча.

Взгляд Лухуми последовал за рукой Эгарслана, и он узнал меч,

подаренный ему царем на лашарском празднике.

Сколько раз защищал царя этим мечом Мигриаули! Сколько раз спасал ему

жизнь!.. А потом у него отняли дареный меч, и вот кому он достался!

— Ты не очень-то надейся на этот меч, Эгарслан! Я долго носил его, но

сам видишь, какое он мне принес счастье! — с насмешливой улыбкой сказал

Лухуми, пришпорил коня и отъехал от разъяренного эристави.

Тот в оцепенении еще долго не двигался с места, глядя вслед

удаляющемуся всаднику.

— Я тебя не трогаю, Эгарслан, и ты оставь меня в покое, иначе

следующая встреча тебе предстоит не такая! — крикнул ему Лухуми,

обернувшись.

Эгарслан вздрогнул. Бледный от бессильной злобы, он тронул коня.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Царь подозревал, что кто-то из влиятельных придворных мешает

действиям отрядов, направленных против Мигриаули. Он не хотел верить, что

невозможно обуздать разбойников и даже добраться до них, и собирался сам

со своей дружиной выступить против Лухуми. Но, с одной стороны, ему не

хотелось разлучаться с Лилэ, а с другой — рыскать по лесам и проселкам в

поисках ватаги разбойников казалось ему несовместимым с царским

достоинством.

Беспечный и бесстрашный от природы, Лаша порой заражался от Лилэ

каким-то страхом. И царь трепетал не столько перед силой Мигриаули,

сколько перед его правдой.

Осмелевшая разбойничья братия не ограничивалась набегами на

кахетинских азнаури. Она добиралась иногда до предместий самой столицы.

Атабек и визири, терпевшие неудачу в борьбе с Лухуми, оправдывались

тем, что царь связал их по рукам и ногам своими безнравственными и

противозаконными поступками. Они даже пустили слух, что Лухуми с

многочисленным отрядом готовится напасть на царский дворец, чтобы забрать

свою жену. Решив посеять страх в душе царя, они принялись для видимости

укреплять город, усилили дворцовую охрану.

Лилэ впала в отчаяние. Во сне и наяву виделся ей Лухуми с

окровавленным мечом в руке. При малейшем шорохе бежала она к Лаше, теряя

покой и сон, не отпускала его от себя ни на минуту.

Наконец, в страхе не столько за себя, сколько за дитя, которое она

носила под сердцем, за будущего наследника престола, она упросила Георгия

уехать из столицы в Западную Грузию. Царь, не долго думая, согласился.

Сначала Лаша и Лилэ направились в Месхети, некоторое время отдыхали в

Кола. Оттуда отправились на Черноморское побережье. Путешествовали морем и

сушей, пока не добрались до Кутаиси, и остановились там в царском дворце.

Владетельные князья Западной Грузии прибыли с подношениями к царю.

Жены князей с нетерпением и любопытством ждали приезда прославившейся

своей красотой наложницы царя. Облачившись в роскошные наряды, они прибыли

во дворец и тайно и явно стали наблюдать за Лилэ. Они подробно обсуждали

каждую черточку ее лица, каждое движение.

А между тем до родов осталось немного времени. Лилэ заметно

раздалась, отяжелела, стала неповоротлива. Лицо ее местами покрылось

темными пятнами. Другая женщина на ее месте могла бы стать

непривлекательной, но Лилэ по-прежнему выступала величаво, высоко держала

голову, и даже недоброжелатели не могли не отдать ей должное. Жены и

дочери вельмож перешептывались и хихикали по поводу ее округлившегося

стана и пополневшего лица, но не могли скрыть своей зависти.

Более справедливые признавали, что Лилэ красива, но считали красоту

ее наказанием, ниспосланным Грузии.

Дочери владетельных князей переживали еще и крушение собственных

надежд. Не одна из них грезила о царском троне, мечтала стать супругой

прекрасного рыцаря, отважного Лаши. Знатное происхождение, как им

казалось, давало на это право. В прошлом слава многих княжеских родов не

уступала славе Багратидов, да и теперь, хотя они и считались всего лишь

подданными царя Грузии, в своих княжествах они сидели, словно царьки, и

властвовали во владениях своих безраздельно.

Сами князья приняли Георгия хорошо. Раньше они не любили, когда царь

жаловал к ним в Западную Грузию и приходилось являться к нему на поклон

всем родом. Царь беззастенчиво разглядывал их дочерей и жен. Пристальный,

дерзкий взгляд Лаши возмущал гордых князей, и они с нетерпением ждали

конца приема, чтобы укрыться в своих владениях от легкомысленного

повелителя. И еще долго тревожились эристави — не приглянулась ли царю

дочь или жена, и не задумал ли он какие-нибудь козни, чтобы обесчестить

славный род.

И если женщины, которые раньше кичились друг перед другом вниманием

царя и мечтали с ним породниться, на этот раз считали себя оскорбленными

его безразличием и тем положением, которое занимала при нем какая-то

крестьянка, то мужчины, наоборот, уходили с царского приема спокойные и

довольные: царь так остепенился, что от его прежнего озорства и следа не

осталось.

Они легче мирились с существованием незнатной, но красивой наложницы

царя, чем с возможностью быть опозоренными. Теперь они непринужденнее

держались в обществе Георгия и, когда просили его оказать им честь

посещением, были искренни. И Лаша пировал то у одного, то у другого

владетеля, охотился в Аджаметских лесах и Колхидских долинах, веселился на

славу.

В Кутаиси стало жарко, и царь увез Лилэ в Гелати. Здесь, в лесу, Лилэ

легче переносила зной. Устав от бесконечных пиршеств, Лаша и сам

предпочитал уединение с любимой. Изредка вместе со своими друзьями он

посещал Гелатскую академию, беседовал и спорил с философами и риторами.

Челн тихо покачивался в открытом море. Гребцы так осторожно опускали

весла, словно старались не нарушить спокойствия синей глади.

В лодке, под навесом, защищающим от солнца, лежал Лаша. Чуть прищурив

глаза, он смотрел в удивительно прозрачное лазоревое небо. День был

солнечный, небо и море сливались в безграничную бирюзовую синь.

Лаша объездил почти всю Западную Грузию.

Разъезды и пиры утомили его, и теперь он отдыхал на море, перебирая в

памяти приятно проведенные дни. Как многообразна и красочна его страна!

Как часто на столь небольшом отрезке земли сменяют друг друга разные

картины природы, различные говоры, нравы, характеры, песни.

Более всего поражали Лашу вина и песни. Его восхищало

аджарско-гурийское вино чхавери и криманчули, но околдовывало и

имеретинское вино цоликаури, и застольная песня супрули, а с ними

соперничали рачинская хванчкара и звучный перхисули, нравились царю и

ласковые мегрельско-абхазские напевы, а величавое сванское пение

совершенно покорило его. Точно потопом вынесло на вершины гор сванские

села с их высокими белыми башнями, и их древние воинственные песни

походили на могучий гул запертого в горах грома.

Утомленный охотой на туров и кутежами, Лаша нежился теперь на

абхазском побережье и думал, что нет ничего лучше моря. Он отдыхал телом и

душой, сливаясь с безначальностью и бесконечностью моря и неба, свободный

от мучительных раздумий.

«У нас такое обширное побережье, — в полудреме размышлял он, —

большая часть Черного моря на востоке принадлежит Грузии, и все же грузины

не пользуются его благами в полную меру. Сколько грузин умирает, так и не

увидев моря, за всю свою жизнь не погрузившись ни разу в его волны».

Но эти мысли скоро наскучили царю. Он повернулся и, опустив лицо на

руки, задремал. И в эту минуту он был далек и от Лилэ, и от Лухуми, и от

тропа, и от Мхаргрдзели...

Вдруг далекие звуки рога донеслись до Георгия. Он открыл глаза,

гребцы привстали и, прикрыв ладонью от солнца глаза, всматривались в даль.

Приподнялся и Лаша. Всадник на белом коне носился вдоль берега, трубя

в рог и размахивая белым стягом. К морю сбегался народ.

— Гребите к берегу! — велел Лаша. В нетерпении он отнял у одного из

гребцов весла и стал грести сам.

Лодка стрелой понеслась к берегу.

С берега доносились восторженные крики:

— Да здравствует наследник престола!

— Да здравствует царевич!

Радостно забилось сердце у Лаши. Не дожидаясь, пока лодка причалит,

он спрыгнул на берег.

Гонец упал перед ним на колени и возвестил о рождении наследника

престола.

Царь вскочил на поданного ему коня и поскакал в Гелата.

Эристави и князья поздравили царя сдержанно, стараясь не произносить

слов «наследник престола». Крестьяне же, мелкие азнаури, купцы и

ремесленники высыпали на сельские большаки и городские улицы и

приветствовали царя громкими криками: «Да здравствует наследник престола!»

Лаша на цыпочках прошел в опочивальню Лилэ. Она не спала и, заслышав

его шаги, приподнялась на ложе. Счастливая улыбка осветила ее лицо. Глаза,

губы, ресницы и маленькие ямочки на щеках, каждая черточка на ее лице

улыбалась. В улыбке этой трепетало что-то новое, что придавало ее лицу и

взгляду необычайную мягкость и нежность. Это новое было чувство

материнства, которое наполняло радостью не только ее тело, но и разум,

окутывало ее сознание розовым туманом и пьянило ее.

На мгновение ее глаза встретились с глазами Лаши, и она увидела в них

такое же счастье. Она склонила голову, указывая на младенца.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒