Григол АБАШИДЗЕ 14 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 14 из 48Следующая ⇒

быстро пожал всем руки и направился с товарищами к выходу.

Оставшиеся за столом долгим взглядом проводили царских гонцов.

— Лучше бы не возвращаться ему живым! — с горечью проговорил Сандала,

тяжело вздыхая.

В то утро Лилэ почувствовала под сердцем сильный толчок. Она

испуганно вскрикнула, но, сообразив, что с ней, успокоилась. Радостное

чувство охватило ее.

Когда ребенок шевельнулся вторично, Лилэ взяла руку Лаши и, затаив

дыхание, приложила ее к своему животу.

Лаша ощутил под рукой движение.

— Что это? — испуганно спросил он.

— Дитя шевелится, слышишь?.. — смущенно прошептала Лилэ, обняла

возлюбленного, спрятала голову у него на груди.

Оба радовались, как дети. Хотелось рассказать кому-нибудь поскорее,

но потом они решили хранить все в тайне — до поры. Сияющими глазами

смотрели они друг на друга.

— Прибыл гонец от Ахалцихели! — доложили царю.

Лаша вышел в приемный зал.

Он опустился на трон, усадил рядом с собой Лилэ и торжественно

поздоровался с царедворцами.

Он спешил услышать вести не столько о победе грузинского войска,

сколько о судьбе Лухуми. В душе он надеялся, что Лухуми, может, не

вернется с этой войны. Смерть законного супруга развязала бы Лилэ руки, и

брак с царем стал бы для нее возможен.

Георгий знал, что нахичеванцы самоотверженно защищают крепость. На

войне распоряжается случай, и царь надеялся на случай, который из тысячи

людей, обреченных на смерть, избирает одного. Нельзя сказать, чтобы Лаша

хотел смерти Лухуми, но война есть война: одни возвращаются, другие нет.

Никто бы не обвинил царя в гибели телохранителя, и совесть его была бы

спокойна.

...В конце зала показался гонец, весь в пыли. Он сделал несколько

шагов вперед и упал на колени.

— Победа, государь! — воскликнул гонец, и голос его показался

знакомым Георгию. Он вздрогнул.

Вестник на коленях приблизился к нему и поднял голову. И вдруг застыл

от неожиданности. Рядом с царем Лухуми увидел свою жену, Лилэ.

«Мерещится», — мелькнуло у него в мозгу, и он протер глаз.

Лилэ вскрикнула и в беспамятстве откинулась на подушки.

— Помогите! — крикнул царь.

Вокруг Лилэ засуетились лекари и челядь.

Растерянный, дрожащий, смотрел Лухуми на происходящее. Он потерял

представление о том, где находится и что это все значит.

По знаку Эгарслана на Мигриаули набросились четверо стражников.

Ошеломленный Лухуми не сопротивлялся. Ему скрутили руки за спиной, подняли

и повели.

Он двигался словно в тумане, не понимая, что происходит. Может, во

сне все это видит или бредит, устав с дороги.

Лухуми втолкнули в подвал и заперли за ним тяжелую железную дверь. В

каменной темнице стояла нестерпимая духота, подземелье было переполнено

узниками.

От пережитого потрясения Лухуми едва держался на ногах. Ему трудно

было дышать спертым воздухом, он пошатнулся и чуть не упал. С трудом

удержался на ногах, протиснулся в угол и присел на дощатые нары. Долго

сидел он в оцепенении. Потом постепенно свыкся с полумраком, стал

осматриваться. Узников было так много, что большинству негде было ни лечь,

ни сесть, и несчастные вынуждены были подолгу стоять на ногах.

На единственной трехногой скамье восседал мрачного вида детина.

Широко расставив ноги, он хмуро уставился на Лухуми. Плоская бритая голова

его была покрыта шрамами.

Он нахмурил узкий лоб, и густые, сросшиеся брови его слились с линией

волос.

— Убил? — строго спросил он Лухуми.

— Нет! — покачал тот головой.

— Значит, украл?

— Нет! — ответил Лухуми.

— Эй ты! Наберись-ка ума да не ври! — угрожающе процедил сквозь зубы

бритый и, положив руки в карманы, вплотную надвинулся на Лухуми, ударом

ноги опрокинув свою скамью. — Не строй из себя Авраамова агнца. Сюда

никого не приводят после обедни. Ты или убил, или ограбил кого-нибудь на

большой дороге... Говори, что было, тут не хуже тебя парни! Ну,

выкладывай!

— Не знаю... я и сам не знаю... — качая головой, проговорил Лухуми.

— Брось врать! Не скажешь, сами дознаемся... Деньги есть?

Лухуми не понял вопроса и с удивлением уставился на незнакомца.

— Ну, чего глаза вытаращил? Выкладывай, что есть! Тут так заведено.

— Тебе какое дело до моих денег? — опять удивился Лухуми.

— А вот сейчас увидишь — какое! Ну-ка, Шило, Пень! Обработайте гостя!

Двое здоровенных детин вскочили с места. Один из них, длинный и

худой, в самом деле походил на шило, другой был приземистый и коренастый.

Они подскочили к Лухуми и уцепились за его карманы.

— Отстаньте от меня! У меня своего горя достаточно! — Мигриаули резко

отстранил их от себя и выпрямился.

— Ой, я его узнал! Мне за это награда полагается! — крикнул кто-то из

глубины камеры. — Ведь это же царский телохранитель Лухуми, одноглазый

Лухуми! Он с другими воинами разорил наше логово, еще, помню, Черного

Саркиса схватил...

— Совсем хорошо! — крикнул бритоголовый. — У царского телохранителя

денег должно быть много! А ну, налетай, ребята! — И бандиты снова

набросились на Лухуми.

Он еще раз попытался образумить назойливых негодяев, но те не

отступали и тянулись к его карманам.

— Значит, не хотите оставить меня в покое? — угрожающе проговорил

Мигриаули и, схватив коренастого, отшвырнул его, как мяч, в угол темницы.

Между тем долговязый успел выхватить из кармана Лухуми кисет с

деньгами и, сунув его бритоголовому главарю, поспешил скрыться.

Лухуми потянулся за своим кисетом, но получил такой удар в живот, что

скрючился и присел. Разъяренный, он быстро вскочил и зажал противника

своими могучими руками, словно в тиски. У того захватило дыхание. Он

швырнул кисет на пол и попытался выхватить из кармана нож.

Бывший царский телохранитель предупредил это движение, сгреб его в

охапку и с силой швырнул к двери.

Тот, как мешок, брякнулся об пол возле железной двери. Некоторое

время он лежал неподвижно. Все молча уставились на посрамленного вожака.

— Ты ли это, Колода! Тебе это не к лицу! — проговорил наконец Шило.

Колода начал медленно расправляться, словно свернувшаяся улитка. Он

потер висок, рукавом вытер сочившуюся кровь. И, внезапно выхватив из

кармана складной нож, раскрыл его и, нагнув голову, как бык, пошел прямо

на Лухуми.

— Отстань, тебе говорю! — крикнул ему Лухуми, и не успел тот

замахнуться ножом, как Лухуми схватил скамью и поднял ее перед собой, как

щит. Нож вонзился в дерево. Рывком подавшийся вперед Колода не сумел

удержаться и снова растянулся перед своим врагом. Лухуми обхватил его

своими ручищами, словно железным обручем, поднял высоко и изо всех сил

опять швырнул о каменный пол.

Колода тяжело грохнулся и остался лежать без движения.

Узники, озадаченные таким оборотом дела, глядели на одноглазого

богатыря, не смея пикнуть.

Шило отыскал кисет Лухуми, с опаской приблизился к нему, молча

положил кисет рядом и удалился.

Мигриаули положил деньги в карман и направился к нарам у стены.

Лежавшие на них вскочили и предупредительно очистили ему место.

Тяжело дыша, Лухуми опустился на нары. У него болела голова, руки и

ноги не подчинялись ему, скованные болью и усталостью. Внезапно его сморил

сон, и он повалился на жесткое ложе.

Проснулся Лухуми поздно ночью. Удивленно осмотрелся. В подвале было

почти пусто. Вчерашние забияки исчезли. Какой-то сутулый старик расхаживал

молча из угла в угол, заложив руки за спину.

— Где это я? — еще не совсем очнувшись ото сна, спросил Лухуми.

— Ты в дворцовой тюрьме, — спокойно отозвался старик, продолжая

вышагивать по камере.

— Да... вчера меня втолкнули сюда, — стал припоминать Мигриаули. — Но

здесь было много людей, а сейчас...

— Да, их было немало, — подтвердил старик и опустился рядом с Лухуми

на нары. — Ты вчера чуть не убил их главаря, и они со страху попросили

перевести их отсюда.

Лухуми вспомнил вчерашние события.

— Что им, бессовестным, нужно было от меня! — с горечью проговорил

он.

— Совести у них нет, это верно, — подтвердил старик. — Вся их жизнь

прошла в убийствах и грабежах. В тюрьме они чувствуют себя как дома.

— А кто был тот, бритоголовый, что так налетел на меня? — спросил

Мигриаули.

— Это главарь воровской шайки, Кундза — Колода. Никто не знает его

настоящего имени. Сколько раз его к виселице приговаривали, но он

увертывался каким-то чудом!

— А в чем он теперь провинился?

— Не перечислишь его преступлений, сынок! Ему и пятнадцати лет не

было, когда он застал свою мать с любовником и топором зарубил того на

месте. Сбежал из дому и стал бродяжничать. Потом поступил служкой в

какой-то монастырь. Стал там монахов смущать. Бросили его в темницу. Не

миновать бы ему петли, но он сбежал и скрылся в городских трущобах.

Человек он сметливый, дерзкий, стал главарем воров и грабителей,

мошенников и убийц. На весь город страх наводил. Все воры, разбойники,

мошенники отдавали ему часть награбленного, его слово было законом для

них. Никто до сих пор не смел поднять на него руку. Дай тебе бог здоровья,

сынок, утешил ты меня. На руках вынесли его отсюда, вряд ли жив останется.

— И поделом ему! Сколько я его просил оставить меня в покое. Ведь я

тоже человек, вынудил он меня... А ты что же не ушел с ними, отец?

— Мне с ними делать нечего. В жизни я не съел куска, добытого

бесчестным путем.

— Как же ты, честный человек, попал сюда?

— Долго про меня рассказывать. Сорок лет преданно служил я царям — и

Георгию, деду нынешнего царя, и Тамар. Сам был начальником этой тюрьмы. И

вот отблагодарил меня нынешний государь, Георгий Лаша. Бежал важный узник

из тюрьмы, так меня за это посадили.

— Как же так несправедливо обошлись с тобой, таким почтенным

человеком?

— Чему удивляться? Еще не то говорят про нашего царя. Он отбил жену у

своего слуги, человека преданного, не раз спасавшего ему жизнь, а потом

взял и убил его...

— Да нет, пока не убил, но было бы лучше, если бы убил! — Тяжелый

вздох вырвался у Лухуми, и старик заметил, как крупная слеза скатилась из

единственного глаза его собеседника.

Дверь отворилась. Вошли тюремщики. Они заковали Лухуми в кандалы и

увели его. С десятком других узников погнали его куда-то.

Под утро заключенных доставили в крепость, расположенную на крутой

неприступной скале.

Черная мрачная тюрьма еще издали наводила ужас. Из толстых каменных

стен, обросших мхом, сочилась вода. Темные провалы редких окон были

забраны густыми железными решетками.

Стражники сдали арестованных начальнику тюрьмы, который распределил

их по камерам. Лухуми долго вели по темным крутым лестницам и велели

остановиться перед железной дверью.

Отомкнув три замка, стражники с трудом отворили тяжелую дверь. В

темном провале мерцал слабый свет.

Тюремщики сняли с Лухуми кандалы и цепями приковали его к стене.

Этого им показалось мало, они опоясали его железным обручем и, точно зверя

свалив на пол, ушли.

Как волкодав на привязи, метался Лухуми, он задыхался от бессильного

гнева. Наконец он устал, и ярость его как будто унялась. Обессиленный, он

опустился на пол.

Раз в неделю его ненадолго выводили на тюремный двор подышать

воздухом.

Кого только не встречал Лухуми на этих прогулках: и мятежников, и

воров, и убийц, и разбойников! Сначала он ужасался, когда узнавал о

совершенном тем или иным узником преступлении. Но, вдумываясь в причины,

их вызывавшие, он часто начинал жалеть преступника. Большинство

заключенных составляли простые бедные люди, труженики, привязанные, как и

он, к своей семье и хозяйству, ввергнутые в тюрьму жестокостью и

несправедливостью, царящими в этом мире. Они или вообще не были ни в чем

виноваты, как и Лухуми, или были превращены в преступников власть имущими.

Во дворце сначала никто не знал, откуда явилась Лилэ, кто она такая,

да и никого это особенно не занимало. Бывало уже так не раз — наскучит

царю очередная наложница, и, смотришь, ее уже выпроводили из дворца, а

место ее занимает другая. Думали, и сейчас будет так же.

Но предположения царедворцев не оправдались. Время шло, а Георгий все

больше привязывался к Лилэ и требовал, чтобы все относились к ней с

почтением.

После прибытия Лухуми в качестве гонца придворные стали доискиваться

причины переполоха на приеме. В конце концов всем стало известно, кто

такая Лилэ.

— У преданного слуги, не щадившего жизни ради его спасения, царь

отнял жену! — возмущались одни.

— Может ли жена крестьянина стать царицей? Неужели наши жены должны

будут ей кланяться? Неслыханное дело! — выходили из себя другие.

Поддерживая их, католикос яростно вопил:

— Безбожник, он хочет подорвать основы веры, посмел отнять у мужа

венчанную жену! Нельзя терпеть поругания супружеского ложа, чистоты

освященного церковью брака!

Открыто выступали против царя почти все родовитые вельможи и

священнослужители.

До Лаши доходили эти речи, но они его мало трогали. Напротив, он стал

действовать еще смелее, сажал Лилэ рядом с собой на приемах и на совете,

требовал, чтобы ей оказывали царские почести.

Лилэ становилась все более и более горделивой, предсмертные слова

матери все чаще звучали у нее в ушах. Да, она должна быть царицей и будет

ею. Георгий любит ее. Он благороден и смел. Он настоящий царь. Царь царей!

Кто посмеет противиться ему? Он всех сумеет поставить на место. И Лилэ

должна быть достойна своего возлюбленного, своего царственного супруга.

Между тем вельможи подослали к царю дворцового священника. Тот прочел

Георгию долгую проповедь: брак священен, и ложе супружеское

неприкосновенно в чистоте своей. А у христиан постыдным считается отнимать

у мужа венчанную жену. За блуд господь карает. Царь не должен держать у

себя наложницу.

Царь слушал краем уха, а когда священник кончил свое внушение,

заявил:

— Я люблю Лилэ чистою любовью, всем своим сердцем. Она не наложница

моя, я не могу жить без нее. Прошу твое преподобие и всю грузинскую

церковь, дайте ей развод и позвольте мне сочетаться с ней браком, законным

перед богом и церковью.

Духовнику были известны намерения дарбази и католикоса, поэтому он

решительно отвечал царю: ни дарбази, ни церковь, ни народ не допустят,

чтобы царь венчался с чужой женой при живом супруге. Он припомнил, что

было с царем Давидом и Ашотом Куропалатом, пугал проклятием на этом свете

и адским пламенем на том.

— Не подобает царям брать в жены простолюдинок и сажать их рядом с

собой на престол, — заметил священник и в заключение добавил: — Тебе,

государь, следует позаботиться о наследнике, жениться на благородной

девице, дочери христианского царя или знатного князя.

Но ни проклятие, ни Судный день не пугали Георгия. Он твердо стоял на

своем и заявил священнику, полный убеждения в своей правоте:

— Я никого не хочу в жены, кроме Лилэ. А если церковь не даст мне

благословения, я буду жить с ней без церковного брака до конца своих дней.

Ахалцихели только по возвращении из похода узнал о том, какой прием

оказал царь его вестнику. Он сразу же встревожился — где же теперь Лухуми?

Угрожая одним, щедро одаряя других, он узнал наконец, что Лухуми заточен в

крепость. По чьему приказу, он так и не смог узнать.

Негодование Шалвы не знало пределов. «Так подло поступить с преданным

слугой, который жизни своей не щадил ради государя! — думал он. — Вот

знамение времени! Царь не только отнял у слуги жену, он допустил, чтобы

его бросили в тюрьму. Он не заботится о святости своего имени, о прочности

трона!»

И раньше Ахалцихели знал за царем неблаговидные поступки. Но ему

казалось, что Георгий не лишен благородства и великодушия и что эти

качества со временем возьмут верх над недостойными поступками.

Однако теперь чаша терпения переполнилась. Честный человек, любивший

свою родину, Шалва видел, как бесчинства, порочащие царя, сводят на нет

все его, Шалвы, старания и заботы о могуществе и благосостоянии Грузии.

Разве с таким царем, который не знает благодарности к своим слугам и не

желает обуздать свои страсти, выполнишь заветную мечту грузинских

государей — превратишь Грузию в новый Рим?!

Возмущенный Шалва не пошел к царю после возвращения из нахичеванского

похода и, нигде не показываясь, заперся у себя дома.

Между тем слухи о том, что случилось с женой Лухуми и с ним самим,

достигли войска. Началось брожение, которое угрожало перейти в мятеж.

Тысяча, ходившая в поход под началом Лухуми, собралась у дома

Ахалцихели: воины требовали освободить своего предводителя.

Шалва дал слово ходатаям принять меры к освобождению Мигриаули.

Опасаясь усиления волнений, он распорядился, чтобы все эристави

вывели свои войска за пределы города, обещал взбунтовавшимся отрядам

удовлетворить их требование и отвратил от страны опасность военного

мятежа.

Лаша оказался плохим союзником в борьбе за укрепление трона. Из-за

его опрометчивости не удалось довести до конца наем кипчакского войска, а

последний поступок царя превосходил все остальные. Унижение и поругание

чести преданного слуги и храброго воина было вызовом всему народу. На

примере Лухуми народ воочию увидел бесполезность служения царю, не

помнящему добра.

Трудно было укротить и обуздать зарвавшихся вельмож, но вновь

завоевать расположение народа, грубо оскорбленного царем, было теперь, по

мнению Ахалцихели, просто невозможно. Ни во что не ставя народ, Георгий

играл с огнем, подтачивал основы трона и государства. Страна могла быть

могучей, пока был силен народ, пока он был един. Пока не поколеблена вера

народа в царя, грузинские войска могут смело стоять против соседних

мусульманских держав. Но горе стране, где подорвано доверие народа к царю!

Правитель, вселивший в сердца подданных ненависть к себе, будет пожинать

только гнев народный, и все действия такого государя обречены на неудачу.

Государство, лишенное поддержки народа, распадается и гибнет, — размышлял

Ахалцихели.

Бесчисленные поколения боролись за единство и мощь Грузинского

царства. А теперь своекорыстие князей и вельмож и безрассудство молодого

царя неуклонно приближали его к гибели. Нужна была сильная рука, которая

могла бы удержать, остановить медленно катящуюся к пропасти колесницу.

Ахалцихели готов был грудью остановить это гибельное падение, но он

видел свое бессилие. Он не мог бы один удержать громаду, которую толкали к

гибели необузданные эристави.

Ахалцихели чувствовал тщетность своих стараний, но бездействовать и

сидеть сложа руки он не мог.

Он потребовал созвать дарбази. Визири, католикос и епископы осудили

поступок царя и решили послать к нему для переговоров выборных во главе с

Ахалцихели.

Они предъявили царю два требования: освободить Мигриаули и вернуть

ему законную жену.

Потерявший рассудок от любви, Лаша расценил это требование совета как

заговор, как дерзкое вмешательство в его личные дела. Он назвал Ахалцихели

смутьяном, заявил, что это он, Шалва, поссорил царя с атабеком и другими

именитыми вельможами.

Георгий согласился выполнить лишь первое требование — освободить

Лухуми, а на второе ответил решительным отказом:

— Пусть меня лишат трона, но, пока буду жив, не отдам Лилэ...

Оскорбленный до глубины души, Ахалцихели покинул дворец и уехал из

Тбилиси.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Если слуга во злобе ударит палкой

своего господина или поднимет на него

руку, то руку ту отсечь или взыскать

цену руки. А если он, озлобившись,

выбранит господина, отрезать у него

язык или взыскать цену языка... Ежели

кто прогневит бога и убьет господина

своего или ранит его, то жизни такого

человека не щадить, ибо все, чем

владеет слуга, принадлежит господину.

Уложения Вахтанга

Лухуми вывели из темницы и дали ему коня. Вооруженные всадники

сопровождали его, чтобы он не вздумал вернуться в Тбилиси. Выехав за

городские ворота, стражники оставили его, предварительно постращав.

Лухуми медленно пустил коня. Он и сам не знал, куда и зачем ему

ехать. Он казался глубоко погруженным в мысли, но на самом деле ни о чем

не думал. Уронив голову на грудь, он отдал поводья коню. Лишь время от

времени он выходил из оцепенения. Конь тянулся к траве у обочины, и тогда

ездок натягивал удила, направляя его на дорогу, и потом снова представлял

самому себе.

Дорога шла в гору, к Гомборскому перевалу. Повеяло прохладой, и

Лухуми очнулся.

Вспомнил, как он сопровождал царя вместе с пышной свитой, когда

приезжал Алексей Комнин, и два государя ехали бок о бок через этот самый

перевал.

Здесь встретил тогда царей настоятель женского монастыря,

сопровождаемый хором монахинь. Как красиво пели монахини! Лухуми и сейчас,

кажется, слышит их стройное, согласное пение, и сейчас, как видения, стоят

они перед его глазами, бледнолицые девушки в белых одеяниях, выпущенные на

волю из темных келий... Как радовался тогда Лухуми заступничеству царя за

вдову и сирот. Восторг настолько ослепил его, что он даже не обратил

внимания на совершенное царем здесь же злодеяние — на похищение двух

монахинь. Он не задумался над их судьбой даже тогда, когда снова увидел

их, покидавших царский шатер, обесчещенных, с распухшими от слез глазами.

В сопровождении двух верховых их отправили обратно в монастырь.

Тогда Лухуми не было дела до монахинь, жил он, ни о чем не

задумываясь. Только немного беспокоила его судьба Карумы Наскидашвили, но

он думал, что легко сумеет помочь ему.

Лухуми вспомнил, как он расхаживал перед царским шатром и задавался

вопросом: и зачем только этот бедняга Карума купил такого красивого

жеребца, разве у него других нужд не было, у бездомного, безземельного

сироты? Надо же было ему купить коня, от которого глаз не оторвешь. Разве

он не знал, что люди жадны и завистливы? Такого коня под стать иметь царю,

а не бедному крестьянскому парню. Мог ли он уберечь такого скакуна?!

Как легко судил тогда Лухуми о других, а горе подстерегало уже его

самого!

Почему он женился на Лилэ — ведь она была красивей всех на свете! Или

вроде Карумы он не знал, что мир алчен и завистлив? Такая жена под стать

самому царю! К чему она безродному мужику, вроде него? Куда он мог

спрятать ее от чужих глаз, как мог сохранить такой бесценный клад!

Да, он поступил безрассудно, подобно Каруме. Но ведь право на жизнь и

на любовь, на мечту и на радость равно дано всем людям в этом мире. Мог ли

он закрыть глаза и не глядеть на солнце, зажать в кулак сердце и

отказаться от любви? Разве от того, что он простой крестьянин, он меньше

хочет жить и радоваться жизни? Разве богатый или именитый может любить и

ценить красоту больше, чем он или Карума? Все люди одинаковыми рождаются

на свет, и нет на них ни бархата, ни атласа, ни крестьянского рубища, ни

лаптей, нет ни царского венца на голове, ни рабского ярма на шее! Но

почему же тогда одни окружены роскошью и вознесены на трон, другие

сброшены в бездну нищеты и страданий! Почему должно быть так?

От размышлений Лухуми отвлек свист, донесшийся из лесу. С

противоположной стороны раздался ответный свист, и не успел Лухуми

опомниться, как из лесу выехали вооруженные всадники и окружили его.

Лухуми схватился за меч.

— Стой! — крикнул один из всадников, выехав ему навстречу с копьем

наперевес.

Лухуми подобрал поводья и придержал коня.

Всадник с копьем подъехал почти вплотную.

— Ты не Карума ли? — спросил Лухуми, вглядываясь.

— Я-то Карума, а ты... — Он внимательно поглядел на одноглазого

путника. — А ты Лухуми!

— Верно. Но что вам от меня нужно?

— От тебя нам ничего по нужно. Мы другого ждали, а тут ты

подвернулся...

Лухуми смерил Каруму с ног до головы испытующим взглядом. Он сидел на

прекрасном скакуне. Бывший подросток возмужал, усы и борода оттеняли его

открытое мужественное лицо. Лухуми не видел его с того дня, как предложил

убитому горем парню деньги, подаренные ему Комнином. До него доходили

слухи, что Карума ушел в лес, стал разбойником, но он мало верил этому. И

вот теперь...

— Значит, правда это, Карума? Ты подстерегаешь на большой дороге

путников вроде меня? — с огорчением и досадой в голосе спросил Лухуми.

— Что ты, Лухуми! От таких, как ты, нам ничего не надо. Ты такой же

несчастный и обездоленный, как я! — У Карумы задрожал голос, он нахмурился

и отвел глаза от Лухуми. — Слезай с коня, посидим, откушаем хлеб-соли!

Карума соскочил с коня. Лухуми, сам не зная, правильно ли он

поступает, спешился. Кольцо разбойников разомкнулось, и Карума увлек

Лухуми в лесную чащу. Двоих приставили стеречь коней, которые паслись на

прогалине. Остальные уселись в круг, расстелили скатерть на траве,

развязали хурджины, разлили вино из бурдюков.

— За здоровье добрых людей! — произнес Карума первую здравицу и

выпил. Снова наполнив рог, он передал его Лухуми. Тот неодобрительно

глядел на разбойника.

— За здоровье добрых людей, которые едят честный хлеб!.. — сурово

произнес он.

Рог пошел по кругу. Одни пили молча, другие повторяли слова Карумы и

Лухуми. И Лухуми удивлялся, что все разбойники от всей души присоединились

к тосту.

— Вот уже сколько времени я скрываюсь в лесах и живу грабежом, но ни

разу не отобрал я ничего у честного человека. Я нападаю лишь на господ и

князей, отнимаю нечестно нажитое добро у разжиревших попов и епископов, ты

ведь знаешь: кто ворует наворованное, в ад не попадет... — горько

усмехнулся Карума. Остальные тоже невесело улыбнулись.

— Говорят, ты поджег дом эристави Бакура? — спросил Лухуми.

— Поджег... Я велел еще передать ему, что это только цветочки, ягодки

впереди...

— А отару его тоже ты угнал?

— Без меня не обошлось!

— На епископа Ефрема ты нападал?

— Да, я его дочиста обобрал. Отнял все, что он награбил у вдов и

сирот, заставил сперва благословить нас, а после отпустил его с миром.

— Не ожидал я от тебя таких дел, Карума. Нечестный путь ты избрал для

себя, негоже это.

— Негоже? Я и сам этого не хотел. Но ведь ни от кого не дождешься

правды на этом свете, не сыщешь нигде справедливости, вот я и стал

разбойником. Ты ведь сам знаешь, Лухуми, вырос я сиротой, по чужим людям

мыкался. В муках заработал деньги на того жеребца, и тут меня беда

настигла. Нигде не смог найти я ни правды, ни закона, и теперь я здесь, на

большой дороге... И не со мной одним так... Вот тебе Хосита Зазнашвили.

Спроси его, почему он в разбойники пошел... Эретский эристави снес его дом

и его самого заставил распахать место, где стоял его родной очаг, чтобы

стереть с лица земли память о его роде. И все только потому, что гончая

этого эристави взбесилась, забежала в деревню и погналась за детьми

Хоситы. Он и убил ее... А что он должен был делать? Стоять и ждать, когда

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒