Берг Dок Николай: другие произведения. 5 страница

- Вот так дела! Этак ты и мной командовать будешь? - оторопел водитель.

- Почему нет? После разгрома русских нам надо будет добить лайми и жевателей резинок. Так что вполне может оказаться, что во время штурма Бомбея ты будешь в моей роте, дружище! - расхохотался очкарик. И зубы у него были белые, он их регулярно чистил новомодной радиевой пастой.

- Надо бы тебе накостылять по шее, пока у тебя пустые погоны! Будет чем гордиться, когда ты заделаешься новым Клаузевицем. И у тебя будет опять же боевой опыт - вроде бы и в шутку, а вроде, как и всерьез огрызнулся Гусь.

- Отлично! Ставлю двадцать марок - тут же поднял брошенную перчатку очкарик.

- Ну уж нет! Колотить своего будущего ротного командира неразумно - пошел на попятный Гусь, который решил, что чем черт не шутит, когда бог спит, а быть побитым этим сопляком для него, боевого и награжденного солдата позорно.

- Жаль. Я бы стал богаче, а мой кошелек - толще. В гитлерюгенде я выступал в городской команде юношей - боксеров и весьма успешно - полка в моей комнате заставлена полученными тогда кубками и призами. Сейчас уже не занимаюсь, мужчина должен уметь драться и постоять за себя, но у профессиональных боксеров довольно быстро от многочисленных ударов страдает мозг и они быстро глупеют. А ты чем увлекался, когда был в гитлерюгенде?

- Техникой и велосипедным спортом - буркнул Гусь, безуспешно стараясь придумать остроту про отбитые мозги.

- Что же, сильные ноги - тоже полезны. Можешь быть и водителем и вестовым. А после войны - почтальоном, они все недурные велосипедисты - с шутовской серьезностью пришпилил товарища очкарик. И водитель не нашелся, что ответить. Но затаил и запомнил. В словесных перепалках так и пошло - брехать заряжающий умел куда лучше и язык у него был хорошо подвешен и словечки всякие знал разные.

Вот и сейчас влез поперек.

- Сейчас Иваны лупят вполне часто и метко. Мне мой папа (тут Поппендик спохватился. что это слово в компании бравых танкистов выглядит как-то очень уж по-детски и потому сразу поправился), так вот мой отец мне говорил, что надо понимать, какой будет артиллерийский обстрел и принимать меры.

- А что конкретно? - заинтересовался очкастый умник. И даже блокнотик достал, куда непонятной стенографией записывал понравившиеся ему сведения.

- О, все просто. Бывает огонь беспокоящий. По одному снаряду в час, по одной мине в полчаса. И с неравными промежутками. Просто из вредности характера, чтобы насолить противнику. Шмякают туда и сюда через час по чайной ложке, но на нервы действует, а кому - то может и не повезти. Тут приходится просто уповать на судьбу - и копать поглубже, это отлично спасает, когда ты в окопе. Так что сиди поглубже и поменьше бегай по открытой местности, а то Фортуна вычеркнет тебя из списка везунчиков.

- Да, десять метров окопа лучше, чем два метра могилы - согласился заряжающий и чиркнул несколько закорючек.

Польщенный тем, что его речь стенографируют, словно он видный ученый или солидный политик, командир танка продолжил:

- Дальше идет следующая стадия - огонь на подавление. Сыплют часто и густо. То есть врагу надо, чтобы ты и носа не высунул. Чтобы пукнуть опасался. Чтобы сидел, как таракан под пантойфелем. И тут уже все сложнее и надо понимать, что пока ты сидишь комочком тебя могут обидеть, например, подобравшись поближе и свалиться тебе на голову вовсе неожиданно. Так на отца с его камарадами канадцы высыпались, пока снаряды по окопам били, эти придурки продырявили заграждения и подползли на дистанцию рывка...

- И как получилось? - уточнил собиратель военных знаний.

- Лайми хорошо учили своих недоумков рукопашной. А уж канадцев и анзаков они совали в самые гибельные дела, не жалко. Но их положили всех, отец и его друзья были не соломенными чучелами. В общем - надо понимать - а зачем враг тебя огнем прижимает? Что ему нужно? Так что таись - но наблюдение веди. Иначе будет неприятный сюрприз.

- Полезно - черкнул очкарик еще крючков за циферкой "2" И тут же поставил троечку и глянул поверх очков поощряюще.

- И бывает огонь на уничтожение. Когда тебя должны просто выжечь, чтоб одни подметки остались...

- И те на расстоянии в тридцать метров - хмыкнул Гусь.

- Точно так. Вот это - самое худшее. Когда можно заметить, что огонь ведут вдумчиво, по правилам, с задержками на корректировку и чем дальше - тем гуще и точнее сыплют. Тут уже не отсидишься, потому что будут бить до результата.

- До подметок.

- Да. И здесь либо сидеть, пока не убьют, либо отходить, потому как - скорее всего - убьют. Умный командир это сразу понимает. Опытные зольдаты - и уж тем более офицеры - шестым чувством это ощущают, что за них всерьез взялись. Потому под любым предлогом - но вылезай из - под огня. Иначе - закопают оставшиеся вместо тебя ошметья. Снарядами.

- А шестое чувство как проявляется? - очень серьезно спросил заряжающий.

- У всех по-разному. Отец говорил, только не ржать, прохвосты - что у него крутило живот и затылок леденел.

- Понос - кивнул без смеха очкарик, стремительно чикая загогулины.

- Нет, не понос. Просто крутило - вертело в брюхе. А кого-то наоборот в жар кидает, другой зевать начинает, у того зубы прихватывает, кто ссытся каждые пять минут, словно у него краник сорвало, а кто и да, с поносом. Но чует человек, когда его собираются убить всерьез. По-разному выражается, но чуют люди.

- Ангел - хранитель намекает, что против снарядов не умеет...

- Сказано все точно, только тогда не было "сталинских органов" - добавил Гусь.

- Бывает еще на войне, что просто - не повезло. Удача - ветреная девчонка, не успеешь задрать ей юбку - так убежит, хлестнув тебя подолом по морде - философски заметил очкарик.

- Моему отцу отчекрыжили пальцы на ногах. "Окопная стопа". Но он считал, что ему повезло. А у Гуся старикан тоже считает, что дешево отделался, по сравнении с теми камарадами, которых барабанный огонь перемешал с землей - пожал плечами Поппендик.

- А твой папенька был на фронте? - спросил каким - то вялым и тусклым тоном своего неприятеля водитель.

- Конечно. Пошел добровольцем в первую неделю войны - немного удивленно ответил заряжающий.

- В штабе, само себе разумеется? Или на дальнобойных ворчунах?

- Нет, сначала техником, потом авиатором - не моргнув глазом, ответил очкарик, невозмутимо намазывая себе на подчерствевший кусок хлеба "масло для героев", как иронично назывался в вермахте маргарин.

- Ну, естественно... Не ранен?

- Обгорел один раз - вздохнул заряжающий и неторопливо откусил кусочек хлеба.

- Подбили? - настырно, словно пьяный, продолжил вопрошать Гусь.

- Нет, закоротило новомодное электрическое обогревание летного костюма и шлема. Пока посадил свой "Фоккер" - получил ожоги. А почему тебя это интересует? - внимательно посмотрел на странно ведущего себя водителя сын бонзы.

- Да так... Твой папаша из богатой семьи. Вот и вся удача. А мой старикан - из крестьян. Твой, понятно, идет в привилегированные войска, а мой в пехоту. Твоему обожгло электричеством задницу, а моему оторвало осколком нос и глаз вытек. Вот тебе и вся удача. У кого толще кошелек - тому и Фортуна - зло сказал водитель. И еще больше разозлился, увидев снисходительную тихую улыбку оппонента.

- Не скаль зубы. Мы и так видим, что у тебя супердуперпаста и вся косметика дорогущая, разумеется твой тыловой папаша может позволить тебе иметь все самое новое и полезное - и зубная паста с радием и пудра твоя французская тоже и мыло с радием, чертовы золотые фазаны... - понесло по ухабам разъярившегося на пустом месте Гуся.

Командир танка, наводчик и радист оторвались от скудного завтрака и удивленно вытаращились на взбесившегося водителя. Вчера он был совершенно нормален, а сегодня сорвался с нарезки.

- Да, три франка за грамм - спокойно заметил, блеснув стеклышками очков, заряжающий и с интересом исследователя уставился на бушующего сослуживца.

- Вот! Три франка! На такие деньги моя семья жила бы две недели! А еще у отца все время слезилась глазница выбитого глаза, текли вечные сопли и слюни из дырки от носа, на добротную маску из меди с эмалью денег не было, а дешевые из папье - маше размокали мигом... И он ходил дома без маски, а я и сейчас вздрагиваю, как мне его морда развороченная приснится! Три франка! Это ж куча марок! Я помню, какая была инфляция, миллиарды и миллионы марок! А мы на одной картошке жили, черти бы тебя драли с твоим радиевым мылом! Штаны - заплата на заплате!

- Зато тебе по приказу бесплатно выдают первитин, а мне - нет - спокойно, и все так же с заинтересованностью ученого исследователя глядя на водителя, напомнил очкарик.

- А, завидуешь? Все вы, жирные коты, ненавидите фюрера и немецкий народ! Он, наш фюрер, сделал нас равными, вот вас и корчит! Не хотите быть, как мы. Ничего, мы еще засунем вам в жопу ваше радиевое французское мыло, узнаете, каково это - считать каждый пфенниг и спать все время в холодрыге, словно под Москвой, потому как топить нечем! - взбешенный Гусь зло швырнул в сторону пустую кружку и стремительно пошел прочь.

- Что это на него накатило? - искренне удивился наводчик, от удивления пролив себе на штаны тепловатый кофе. Выругался, стряхивая мокрядь с промасленных портков.

Поппендик пожал плечами. Нищее голодное детство встало перед глазами и поневоле он поежился. Он не одобрил скандал в экипаже, как командир танка, но в глубине души сочувствовал водителю, прекрасно помнил как паршиво жилось соседям, даже тем у кого отцы вернулись с фронта более - менее целыми, а инвалидам было куда тяжелее. Империя рухнула, пособия калекам обесценились моментально, деньги превратились в бумажки, работы не было никакой, нищета, беспросветная нищета, унизительная и разрушающая, постоянный голод в урчащем животе. Гусь был постарше, он полной меркой отхватил. И да, самого фельдфебеля тоже раздражали барские привычки заряжающего.

- Вообще-то хорошему знакомому моего отца сделали пластическую операцию при помощи этих новомодных стеблей, лицо восстановили, не красавец получился, но терпимо, лошади не шарахались уже, дамочки от ужаса не писались и дети в обморок не падали - пожал плечами невозмутимый очкарик.

- Представляю, сколько стоила такая операция. Моему пришлось делать несколько раз коррекцию стопы - косточки вылезали из культей, так это стоило всех сбережений. И делал наш сельский коновал, а не столичный пластический хирург - хмуро отозвался Поппендик.

- Ладно, это прошедшие дела. Тебя не удивляет, что это так наш шофер взорвался? Я понимаю, что у него рудименты коммунистической классовой ненависти к богатым и успешным, но национал - социализм такое лечит - светским тоном осведомился заряжающий.

- Ты задаешь вопрос, явно зная на него ответ - вздохнул погрустневший командир танка, вспомнивший беспросветное свое детство, грязь, безработного отца и голод, голод, голод... Хоть и верно - рудименты, да, но не любил Поппендик жирных котов.

- У меня плохое предчувствие, командир. Приказы командования не обсуждают, но я уверен, что произошел сбой. То, что приказом обеспечиваются первитином водители танков мне понятно. Но полагаю, что был расчет на то, что мы проломим оборону русских за три дня. А уже идет пятый.

- И?

- Ты пробовал эти стимуляторы? - внимательно, словно строгий учитель, уставился на начальство очкарик.

- Нет.

- Это очень мощный психостимулятор, командир. Сидеть на психостимуляторе, и не непрямом, как орех кола, а на таком мощном - первое время все хорошо - прекрасно, сила бьет фонтаном, жрать не хочется совершенно, не спишь, и не хочется. Ловкий, быстрый, агрессивный, неутомимый, остальные вокруг - в сравнении как сонные черепахи. Но потом нарастает усталость. Потому что никакие стимуляторы не заменяют сна и отдыха. Ты берешь силу взаймы у организма, как кредит у жадного банкира. Поэтому с третьего дня, а то и раньше ты начинаешь ходить, как под наркозом. Приткнулся к стенке и глаза сами закрылись, но тут же и открылись, а уже кошмар успел просмотреть и весь в поту.

- Ты так говоришь, словно по себе знаешь.

- Знаю. Жрал эту штуку неделю, экзамены надо было сдать экстерном. Сужу и по себе и по другим студиозусам, моим приятелям. Так вот дальше вкус ко всему теряется, нарастает раздражительность и даже соседу по пустякам можно устроить гадость - а все из-за того, то он как бы медленно ответил или долго что-то делал и даже просто потому, что не нравится. Похоже?

Поппендик молча кивнул. Заряжающий грустно улыбнулся и продолжил:

- Теперь о печальном. Кредит организму придется отдавать с процентами. Большими процентами. С пятого дня нарастает число ошибок, причем грубых и даже позорных для опытного человека. Кстати, первитин начинает плохо действовать - закинул в брюхо таблетку, а он , плод фармацевтики, не действует, как сначала! Это бесит. Потом подействует, но медленнее и хуже. Кстати, наш танкист может, видя такое замедление действия, дополнительно закинуться и наступит передозировка. А дальше выбор жесток и суров - или танкист свалится и заснет, не взирая на обстановку, в любой позе, даже как лошадь - стоя, или дело дойдет до психоза. От отсутствия сна. В любом случае у нас будут хлопоты и проблемы - неважно, уснет ли почтенный Гусь во время боя или подставит нас бортом под пушки.

- Больно ты умный. Штабникам, наверное, не хуже тебя все известно - пробубнил с набитым ртом невзрачный радист. Он был самый молодой и глупый в экипаже.

- Они вряд ли гоняли танк в боевых условиях неделю под первитином - хмуро возразил Поппендик. Его воображение тягостно поразила мрачная перспектива мертвого беспробудного сна водителя во время атаки.

- Приказ был отдан из предположения трех дней боев. Все пошло наперекосяк, сроки сорваны, вполне могли просто забыть изменить этот пункт, да и новые приказы надо готовить ежедневно, медслужба зашивается, пошел поток раненых. А изменение поведенческих реакций нашего водителя налицо - профессорским тоном ответствовал очкарик.

- Что предлагаешь?

- Прошу отправить меня на ротный рапорт. Могу уступить эту почетную обязанность тебе, доложив вот сейчас по команде - строго уставился на начальство заряжающий.

- Нет уж, иди сам, могут возникнуть вопросы по ощущениям от первитина, а у меня не будет ответов - мудро решил фельдфебель Поппендик. Ему не хотелось получать от ротного лавры "самого умного". Что-то говорило ему, что шансов на успех этот рапорт не будет иметь, когда рядовой танкист указывает штабникам на их просчет - радости офицеры не имеют никакой. Да и пока дойдет вся эта информация до верхов, да пока изменят этот пункт в приказе - пройдет как минимум несколько дней. Надо повнимательнее следить за Гусем.

Повторять опыт отцов, вернувшихся с той войны калеками - очень не хотелось. Правда, фюрер твердо обещал, что раненые солдаты не будут брошены государством и действительно, те инвалиды, кого знал сам фельдфебель, получали и костыли и протезы быстро и без проволочек и вполне посильно по деньгам, да и пособия на потерю трудоспособности были неплохи и на работу таких брали с охотой, сейчас в воюющем Рейхе работы было много для всех и рук не хватало.

Холодком протянуло сырым по спине, когда вспомнил нищих калек, украшенных боевыми наградами и продающих спички. Безрукие, безногие, сидящие обрубленными туловищами прямо в уличной грязи, слепые, с закрытыми грязной тканью развороченными уже нечеловеческими лицами. Сильное детское впечатление. Он тогда не понимал, что торговля спичками просто прикрытие от придирок государства, запрещавшего нищенство, вот и вуалировали вроде как торговлей. А за коробок спичек давали добрые люди поболе, чем коробок грошовый стоил. Только мало было денег у добрых, а богатые, пролетавшие мимо на роскошных лакированных авто этот человеческий мусор и не замечали вовсе. И им было плевать на прошлые заслуги, на потускневшую боевую сталь "Железных крестов" и бронзу весомых ранее медалей, на подвиги и самопожертвование. Все муки героев, весь труд, все старание людей Второго Рейха - все зря, все выродилось в жирование паскудной человеческой плесени. Ничего, теперь Третий Рейх не проиграет войну! Калеки получат заслуженное! А богачей мы все же прижмем после победы. Главное - чтобы Гусь не уснул во время боя. Сейчас это - главное.

Хи - ви (нем. Hilfswilliger, желающий помочь) Лоханкин, водитель грузовика снабжения службы тыла немецкой танковой дивизии.

Этот ужасный мир в который раз глубоко оскорбил тонкие чувства интеллигентного человека. Окружавшая его мерзость бытия была нестерпимой, постоянно приходилось заниматься всякой омерзительной работой, которая мешала мыслить о том, как ему - Лоханкину - не повезло в жизни и - особенно с местом рождения. Окружающее быдло относилось к интеллигенту, как к бесполезному и бессмысленному лентяю, а по примитивности своей не понимало, что уже за одно то, что он - интеллигент, размышляющий о судьбах мира и своей роли в этих судьбах, его надо кормить и холить. Вместо этого от него постоянно хотели чего-то странного, что он выполнять не хотел и не мог, а быдло злилось и истекало ядом, что постоянно выражалось в грубых нападках и насмешках.

С началом войны все стало еще хуже, а потом Лоханкина призвали и отправили, как образованного человека, на должность писаря в тыловой склад, откуда он был выперт очень скоро торжествующим быдлом.

- Как у тебя могло получиться, что 8+7 = 12, а??? А здесь 1644 - 1540 = 367??? Как ты такое наворотил??? Что молчишь, идиот??? - патетически орал пузатый и наглый завсклада, которому доложили, что в выписанных накладных концы не сходятся с концами категорически. И новодельного писаря вытурили в шею.

Лоханкин страдал от грубости почти физически, а придирки и издевки преследовали его постоянно. Вместо того, чтобы дать ему мыслить о себе, окружающие требовали все время какие-то глупости, зачем-то надо было чистить эти ужасные сапоги, пришивать какой-то дурацкий подворотничок, помнить, какая нога левая, а какая - правая и заправлять нелепую койку. До войны настолько интенсивно работать как-то не пришлось, вокруг были все же интеллигентные люди, понимавшие тонкую душу мыслителя о себе, теперь все изменилось ужасно.

Еще хуже стало, когда образованного человека отправили на шоферские курсы. Это было совершенно невыносимо, особенно когда командир курсов своим омерзительным хамским голосом удивлялся перед строем, как это боец Лоханкин не может понять, то справа педаль газа, а слева сцепления.

Остальное быдло нагло ржало, они-то благодаря примитивности своего неразвитого ума понимало не только про педали, но и что такое карбюратор. С курсов "бестолочь недоделанную", как называл Лоханкина командир его отделения, шустрый колхозный мерзавец, уже успевший где-то выклянчить себе медаль "За Отвагу", трижды хотели отчислить, но шоферов катастрофически не хватало в армии и потому, скрепя сердце, оставляли.

Политработники, бывшие все до единого сволочами, быдлом и хамами, вначале пытались впрячь свободолюбивого Лоханкина в свои тенеты и даже поручили ему проводить политинформации, но быстро отказались от этого мероприятия.

- Знаете, товарищи, я сначала подумал, что он над нами пытается издеваться, решил, что это акт политической диверсии, но он действительно дурак безграмотный - подслушал как-то Лоханкин удивленный голос замполита курсов, когда его вызвали для очередного втыка. Это глубоко оскорбило страдающего интеллигента и он в который раз пожалел, что родился в этой ужасной стране.

К нему приставали все время с какими-то глупыми претензиями.

- Товарищ Лоханкин, как вы ухитряетесь все время быть таким грязнулей? Вы же интеллигентный человек, у вас должно быть чувство прекрасного - иезуитски издевался командир отделения, изображая из себя простачка, колхозан ехидный.

Лоханкин честно пытался объяснять, что его предназначение - мыслить, но в ответ эта ограниченная публика тупо заявляла, что штатной должности "мыслитель" в РККА нет и потому для отработки выделяемого на бойца пайка требуется выполнять другую работу, общественно полезную.

Когда его собрались было отчислить в четвертый раз, оказалось, что выпуск требуется ускорить из-за каких то нелепых и невразумительных "обстановок на фронте". За его обучение взялись всем отделением и на выпуске Лоханкин смог таки сносно провести грузовик по программе, не задавив никого, не разбив машину и не убившись при этом.

- Битье определяет сознание. Слова человеческие эта скотина тупая не понимает, а физику с лирикой - вполне - гордо пояснил подчиненным при прощании шустрик с медалью. Он постоянно за все ошибки, но без свидетелей, умело и хлестко сверху вниз стегал словно плетью своей кистью руки по тощей заднице Лоханкина. Вроде как в шутку, без следов (бить и унижать красноармейцев было категорически запрещено уставом и чревато серьезным наказанием).

Лоханкин ходил жаловаться и начальство вначале всерьез относилось к его заявлениям, даже задницу осматривали коллегиально, но потом махнуло рукой, а в приватной обстановке командир курсов взял и ляпнул несчастному страдальцу:

- Много видал грязных дармоедов, но вы - определенно - феномен. Скорее бы вас с рук сбыть и забыть, как кошмарный сон! И не хлопайте глупо глазами, раз вы сюда попали - шоферить мы вас научим, но сочувствую тому, кто вас примет...

До фронта эшелон с Лоханкиным не доехал. Блистательный вермахт в очередной раз доказал превосходство европейского ума и воли над этим диким быдлом и немецкие танки перерезали отход, наступая стремительно и неожиданно.

Раньше Лоханкин не общался никогда с европейцами лично, но твердо знал, что это - люди со светлыми лицами, культурные, с хорошей наследственностью и высокодуховные, разительно отличающиеся от окружающего интеллигентного человека грязного и неразвитого быдла.

Встречи с германскими солдатами - в отличие от бездуховных и трусливых сослуживцев, Лоханкин ждал с восторгом и ликованием в душе, не показывая, впрочем, этого внешне. Он знал, что интеллигентные люди - он и немецкие солдаты - моментально найдут общий язык, общие темы для разговора и духовную общность. Удалось отделаться от "товарищей", собиравшихся прорываться через кольцо окружения и затаиться в ими покидаемой деревне.

Ждать долго не пришлось, хозяйка испуганно отшатнулась от окна, выдохнув:

- Нимцы!

И Лоханкин восторженно выбежал из дома, провожаемый недоуменным взглядом глупой бабы из простонародья.

И к первому же зольдату вермахта, которого увидел на улице. бросился с распростертыми объятиями.

Немец, расслабленно шедший по улице, моментально преобразился, отпрянул в сторону и стремительно прикладом винтовки больно врезал в тощую грудь кинувшегося к нему интеллигента.

Лоханкин отлетел обиженно назад и приземлился на пятую точку.

- Геноссе! Ихь грратуллирре с такой блистательной победой, я в восторге от умения и Махт вашего цивилизованного народа и зер рад тому, что наконец-то встретил зо интеллиегентных меншен! Ихь...

- Хальт мауль! - рявкнул немец, настороженно водя глазами. Он был определенно озадачен случившимся.

Второй зольдат поспешил на выручку.

Первый что-то быстро спросил.

- Ты есть кто, пся кревь? - обратился к Лоханкину второй.

- Фюр мих зер радостно вас встретить! Ихь приветствовать вас! - начал было речь восторженный почитатель европейской культуры, но осекся.

Первый немец взял его недвусмысленно на мушку, второй немец подскочил и пнул сапогом в бок.

- Штее ауф!Хенде хох!

- Но позвольте, майне господа...

Тут нетерпеливый немец пнул его второй раз по печенке очень чувствительно.

Не ожидая третьего раза, Лоханкин поспешно вскочил и искательно улыбнулся. Происходившее несколько удивило его. Он ожидал встретить таких изысканных людей, а эти двое... Они удивительно походили на окружавшее до того интеллигента быдло. Только каски другие, да цвет мундиров, а так... Если б кто сказал, что от культурных немецких воинов, стоящих на защите Цивилизации и Порядка будет смердеть луком и застарелым потом, что они откровенно будут некрасивыми - особенно тот, что стал уверенно выворачивать карманы Лоханкина, был мордастым и грубо слепленным. Много раз в мыслях интеллигентный человек представлял себе, как он будет беседовать с образованными немцами о Шиллере и Гете, о Шопенгауэре и... Тут, как правило, список известных Лоханкину немецких гениев заканчивался, впрочем, еще с гимназии он помнил про Баха - бабаха и Моцарта - поцарта, как звучало в детской дразнилке, но в плане музыки его информированность была хуже и поэтому лучше было бы поговорить о Шиллере.

Жалкие пожитки бойца немцы брезгливо выкинули в пыль, явно разозлились, что у того не нашлось ничего ценного и без церемоний погнали пленного по улице.

Лоханкин рысил по пыльной дороге и удивлялся своему разочарованию. Оказывается. у немцев тоже есть быдло. И это германское быдло даже мордами на российское похоже. Никогда бы не подумал, что в сердце Культуры, в Европе - и такие гнусные рожи.

Это было категорически неправильно, так не должно было быть! Но оглянувшись, убедился, что так оно и есть - кряжистые, один кривоногий, мордатые, крепко сколоченные и грубосделанные. Да и остальные немецкие зольдаты не поразили красотой и изяществом.

А дальше пошло еще не лучше. С другими пленными попал в лагерь, оголодал и завшивел там и чуть не сдох. С радостью согласился на предложение продолжить работу шофером, потому как раньше ТАК голодать не доводилось.

Принял присягу служить Германии, с колоссальным трудом прошел испытательный срок в два месяца, разбив вдрызг при этом французский грузовик, потерял пару зубов, выбитых за это унтер-офицером, командовавшим взводом таких же бывших пленных и теперь так же, как в РККА был посмешищем и объектом для издевательств, но на этот раз - в вермахте. Так же, как и советский сержант, немецкий унтер удивлялся тому, как можно себя запустить, лупцевал Лоханкина постоянно, а товарищи по службе были тем самым откровенным быдлом.

Приходилось опять страдать. Мысли о том, чтобы поговорить с немцами о культуре и Шиллере тоже провалились и теперь приходили в голову куда реже. Как с ними говорить на возвышенные темы, если эти немцы не понимают своего же немецкого языка, ведь сам-то Лоханкин хорошо на этом языке умел разговаривать, это он знал точно, учил ведь. Видимо мешало то, что немцы эти - увы - тоже были быдлом.

Взвод водителей был весьма разношерстным, близкородственных душ не нашлось, да и публика была та еще. Несколько хиви выслуживались оголтело, им очень хотелось попасть в вооруженные отряды, были и такие, что радовались службе в тылу, были и совсем тупые, двое из которых дезертировали из победоносного немецкого воинства, невзирая на данную присягу.

А изрядно отупевший Лоханкин, получивший во взводе кличку Эзель, звучавшую красиво, но переводившуюся как "Осел" водил затрапезный и жутко старый бельгийский грузовичок, возя на этой рухляди такие грузы, которые нельзя никак повредить. Это было любимой шуткой командира взвода восточных хиви.

Надо отметить, что внешний вид помогателей был весьма убогим, носили они всякие обноски, на даже на общем нищем фоне Лоханкин сильно выделялся. Пару раз его фотографировали - как яркий образец деградирования славян. Он пытался разговаривать с фотографами по-немецки, но они только лупали глупо глазами, явно не понимая, что хочет эта грязная обезьяна, но на всякий случай отстранялись подальше, как от заразного животного .

Последний раз все пошло совсем не в ту сторону - сгоряча командир взвода поспорил, что сумеет обучить этого идиота говорить по-человечески - сам Лоханкин не понял разговора, но один из взвода мерекал по-европейски достаточно, чтобы понять - с чего это немцы церемонно пожали друг другу руки и почему звучало "цванциг марк".

Как ни странно, но жить стало чуточку полегче - совсем затерроризировавшие до того интеллигента трое кавказцев из взвода неожиданно получили жесткий окорот от немца. Тот спросил у затурканного грязнули, откуда новый синяк на его роже и Лоханкин затравленно показал пальцем на обидчиков. Почему-то немец разъярился и лично и собственноручно надавал прилюдно гордым горным орлам затрещин и пощечин, что-то грозно выговаривая.

Лоханкин аж зажмурился от страха, он был совершенно уверен, что неукротимые и страшные кавказцы тут же зарежут смельчака своими страшными ножиками, но к его крайнему изумлению те стояли по стойке "смирно" и даже кровь из разбитых носов не утирали. И больше Эзеля пальцем не трогали.

Но когда он задрал было нос, его тут же вернул на грешную землю тот самый - понимающий хиви, пожилой, морщинистый и ушлый.

- Ты, хлопче, не пишайся. Нимиц сказав, шо он тута решает, кого бити, да кода, а самоуправства не дасть. Скажет тоби брюхо вспороть - вспорют. Нет - пальцем не тронуть. Он тута хлавный, а мы в услужение. Он - пан, ми - раби. Скачи враже, як пан каже. Настрой уйдет - и тоби припомнят. Тише будь!

Во всяком случае, теперь Лоханкин не чистил ежедневно сортиры, гордые кавказцы нашли ему замену для выполнения тех работ, которые мужчине настоящему выполнять нельзя, но учить немецкий оказалось куда как сложно, хотя немец достал брошюрку с картинками, показывающими что и как называется "нах дойч", судя по тому, что издана она была военным издательством - предназначалась как раз для Лоханкиных в услужении.

В день несчастный интеллигент должен был запоминать по тридцать немецких слов и пунктуальный командир взвода находил время проверить успехи, а за каждую ошибку больно стегал тростью по ляжкам.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒