Третья картина.

Третья картина.

Немец не запер магазин на этот раз ранее обыкновенного. Народу набилась уйма.

Крокодил теперь был на подставке и стоял, что называется, на попа и странным образом, словно ему врезали в живот стекло, теперь было видно, как там на стуле, в животе крокодила, сидит Иван Матвеич.

Крокодил шевелился и мотал головой, бил хвостом, он был сыт и не обращал внимания на зевак, которых собралась куча вокруг него и каждый комментировал:

ФИГУРА С УСАМИ. Это, однако ж, надо прекратить и достать его оттуда …

Иван Матвеич, в отличие от крокодила, который всё время был в движении, сидел важно, опершись на трость и не шевелился.

ПЕРВЫЙ МАЛЬЧИШКА. А как он будет какать?

ВТОРОЙ МАЛЬЧИШКА. А как он там будет писять?

ТРЕТИЙ МАЛЬЧИШКА. А как он будет писять и какать?

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Замолчите, негодники, тут чудеса науки, а вы со своими глупостями!

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Какое счастье, что я вижу это! Надо сделать фотографическую карточку!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Позвольте пройти!

НЕМЕЦ. Ви каждый раз будет платиль. Публикум будут рубль платиль, а ви один четвертак, ибо ви добры друк вашего добры друк, а я почитаю друк ...

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Жив ли, жив ли образованный друг мой? Надеюсь, слова мои польстят вашему самолюбию?

ИВАН МАТВЕИЧ. Пустите ко мне этого … Здравствуй, Семен Семеныч. Я жив и здоров, как видишь … Жив и здоров, но об этом после ... Как дела?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Голос твой как бы из-под кровати … Как вы, что вы и каково в крокодиле и что такое вообще внутри крокодила?

ИВАН МАТВЕИЧ. Как дела, спрашиваю?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Я был у Тимофея Семеныча, и он мне рассказал о том, что если с появлением живых крокодилов начнут исчезать служащие и потом, на основании того, что там тепло и мягко, будут требовать туда командировок, а потом лежать на боку ... Согласитесь сами - дурной пример-с. Ведь эдак, пожалуй, всякий туда полезет даром деньги-то брать. Так он сказал.

ИВАН МАТВЕИЧ. Старик прав. Практических людей люблю и не терплю сладких мямлей. Готов, однако, сознаться, что и твоя идея насчет командировки не совершенно нелепа.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Правда?

ИВАН МАТВЕИЧ. Действительно, многое могу сообщить и в научном, и в нравственном отношении. Но теперь это всё принимает новый и неожиданный вид и не стоит хлопотать из-за одного только жалованья. Слушай внимательно. Ты сидишь?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Нет, стою.

ИВАН МАТВЕИЧ. Садись на что-нибудь, ну хоть на пол, и слушай внимательно. Слушай, публики сегодня приходило целая бездна. К вечеру не хватило места, и для порядка явилась полиция. В восемь часов, то есть ранее обыкновенного, хозяин нашел даже нужным запереть магазин и прекратить представление, чтоб сосчитать привлеченные деньги и удобнее приготовиться к завтраму. Знаю, что завтра соберется целая ярмарка.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Вот это да!

ИВАН МАТВЕИЧ. Таким образом, надо полагать, что все образованнейшие люди столицы, дамы высшего общества, иноземные посланники, юристы и прочие здесь перебывают. Мало того: станут наезжать из многосторонних провинций нашей обширной и любопытной империи. В результате я у всех на виду, и хоть спрятанный, но первенствую. Стану поучать праздную толпу. Наученный опытом, представлю из себя пример величия и смирения перед судьбою! Буду, так сказать, кафедрой, с которой начну поучать человечество. Даже одни естественнонаучные сведения, которые могу сообщить об обитаемом мною чудовище, драгоценны. И потому не только не ропщу на давешний случай, но твердо надеюсь на блистательнейшую из карьер.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Не наскучило бы? (В сторону). С чего, с чего эта легкомысленная башка куражится! Тут надо плакать, а не куражиться.

ИВАН МАТВЕИЧ. Нет! Ибо весь я проникнут великими идеями, и только теперь могу на досуге мечтать об улучшении судьбы всего человечества. Из крокодила выйдет теперь правда и свет.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Вот как?

ИВАН МАТВЕИЧ. Несомненно, я изобрету новую собственную теорию новых экономических отношений и буду гордиться ею, чего доселе не мог за недосугом по службе и в пошлых развлечениях света. Опровергну всё и буду новый Фурье. Кстати, ты отдал семь рублей Тимофею Семенычу?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Из своих.

ИВАН МАТВЕИЧ. Сочтемся. Прибавки оклада жду всенепременно, ибо кому же и прибавлять, как не мне? Польза от меня теперь бесконечная. Но к делу. Жена?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Ты, вероятно, спрашиваешь о Елене Ивановне?

ИВАН МАТВЕИЧ. Жена?! Милая нелепость моя – как она?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Милая нелепость? Так вы называете Елену Ивановну? Жива. И даже похорошела. Она, вроде как, теперь вдова …

ИВАН МАТВЕИЧ. Нет, мы женаты. Имею на нее особые виды. Если буду знаменит здесь, то хочу, чтоб она была знаменита там. Ученые, поэты, философы, заезжие минералоги, государственные мужи после утренней беседы со мной будут посещать по вечерам ее салон. С будущей недели у нее должны начаться каждый вечер салоны.

ФИГУРА С УСАМИ. Правильно! А удвоенный оклад будет давать средства к приему, а так как прием должен ограничиваться одним чаем и нанятыми лакеями, то и делу конец.

ИВАН МАТВЕИЧ. И здесь, и там будут говорить только обо мне. Давно жаждал случая, чтоб все говорили обо мне, но не мог достигнуть, скованный малым значением и недостаточным чином.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Теперь же всё это достигнуто каким-нибудь самым обыкновенным глотком крокодила.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Каждое слово ваше будет выслушиваться, каждое изречение обдумываться, передаваться, печататься.

ИВАН МАТВЕИЧ. И я задам себя знать! Поймут наконец, каким способностям дали исчезнуть в недрах чудовища.

ФИГУРА С УСАМИ. «Этот человек мог быть иностранным министром и управлять королевством», скажут одни.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. «И этот человек не управлял иностранным королевством», скажут другие.

ИВАН МАТВЕИЧ. Ну чем, ну чем я хуже какого-нибудь Гарнье Пажесишки или как их там?.. Жена должна составлять мне пандан у меня ум, у нее красота и любезность.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. «Она прекрасна, потому и жена его», скажут одни.

ФИГУРА С УСАМИ. «Она прекрасна, потому что жена его»,поправят другие.

ИВАН МАТВЕИЧ. На всякий случай пусть Елена Ивановна завтра же купит энциклопедический словарь, издававшийся под редакцией Андрея Краевского, чтоб уметь говорить обо всех предметах. Чаще же всего пусть читает premier-политик «Санкт-Петербургских известий», сверяя каждодневно с «Волосом».

НЕМЕЦ. Я соглашусь иногда приносить и вас, вместе с крокодил, в блестящий салон жена ваша. Вы будете стоять в ящик среди великолепный гостиная и будете сыпать острот, который подберете еще с утра!

ИВАН МАТВЕИЧ. Государственному мужу сообщу мои проекты. С поэтом буду говорить в рифму. С дамами буду забавен и нравственно мил, так как вполне безопасен для их супругов. Всем остальным буду служить примером покорности судьбе и воле провидения. Жену сделаю блестящею литературною дамою. Я ее выдвину вперед и объясню ее публике. Как жена моя, она должна быть полна величайших достоинств, и если справедливо называют Андрея Александровича нашим русским Альфредом де Мюссе, то еще справедливее будет, когда назовут ее нашей русской Евгенией Тур.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Ты в горячке и бредишь. Нет, ты - это всё тот же обыкновенный и ежедневный Иван Матвеич, но будто наблюдаемый мною в стекло, в двадцать раз увеличивающее. Друг мой, надеешься ли ты на долговечность? И вообще скажи: здоров ли ты? Как ты ешь, как ты спишь, как ты дышишь? Я друг тебе, и согласись, что случай слишком сверхъестественный, а, следовательно, любопытство мое слишком естественно.

ИВАН МАТВЕИЧ. Праздное любопытство и больше ничего, но ты будешь удовлетворен. Спрашиваешь, как устроился я в недрах чудовища? Во-первых, крокодил, к удивлению моему, оказался совершенно пустой. Внутренность его состоит как бы из огромного пустого мешка, сделанного из резинки, вроде тех резиновых изделий, которые распространены у нас в Гороховой, в Морской и, если не ошибаюсь, на Вознесенском проспекте. Иначе, сообрази, мог ли бы я в нем поместиться?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Возможно ли? Неужели крокодил совершенно пустой?

ИВАН МАТВЕИЧ. Совершенно. И, по всей вероятности, он устроен так по законам самой природы.

ФИГУРА С УСАМИ. Крокодил обладает только пастью, снабженною острыми зубами, и вдобавок к пасти значительно длинным хвостом вот и всё, по-настоящему.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. В середине же между сими двумя его оконечностями находится пустое пространство, обнесенное чем-то вроде каучука, вероятнее же всего действительно каучуком.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. А ребра, а желудок, а кишки, а печень, а сердце?

ИВАН МАТВЕИЧ. Ничего, совершенно ничего этого нет и, вероятно, никогда не бывало.

ФИГУРА С УСАМИ. Всё это праздная фантазия легкомысленных путешественников.

ИВАН МАТВЕИЧ. Подобно тому как надувают геморроидальную подушку, так и я надуваю теперь собой крокодила.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Он растяжим до невероятности.

ИВАН МАТВЕИЧ. Даже ты, в качестве домашнего друга, мог бы поместиться со мной рядом, если б обладал великодушием, и даже с тобой еще достало бы места. Я даже думаю в крайнем случае выписать сюда Елену Ивановну.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Подобное пустопорожнее устройство крокодила совершенно согласно с естественными науками.

ИВАН МАТВЕИЧ. Ибо, положим, например, дано устроить нового крокодила, то, естественно, представляется вопрос: какое основное свойство крокодилово?

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Ответ ясен: глотать людей.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Как же достигнуть устройством крокодила, чтоб он глотал людей?

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Ответ еще яснее: устроив его пустым.

ФИГУРА С УСАМИ. Давно уже решено физикой, что природа не терпит пустоты.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Подобно сему и внутренность крокодилова должна именно быть пустою, чтоб не терпеть пустоты, а, следственно, беспрерывно глотать и наполняться всем, что только есть под рукою.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. И вот единственная разумная причина, почему все крокодилы глотают нашего брата. Не так в устройстве человеческом: чем пустее, например, голова человеческая, тем менее она ощущает жажды наполниться, и это единственное исключение из общего правила.

ИВАН МАТВЕИЧ. Всё это мне теперь ясно, как день, всё это я постиг собственным умом и опытом, находясь, так сказать, в недрах природы, в ее реторте, прислушиваясь к биению пульса ее. Даже этимология согласна со мною, ибо самое название крокодил означает прожорливость.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Крокодил, Crocodillo, есть слово, очевидно, итальянское, современное, может быть, древним фараонам египетским и, очевидно, происходящее от французского корня: croquer, что означает съесть, скушать и вообще употребить в пищу.

ИВАН МАТВЕИЧ. Всё это я намерен прочесть в виде первой лекции публике, собравшейся в салоне Елены Ивановны, когда меня принесут туда в ящике.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Друг мой, не принять ли тебе теперь хоть слабительного!

ФИГУРА С УСАМИ. У него жар, жар, он в жару!

ИВАН МАТВЕИЧ. Вздор! И к тому же в теперешнем положении моем это совсем неудобно. Впрочем, я отчасти знал, что ты заговоришь о слабительном.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Друг мой, а как ... Как же ты теперь употребляешь пищу? Обедал ты сегодня или нет?

ИВАН МАТВЕИЧ. Нет, но сыт и, вероятнее всего, теперь уже никогда не буду употреблять пищи. И это тоже совершенно понятно: наполняя собою всю внутренность крокодилову, я делаю его навсегда сытым.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Теперь его можно не кормить несколько лет.

ИВАН МАТВЕИЧ. С другой стороны, сытый мною, он естественно сообщит и мне все жизненные соки из своего тела.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Это вроде того, как некоторые утонченные кокетки обкладывают себя и все свои формы на ночь сырыми котлетами и потом, приняв утреннюю ванну, становятся свежими, упругими, сочными и обольстительными.

ИВАН МАТВЕИЧ. Таким образом, питая собою крокодила, я, обратно, получаю и от него питание. Следовательно, мы взаимно кормим друг друга. Но так как трудно, даже и крокодилу, переваривать такого человека, как я, то уж, разумеется, он должен при этом ощущать некоторую тяжесть в желудке, которого, впрочем, у него нет, и вот почему, чтоб не доставить излишней боли чудовищу, я редко ворочаюсь с боку на бок. И хотя бы и мог ворочаться, но не делаю сего из гуманности.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Это единственный недостаток теперешнего вашего положения?

ИВАН МАТВЕИЧ. Да. И в аллегорическом смысле Тимофей Семеныч справедлив, называя меня лежебокой. Но я докажу, что и лежа на боку, мало того, что только лежа на боку и можно перевернуть судьбу человечества.

ФИГУРА С УСАМИ. Все великие идеи и направления наших газет и журналов, очевидно, произведены лежебоками.

ИВАН МАТВЕИЧ. Вот почему и называют их идеями кабинетными, но наплевать, что так называют! Я изобрету теперь целую социальную систему, и ты не поверишь как это легко!

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Стоит только уединиться куда-нибудь подальше в угол или хоть попасть в крокодила, закрыть глаза, и тотчас же изобретешь целый рай для всего человечества!

ИВАН МАТВЕИЧ. Давеча, как вы ушли, я тотчас же принялся изобретать и изобрел уже три системы, теперь изготовляю четвертую.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Правда, сначала надо всё опровергнуть.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Но из крокодила так легко опровергать.

ФИГУРА С УСАМИ. Мало того, из крокодила как будто всё это виднее становится ...

ИВАН МАТВЕИЧ. Впрочем, в моем положении существуют и еще недостатки, хотя и мелкие: внутри крокодила несколько сыро и как будто покрыто слизью да, сверх того, еще несколько пахнет резинкой, точь-в-точь как от моих прошлогодних калош. Вот и всё, более нет никаких недостатков.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Иван Матвеич, всё это чудеса, которым я едва могу верить. И неужели, неужели ты всю жизнь не намерен обедать?

ИВАН МАТВЕИЧ. О каком вздоре заботишься ты, беспечная, праздная голова! Я тебе о великих идеях рассказываю, а ты ... Знай же, что я сыт уже одними великими идеями, озарившими ночь, меня окружившую.

НЕМЕЦ. Я, сговорившись с добрейшею муттер, решили давеча промеж себя, что будем каждое утро просовывать в пасть крокодила изогнутую металлическую трубочку, вроде дудочки, через которую вы бы могли втягивать в себя кофе или бульон с размоченным в нем белым хлебом. Дудочка уже заказана по соседству.

МУТТЕРХЕН. Но полагаю, что эта излишняя роскошь.

ИВАН МАТВЕИЧ. Прожить же надеюсь я тут по крайней мере тысячу лет, если справедливо, что по стольку лет живут крокодилы, о чем, благо напомнил, справься завтра же в какой-нибудь естественной истории и сообщи мне, ибо я мог ошибиться, смешав крокодила с каким-нибудь другим ископаемым.

ПРИЯТНАЯ ДАМА.Боже, как интересно! Я хочу туда, к нему!

ИВАН МАТВЕИЧ. Одно только соображение несколько смущает меня: так как я одет в сукно, а на ногах у меня сапоги, то крокодил, очевидно, меня не может переварить. Сверх того, я живой и потому сопротивляюсь переварению меня всею моею волею, ибо понятно, что не хочу обратиться в то, во что обращается всякая пища, так как это было бы слишком для меня унизительно.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ. Я хочу туда, к нему!

ИВАН МАТВЕИЧ. Но боюсь одного: в тысячелетний срок сукно сюртука моего, к несчастью русского изделия, может истлеть, и тогда я, оставшись без одежды, несмотря на всё мое негодование, начну, пожалуй, и перевариваться.

ФИГУРА С УСАМИ. Я хочу туда, к нему!

ИВАН МАТВЕИЧ. И хоть днем я этого ни за что не допущу и не позволю, но по ночам, во сне, когда воля отлетает от человека, меня может постичь самая унизительная участь какого-нибудь картофеля, блинов или телятины. Такая идея приводит меня в бешенство.

ФИГУРА С УСАМИ. Уже по одной этой причине надо бы изменить тариф и поощрять привоз сукон английских, которые крепче, а следственно, и дольше будут сопротивляться природе, в случае если попадешь в крокодила.

ИВАН МАТВЕИЧ. При первом случае сообщу мысль эту мою кому-либо из людей государственных, а вместе с тем и политическим обозревателям наших ежедневных петербургских газет.

МУТТЕРХЕН. Пусть прокричат.

ИВАН МАТВЕИЧ. Надеюсь, что не одно это они теперь от меня позаимствуют. Предвижу, что каждое утро целая толпа их, вооруженная редакционными четвертаками, будет тесниться кругом меня, чтоб уловить мои мысли насчет вчерашних телеграмм. Короче будущность представляется мне в самом розовом свете.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Горячка, горячка!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Друг мой, а свобода? Ведь ты, так сказать, в темнице, тогда как человек должен наслаждаться свободою.

ИВАН МАТВЕИЧ. Ты глуп. Люди дикие любят независимость, люди мудрые любят порядок, а нет порядка ...

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Иван Матвеич, пощади и помилуй!

ПРИЯТНАЯ ДАМА. О, давайте молиться на него! Давайте целовать крокодилу лапы! О, прости нас, великий крокодил! Прости нас!

Вся толпа упала и стала целовать лапы крокодилу, тот еле шевелил ими от сытости.

ИВАН МАТВЕИЧ. Молчи и слушай! Никогда не воспарял я духом так, как теперь. В моем тесном убежище одного боюсь: литературной критики толстых журналов и свиста сатирических газет наших. Боюсь, чтоб легкомысленные посетители, глупцы и завистники и вообще нигилисты не подняли меня на смех.

НЕМЕЦ. Но я приму меры.

ИВАН МАТВЕИЧ. С нетерпением жду завтрашних отзывов публики, а главное: мнения газет. О газетах сообщи завтра же.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Хорошо, завтра же принесу сюда целый ворох газет.

МУТТЕРХЕН. Завтра еще рано ждать газетных отзывов, ибо объявления печатаются только на четвертый день.

ИВАН МАТВЕИЧ. Но отныне каждый вечер приходи через внутренний ход со двора. Я намерен употреблять тебя как моего секретаря. Ты будешь мне читать газеты и журналы, а я буду диктовать тебе мои мысли и давать поручения. В особенности не забывай телеграмм. Каждый день чтоб были здесь все европейские телеграммы.

ФИГУРА С УСАМИ.О, великая русская почта!

ИВАН МАТВЕИЧ. Но довольно. Вероятно, ты теперь хочешь спать. Ступай домой и не думай о том, что я сейчас говорил о критике: я не боюсь ее, ибо сама она находится в критическом положении. Стоит только быть мудрым и добродетельным, и непременно станешь на пьедестал. Если не Сократ, то Диоген, или то и другое вместе, и вот будущая роль моя в человечестве.

Семен Семеныч отошел в сторонку от крокодила и стал беседовать с публикой.

ПРИЯТНАЯ ДАМА. Он так говорит, подобно тем слабохарактерным бабам, про которых говорит пословица, что они не могут удержать секрета.

ФИГУРА С УСАМИ. Всё то, что сообщил он о крокодиле, показалось мне весьма подозрительным.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Ну как можно, чтоб крокодил был совершенно пустой? Бьюсь об заклад, что в этом он прихвастнул из тщеславия и отчасти, чтоб меня унизить. Правда, он был больной, а больному надо уважить. Но, признаюсь откровенно, я всегда терпеть не мог Ивана Матвеича.

СТАРУХА В ЧЕПЦЕ.А я люблю котлетки …

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Всю жизнь, начиная с самого детства, я желал и не мог избавиться от его опеки. Тысячу раз хотел было я с ним совсем расплеваться, и каждый раз меня опять тянуло к нему, как будто я всё еще надеялся ему что-то доказать и за что-то отметить. Странная вещь эта дружба! Положительно могу сказать, что я на девять десятых был с ним дружен из злобы.

НЕМЕЦ. Ваш друк ошень умна шеловек …

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. A propos, чтоб не забыть, сколько бы взяли вы за вашего крокодила, на случай если б вздумали у вас его покупать?

Иван Матвеич, слышавший вопрос, с любопытством выжидал ответа. Видимо было, что ему не хотелось, чтоб немец взял мало. По крайней мере он как-то особенно крякнул при вопросе.

НЕМЕЦ. Никто не смейт покупат мой собственный крокодиль! Я не хатит продавайт крокодиль. Я миллион талер не стану браль за крокодиль. Я сто тридцать талер сегодня с публикум браль, а завтра десять тысяч талер собраль, а потом сто тысяч талер каждый день собираль. Не хочу продаваль!

Иван Матвеич даже захихикал от удовольствия.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Расчеты ваши не совсем верны, что, если вы каждый день будете собирать по сту тысяч, то в четыре дня у вас перебывает весь Петербург и потом уже не с кого будет собирать. А в животе и смерти волен Бог. И крокодил ваш может как-нибудь лопнуть, а Иван Матвеич заболеть и помереть!

МУТТЕРХЕН. Я будет ему капли из аптеки даваль, и ваш друк не будет умираль.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Капли каплями, но возьмите и то, что может затеяться судебный процесс. Супруга Ивана Матвеича может потребовать своего законного супруга. Вы вот намерены богатеть, а намерены ли вы назначить хоть какую-нибудь пенсию Елене Ивановне?

НЕМЕЦ. Нет, не мереваль!

МУТТЕРХЕН. Нет, не мереваль!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Итак, не лучше ли вам взять что-нибудь теперь, разом, хоть и умеренное, но верное и солидное, чем предаваться неизвестности? Долгом считаю присовокупить, что спрашиваю вас не из одного только праздного любопытства.

Немец взял Муттер и удалился с нею для совещаний в угол, где стоял шкаф с самой большой и безобразнейшей из всей коллекции обезьяной.

ИВАН МАТВЕИЧ. Вот увидишь!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Что до меня касается, я в эту минуту сгораю желанием, во-первых, избить больно немца, во-вторых, еще более избить Муттер, а в-третьих, всех больше и больнее хочу избить вас, Иван Матвеич, за безграничность вашего самолюбия.

НЕМЕЦ. Я потребовал за своего крокодила пятьдесят тысяч рублей билетами последнего внутреннего займа с лотереею, каменный дом в Гороховой и при нем собственную аптеку и, вдобавок, чин русского полковника!

ИВАН МАТВЕИЧ. Видишь! Я говорил тебе! Кроме последнего безумного желания производства в полковники, он совершенно прав, ибо вполне понимает теперешнюю ценность показываемого им чудовища. Экономический принцип прежде всего!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Помилуйте! Да за что же вам полковника-то? Какой вы подвиг совершили, какую службу заслужили, какой военной славы добились? Ну, не безумец ли вы после этого?

НЕМЕЦ. Безумны! Нет, я ошень умна шеловек, а ви ошень глюп! Я заслужиль польковник, потому што показаль крокодиль, а в нем живой гофрат сидиль, а русский не может показаль крокодиль, а в нем живой гофрат сидиль! Я чрезвышайно умны щеловек и ошень хочу быль польковник!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Так прощай же, Иван Матвеич!

Семен Семеныч вышел на Невский и закурил.

Всего досаднее было то, что я попал к нему в секретари. Теперь умирай там от скуки каждый вечер, исполняя обязанность истинного друга! Я готов прибить себя за это! Пойду домой, усну и знаю, что мне будут сниться только обезьяны и что только под утро увижу Елену Ивановну …

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 Следующая ⇒