Волки на парашютах (Жирафы на парашютах) 5 страница

Слон в темных очках

- Знаешь, зачем слоны носят темные очки? – спросил дедушка, склонив голову над чашкой утреннего кофе.
Я задумался, и хотел сказать – для того, чтобы им было удобнее водить машину, – но меня охватило сомнение. Когда дедушка вот так спрашивает, склонив голову и задиристо улыбаясь, это значит, что правильный ответ знает только он. Поэтому я просто ответил:
- Нет, не знаю. И зачем же?
- Чтобы быть невидимыми.
- Неправда! – я рассмеялся. – Ты шутишь!
- А ты хоть раз видел слона в темных очках? – спросил дед.
- Не-ет, кажется, нет, – смущенно произнес я.
- Ну вот и доказательство!
Идея мне приглянулась. Я всегда считал, что если мы что-то не можем увидеть, то этого нет. По словам деда, выходило – если мы что-то не можем увидеть, то это есть. Я стал перебирать в голове всё, что не могу увидеть – воздух, Бога, время. Время. Время: час назад, два часа назад, вчера, позавчера, в прошлом году.
Если прошлое нельзя увидеть, значит, оно где-то существует. Просто время надевает темные очки, чтобы спрятаться и не попадаться на глаза. Как провинившаяся собака, которая знает, что съела любимые туфли хозяйки, и стоит ей теперь выйти из укрытия, как ее накажут.
Я постоянно злился на время за то, что оно проглатывало и забирало с собой все мои любимые вещи: после 7 класса – мои голубые ботинки со шнурками, после лета – спелую малину, после дня рождения – шоколадный торт. И все смешные ситуации, все грустные и милые события – исчезали, оставляя только наволочку воспоминаний.
То же происходило и с людьми. Они приходили и уходили, и почти никто не оставался навсегда. Каждый из моих друзей в определенный момент исчезал. Кто-то переходил в другую школу, в другой кружок, кто-то переезжал в другой район, в другой город, в другую страну. Об одних я забывал, иные надолго оставались в памяти. И всё же я никак не мог понять: куда девается привязанность, когда люди расстаются? Ведь не может быть, чтобы все мои теплые чувства просто так растворялись в воздухе? И не может быть, чтобы одну и ту же привязанность мы по очереди переносили на разных людей?
Со временем я стал замечать, что даже те, люди, которых я не забываю, постепенно перестают меня волновать. Мое отношение к ним перестает поддерживаться их присутствием. Я не вижу их, а потому не люблю. И в один прекрасный день, встав с постели, я ловлю себя на том, что даже не помню, что именно я к ним чувствовал.
- Как, по-твоему, как часто можно увидеть слона, надевающего очки? – спросил я деда, пока он ел свой любимый томатный суп.
- Очень редко, – с неохотой пробурчал дедушка.
- Так же редко, как солнечное затмение? – не отставал я.
- Реже, – не сдавался дедушка.
- Так же редко, как падающую звезду?
- Намного реже. Слона за примеркой очков можно увидеть так же редко, как тебя за мытьем посуды.
Я посмеялся и впервые за два месяца (нет, наверное, впервые за двадцать два месяца) отправился мыть посуду. А вечером, перед ужином, к нам домой пришла папина подруга. Женщина как женщина. Ничего особенного в ней не было, кроме, пожалуй, огромных веснушек на носу. И вдруг случилось самое редкое событие на свете. Когда женщина с веснушками улыбнулась, я вдруг увидел, что форма зубов у нее точь-в-точь такая, как у человека, которого я давным-давно не видел, и уже точно не помнил, любил ли, и как именно любил. Я замер на месте, бесцеремонно глядя в рот незнакомой женщине, и слыша, как во мне понимается забытое чувство.
Не знаю, переносим ли мы привязанность с одного человека на другого, но зато теперь я точно знаю, что она никуда не девается, а продолжает плавать в пространстве, как невидимая рыба, или прогуливаться совсем рядом, как невидимый слон, который только и ждет неподходящего момента, чтобы снять очки и дружественно подмигнуть.

Такая вот жизнь

Они не хотели, чтобы я получал двойки, писал на стенах и слушал громкую музыку. Как я ни оправдывался, всё впустую. Они говорили, что у меня трудный возраст. Трудный для чего? Я не понимаю, что значит возраст. И я не понимаю, почему они называют себя старыми, ведь они даже не седые! Клянусь, у моей мамы нет ни одного седого волоса!
У меня не трудный возраст, просто мне хочется, чтобы что-нибудь случилось. Хоть что-нибудь. Можно вместо двойки, чтобы на дом упала летающая тарелка с инопланетянами. Или, чтобы посреди ночи к нам ворвались грабители. Я не злой, я вовсе не желаю никому ничего плохого. Если бы произошло извержение вулкана или землетрясение, я тоже был бы доволен. Мне не важно, хороши события или плохи, главное, чтобы они были невероятными.
Не так давно я заметил две вещи. Во-первых: плохие события занимают людей дольше, чем хорошие. Во-вторых: в жизни гораздо чаще ничего не происходит, чем что-то случается. Все вокруг постоянно боятся. Моя мама боится, что ее уволят, мой папа боится, что он обанкротится, мой друг Витя боится, что его выгонят из школы, моя подруга Даша боится, что однажды утром проснется абсолютно лысой, мой дедушка боится, что скоро начнется ядерная война, и только я один боюсь, что ничего этого не будет.
Мама говорит: «Оденься тепло, а то превратишься в ледышку»! Папа говорит: «Тренируйся на физкультуре хорошенько, а то парни когда-нибудь расшибут тебя в лепешку»! Дедушка говорит: «Не сиди до ночи за компьютером, а то станешь горбатым, как мышка»! Но ничего подобного не происходит. Я каждое утро встаю с постели точно такой же, какой в нее ложился, и каждое утро нахожу мир в точно таком же порядке, в каком его оставлял перед сном.
Именно поэтому, когда папа однажды сказал, что наш дом выкупила какая-то компания, которая сделает из квартир офисы, я ему абсолютно не поверил. Переезд! Переезд в другой дом, в другой район, на другую улицу – это слишком значительное событие, чтобы быть правдой. Если мы переедем, я больше не буду просыпаться от звуков пианино из детского садика (он прямо под нами!). Если мы переедем, я больше не буду встречать по утрам угрюмую тётю Клару из соседней квартиры. Нет – эти перемены слишком глобальны, чтобы свершиться.
Но с каждым днем мои сомнения оттеснялись всё дальше и дальше. К нам стала приходить новая дама с пучком бордовых волос – она обсуждала с родителями новую квартиру. Папа вскоре начал разбирать книжные шкафы, я помогал ему перекладывать книги в коробки. Мама – она была беременна моим братиком – постоянно жаловалась, что кругом пыль, а ей вредно дышать пылью. Дедушка, что ни вечер, оплакивал свое старое кресло-качалку, которое папа отказывался везти на новую квартиру. «Пап, ты же знаешь, мы держали эту рухлядь только потому, что ее некуда было девать. Я бы всё равно рано или поздно отвез его на дачу!» – говорил он дедушке. Кстати, я никогда не понимал, почему родители вечно предлагают весь хлам свозить на дачу. Как будто дача – это помойка, а не летний домик.
Ну, так вот. С каждым днем я всё отчетливее сознавал свою неправоту. Конечно, бывают исключения, но они лишь подтверждают правило. А правило в том, что жизнь любит пережевывать обстоятельства, а не впускать в себя неожиданности и перемены. Весной не идет клубничный дождь! И сосед внезапно не оказывается маньяком! И на землю не падают метеориты! Окей, люди говорят, что падают, но вы хоть раз видели, чтобы прямо вот так, у вас перед носом упал метеорит? А вы хоть раз находили в своей комнате зеленого монстра, как Гарри Поттер? Боже мой, я не первый год пытаюсь смириться с отсутствием монстра.
Иногда со мной случались забавные вещи, но это всегда были либо розыгрыши, либо что-то, что в следующую секунду становилось обыкновенным. Например, когда мне подарили компьютер, то это было необыкновенно, но уже через пару часов я к нему привык, и он стал обыкновенным предметом интерьера. А что теперь? Неужели что-то невероятное?
Я не мог в это поверить, но разобрав свой собственный книжный шкаф, пришел к выводу, что, пожалуй, переезд всё сильнее начинает смахивать на реальность.
– Надо же, ребёнок родится уже в новой квартире, – радостно вздыхала мама.
В отличие от нее меня не очень заботил ребёнок, но я всегда поддерживал разговор участливыми кивками. Вот и теперь я кивнул и отправился к себе, лелеять мечту о переезде.
Прошло несколько месяцев, мы жили буквально на чемоданах, а я и вовсе спал в обнимку со своим походным рюкзачком в форме тигрёнка. Каждый день для меня начинался с вопроса «Ну, когда, пап, когда мы переедем?» Сначала папа говорил «через месяц», потом «через неделю», потом опять «через неделю», и опять «через неделю»… Казалось, этих недель уже прошло немерено, а мы всё не двигались с места. Я успел разболтать о переезде в школе, всем друзьям и учителям, я даже написал стихотворение о переезде! И вот как-то вечером папа вернулся домой очень веселый, обнял маму, сел в старое дедушкино кресло и сказал:
– Вы не поверите, я сам не поверил, когда узнал, но проект с офисами накрылся! Ребята, мы можем остаться дома!
Он сказал это с таким облегчением, что я оторопел. Как это? Мое невероятное событие опять улизнуло!? Но ведь? Да, да, так всегда и бывает. И как я мог поверить в то, что старое кресло-качалка может куда-то деться со своего места! Расстроенный почти до слёз, я отправился спать. А ночью у мамы начались схватки и продолжались до обеда следующего дня. Ближе к вечеру папа взял меня с собой в больницу, посмотреть на малыша. Мы прошли по длинному белому коридору, затем двери палаты распахнулись, и вдруг… вдруг я увидел его. Это было так странно. Как будто передо мной внезапно возник розовый слон. Он был крошечный, как игрушечный, но настоящий, с рыженькими волосиками, как у мамы, и ямочками на щеках. Я боялся до него дотронуться, я боялся на него дунуть, и когда он вдруг, проснувшись, повернул головку и открыл свой большой синий глаз, я с трудом набрал в легкие воздуха, чтобы выдохнуть: «Господи, это невероятно!»

Чего не надо говорить?

Я много говорил. Или скорее болтал. Часто глупо, реже умно и почти всегда откровенно. Мне казалось, что если говорить всё, то люди вокруг будут меня понимать. Иногда выходило неловко. Например, как-то за ужином я без малейшего стеснения объявил папиному гостю, дяде Володе, что он похож на хоббита. Папа с мамой рассердились, да и дядя Володя не выглядел очень довольным. Но я был уверен – если смолчать, не сказать ему, что он вылитый хоббит, будет нечестно. Мне хотелось его поддержать. Грустно же быть единственным хоббитом среди людей.
- Да, но необязательно всё проговаривать, необязательно произносить вслух все слова, – говорил мой друг Петя.
- Но если все думают, что кто-то похож на хоббита, и сам человек знает, что он натуральный хоббит, почему это надо скрывать?
- Потому что есть вещи, которые не говорят. И вообще, мне пора бежать.
- Куда? – я удивился, потому что Петя только пришел.
- Никуда не пойдешь, хватит бегать, – сказала учительница.
- Но мне надо в туалет, – как-то неуверенно возразил Петя.
- Ты уже ходил, не отлынивай от урока, – твёрдо сказала учительница.
- У тебя понос? – громко спросил я.
На этих словах учительница всплеснула руками и виновато улыбнулась, а Петя покраснел как рак, вскочил со стула и бросился вон из класса.
Я не понимал, почему нельзя говорить то, что есть на самом деле. Слова представлялись мне мячом для баскетбола, а мысли – сеткой. Разница между настоящей игрой и человеческим общением небольшая – в баскетболе сетка для мяча продырявлена, чтобы мяч мог в нее легко проскользнуть, у людей в головах – сетка цельная, жесткая и прочная. Чтобы один человек понял другого, сетку надо пробить словами. Мы наблюдаем эту словесную игру каждый день. Люди перебрасываются фразами туда-сюда, пытаясь пробить сетку. Но какие слова они выбирают? Самые непонятные! Самые смутные. Самые вялые и дряблые. Как старые яблоки.
- Что ты хочешь на день рождения? – равнодушно спрашивал папа у мамы.
- Что-нибудь красивое, маленькое и блестящее, – уклончиво и лукаво отвечала мама.
- То есть?
- Ну не знаю, выбери сам, – улыбалась мама.
- Я не умею! И не знаю что! – раздражался папа.
- Неужели ты совсем не можешь обо мне подумать? – обижалась мама.
Слушая их разговор, я не выдерживал и, наконец, вмешался:
- Да пап! Украшение она хочет! Укра-ше-ние! Цепочку с маленьким блестящим камешком!
На мои слова папа усмехнулся, мама раздосадовалась. Поразительно. А ещё говорят, что я не умею разговаривать.
- А ещё говорят, что я не умею разговаривать! – рассказывал я на следующий день в школе.
Петя смеялся, с наслаждением откусывая от моего бутерброда. Кстати, он всегда откусывает от моих бутербродов, кексов, яблок, съедает мои шоколадки, конфеты, жвачки, и никогда не приносит ничего своего.
- Ты умеешь разговаривать, и готовить умеешь, – весело чавкал Петя.
- А ты умеешь сметать всю еду на своем пути, – совершенно неожиданно сказал я.
- А тебе какое дело? – кусок застрял у Пети в горле.
- Такое, что это моя еда.
Я не верил собственным словам. Что я такое говорил? Зато Петя верил ещё как. Он встал с подоконника, вынул изо рта не дожеванный бутерброд, бросил в урну и молча ушел в класс. Я с удивлением понял, что пробил сетку в его голове, но цели почему-то не достиг. Слова вроде были очень явные, определенные и простые. Я всё назвал, как есть, без намеков и невнятных упрёков. Но Петя меня не понял. Это было очевидно.
Позже, когда уроки кончились, я подождал Петю во дворе и попытался исправить ошибку.
- Ты на меня обиделся?
- Обиделся.
- Сильно?
- Нет.
- Понимаешь, я хотел быть честным. Хотел сказать тебе, что думаю. Я хотел сказать, что всегда очень голодный после второго урока, и когда ты сразу всё съедаешь, то мне не хватает. Если бы ты мог не лениться, иногда приносить свою еду или хотя бы не съедать всю мою, а, например, только часть, было бы нормально.
- Ну так, так бы и сказал! – с облегчением воскликнул Петя.
Я задумался, кивнул и тут же сменил тактику:
- Тебе тоже наверняка во мне что-то не нравится! Ты можешь мне об этом сказать!
- О нет, – расхохотался Петя, – на эту удочку я не попадусь!
Честность честностью, но мне повезло. В отличие от меня, мой друг сперва думал, а уже потом целился в сетку.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒