Но какое-то направление движения все-таки просматривается?

Касьянова К. О ЧЕМ МОЛЧИТ НАРОД

Интервью Ксении Касьяновой газете «Культура»

http://www.inme.ru/previous/kas2.htm

Социолог Ксения Касьянова провела редкое по оригинальности, как считают её коллеги, исследование русского национального характера. И правда, история, скорее даже историософия и психология, этнография и социология, — они редко выступают в таком тесном взаимодействии, как в этой объёмной работе. Десять лет материал пролежал в столе, без малейших надежд на публикацию, но зато появился в тот самый момент, когда стал необходим, как воздух.

Из всех вопросов, которые могут быть заданы этому уникальному специалисту, я выбрала самый простой. Мы ведь все сходимся на том, что очень изменились за это прошедшее десятилетие. С другой стороны: не всегда мы себе в этом новом качестве нравимся, а в то же время слышим беспрестанно, что важнейшим требованием новой жизни не отвечаем всё равно, а потому меняться нужно ещё более решительно и бескомпромиссно... Но когда, еще предварительно, по телефону, я дошла до этого места, услышала тихий, задумчивый вопрос: «А почему не поставить проблему по-другому: отвечает ли новая жизнь требованиям нашего характера!». И на этом согласие на интервью было получено.

1. ПОСЕЕШЬ ХАРАКТЕР — ПОЖНЁШЬ СУДЬБУ

— Наверное, мы не ошибемся, если хотя бы вначале будем придерживаться самых простых, житейских понятий и явлений. Что получится, если перевести на этот язык измерения наших реформаторов? Как будет выглядеть жизнь, к которой они нас зовут и ведут?

— Это сейчас понять трудно. Законы, которые сейчас принимаются — я уж не говорю, что они слабо проводятся в жизнь, но они очень хаотичны, не нацелены на что-то единое, целостное, — часто возникают под влиянием минуты или под каким-то давлением. Так как же судить о том, что будет в конце, тем более что до него так далеко?

— Но какое-то направление движения все-таки просматривается?

— Наиболее определённо — это намерение привести нас к системе, подобной той, что существует в США или в какой-то из стран Западной Европы. Что может из этого получиться? Наша страна никогда не жила в таких условиях. Правда, нельзя сказать, что они для нас решительно и принципиально чужды. Мы шли на ту же индустриализацию, хотя и другими методами, урбанизация тоже — она как шла, так и шла и у них и у нас, и до и при Советской власти. Колхозы, конечно, — это нечто несусветное было. А так общие элементы имеются везде, и по ним на сближение с теми странами мы идём своим естественным путем, а вовсе не потому, что нас кто-то силком туда заталкивает или от страха голода убегаем.

Но стать второй Америкой или «второй Германией» — думаю, что это нам не подойдёт. Мы будем сильно страдать, как страдают многие из тех, кто волею судеб туда попал. Чего же им не хватает там, где «всё есть»? Так в том-то и дело, что не всё. Отсутствуют, например, привычные нам социальные структуры — неформальные, тёплые. Связи, системы отношений — не такие, других типов. Наши компании, эти пресловутые полуночные разговоры на кухне, встречи на днях рождения — человек очень уверенно себя чувствует в такой структуре. Он болен — к нему придут, поддержат, потянут его на себя. Потерял работу — помогут устроиться. Скажут: ничего, ты всё правильно делаешь, терпи! Он терпит.

Вот таких структур наши люди не находят там, на Западе. А многие очень сильно к ним привязаны, в особенности женщины. Для них — это как мир такой большой, они там живут.

— Вы говорите в настоящем времени, следовательно, считаете, что эти структуры сохранились?

— Конечно. Кто это знает лучше всех, так это диссиденты. На этом они и спасались.

— Нет, я имею в виду самый последний период. Когда началось вот это: «сжёг всё, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал»?

— Мне трудно за всё население говорить, хорошо бы провести опрос, но в тех кругах, где я существую, оно как было, так и осталось. По-моему, это такие сильные связи, которые вообще никогда не погибают. Даже если какой-то бизнесмен отодвинул их от себя, они всё равно, когда у него рухнет всё, туда же прибежит. Куда ему ещё деваться? И общество, развиваясь, может двигаться только туда, где не возникает угрозы существованию этих структур. Ну как оно их потеряет? Это равносильно утрате самого себя.

— Многие, я уверена, скажут вам, что такая угроза создалась уже сейчас. И где эти наши любимые посиделки? То бедность мешает, то необходимость рано вернуться домой, потому что и страшно ночью в городе, и застрять можно, на такси не поедешь. А я еще слышала несколько раз, что хваленая теплота таких компаний иссякла, нет былого сочувствия, поддержки. Люди стали злее, эгоистичнее, суше. «Своя рубашка ближе к телу» — все помнят, с каким осуждением это раньше произносилось, а теперь провозглашается как принцип суровый, но необходимый, чтобы выжить.

— Здесь не одна, а много проблем, пойдём по порядку. Что изменилось, что нет. Моя книга «О русском национальном характере», вы видели, построена на материале, полученном много лет назад с помощью теста MMPI — Миннесотского многофакторного личностного опросника. Это старый, хорошо отработанный способ исследования, который может быть использован и для изучения того, что называется национальным характером. В прошлом году исследование было повторено. Первоначально у меня было 130 тестов, теперь стало около 900, и данные обрабатывались не вручную, а с помощью мощного компьютера. Но никаких изменений не обнаружилось. Наш характер, его устойчивая, базовая сущность остались теми же точно. Мы такие, как мы есть, и это не зависит от погоды за окном.

— Так-таки ничего не сдвинулось?

— Только не характер. Иным стал образ жизни, и реакция на это оказалась очень острой. Это ощущение, что мы вдруг провалились в какую-то отчаянную нищету — оно ведь больше отсюда, а не от реальной необеспеченности. Москвичи показали особенную уязвимость. Они, к примеру, привыкли, что если идут в гости, то с бутылкой коньяка и с тортом, а если без бутылки и без торта, то вроде уже и в гости нельзя пойти. Вот истинная подоплека многих жалоб на невозможную жизнь. Те, кто продолжает поддерживать свой образ жизни, те не жалуются. А те, у кого он разрушился, те стонут и не хотят замечать, что, по крайней мере, приобрели взамен ' утраченного немало такого, о чём мечтать не могли. Как все страдали от очередей, и вот они исчезли, а вы видели, чтобы кто-то специально радовался по этому поводу? А многие, наверное, по фильмам, по телевизионным представлениям, по фантазиям на тему о западной жизни создали себе какую-то идеалистическую модель образа жизни, к которой они прикладывают все свои реальные обстоятельства, и их мучает, что этот идеал недостижим.

Изменились, пожалуй, нравы, здесь я готова согласиться. Раньше было не то что больше отзывчивых людей, а больше было принято проявлять отзывчивость. А когда перестройка вошла в критическую фазу — и началась гуманитарная помощь, и страх голода, и все эти панические разговоры, пустые, как мы теперь видим, но ведь очень боялись, — произошла интересная вещь. Какие-то люди замкнулись на себе и стали на себя тянуть. Страх привел к тому, что они запаслись всем, чем смогли, и сели около этих запасов, в заваленных продуктами домах. Зато другие проявили такой альтруизм, вплоть до самопожертвования, словно вот этого-то им и не хватало: чтобы вокруг было много страдающих и можно было до конца выложиться, стремясь каждому помочь. И оказалось, что таких людей очень много, хотя уже нет идеологической подпитки, и никто не требует...

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒