Часть девятая

Часть девятая

— Куда больше, чем вы можете подумать, господин Свиридов — напористо ответил Возков, не сводя глаз с озлобленного лица своего оппонента.

— Вы же были там, вы имеете возможность там находиться — замедленно, с наигранным выражением, произнес Егор.

— Конечно, иначе, о чем бы вообще могла идти речь. Мне, чтобы разговаривать с вами, необходимо находиться в одной с вами весовой категории — произнес Возков.

— С этого нужно было начинать. Теперь мне ясно, что движет вами, за что вы готовы отдать всё, что у вас есть. Поставить на карту, не о чем не жалея. А если это бред? Если после того, как откроются настежь двери, после того, как один мир уничтожит другой, если после этого ничего не случиться, если пропадет всё, на что вы рассчитываете. Что тогда? — безумием, уже нескрываемым безумием, были наполнены глаза Егора.

— Нет, вы знаете, что нет. Не пытайтесь разговаривать со мной таким образом, я не клюну на это, а если даже ничего не произойдет, то всё равно игра стоит свеч и назначенная цена адекватна. Какая-то жизнь, какого-то среднестатистического сотрудника, некоторых его помощников, в обмен на пришествие нового мира. О чем вообще можно рассуждать. Я готов заплатить эту цену, я готов сделать то, чего вы не смогли в своё время. Вы ведь тоже не сомневались — улыбнувшись, произнес Возков.

— Я нет, но я нес идею. Я делал это не для себя. Вы понимаете разницу? Вам может это прийти в голову? — в этот момент взгляд Егора смягчился, он скорее выражал интерес, а не надменность и злобу.

— Догадываюсь, а одного всё одно понять не могу. Зачем вам понадобилось тянуть время, ведь всё было в ваших руках. В этом я не могу ошибиться. Я сам был на той стороне, я сам видел и ощущал, что всё готово. Я видел собственного отца, через него можно было понять, он был совсем другим, он был спокоен и счастлив — нервно отреагировал Возков, он и Егор сохраняли прежнею дистанцию, и если бы, кто со стороны мог наблюдать эту сцену, то точно, свидетелю показалось бы странным, как разговаривали эти люди, как они смотрели друг на друга, каким неестественным стало пространство их разделяющее.

— Вы видели очередную проекцию, часть заложенной сущности, но не конечный результат. Конечно, может всё произошло бы удачно, возможно, что всё сработало, а может, что и нет. Я должен был рисковать. Слишком высока была ставка, ничего не изменить, ничего не переделать. К тому же, рукопись, она имела огромное значение. Вы же её даже не читали. И вот, что самое странное. Мы с вами похожи. Всё, что мы делаем — это не стоимость нового мира, это лишь цена свободы, что для меня, что и для вас. Для меня она конкретна — это сама жизнь, а для вас возможность другой жизни, которую вы никогда не сможете получить здесь. Между этими величинами огромное пространство — ответил Егор.

— Согласен, но времени на другой путь у меня нет, вы мне его не даете — произнес Возков, понимая, что сейчас озвучил то, что подсознательно не давало покоя, с чем приходилось бороться внутри собственного сознания.

— Где же ваш товарищ? Вы тогда были вдвоем — неожиданно спросил Егор, остановившись, перед этим он уже успел сделать пару шагов в направлении старого, вечно засыпающего проулка.

— Жив, здоров — ответил Возков, не будучи готовым к столь странному вопросу.

— Мне пора — произнес Егор и быстрым шагом начал выбираться с заброшенного участка исторических развалин.

“Прекрасно работает незримая составляющая, которая предчувствие, черт бы побрал, вот и Свиридов совсем не с проста вспомнил о Феликсе. Условие, необходимое мне условие” — размышлял Возков, возвращаясь к автомобилю.

— Здесь ничего не изменилось. Ты чувствуешь, только не говори мне, что я одна это ощущаю. Когда-то было, и было не один раз. Я приходила сюда. Я специально меняла свой маршрут, чтобы здесь оказаться и почувствовать эту неповторимую магию, но в те моменты, даже если очень сильно, если от всего отключиться, всё равно не было такого волшебства — улыбаясь, говорила Лена, держа Егора за руку.

Прямо над их головами, тихим шепотом двигалась от чуть заметного ветерка зеленая листва старого раскидистого клена. Большая, пыльная паутина вздрагивала сама собой, примостившись под окошком, единственным окошком, портившим собой монолитность кирпичной стены какого-то производственного здания, а широкий и совершенно пустой тротуар был отделен от стены двумя трамвайными путями.

Лена спиной прижималась к металлическому ограждению из давно некрашеных труб, кое-где помятых, кое-где нарушивших первоначальную симметрию, но избежавших внимания к необязательному факту постигших метаморфоз. Егор стоял рядом, он беззаботно улыбался, он временами крепче сжимал своей ладонью ладонь Лены, но при этом продолжал молчать, впитывая, наслаждаясь сумасшедшим блаженством, которое щедрым жестом дарило им с Леной давно ушедшее время. Да, Лена была во всём права, и он, спустя минуту, обязательно скажет ей об этом. Подтвердит то, что в подтверждении не нуждается. Сюда, нарушив всевозможные рамки, вновь вернулось лето их любви, только им принадлежащее лето. Оно здесь, оно в тихом шепоте листвы, оно, спрятавшееся за раскидистые ветви, солнце, оно этот чарующий воздух. Пусть накалившийся от дневной жары, пусть страстно требующий вмешательства опаздывающего порыва сильного ветра. Пусть, но ведь и в те волшебные дни было всё в точь-точь так же. Здесь ничего не изменилось. Здесь ничего не могло измениться, а всё от того, что они с Леной получили возможность оказаться там, куда дорога всем остальным надежно закрыта.

— Еще тридцать секунд, и мы услышим стук колес приближающегося трамвая — тихо прошептал Егор, притянув Лену к себе, чтобы поцеловать в губы.

— Да, а после этот звук случится с другой стороны, и два трамвая встретятся, двигаясь в противоположных направлениях, прямо за нашими спинами, но мы с тобой не будем их видеть, мы будем целоваться под их оглушительный стук колес — томно и нежно говорила Лена, а как только она закончила, то они услышали стук металлических колес с правой от себя стороны. Лена смотрела в глаза Егору. Егор не сводил своих глаз с Лены. Пролетели еще пять секунд, и послышался звук трамвая с левой стороны.

— Сейчас — прошептал Егор.

— Сейчас — повторила Лена.

А когда два красных трамвая встретились, создав еще больший грохот, Егор и Лена слились в том самом поцелуе.

Хотелось подумать, хотелось опередить небольшой отрезок, использовав сумасшедшую мысль о том, что, но не успело желание оформиться, как кто-то неизвестный сделал то, чего так сильно хотелось, нажав незримую кнопку, поставив волшебный миг на паузу, и два встречных трамвая застыли на месте. Укрывшись за ними, в остановленном фрагменте, целовались, оставив в стороне, как прошлое, так и будущее, Лена и Егор. Старый клен, две его подруги — черемухи, притихли, ниже опустив свои ветви. Солнце сместилось еще на пару метров, чтобы отблеск лучей лишь краешком касался распущенных волос Лены, но не беспокоил, но не вмешивался в магию происходящего, так и в планы того, кто, не выдержав всё же пошел влюбленным навстречу, превратив чарующее волшебство в самую дорогую на свете фотографию, в застывший момент, которому суждено было состояться дважды.

Быстро двинулись и разошлись в разных направлениях трамваи. Порыв прохладного ветра разбудил деревья. Лена и Егор разомкнули продолжительный поцелуй.

— Что было дальше? — с искрящимися от восторга глазами, спросила Лена.

— Еще целых два часа, еще берег реки, еще потерявшаяся в летней духоте странная улица, где каждый дом история, о которой ты будешь строить предположения, а я буду молчать, буду любоваться тобой, ощущая безмятежность нерушимого счастья — ответил Егор.

— Да, я всё помню. Мы с тобой заменим целую вселенную, она перестанет существовать, исчезнет, чтобы не мешать нам. Так ты скажешь. Так я буду ощущать каждое подаренное нам мгновение, и еще, невероятным сжигающим пламенем станет уходить от нас за горизонт солнце, когда первые признаки вечерней прохлады заставят еще сильнее закружиться голову — говорила Лена, Егор её обнимал, их тела были плотно прижаты к друг другу, а последний день застывшего лета никуда не смел торопиться. Наверное, странно, но ему самому не хотелось нарушить нечаянно пришедшую идиллию.

Несколько минут растворились, окончательно покинув пространственный контур. Лена и Егор спустились с моста, по тропинке вниз. Долго стояли, вслушиваясь в голоса птиц, в жужжание насекомых, и в звук накатывающей на отмель воды.

— Нужно идти — произнес Егор, Лена согласилась, кивнув в знак одобрения головой.

Но при этом они еще долго оставались в неподвижном состоянии, любуясь друг другом, не отпуская друг друга ни на единую секундочку, готовясь использовать последние отведенные им минуты, свидетелем которых станет та самая улица, спускающаяся вниз, дарящая вид на уходящее, за последний горизонт счастья, солнце.

Сейчас уж точно не стоило углубляться в размышления о последних годах семейной неустроенности, которые, к этому моменту, можно было обозначить числом два, да, два полных календарных года, как странным образом испарилось всё то, что виделось нерушимым и четко определенным. Как случилось? Просто пришло, родилось из недосказанности, усталости, привычки. Ровно так, как бывает со всеми остальными людьми. Нужно было бы объясниться, выяснить причину и как можно скорее найти необходимые точки соприкосновения. И, кажется, что каждый из них это прекрасно осознавал, но ничего не делал, не хотел переступить черту, сделать первый шаг. Пару месяцев ждали, испытывали нервы — этим упустили главное время, а затем успокоились. Игра в молчанку прекратилась еще месяц спустя. Следующий месяц вернул всё на свои места, и могло показаться, что все противоречия остались в прошлом, но это было не так. Внутренний надлом сделал своё дело. Отчуждение приняло законную форму. Недосказанность и безразличие прочно пролегло между Возковым и его женой Ириной. Теперь каждый из них с полным правом считал, что может жить, в первую очередь, с оглядкой на собственные планы, а лишь затем участвовать в общем, семейном проекте. Тем более, дети уже успели стать, относительно, самостоятельными гражданами.

Сыну было шестнадцать. Дочери четырнадцать. Тяжелый период, разве не это тут же приходит в голову, когда подумаешь о подростковом возрасте. Очевидно, что так, и это никого удивить не сможет, и можно, с полной уверенностью, продолжать до бесконечности, но в семье Возкова всё выглядело иначе. Дети особых хлопот не доставляли. Жили своей, огороженной от родителей, жизнью. Без эксцессов, без истерик, без излишних требований. Жизнь детей как бы способствовала отчуждению между родителями, не подозревая о том, убирая важную точку соприкосновения.

Очередное излишнее отступление, а все лишь для того, чтобы обрисовать состояние Возкова, который размышлял в полном одиночестве, которому никто не мешал этим заниматься, и самое главное, его совершенно не отвлекали посторонние мысли. Слышал звуки. Воспринимал движение и присутствие бытового порядка. Осознавал себя определенной частью всего этого. Но при этом не участвовал. В этот период вообще никто из них ни в чем не участвовал. За исключением себя любимых. Остальное молча. Остальное, в соответствие, с давно устоявшимися правилами. Первый оплачивает счета. Второй позаботился о наполнении продуктовой корзины, выполнил обязанности по приготовлению пищи. Первый перевел на счет второго обозначенную сумму. Всё без лишних слов, всё без возникновения особых вопросов, так иногда, так, в виде исключения.

Значит можно спокойно погрузиться во что-то куда более важное. Куда более? Это ли определение уместно. Нет, конечно, нет. То, что занимало Возкова не определяется подобным образом. Ведь речь о том, что должно изменить всё, что возможно, что даже не поддается воображению. Какая семья? И что с ними будет, включая его самого, хотя собственное положение он уже знал, уже был в этом уверен. А они?

Мысль о том, что положение семейных не ухудшится, останавливала дальнейшие размышления. Дальше, о самом главном, которое имеет имя, и это еще не осознание и принятие нового мира. Не размышления о том, каким образом эта еще плохо изученная сущность, примет своего владельца. Могло бы показаться странным, но об этом думать было необходимо, ведь Возков не автор, даже не соавтор, а тот человек, который всего лишь был там прописан. Только изучение самого себя на страницах учения Свиридова не помогало. Там не было ничего о взрослом мужчине, о председателе верховного совета Возкове Владиславе Викторовиче, ничего такого представлено не было. Мальчишка, соучастник, имеющий право быть и участвовать. Особенный, конечно так, но величина неопределенная. Поэтому, не стоило даже пытаться формулировать, куда лучше представлять, еще лучше приближать, а для этого, Свиридов, для этого правильное устранение Свиридова, чтобы не допустить закрытие дверей, чтобы реальностью стало обратное действие.

В воображении, включая солнечный свет, раздвигающий вековечные тучи, виделась картинка, с которой всё и должно начаться. Картиной, яркого солнца над головой, с невероятной чистотой и свежестью небосвода в необозримом пространстве, с порывами шквального ветра, сдвигающего контуры, виделась заключительная сцена. Между этим пока имелся чистый лист, вот его и нужно правильно заполнить. Недооценить Свиридова — это значит проиграть, проиграть — это равнозначно умереть. Без Свиридова нельзя, данное заключение никогда и ни разу не вызывало вопросов. Окончательный процесс возможен лишь с участием автора, которого не получится убить перед дверью, потому что оболочка лишена тела, которого не удастся убить после дверей, потому что будет поздно. И пусть последнему заключению нет четкого обоснования, но и нет даже мысленной альтернативы. Ясно одно, ясно совершенно — убить, не получится.

Метод исключения или многочасовой анализ. Только в пространстве между дверьми. Откуда, не имеет значения, но именно там одна часть Свиридова соединяется с другой частью. Оттуда он выходит, оттуда проникает в свой авторский мир, чтобы, пройдя через двери, оказаться там, где остается беспомощное тело. Убить можно только в пространстве этих нескольких метров. Убить нужно медленно. Стрелять нужно так, чтобы он не умер сразу, но и так, чтобы не смог преодолеть это расстояние даже ползком.

Возков долгое время сидел с закрытыми глазами, представляя финальную сцену, прокручивая её кадры снова и снова. Кто где должен стоять, какое расстояние, какая очередность. А дальше противный сумрак, слишком ограниченным был сценарий, слишком много непредвиденного таилось за каждым движением, пряталось за каждой неучтенной секундой. Лучше не стрелять, лучше другим способом. Почему бы ни вернуться к тому, с чего начинали. Это была последняя, но очень привлекательная мысль.

Через десять минут, Возков уже спал, и в нарушение принятых стереотипов, не снился проход между дверьми, не было в его сне Свиридова, не наступало пришествие нового мира. Одна лишь пустота, включающая обрывки, движение минут, образов, предметов.

— Иван Андреевич, дело обстоит таким образом, что появился кто-то из неучтенных нами сподвижников Свиридова. Всё факты говорят нам об этом. Сейчас мы под очень плотное наблюдение взяли гражданку Бойко Елену Андреевну, есть основание полагать, что она может знать, где находится черновик учения Свиридова. А если допустить, что это сочинение попадет в руки этого некто, то данное будет представлять серьезную опасность. К тому же, факт пребывания Свиридова в психиатрическом отделе, о нем, как я уже знаю, стало известно Елене Андреевне, и она, без сомнения, уже поведала об этом своему новому другу — говорил Возков, находясь в кабинете своего непосредственного руководителя.

Перед Возковым сидел грузный, пожилой мужчина, в звании генерала, хотя одет он был в темно-серый костюм. Лицо выражало стойкое ощущение неприязни и тревоги, к тому, о чем докладывал Возков. Нахмуренные брови, тяжелые складки на лбу и наглухо сжатые массивные челюсти. В правой руке генерала находилась авторучка, которой он периодически постукивал по столу.

— Хорошо, пока не нужно арестовывать Бойко, нам нужен этот другой. А то, что Свиридов до сих пор жив, то это она сообщила, узнав от матери Свиридова, здесь нет другого варианта. Убийство Свиридовой и Кондрашова связаны с поиском бумаг — генерал, меняя некоторые слова, повторил то же самое, что говорил ему Возков.

Но Возков делал вид, что эти умозаключения являются для него откровением, и раз за разом утвердительно сопровождал слова начальника кивками головы.

— Я до сих пор не понимаю, почему этого Свиридова оставили в живых, и почему он до сих пор жив. Вроде, его соратники давно отправились в небытие — раздражено произнес Иван Андреевич.

А вот это было то, что необходимо Возкову.

— Действительно, на лицо странная недоработка — тут же поддержал генерала Возков.

— М, да — промычал Иван Андреевич.

— Думаю, что Свиридова необходимо ликвидировать, доделать то, что было недоделано — спокойно и даже безразлично предложил Возков.

— Да, конечно, Владислав Викторович возьмите это на себя — согласился Иван Андреевич.

… Алена, не отрываясь, смотрела на собственный портрет. Рядом с ней, что на плакате, что и в одном шаге слева, находился Костя. Чуть в стороне Возков, подле него Феликс Эдуардович. Теплый майский ветерок приятно перебирал волосы, касался лица. Чувство неповторимой эйфории переполняло возбужденное сознание. Не хотелось лишний раз двинуться, не хотелось говорить, лишь задержать мгновение, в котором всё, о чем даже не могла мечтать. Вновь мало что понимая, по-прежнему плохо соображая, но уже точно зная: вот оно то, о чем говорил тот странный человек, здесь они другие, здесь им уготована куда лучшая доля.

— И кто мы? — спросил Костя у Возкова.

— Вы авторы произведения, которое послужило прологом к созданию нового мира, в котором воплотились многие мечты человечества, о справедливости, о равенстве, братстве, доброте, дружбе. Думаю, что можно не продолжать — улыбаясь, ответил Возков.

— А вы кто? — по-детски спросила Алена, её глаза сверкали, её грудь высоко поднималась при каждом вздохе.

— Я тот, кто сумел всё это воплотить в жизнь, и теперь, мы с вами в одной нерушимой связке — ответил Возков и рукой указал на памятник самому себе.

— Чудо, самое настоящее чудо — прошептала Алена.

— Кто бы сомневался, это то, за что можно отдать всё — неожиданно появился, широко улыбающийся Дима.

— Да, но я всё же не пойму, почему мы не можем зафиксировать это всё прямо сейчас, почему мы должны еще чего-то ждать — произнес Костя, обратившись к Возкову.

— Этого я сам не знаю. Сегодня я привел всех вас сюда, но вновь ничего не получилось, а значит, нам необходимо что-то еще — ответил Возков.

— Может быть, но я сомневаюсь, дело в количестве сторонников. У Свиридова их было двенадцать — произнес Феликс Эдуардович, который не особо выражал эмоции, а занимался исключительно воспоминаниями.

— Я думал об этом, но не будем торопить события — отреагировал Возков.

— Нужен сам Свиридов, без него ничего не выйдет, но я не горю желанием наниматься к вам в проводники — раздался голос Егора Свиридова.

Алена вздрогнула, повернула голову на голос, и увидела молодого парня, лицо которого выражало насмешку, переходящую в нескрываемую злость.

Теперь уже вся компания испытывала потрясение. Алена вцепилась в руку Кости. Феликс Эдуардович прятался за спину Димы. Лишь Возков имел смелость смотреть на Свиридова, который продолжал улыбаться самой противной ухмылкой. Он не боялся их, он был уверен в том, что бояться должны они, и что он хозяин положения.

— Спасибо за информацию. Только без нас, без этих вот двоих (при этом Возков указал жестом на Алену и Костю) вам, господин Свиридов, так же ничего не светит — смело произнес Возков.

— Разве? А если рукопись, у вас в руках лишь копии, что на бумаге, что в головах у этих милых молодых литераторов. Оригинал же у меня — произнес Свиридов.

— Вы уверены? Нет у вас Свиридов никакого оригинала, он у меня, он в головах этих молодых людей — грубо засмеялся Возков.

— Посмотрим, нам очень скоро предстоит это выяснить. У меня совсем не осталось времени — произнес Свиридов и тут же быстро двинулся прочь, освободив сознание Алены от своего присутствия.

На несколько секунд стало легче. Алена хотела обратиться к Возкову, но он начал растворяться прямо на её глазах, следом последовал Феликс Эдуардович, Дима. Оставался Костя, его глаза были наполнены ужасом. Алена пыталась взять Костю за руку, но из этого ничего не выходило, Костя отодвигался от неё. Прошло еще десять секунд, и Костя стал превращаться в пожилого мужчину, того самого Свиридова, который приходил к Алене, который рассказал ей о Косте. Алена, испытывая приступ удушающего страха, посмотрела на себя, но её самой не было. Тетка пятидесяти лет от роду, с палочкой, с тяжелым дыханием — вот кого видели глаза Алены. Хотелось закричать, хотелось броситься прочь, чтобы злобное сновидение прекратило своё дьявольское действо. Но прочная паутина железной хваткой не давала сдвинуться, не давала открыть рта, а Костя упал прямо на землю. Две секунды затормозились в сознание, Костя превращался в тлен, исчезал, умоляюще смотря на неё. Алена рванулась. Только вместо освобождения от кошмара упала рядом с Костей, от которого осталась одна лишь голова. Пропадали ноги, пропадали руки, исчез Костя. Оставались глаза, оставался ужас, ровно до того момента, когда кошмар насытившись своей болезненной фантазией оставил сознание, проснувшейся Алены в покое.

Алена какое-то время смотрела в потолок, иногда переводила глаза на безмятежно спавшего рядом Костю. Затем прижалась к нему, обняла. Костя тут же очнулся и, улыбаясь, спросил: — Ты чего, страшный сон видела?

— Да, а ты ничего не видел? — в свою очередь спросила Алена.

— Нет, сплошное мельтешение. Всё бежал куда-то, всё выбирал и сомневался — ответил Костя.

— Что выбирал? — встревоженно спросила Алена.

— Не что, а между чем — произнес Костя.

— Ясно — произнесла Алена.

— Я еще ничего не сказал, а тебе уже все ясно — улыбнувшись, произнес Костя.

— Но не мы авторы того волшебства — произнесла Алена.

— Почему? Помнишь наши ощущения? Разве они нас обманывали. Если этот человек поместил своё творение в нас, звучит жутко, но это ведь так. Значит, мы и есть авторы. Ты сама видела подтверждение этому — не согласился Костя.

— Я согласна в том, что мы часть этого, и одно мне до сих пор непонятно: почему мы, с чем это связано — глядя в окно, не двигаясь, остановив взгляд в одной точке, произнесла Алена.

За окном Костиной квартиры текла близкая и в тоже время далекая от них жизнь. Та самая, которая еще несколько недель назад виделась понятной и простой, где всё на своих местах, где всё привычно настолько, что в какие-то моменты можно предсказать, представить то, что ждет тебя завтра. Частенько закрадывалось дежурное разочарование. Черная полоса, за ней следом белая, а чаще серая, которая основа, где серый цвет надуман примитивным смешиванием красок, и от того что-то другое, с вкраплениями и дополнениями, с оттенками, всегда знакомое и четко определенное. Так должно продолжаться долго. Точно, что в запасе есть как минимум тридцать лет. Взлеты и падения. Волнующие контрасты и совершенная пустота. Нахлынувшие чувства и их обратная сторона. Всё это соответствуя незримому графику твоей, тебе назначенной жизни. Всегда в одной, такой же, как и у всех остальных, плоскости.

И не было извержений молний. Не случилось что-то подобное мировому катаклизму. Пространство не перевернулось с ног на голову. Не было замечено ничего особенного. Лишь иногда удивление, лишь робкая, тревожная степень непонимания. А плоскость поменялась, она стала другой. С другой скоростью начало двигаться время, теперь ничего нельзя планировать, нельзя отстраниться. Ведь всё здесь живет иными законами. День может стать годом. Посредственность превратиться в талант. Обыденная суета заменится ощущением вершины, на которой ты, которая центр мироздания, и с которой можно свалиться, не успев осознать и обдумать: а что же это было.

С чем всё это можно сравнить? К чему привязать, если всё же отойти от хода поглотивших целиком событий.

Авторство — вот, что это. Непризнанное авторство, которое всегда свободно, для которого нет никаких рамок и шаблонов, которое не нуждается в том, чем все остальные определяют свою жизнь. Их нет в любом из возможных пределов, им нет места в любой из существующих плоскостей. Их нет в пространстве, их нет во времени. Их нет — есть мы. Есть возможность увидеть больше, есть шанс всё перевернуть с ног на голову. Даже не для того, чтобы получить сиюминутный результат, а для того, чтобы ощутить ни с чем несравнимое блаженство быть избранными, находиться в другой плоскости, которая не имеет ничего общего с будничной, предсказуемой рутиной, со всем тем, что уже навсегда осталось с другой стороны времени.

— Мы должны считать себя авторами того, что нам было назначено — вторя мыслям Алены, произнес Костя.

— Ты точно в этом уверен? — улыбнулась Алена.

— Не говори мне, что другого мнения. Я не поверю — ответил Костя.

— Я не сразу, я еще боюсь. Я стараюсь не вспоминать, что, не подозревая ни о чем, разговаривала с этим опасным человеком — произнесла Алена.

— Теперь нам предстоит совместная встреча — произнес Костя.

— Я думаю о том, насколько нам повезло, но иногда, когда закрываю глаза, погружаясь в свои мысли, то мне не верится в происходящее. Если бы я не видела всего этого своими глазами, если бы эти строчки не были написаны моим почерком, то решила, что всё это всего лишь сон или моя больная фантазия — произнесла Алена.

— И всё же, мы авторы этого романа. Нам будет принадлежать вся слава. Не хочу стесняться своих слов. Если нам выпала такая честь, то нет никакого повода, чтобы от этого отказаться — ближе прислонившись к Алене, произнес Костя.

— Нам и не дадут отказаться — прошептала Алена, найдя своими губами губы Кости.

— Значит, весь мир теперь будет наш — в ответ прошептал Костя.

— Если не весь, то его огромная часть, без сомнения — отреагировала Алена.

Прошло несколько дней.

Пространство мрачного прохода меж дверей сократилось до первоначального размера. Доступной оставалась дверь, но по бокам, справа и слева места не оставалось вовсе. Егор старался не обращать на это внимания. Старался быстрее следовать через дверь, но злым эхом преследовала неотвратимая истина. У него нет времени, у него совсем не осталось времени. Еще несколько раз, может больше, и все неизбежно будет кончено. Он проиграет. Он умрет окончательно. И совсем неважным станет, каким образом это произойдет. Полное небытие или дополнительный яд, размещенный в шприце, предисловием к безвестному мраку.

— Давай я буду печатать на ноутбуке. Ты станешь мне диктовать текст — произнесла Лена, когда Егор появился у неё в квартире.

Выглядел он плохо. Постарел еще на десять лет. Лицо приобрело серый, землистый цвет. Еще глубже впали глаза, оставляя на своем месте лишь узкие щелочки. Рот нервно дергался, и даже голос, он изменился, звучал ниже и грубее. Всё чаще Егор был вынужден делать паузы, чтобы перевести дух. Дыхание давалось нелегко. Отдышку скрыть было невозможно. Егор уходил — это отчетливо понимала Лена, ощущая приближение истерики и желание найти выход из положения, любым возможным способом.

— Нет, они появились в квартире Константина. Возков отпустил их, чтобы я начал действовать. Наше время и наши желания совпали. Только вот, Возков не может высчитать ситуацию точно. Я тоже этого не могу, поэтому нельзя откладывать дело. Сейчас я отдохну и отправлюсь на свидание со своими соавторами — усевшись в кресло, тяжело дыша, произнес Егор.

— Если они не согласятся, что тогда — тревожно спросила Лена.

— Заставлю — произнес Егор, поднялся на ноги, а спустя несколько секунд в его руке появился пистолет Кондрашова, из которого уже было использовано два патрона.

— Эти ребята, у них ведь есть родные люди. С их помощью мы быстренько выманим влюбленных к дверям — произнесла Лена, подталкивая Егора к действию.

— Знаешь, ты права. Лишним не будет. Я хорошо знаком с отцом Алены — отреагировал Егор.

— Можно осложнить жизнь господину Возкову — удивив Егора, произнесла Лена.

— Не совсем понимаю — пробурчал Егор.

— Привлечь к делу его коллег, они ведь не в курсе его замыслов — предложила Лена.

— Было бы время, можно было рассмотреть этот вариант. Но нет сомнения, что на это потребуется не один день, даже, не одна неделя. Еще и сам Возков, я уверен, что он предусмотрел такой вариант развития событий — медленно и спокойно произнес Егор.

— Есть еще один способ — произнесла Лена.

— Ты меня сегодня удивляешь — улыбнулся Егор.

— Я же чувствую, я не просто понимаю, я внутри себя ощущаю, что происходит, и не хуже тебя осознаю, что у нас нет времени, что всё висит на волоске — произнесла Лена, Егор промолчал, не сводя с Лены глаз.

— Можно войти в открытый контакт с Возковым. Он говорил мне, когда вызывал к себе на допрос — начала Лена.

— Что он тебе говорил? — с интересом спросил Егор.

— Он сказал: Ну, так как же нам быть со Свиридовым. Может, всё же убедите его последовать с нами, соответствуя его же первоначальному плану. Да, с жестоким исходом, но ведь именно этого он хотел. Такую цену он уже однажды заплатил, но безуспешно. Сейчас есть шанс восстановить справедливость. Разве я предлагаю что-то особенное. Идея в обмен на жизнь. Осуществление мечты. Или всё это уже ничего не значит. Ведь если разобраться, то ничего не изменилось, всего лишь прошло каких-то тридцать три года.

— Интересный разговор — произнес Егор, а сам в эти же секунды представлял предстоящий визит к Константину и Алене, которые находились вместе, этим помогая осуществлению неизбежного.

— Я ему ответила: Как же вы? Но это для нас не так важно. Мы не пойдем на это, потому что для вас эти тридцать три года пустой звук, потому что не вам было суждено воскреснуть из мертвых. И самое главное, вас ведь не интересует идея. Вас интересует только личная выгода. Всё остальное лишь антураж, и Егор уверен в том, что с вашей помощью не наступит то, о чем мы тогда мечтали. Скорее, наоборот, всё погрузится в еще больший мрак, чем сейчас.

— Что он тебе ответил? — терпеливо спрашивал Егор.

— Он меня удивил, сказав: Нет, не делайте из меня чудовища. Личные выгоды, это, конечно, но не только они руководят мною. Больше детство, больше мечта, а они совсем недалеко от идеалов Свиридова, совсем недалеко, поверьте мне — озвучила Алена.

— Если мы проиграем, то поглощение состоится в любом случае. Я даже злорадно успокоился. Что так, что эдак, но мы окажемся в выигрыше, конечно, не совсем так, как мы когда-то хотели. Понимаю, мои слова — ложь, и нам один выигрыш — это наша жизнь, жизнь заново, вновь приобретенная молодость, которую мы заберем у этих двоих незадачливых мечтателей — жестко произнес Егор, его глаза сверкнули, лицо еще более потемнело.

— Я с тобой. У нас нет иного пути — уверенно произнесла Лена.

— Ты не понимаешь. Я делаю то, что должен сделать. Не пытайся меня убеждать и не собирай всякой сентиментальной ерунды — произнес Возков, усевшись на стул, который находился возле стены, в небольшом по площади кабинете.

Кабинет же располагался в самом конце длинного и широкого коридора, с высокими, примерно в три метра, потолками, со стенами, окрашенными обычной белой краской, где не было скамеек и кушеток, и даже отсутствовал пост дежурной медсестры. Не было и окон, поэтому, несмотря на дневное время, под потолком включенными оставались светильники электрического освещения. Каждая из немногих, уходящих в разные стороны, дверей была металлической, с небольшим отверстием и глазком. Только всё описанное здесь тюрьмой не являлось — это было специальное отделение психиатрии, под контролем управления государственной безопасности.

— А ты не думаешь, что я боюсь за тебя, что у меня лишь один сын, а если бы было больше, то это ничего не изменило. Ты мне не говоришь, но знаю, я чувствую, что всё это не просто так, а то, что ты сейчас что-то затеваешь. Я ведь хорошо помню тебя, помню, как изменился твой отец, в те самые дни. И если вы не рассказали мне всю правду, то это не значит, что я осталась в полном неведении. Даже если не знаешь одного, то очень часто чувствуешь другое, то, что связано с этим первым. Ты думал об этом? Ты, вообще, думаешь о том, что у тебя есть мать, есть жена, сын и дочь. Твой отец, пусть он был неидеален, но даже он лучше умел чувствовать и осознавать — очень серьезным тоном произнесла Наталья Васильевна, та самая, которая была главным специалистом в особом отделении, и та самая, которая являлась родной матерью Возкова Владислава Викторовича.

— Я думаю, но у меня распоряжение сверху — мрачно проговорил Возков.

— Прекрати, ты сам выпросил это распоряжение. Лучше попробуй мне нормально объяснить — с недоверием и вызовом отреагировала Наталья Васильевна.

— Наивно, ей богу, наивно рассуждать такими категориями. Неужели ты думаешь, что можно взять и выпросить распоряжение, за которым убийство человека. Нет, это всё очень серьезно. Свиридов представляет огромную опасность, здесь промедление смерти подобно. И ошибки, их поздно или рано, но нужно исправлять — стараясь говорить мягче, произнес Возков.

— Влад посмотри, какую опасность может представлять этот человек, который уже не человек, которого уже очень давно нельзя назвать человеком. Лишь внешняя оболочка. Больше ничего, пойми это, в конце концов — отреагировала Наталья Васильевна.

— Правда, чистая правда, в твоих словах. Он не человек, он уже не человек, а чудовище, которое вернулось, чтобы убивать, что бы любым способом достичь своей цели — сейчас голос Возкова прозвучал настойчиво и заметно акцентировано.

— Куда он вернулся? — ничего не понимая, спросила Наталья Васильевна.

— Я не хотел тебе говорить — начал Возков, после чего взял крохотную паузу, во время которой Наталья Васильевна, не отрываясь, смотрела на сына.

— Да, мама, что-то произошло. Произошло невозможное, и это ваша недоработка, это то, что вы не заметили. Ты, твои коллеги, твой предшественник. Егор Свиридов научился, сумел, я не знаю, как правильно сказать, покидать вот это, собственное бесполезное тело. Дальше, он проникает в наш мир, делает это через параллельный мир — Возков начал говорить импульсивно.

— Вот и ты Влад о том же — с недоверием посмотрела на сына мать, вспоминая странные рассказы мужа.

— К сожалению — промолвил Возков.

— Хорошо, если он хочет оставить свою оболочку, если он хочет перебраться в этот параллельный мир, то зачем ему мешать. Пусть он туда отправляется, пусть найдет там себе место. За эти тридцать три года он выстрадал право на это — озвучила своё мнение Наталья Васильевна.

— Если бы, если бы так, мама, но это существо не хочет просто так оставить наш мир. Ему нужно уничтожить всех нас, открыв эти проклятые двери, из-за которых, с другой стороны, придет то, о чем он мечтал, то из-за чего он оказался здесь. Тот мир, та сущность — она сильнее, она уничтожит нашу реальность, только стоит дать ей такую возможность. Теперь ты знаешь больше, чем тебе положено — ни моргнув глазом, ни подав вида, ни запнувшись, соврал Возков, поменяв себя и Свиридова местами.

— Но как, я ничего не могу понять. У меня возникли вопросы. Мы обсуждали это с коллегами. Глаза Свиридова, они выдавали, что происходит что-то странное. Только кто бы мог подумать. Я до сих пор не верю в подобное. Всё это похоже на бред, да, да, именно бред. Ничего такого происходить не может — растеряно шептала Наталья Васильевна.

— Ну, хорошо, я знаю твой характер — мягко произнес Возков и начал открывать нужный раздел в своем телефоне.

— Сейчас — произнес он, хотя в этом дополнении не было никакой нужды.

— Смотри — Возков протянул матери телефон, где на фотографиях, сделанных несколько дней назад, был запечатлен Егор Св

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 910