Часть восьмая

Часть восьмая

Возков потянул дверь на себя. Не издав скрипа, мягко и плавно, дверь поддалась усилию Возкова…

— Я тебе зачем? — спросил Феликс Эдуардович.

— Наконец-то решился задать свой главный вопрос — произнес Возков, видя, как дневной, хоть и тусклый, осенний свет проникает в пространство меж дверей.

— Да, если тебе так хочется — глухо пробормотал Феликс Эдуардович.

— Нельзя нарушать преемственность, никак нельзя Феликс. Мы можем измениться, мы можем не понимать и не думать, но есть такие вещи, с которыми шутить нельзя. Да, и сама судьба, согласись со мной, кто бы мог подумать, что ты станешь известным издателем. Ну, прямо в тему, а может требование большей силы — улыбаясь, говорил Возков, Алена и Костя стояли в явном оцепенении, смотрели то на Возкова, то на Феликса Эдуардовича, то на довольную физиономию Димы.

— За мной — приказал Возков, смело двинувшись вперед.

Каких-то пять шагов, и вторая дверь осталась позади. Ноги переступили границу, с непривычки все почувствовали сильное головокружение. Чистота опьяняла. Сознание ускоряясь, чувствовало приступ несравнимого блаженства. Предвидение, пришедшее раньше, смешивалось с волной торжества.

Возков, увлекая своих гостей, уверенно двинулся по коридору технологического института. Феликс Эдуардович двигался сразу за Возковым, за Феликсом Эдуардовичем, отставая на два метра, Костя и Алена, а последним шел Дима, который поглядывал по сторонам с опаской, но, будучи в пределах нового мира уже во второй раз, продолжал восхищаться невиданным открытием, которое осуществил Владислав Викторович, и в котором очень скоро сам Дима займет настолько достойное место, что до этого даже не могло прийти в голову, и сейчас, лучше было каждый раз старательно избегать окончательной формы, предпочитая использовать небольшие, суеверные оговорки.

На выходе, перед самой дверью, с Возковым начали здороваться все идущие навстречу люди. При этом у некоторых из них был совершенно ошарашенный вид, оказавшись на несколько шагов позади Возкова и его спутников, эти люди о чем-то шушукались друг с другом. Алена несколько раз дернула Костю за рукав, она и сама испытывала ужасное удивление и непонимание, хотелось расспросить, хотелось, чтобы поскорее объяснили: что же здесь происходит. Костя не реагировал, не хотел отвлекаться от созерцания странного действа, свидетелем которого ему суждено было быть.

— Тебе неприятно Феликс? — спросил Возков, в тот момент, когда они покинули здание технологического института.

— Ты знаешь, что всех нас ждет, когда твои коллеги узнают об этом — мрачно произнес Феликс Эдуардович.

— Конечно, но это в том случае, если узнают, если смогут нам что-то противопоставить. Я хотел обрадовать тебя Феликс, а получается, что не вышло. Когда ты стал таким занудой, когда ты превратился в воплощение потребительского дерьма, которое ничего не видит дальше своего носа. Я перевоспитаю тебя Феликс — иронично говорил Возков.

— Зачем? Ну, неужели тебе плохо жилось? Я не понимаю, они ведь не будут меня слушать. Вот так, живешь, строишь планы и на тебе то, о чем даже не предполагал. У меня Влад семья, у меня двое сыновей. У тебя, насколько я знаю, тоже сын и дочь — нервно отреагировал Феликс Эдуардович.

— Так это прекрасно, это начало начал и не только нам с тобой, а еще и нашим детям. Посмотри на этих молодых людей (Возков указал на Костю и Алену, которые с восхищением поглощали открывшиеся взору окрестности), они рискуют в тысячу раз больше тебя, но они счастливы. Ты просто успел превратиться в гнусного старика, забыв что-то когда-то с изумлением воспринимал весь этот мир, наш с тобой мир Феликс, вспомни — с улыбкой на лице говорил Возков.

— Хорошо, будь, по-твоему, у меня всё равно нет выбора — ответил Феликс Эдуардович.

— Пока нет, но затем я тебе его предоставлю, или это сделают мои коллеги — засмеялся Возков.

— Здравствуйте Владислав Викторович — хором, очень громко, выкрикнули сразу семеро ребятишек, трое мальчиков и четыре девочки, одетые в школьную форму, на девочках были коричневые платья и белые, нарядные фартуки, на мальчиках имелись синие форменные костюмы.

— Здравствуйте ребята — ответил Возков.

— Мы хотим попросить, чтобы вы Владислав Викторович, и Алена Борисовна, Константин Михайлович расписались на наших книжках. У нас больше никогда не будет такой возможности — по-прежнему хором кричали дети, Возков широко улыбался, глядя на них, а Алена, Костя, Феликс Эдуардович стояли в некотором замешательстве, происходящее еще не доходило до них.

— Ну, не все сразу — говорил Возков, расписываясь на первой книжке, которую ему протянула бойкая рыжеволосая девчонка.

— Что же вы не хотите мне помочь, вас ведь это касается в первую очередь — произнес Возков, обратившись к Косте и Алене.

— У вас есть, чем расписаться — обратилась к детям Алена, у неё в руках уже находилась одна из книжек, а сердце готово было выпрыгнуть из груди, на обложке, выше названия “Пришествие мира равенства и справедливости”, значилась её фамилия и инициалы, рядом была фамилия Кости, а на первой странице, там, где и необходимо было поставить автографы, находились три фотографии, с хорошо знакомыми лицами. Выше, крупнее, показательнее размещался портрет Возкова, а под ним, меньшего размера присутствовала она Алена, рядом с ней улыбающийся Костя.

“Что же я такая строгая” — улыбаясь, думала Алена, и уже третья книжка была ею подписана, в руках появилась четвертая, затем пятая, каждая из которых передавалась Косте.

— Владислав Викторович, как же вы без предупреждения. Мы, конечно, понимаем, но уделите руководству института хотя бы пятнадцать минут — перед Возковым стояла совершенно растерянная, смущенная женщина средних лет, на лице которой были аккуратные очки, делающие её старше, руки женщины не могли найти себе места, выдавая нервное напряжение.

— Другой раз, в другой раз. У нас с товарищами еще много очень важных дел — произнес Возков.

Женщина, окончательно потерявшись в пространстве, кивала головой, здороваясь с товарищами Возкова. Феликс Эдуардович, Дима, Алена и Костя отвечали взаимностью, а счастливые дети, отойдя на пару метров, друг другу показывали одинаковые книжки, с совершенно одинаковыми подписями.

— До свидания Владислав Викторович, до свидания Алена Борисовна, Константин Михайлович, Феликс Эдуардович — говорила женщина, отходя в сторону.

— До свидания — за всех ответил Возков.

— Пойдемте, прогуляемся — произнес Возков, и его гости послушно двинулись за ним, сейчас каждый из них прекрасно осознавал, что каждое им произнесенное слово, для них неоспоримая аксиома, руководство к исполнению, иначе быть не может, но от этого не становилось плохо, напротив, это чувство приносило заслуженное блаженство.

Преодолев всего сто метров, они оказались возле входа в уютный, зеленый сквер, посередине которого располагался памятник. Вокруг было много народу. Кто-то фотографировался, кто-то смеялся, туда-сюда носились маленькие дети. Сразу две компании, по пять-шесть человек, что-то живо обсуждали между собой, стоя возле информационных щитов, возле красивых газонов, с разноцветьем великолепной свежести и красоты. Пожилые люди степенно занимали многочисленные лавочки, которые можно было наблюдать почти повсюду. Ажурные, высокие фонари, даже в выключенном состоянии, внушали эстетическое уважение. Легкий, чуть заметный ветерок помогал объемности дыхания, касался кожи и волос, еще немного было до того момента, когда наваждение окончательно поглотит в свои сети, уже не отпустит, и не будет никакого сожаления, не возникнет ни одного вопроса. Так лучше, всё так и должно быть. Счастье и гармония сумели обмануть любую из условностей. Блаженство, наконец-то найдя нужную дорогу, явилось, чтобы больше никуда не уходить.

— Добрый день, здравствуйте, добрый день, здравствуйте Владислав Викторович — слышалось со всех сторон.

Возков лишь кивал головой, это же делали его спутники. Всех их здесь знали, все смотрели на них с уважением и полным поклонением. Полицейский патруль вытянулся в струнку. Костя и Алена не отводили глаз от величественного постамента. Возков, Дима и Феликс Эдуардович стояли рядом, почтительно, в стороне держались незнакомые люди.

— Не очень-то похож — скептически произнес Феликс Эдуардович.

— Да, есть над чем поработать — отреагировал Возков.

— А мне даже очень, в этой скульптуре добавлена торжественность и грандиозность — улыбаясь, не выпуская Костиной руки, шептала Алена.

— Видели свои портреты? — серьезно произнес Возков, обратившись к Косте и Алене.

— Да, это совершенное чудо, это то, ради чего можно отдать всё то, о чем я даже не могла мечтать — не скрывая возбуждения, говорила Алена.

— Вершина — произнес Костя.

— Ты не совсем доволен, ожидал чего-то иного — произнес Возков, обратившись непосредственно к Косте.

— Нет, что вы Владислав Викторович. Просто, я очень рациональный человек, и у меня возникают некоторые вытекающие вопросы — честно ответил Костя.

— Говори — произнес Возков.

— Почему мы не можем остаться здесь прямо сейчас. Зачем нам необходимо возвращаться назад, в пространство нашего поганого мира? — озвучил Костя.

— Чтобы всё то, что сейчас я вам показал, стало полной реальностью. Нам нужно, чтобы этот мир поглотил собою наш мир, уничтожил его, вот тогда проекция станет действительностью — жестко, но при этом спокойно, ответил Возков.

— Что для этого необходимо? — неожиданно и очень серьезно спросила Алена.

— Всего лишь дождаться, когда Свиридов начнет осуществление своего плана. Не упустить этот момент, а затем, перехватив инициативу, не дать ему сделать запланированного, сделать то, что нужно нам. Без Свиридова мы ничего не можем, а вот, когда его не станет, тогда уже я займу его место, тогда уже всё будет иначе — задумчиво ответил Возков, легкая тень сомнений проскользнула между разговаривающими, солнце на минуту встретилось с непредвиденной тучей.

“Чтобы всё это стало реальностью, чтобы всё это зафиксировалось окончательно, нужна сущая ерунда. Сделать то, что не смог сделать Егор Свиридов тридцать три года назад. Необходимо принять эстафету, но не у нынешнего Свиридова, а у того, который навечно остался в специальном отделение психиатрической больницы, который перестал существовать тридцать три года назад, умер, для того, чтобы родится вновь, родится в другом облике, но с той же целью” — думал Возков, он долго не мог уснуть, он несколько раз заходил, чтобы посмотреть на мирно и счастливо, в обнимку, спавших Алену и Костю, на зажавшегося, подогнувшего ноги к животу, Феликса. Дима пару раз поинтересовался: — У вас всё нормально, ложились бы спать. Мы всё держим под полным контролем.

Видение могло бы перейти в кошмар, но для этого нужно было уснуть. Только в отведенном пространстве такой возможности не представлялось. Здесь, либо ты есть, либо тебя нет. Ты дожидаешься своего дня, а через какое-то время, ты в этот же день умираешь. За этим катастрофически сокращается пространство, которое всё, из которого можно сделать шаг к полноценному рождению, и, потеряв которое, придется окончательно умереть.

Уже ясно, что сна не было. Поэтому, ничего не могло наслоиться, ничего не могло дополнить и запутать. Лишь точное воспроизведение. Кадр за кадром. Минута за минутой. Уже просмотренная пленка, архив на будущее, памятка на близлежащую неделю. И можно было найти еще какое определение, если бы ни одно отступление, возникающее само по себе, но четко соответствующее тому, что и будет определять этот самый день, этот временной отрезок, между очередным рождением и последующей смертью. Всё то, что пришло извне, что стало новым, что имело одно очень простое наименование — злость. Это она сжигала, это она настойчиво торопила. Кажется, что она одна точно знала о том, что время не ждет, о том, что злость и время теперь превратились в одно целое, и им хочется лишь одного — действия. От того фотографические отпечатки памяти, прокрученная кинопленка не могли сохраниться в своем первозданном виде. Лежавшая на полу мать была совершенно чужой женщиной, той, которая хотела обратного, хотела не дать достигнуть поставленной временем и злобой задачи. И значит, есть ли смысл испытывать хоть что-то кроме раздражения и крайней неприязни, Егор этого и не делал, не это огорчало противным скрежетом на зубах, а та оставленная способность анализировать и сопоставлять. Вот если бы не было, то уже сейчас он мог бы представить в совсем ином облике. Стать тем, что не имеет никакого отношения с тем, что имелось давно, имелось изначально, тем, что стало отправной точкой в этой странной и неоднозначной борьбе. Но он анализировал, он взвешивал, от этого становилось страшно, как бы ни казалось это странным.

Урывками, мгновениями, которые короткий разряд импульсов, ничего не меняющий, но, господи, как противно передергивает размеренный и целеустремленный ход. Чужая старуха. Рядом с ней внешне малознакомая женщина. Между ними огромная пропасть разделившая их без его ведома, оставившая старуху по одну сторону, женщину по другую, ту, где он сам, с которой никогда никуда не уйти. Даже если, даже если всё не так, и нет ничего иного, чем зрительный обман, то всё равно — она молода, она звонко смеется. Лишь пелена ненужного, несуществующего времени пытается испортить неизбежное. Открытая дверь. Поток свежего воздуха. Уже не только она, но и он с ней вместе — одно целое. Почему он решил, кто дал ему такое право. Почему молодость невозможна, от чего она должна смириться со старостью. Какая глупость. Есть варианты еще, и их совместный проход через дверь, их общее исчезновение, разве не лучшее этому подтверждение. Судьба ведет своим маршрутом, это она приоткрывает новые и новые страницы, да, те, которых он сам не писал, те, которые даже не попали в голову. Не было там убитой собственным сыном матери. Не было там женщины инвалида. Ничего там не было о разделенной на две части рукописи, отыскать которую нужно чего бы это ни стоило.

Тот же самый район. Другая улица. И чем-то схожие, родственные друг с другом дома. Неудивительно, одно время, один период человеческой жизни, поэтому трудно тому, кто явился со стороны, поэтому предстоит испытывать ему нескрываемое удивление. Вроде, я здесь уже был. Неужели такое возможно. Нет, справа совсем другой формы окошки ближнего дома. Детали, конечно же, всё дело в деталях. Еще в цвете, немного в расстоянии, но точно, что не в геометрии, не во внешнем антураже, где параллельная похожесть ставит в тупик. Ладно, если одна, лишь самая близкая параллель, то удивило слегка. Так нет, ряд за рядом, в унисон с широкой улицей, от которой пошли и пошли повороты. Каждый собственная улица, каждая неизбежно убегает вниз, и за каждой воображение рисует неминуемый обрыв, путая плоскость с горизонтом.

Еще тише, любой громкий звук чужероден, заставляет оглянуться застигнутых врасплох прохожих, с ними и всё остальное: дома, деревья, окна, заборы, серые постройки, и далее: кошек, ворон, приблудных и домашних собак. Вплоть до того самого горизонта, что вниз, туда, где каждый раз опасаясь весеннего паводка, расположились чем-то похожие на те, что вверху дома. Но всё же не те, а в разнобой, а утеряв стройность. Один большой, в два этажа. Другие меньше, сразу три штуки. Меньшие, неказистые и со временем сильно пораженные недугом разложения и ветхости. Куда более узкие меж ними проходы, а один, что красуется странной и малообъяснимой надстройкой, вылез за пределы хоть как-то допустимой симметрии, но ему всё равно, кажется, что и нам тоже. Потому что, ступая дальше, натыкаешься на развалины, скорее, остатки того, что когда-то было строением. Части бревен, лишь куски досок. Обожженные, превращенные в древесный уголь, что-то черное на зеленом, что-то слишком неестественное, ведь всего триста метров до исторического центра, до двух огромных перекрестков, под которыми очень уж дорогая земля. И вот от этого неоднородность. Вот, что заставляет переключить воображение, чтобы не запутаться во времени, сделав всего несколько шагов в сторону, туда, где возле самой воды, на самой низкой геодезической отметке, располагается по-настоящему уникальный объект. Что это было? Какой дурак строил это? Если даже сейчас, когда на дворе царствует осень, до воды считанные метры. Разве не было иного места? Некоторые вопросы не в силах дождаться ответов, но ведь и они, причем всегда, заставляют заработать мышление, с ним воображение, домыслы, гипотезы. И тогда, уже в какой раз, перепутается всё связанное со временем, и хорошо, что не огорчит, ведь всегда здесь так было. Пусть октябрь, пусть июль, может свежее буйство апреля. Развалинам старой часовни сейчас до этого нет никакого дела. Было ли до этого, хочется подумать, что да. Только вот оказавшись возле воды, на самом краешке, чувствуя всё более сильный освежающий прилив прохладного воздуха, обязательно додумаешь, и, согласившись с ничтожеством отведенного человеку времени, поймешь: и тогда, в пору целых стен, и белой, под майским солнцем, штукатурки, не было странному строению ни до чего никакого дела. Лишь люди. Лишь миг. Их мысли, их образы. Уже утерянные, уже недосягаемые, сквозь пелену воображаемого, еще не наступившего, но неизбежного осеннего вечера.

Егор какое-то время не мог вспомнить точного адреса, по которому проживала Людмила Алексеевна. То, что думать об этой женщине необходимо в прошедшем времени, у Егора не возникало никаких сомнений, и лишь на первый взгляд, это могло показаться несущественным, на самом же деле данное обстоятельство значительно затрудняло программу, теперь придется иметь дело с потомками Людмилы Алексеевны, её сыном Борисом, возможно, что с его детьми, о которых Егору ничего не было известно. Впрочем, лучше вернуться к Борису, ведь когда-то они были дружны, входили в общую детскую компанию. Пройдут годы, разойдутся дорожки. Возраст имеет свои резоны. Интересно, что там еще может быть. От матери он тогда узнал о том, что у Бориса родился сын, которого назвали Сергей, или Стас, неважно, но было это в тот самый последний год. И ведь не до этого тогда было, но запомнилось. Скорее, что укоризной и мещанским противопоставлением звучали тогда слова матери. Ей хотелось, чтобы у неё, с помощью единственного сына, обязательно случилось подобное. Простое и понятное, как окружность рублевой монеты, как солнце, которое никогда не обманет, и если даже задержится на какое-то время, то обязательно появится, переборов холодную ночь. А он, тогда было раздражение, причем, его редкая форма, не обдуманная и взвешенная, а мимолетная, как бы между делом. То, на что не хотелось тратить ни одной лишней минуты. Только теперь пришлось вернуться.

“Странная жизнь, самая странная из всех, что я когда-то видел” — подумал Егор.

“Здесь, точно здесь, вот этот деревянный гараж. Вроде он стал значительно ниже. Нет, это я вырос, пролетело время. Старик, вредный и постоянно бурчавший плохо различимые ругательства, да, он всегда сидел возле этого строения, что-то перебирал, что-то мастерил из дерева. Мы чаще бывали возле наших домов, но Борис и Виталий жили здесь. Первый этаж и налево. Крайние окна. Сколько минуло лет. Но если бы рукопись была уничтожена, то и моё появление здесь было невозможным. Так мало места, так мало вариантов, и это должно помочь” — размышления ставили непреодолимую стену.

Не было никакой потусторонней помощи извне, на которую Егор рассчитывал именно сейчас.

“Ничего особенного им тогда ни принадлежало. Стандартный набор: квартира, бывший дровяник, рядом с ним сарай, на котором обычный, навесной замок. Продали квартиру. Давно переехали, еще один из вариантов” — Егор мялся с ноги на ногу, то поднимал глаза в направлении окошек квартиры, где много лет назад обрела приют часть рукописи, то смотрел себе под ноги, всё же надеясь на хоть какое-то вмешательство сверхъестественных сил.

— Людмилу Алексеевну, как мне найти, не помню фамилию, но она должна проживать здесь, в одном из двух этих домов — спросил Егор, когда возле него появилась старушка, лет за восемьдесят возрастом, согнутая к земле и чудовищно старая, которая точно должна всё и обо всех знать.

— Богданова Людмила? — произнесла старушка, пытаясь вспомнить, её лицо напряглось, и Егору показалось, что бабушка сейчас лишь помотает головой, но память еще не покинула женщину окончательно.

— Лет пятнадцать, как её похоронили. Ты, наверное, издалека, если не знаешь. Вспомнить, ей богу, сразу даже не смогла — проговорила старушка, с интересом разглядывая Егора.

— Да, я очень давно здесь не был — честно ответил Егор.

— Вот так бывает — произнесла старушка и сделала шаг в сторону.

— Подождите, а кто из её родных? — спросил Егор.

Старушка вновь задумалась, и Егор уже готов был услышать: уехали они отсюда, давно уехали. Но старушка ответила иначе.

— Сын её Борис, внучка Алена. Внук Сергей, он далеко где-то живет, а жена Бориса, она умерла. Хорошая женщина была, такая общительная, добрая — произнесла старушка.

— Они здесь живут? — настаивал на своём Егор.

— Да, в этой вот квартире. Только сейчас вряд ли кто есть дома, оно понятно, на работе все — ответила старушка.

— Спасибо, большое спасибо, прям груз с плеч свалился — поблагодарил бабушку Егор.

— А ты-то им кто? — всё же не удержалась старушка.

— Родственник, дальний, двоюродный — несколько замешкался Егор.

— Ну, бывай — проговорила бабушка и двинулась к соседнему дому.

Егор дождался пока бабуля окончательно скроется из виду, после направился в нужный дом.

“Ничего не изменилось, почти всё то же самое. Здесь никогда и ничего не измениться” — думал Егор, стоя напротив дверей в квартиру, которые, кстати, существенно изменились, поменяв деревянное полотно на металлическое.

Конечно, словам старушки можно было верить, но Егор для пущей убедительности несколько раз, и довольно долго, не отпускал руку с кнопки электрического звонка, тот пищал противным звуком, без всякого результата.

“Нет никого” — просто резюмировал самому себе Егор, и спустя десять секунд оказался на улице, прямо под окнами квартиры.

“Два выходят сюда, два должны выходить с левого угла” — обстоятельно сопоставлял воспоминания Егор.

Сделав несколько шагов, он оказался за углом дома. Одно окно, самое дальнее было не до конца закрыто, и Егор, одним мгновением, почувствовал прилив заслуженного торжества.

— Нет, не всё так просто — произнес он очень тихо, напоминая себе, что помимо него самого есть еще что-то, которое уже не один раз вмешивалось в текущие события.

Пришлось внимательно осмотреться, и лишь после этого, подтащить, как будто специально для этого оставленную, небольшую лестницу, состоящую ровно из трех ступенек. Дальше, Егор, удивившись самому себе, с легкость молодого человека, открыл окно и перевалился внутрь чужой комнаты, которая принадлежала женщине.

“Апартаменты Алены” — подумал Егор, после чего остановился, замер, не делая ни единого движения.

Осмотрительность, в первую очередь, осмотрительность. Истекли две минуты, а дальше, слыша стук собственного сердца, Егор приступил к поискам.

—Так мы коллеги, если уж так можно сказать — сам себе говорил Егор, аккуратно разбирая многочисленные листочки, исписанные крупным женским почерком. Естественно, что содержимое не заинтересовало Егора, а вот свою долю раздражения это поимело, затрудняя поиски, хотя Егор прекрасно помнил, как должна выглядеть часть его собственной рукописи. Текст отпечатан на машинке. Листы должны давно пожелтеть от времени, и спутать их с теми, что сейчас имелись в комнате Алены, было невозможно.

Было осмотрено всё, что можно. Большая комната, в которой отсутствовало наличие литературного духа, была проверена быстрее. То же самое касалось коридора, санузла, кухни. Настало время жестокого разочарования, сразу после того, как была проверена большая стопка архивных, семейных бумаг, включающих фотографии, документы и прочее. Ничего совершенно ничего.

Липкая испарина выступила на лбу. Не справившись с приступом злобы, начало трясти тело. Чтобы хоть немного успокоиться, Егор уселся в мягкое глубокое кресло. Подмывало остаться здесь, хотелось дождаться возвращения хозяев, чтобы поговорить с ними иначе. Так же, как с Кондрашовым, так же, как и с собственной матерью. Слишком высока цена. Для осуществления задуманного нужно отдать всё. Нет смысла оставлять что-то на потом, потому что этого потом не будет. Одна темнота, сплошное небытие, в котором нет времени, нет чувств, нет мыслей. Пустота, бесконечность неопределенного. И нет разницы между этим и тем, чего суеверно боятся люди. В точь-точь такая же могила, и здесь, и там, без тепла, без холода, без света, да и используемая мозгами темнота возможна лишь сейчас, пока работает сознание, пока, вызывая пульсацию в крови, страстно бьется сердце.

Не было вариантов, и Егор, без всякого сомнения, остался бы здесь. Неизвестно к чему это привело, но у неведомого были свои планы.

Егор осторожно подошел к окну, еще осторожнее им воспользовался. Лишь краешком, и испытал напряжение, которое, спустя секунду, заставило ладони сжаться в кулаки. Во дворе, на расстоянии двадцати метров, находились два человека, которых трудно было с кем-то спутать — это были сотрудники управления госбезопасности, одним из которых был следователь Возков.

Первые несколько секунд заставили испытать что-то похожее на оцепенение. Но на исходе первой же минуты, Егор ощутил, что очень хорошо владеет собой и всеми выводами, что следовали из произошедшего. Лишь один вопрос: как они выследили его, при первом же возвращении в пространство, им реального мира. Хотя и этот вопрос долго не просуществовал, найдя ответ в виде самого банального наблюдения за районом, где случились две странные смерти, дополняемые общим прошлым, к которому управление госбезопасности имело самое непосредственное отношение. Из этого вытекало всё остальное. А значит, Лена сейчас тоже у них под контролем, что несколько осложняет дело, но не более того. Он Егор в данный момент им не по зубам, причем совершенно недоступен. Вот она первая из наград, которую реально можно ощутить. Славно и злорадно до степени подросткового восторга. Они ничего не могут ему сделать. Даже если схватят, даже если закроют в любой из своих мрачных казематов. Он через какое-то время просто исчезнет, чтобы появиться, где ему нужно вновь.

Только откуда Возков? Он должен быть старше, он должен быть как минимум семидесяти летним стариком…

… Возков и Дима сидели в автомобиле.

— Вы уверены, что он может появиться по этому адресу? — спросил Дима.

— Да, если я еще что-то соображаю — ответил Возков и тут же продолжил: — Помнишь, я тебе говорил о том, что однажды потребую уплаты долга. Конечно, мои слова тогда звучали шуткой, так и было, не волнуйся. Но обстоятельства перевернули все, не оставив выбора. Мне не хочется напоминать тебе, что ты и Камышов обязаны мне очень многим — приглушенно и очень серьезно говорил Возков, а Дима внимательно слушал.

— Если бы не вы Владислав Викторович, то у нас ничего бы не было, ни работы, ни семьи, ни детей. Минимум пятнадцать лет лагерей, из которых сейчас истекло бы ровно две трети, но это если бы не убили, к этому времени. Так что я всё понимаю и помню — серьезно ответил Дима.

— Мне нужна твоя и Камышова помощь. Вся загвоздка в том, что действовать необходимо нелегально. В управление будет известна лишь некоторая часть нашей работы, да и то, возможно, искаженная. В случае успеха награда будет такой, что сейчас ты не сможешь себе представить, а я пока не могу озвучить. На кону больше, чем деньги и положение, больше, чем сама жизнь, в её нынешнем виде — довольно туманно и расплывчато произнес Возков.

Но Дима не стал ничего переспрашивать, а лишь утвердительно кивнул головой, дав тем самым своё полное согласие.

— С Камышовым сам поговоришь, или лучше это сделать мне — спросил Возков.

— Предварительно поговорю сам, а если нужно будет что-то добавить вам, то я сообщу об этом — четко и ясно ответил Дима.

— Отлично — отреагировал Возков, после прикурил сигарету, приоткрыв окошко автомобиля.

— Сейчас я вкратце обрисую ситуацию — сказал Возков, но после этих слов молчал, наверное, минуты две, не торопясь справлялся с сигаретой и с собственными мыслями.

Дима же терпеливо ждал, поглядывая через окошко, и стараясь не допускать в свою голову предварительных прогнозов.

— Давно это было. Мне тогда только исполнилось одиннадцать лет. Дело, с которым мы сейчас столкнулись, вел мой родной отец. Главным фигурантом был Егор Свиридов, он же являлся неким лжепророком, агитатором противления государственному строю, человеком, подбивающим на бунт других граждан. К тому же, он действовал не один, их была целая группа, включая самого Свиридова, тринадцать человек. Настоящая и очень опасная организация. За месяц до ликвидации заговорщиков, в управлении появился гражданин по фамилии Кондрашов, который входил в их ближний круг, и который добровольно предложил органам свою помощь — в этом месте Возков остановился, чтобы прокашляться и взять еще одну сигарету.

— Это тот самый Кондрашов. Только он не покончил с собой, испытывая угрызения совести — произнес Дима.

— Да, тот самый. Через тридцать три года нашло его возмездие. Меняются времена, меняются в худшую сторону нравы — сделав первую затяжку, произнес Возков.

— От рождения до смерти тридцать три года, от смерти до рождения тридцать три года. Правильно я понимаю — голос Димы прозвучал мрачно.

— Рад, моя школа, не прошла даром, ты уловил суть того, о чем пойдет речь далее — улыбнулся Возков.

Дима улыбнулся в ответ, А Возков продолжил.

— Дело в том, что все эти события имели место быть. Я не о деле, которым занималось наше ведомство и мой отец. Я о том, что Свиридов был настоящим мессией, господи, если так можно выразиться.

— Владислав Викторович, я перебиваю, но у вас эта информация от вашего отца — спросил Дима.

— И да, и нет, мой отец погиб при исполнении, когда я еще был подростком. Всё несколько сложнее, я сам имел возможность убедиться в существовании некого мира добра и справедливости. Я лично, вместе со своим другом Феликсом, бывал там — Возков говорил и в тоже время внимательно смотрел на лицо Димы, хотелось увидеть реакцию со стороны своего верного помощника.

— Невероятно, но я не могу вам не верить — произнес Дима.

— У тебя будет возможность, убедится в моих словах. Сейчас дверь через дверь вновь открыта, через неё к нам и пожаловал изменившийся Егор Свиридов. И я думаю, что убийство Кондрашова не было его целью. Так что-то типа уплаты обязательного долга — произнес Возков, стараясь объяснить доступнее, но чувствуя, что получается не так хорошо, как бы хотелось.

— Получается, что он убил собственную мать — произнес Дима.

— Да, поэтому, мы сейчас не будем иметь дело с блаженным, хоть и убежденным до крайности, идеалистом, пророком. Теперь перед нами холоднокровный убийца. Цель, которого обрести свободу в новом воплощении, и самое страшное в том, что сделать это он может лишь навсегда закрыв за собой дверь через дверь, которая необходима нам с тобой, чтобы обеспечить пришествие нового мира, мира добра и справедливости, где мы будем вознесены на самую вершину — произнес Возков.

В этот момент Дима осознал, что его сознание начало погружаться в плотное марево тумана. Слишком много неясного, но настолько притягательного, что всё внутри сжимается, и без признаков нервозности, пересыхает в горле.

— Наша задача заключается как всегда в обратном, в противодействии, если Свиридов хочет уничтожить дверь через дверь, то мы должны её не просто отстоять, но и открыть настежь, чтобы случилось то, чего когда-то хотел сам Свиридов, тридцать три года назад. Вот такие метаморфозы. Кто бы мог подумать — Возков говорил несколько жестче, ведь речь коснулась конкретной задачи.

— А управление, а государство — спросил Дима, данный вопрос не мог остаться не озвученным, о нем нужно было еще раз вспомнить.

— Смешно, но я уже упоминал об этом, только в иной форме. Цель же нашего государства совпадает с целью нынешнего преступника Свиридова. Только мы не должны допустить, чтобы их желания осуществились. Тем более, в управление пока никто ничего не знает, если, конечно, ни брать в расчет нас с тобой и Камышова — пояснил Возков.

— Но они, разве им трудно сопоставить. Тот же отдел контроля, собственной безопасности — не скрывая опасений, произнес Дима.

— Могут, если проколемся мы, наш отдел ведет это дело, но всё равно, мы должны быть очень осторожны и осмотрительны — глядя Диме прямо в глаза, говорил Возков, он просверливал своего помощника насквозь.

— Я всё же спрошу о главном. Что будет, если мы добьемся успеха — медленно с расстановкой, спросил Дима.

— Всё, мой друг, всё. Мы будем владеть этим миром. Не спеши решить, что у твоего начальника поехала крыша. Сам всё увидишь, сам всё поймешь. Игра не просто стоит свеч, а стоит всех имеющихся в мире свеч, предметов, денег, желаний. Выше этого уже ничего не бывает, и до этого всего несколько шагов. Пусть перед нами опасный и коварный противник, но и мы чего-то стоим. Или я не прав? И лучше довольствоваться тем, что есть. Скажи мне, это важно — сейчас голос Возкова превратился в напор, перед которым Дима устоять не мог, да и не хотел этого делать, подсознание опережало мышление и твердило только одно: пришло то, о чем ты не мог даже мечтать, будь благодарен судьбе, которая выбрала тебя, которая свела тебя с Возковым Владиславом Викторовичем, верь ему, умри за него, забыв обо всем на свете.

— Но как подобное возможно, как он вернулся из мертвых — Дима спросил то, чего не мог откладывать.

— Он не был убит. Я не знаю, что стояло за решением властей, но ему, как и всем им, поставили специальную инъекцию, превратив Свиридова в живого мертвеца. Только, видимо, что-то пошло не так. Он и сейчас находится в психиатрической больнице особого назначения, а вот другая его часть, она рядом, она здесь, и она хочет убить собственное тело, отвязавшись от него. Бороться с прошлым можно лишь при помощи будущего. Для этого ему нужна рукопись, его же творения, которую так и не сумели найти наши предшественники. Только с помощью её он сможет закрыть дверь через дверь — пояснил ситуацию Возков, еще более заинтересовав Диму.

— Ну, ладно, но почему он не хочет сделать то, что планировал тридцать три года назад, ведь тогда наступит его время, тогда он сможет отплатить не только Кондрашову — неуверенно предположил Дима.

— Он не может, у него нет тела. Я не знаю всего, но в этом уверен. Мне тоже кое-что дано, а всего лишь от того, что я имел возможность воочию видеть существование близкого будущего, бывать там. Этот мир намного сильнее нашего. Стоит открыть дверь через дверь, стоит обеспечить процесс, как нынешнего мира не станет. Новый мир поглотит его, не оставив ничего. Значит, наш мир станет частью нового, а Егор Свиридов в этом нынешнем мире уже есть. Но его нет в мире будущего, там ему есть место, туда он стремится, напрочь забыв об идеалах прошлого.

Возков потянулся за очередной сигаретой. Дима многозначительно произнес: — Да.

— Мы выполним миссию Свиридова, мы возьмем на себя то, что он не смог сделать тогда. А об идеалах подумаем позже — уверенно и четко обозначил Возков.

— Получается, что вся эта игра возможна только через Свиридова — пытаясь сопоставить информацию, произнес Дима.

— Да, но это в данный временной отрезок. Мне сейчас особо важно, чтобы до поры, до времени ничего не случилось со Свиридовым, с тем его воплощением, которое находится в психиатрической больнице. Нельзя перекрыть источник. Нельзя позволить двери закрыться, как это случилось после того, как Свиридову поставили специальную инъекцию — Возков говорил так, как будто размышлял вслух.

— А его сторонники? — спросил Дима.

— Никого из них сейчас нет. От того меня не покидает мысль: кто-то намерено изменил дозировку препарата — произнес Возков.

— Логично — произнес Дима.

— Еще мой отец, он знал о реальном существовании соседнего мира. Он знал о том, что

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8910 Следующая ⇒