Глава XV. Сознание 23 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 23 из 58Следующая ⇒

"порождает неисчислимое количество лжи. Тот, кто любит, лжет, чтобы придать себе

цену, лжет, чтобы обесценить своего соперника, чтобы возбудить ревность...,

чтобы подогреть остывающую любовь, лжет, наконец, когда перестает любить" (с.

18). Ложь вырастает на тщеславии, малодушии, на страсти к успеху, на страсти к

прибыли, к власти и мн. др.

Очевидна охранительная значимость лжи для индивидов (наиболее показательны

случаи с милосердной ложью у постели умирающего человека). Однако ложь нередко

связана с получением каких-либо преимуществ за счет и в ущерб другим. Есть люди,

для которых ложь - принцип их бытия.

И все же имеются честные люди. Как их отличить от лжецов? "Истинная искренность,

- говорит К.Мелитан, - надежно и скоро отличается по двум главным признакам: по

мужеству причинять искренностью страдание и по мужеству признавать открыто свои

ошибки... Можно считать искренним того человека, который, будучи добрым,

обладает мужеством причинить вам неприятность, чтобы не солгать, человека,

который, вместо того, чтобы дать вам такой ответ, какой вы желаете и ожидаете,

отвечает вам то, что думает, рискуя вас обидеть, который не скажет вам ни одного

слова выпрашиваемой вами похвалы, если он не считает вас достойным этого, и

который сам пострадает от того, что причинил вам неприятность, предпочтет это

страдание лжи. Но особенно можно отличить искреннего человека по его мужеству

сознаваться, т.е., я хочу сказать, что правдивый человек храбро и без всяких

оговорок (но, конечно, и без цинизма) сознается в дурном или, больше того, в

неловком и смешном поступке. Предпочесть такое признание лжи - вот безусловный

критерий правдивости" (там же. С. 28).

На уровне общества, на уровне социально-групповых отношений значительным

фактором, инициирующим отход от истинности и формирование лжи, является

партийность. К. Мелитан констатирует: "Сложная и могущественная страсть,

называемая партийностью, является... неистощимым источником всякого рода лжи;

мы, французы, слишком хорошо знаем, в какой ужасной лжи может оказаться виновною

та или иная политическая партия, ставящая свои собственные интересы выше

справедливости. И мы ежедневно видим такой поразительный, можно сказать,

ошеломляющий факт: публицисты или критики руководятся в оценке людей или их

произведений только одним критерием, - принадлежит ли оцениваемый человек к их

партии, или нет" (там же. С. 18).

Это написано, заметим, в начале XX столетия. Спустя примерно четверть века, в

1928 году русский философ И. А. Ильин опубликует в Берлине, в эмигрантском

журнале "Русский колокол", статью под названием "Яд партийности". Размышляя над

партийностью, И. А. Ильин отмечает, в частности, следующее. Деление на партии

неизбежно, ибо всюду, где люди думают, обнаруживается и разногласие, и

единомыслие; а объединение единомышленников дает им умственную уверенность и

увеличивает их силы в борьбе. Но дух политической партийности, подчеркивает И.

А. Ильин, всегда ядовит и разлагающ. Сущность его состоит в том, что люди из

честолюбия посягают на власть; ставят часть выше целого; создают атмосферу

разлагающей нетерпимости; обращаются в борьбе к самым дурным средствам;

становятся зловредными демагогами; превращают партийную программу в критерий

добра и зла. Этим духом заражаются одинаково - как левые партии, так и правые.

Партийный дух создает своего рода массовый психоз в пределах самой партии.

Человек, одержимый этим психозом, начинает верить в то, что только его партия

владеет истиной, и притом всею истиною и по всем вопросам. Воззрения делаются

плоскими, скудными, трафаретными; люди живут в партийных шорах и видят только

то, что предусмотрено в партийных брошюрах. Партийные честолюбцы обращаются ко

всем средствам и не останавливаются даже перед самыми низкими. Они лгут в

доказательствах и спорах; заведомо обманывают избирателей; клевещут на

конкурентов и противников. Одни продают свои "голоса", другие их покупают - то

за деньги, то за почести, то раздавая места, то устраивая прибыльные дела. Одни

борются сплетней, инсинуацией и интригой; другие, будучи депутатами, берут

деньги у правительства; третьи организуют партийные заговоры и перевороты;

четвертые прибегают к ограблению ("экспроприации") и политическим убийствам.

Люди начинают думать, что "цель оправдывает средства"; воцаряются деморализация

и авантюризм; облик политического лидера приобретает черты профессионального

лжесвидетеля и взяточника. Итак, дух партийности, по словам И. А. Ильина,

расшатывает у людей совесть и честь, и незаметно ведет их на путь продажности и

уголовщины. Дух партийности, считает он, извращает все миросозерцание человека

(Ильин И. А. "Яд партийности" // "Русский колокол". Берлин. 1928. № 3. С. 78 -

81; См. то же в антологии "Педагогическое наследие русского зарубежья. 20-е

годы". М., 1993. С. 36 - 38).

То, что отмечал И. А. Ильин, касалось как политического опыта России, так и

опыта других стран мира. Многое он увидел проницательно (в плане деформирующего

воздействия партийности на познание). Да и вывод его оказался отнюдь не чисто

негативным в отношении партийности. Он фактически оставил возможность для

появления и формирования такой социальной позиции субъекта, при которой она

будет опираться на истину. "Готовить для будущей России, - заявлял он, - мы

должны не партийный дух, а национальный, патриотический и государственный" (там

же. С. 81). "Партийность" им понималась, преимущественно, как принадлежность к

политической партии, а не как определенность социальной позиции субъекта.

И тем не менее, вопрос о взаимоотношении политики и истины, политики и лжи -

традиционный и всегда актуальный вопрос. Один из ответов на данный вопрос дан Н.

А. Бердяевым в книге "Дух и реальность", опубликованной в Париже в 1937 г. Он

пишет: "Зависимость духовности от социальной среды есть всегда ее извращение и

искажение"; "классовые интересы могут породить ложь, но никогда не могут

породить истины"; "в действительности мир организуется не столько на Истине,

сколько на лжи, признанной социально полезной"; "есть социально полезная ложь, и

она правит миром" (С. 152, 57; по изданию: Н. А. Бердяев. "Философия свободного

духа". М., 1994. С. 450; 393 - 394).

Вышеприведенные рассуждения К.Мелитана, И.А.Ильина и Н. А. Бердяева относительно

лжи нуждаются в самостоятельном обдумывании и анализе.

Понятие "ложь" оказывается близким по смыслу к понятию "дезинформация". Ложь

всегда связана с преднамеренностью субъекта, дезинформация же может быть

осознанной или неосознанной, не переставая оттого быть неправдой.

Понятие дезинформации отличается в данном отношении (в отношении интенции,

намерения, направленности сознания) от понятия "ложь", кроме того, в нем

оттеняется процесс передачи информации, т. е. коммуникативный, момент.

"Дезинформация - передача (объективно) ложного знания как истинного или

(объективно) истинного знания как ложного; оно не зависит однозначно от интенции

информатора" (Свин-цов В. И. "Заблуждение, ложь, дезинформация (соотношение

понятий и терминов)" // "Философские науки". 1982. № 1. С. 83).

Дезинформационная интенция при этом есть стремление информатора ввести

реципиента в состояние заблуждения; оно проявляется в том, что имеющаяся у

информатора оценка знания как истинного или ложного противоположна той, которая

сообщается реципиенту (см. там же).

Одной из разновидностей дезинформации является "полуправда", "ложь умолчанием".

Тоталитарный политический режим порождает стремление нижестоящих инстанций

сообщать "наверх" благополучную информацию, скрывая и замалчивая неудачи,

ошибки, срывы, провалы. "Вышестоящие" не пресекают такую практику. "Ложь

умолчанием" проникает и в средства массовой информации. Формируется иллюзия в

"успешном прогрессе", тогда как на самом деле - кризис, распад, движение вспять.

Рассмотрим теперь феномен "заблуждение", причем применительно к науке.

Существует взгляд, будто наука имеет дело с объективными истинами, и только с

истинами. Выдающийся физик Луи де Бройль писал: "Люди, которые сами не

занимаются наукой, довольно часто полагают, что науки всегда дают абсолютно

достоверные положения; эти люди считают, что научные работники делают свои

выводы на основе неоспоримых фактов и безупречных рассуждений и, следовательно,

уверенно шагают вперед, причем исключена возможность ошибки или возврата назад.

Однако состояние современной науки, также как и история наук в прошлом,

доказывают, что дело обстоит совершенно не так" ("По тропам науки". М., 1962. С.

292 - 293). Наряду с фактами и теориями в научном познании встречаются

псевдофакты, псевдотеории; имеется здесь и дезинформация, и ложь. Вспомним хотя

бы псевдонаучные концепции Т.Д. Лысенко и О. Б. Лепешинской.

В сводном реферате "Мошенничество в науке", помещенном в сборнике ИНИОН АН СССР

"Науковедение" (1989, № 1), прореферировано 10 работ зарубежных авторов,

посвященных этой теме. Названы имена некоторых ученых, обвиняемых в

мошенничестве в науке (У. Мак-Брайд, Р. Статски и др.). Отмечается, в частности,

что с 1980 г. (статья опубликована в 1987 г.) в США как минимум 25 случаев

научного мошенничества попали в печать и еще 7 были рассмотрены конфиденциально.

Приводится и ряд других цифровых данных. Среди причин подтасовок наблюдений и

экспериментов: гарантировать финансирование своих исследований, закрепить за

собой приоритет и др.

В реферируемой статье сотрудника Мэрилендского университета А. Шаму отмечается

некоторое изменение ситуации в современной науке по сравнению с недалеким

прошлым. Чистота науки, по его мнению, всегда покоилась на двух китах:

воспроизводимости научных результатов, а также честности и добросовестности

людей, занятых научными исследованиями. Эти два принципа неплохо срабатывали в

прошлом, частично потому, что ученых было немного, количеству публикаций не

придавалось большого значения, а возможность публиковать свои исследования они

получали после тщательной проверки своих выводов. Сто лет назад, пишет он,

казалось немыслимым, чтобы исследователь публиковал по 50 статей в год, а сейчас

ученые не только по многу лет выдерживают этот темп, но и стремятся превзойти

его. Кто в состоянии проверить или воспроизвести результаты, содержащиеся в этом

водопаде работ?

Д. Е. Кошланд обращает внимание на усложнение экспериментов, требующих очень

тонких и сложных навыков и чрезвычайно больших финансовых затрат, что приводит к

значительным трудностям при попытках воспроизвести эксперименты с целью проверки

истинности их результатов. В то же время тот факт, что кому-то не удалось

повторить опыт, еще не означает, что результаты оригинального эксперимента

фальсифицированы.

Рассматривая вопрос о мошенничестве в науке, следует иметь в виду возможность

непреднамеренных ошибок или таких ситуаций, когда ученый, фактически невиновный

в ошибке, обвиняется в подлоге. Пример тому - опыты П. Каммерера с пятнистой

саламандрой в террариумах с разной окраской, имевшие целью подтвердить механола-

маркистскую концепцию. Не выдержав "разоблачений", он покончил жизнь

самоубийством (1926 г.).

Заблуждение представляет собой своеобразное теоретико-познавательное явление.

Оно есть непреднамеренное несоответствие суждений или понятий объекту. Свойство

непреднамеренности делает его существенно отличающимся от лжи и дезинформации. В

основе заблуждений может находиться дезинформация, но они могут порождаться и

другими факторами.

Причины появления заблуждений в науке, естествознании многообразны. Из

гносеологических причин можно указать на характер поиска истины: он всегда

сопряжен с выдвижением предположений, догадок, гипотез. Субъект накладывает на

область неизвестного свои предварительные представления, базирующиеся на уже

известном. Истолкование же области неизвестного с позиций известного далеко не

всегда истинно. К гносеологическим факторам относится также многогранность

объектов изучения и нередко фрагментарное, поначалу одностороннее их отображение

(вспомним хотя бы историю развития знания о природе света, где сначала

познавалась одна сторона внутреннего противоречия, затем другая). Часть выдается

за целое, одна сторона, один элемент - за всю систему. В результате полученная

первоначальная истина трансформируется в не-истину. Ученого постоянно

подстерегают коллизии гносеологического характера. "Все существенные идеи в

науке, - подчеркивали А.Эйнштейн и Л.Инфельд, - родились в драматическом

конфликте между реальностью и нашими попытками ее понять" ("Эволюция физики".

М., 1948. С. 237 - 238).

Предположения и гипотезы, неизбежные в поиске истины, сами по себе ни истинны и

ни ложны: одни более достоверны, другие менее достоверны или совсем не

достоверны. Но субъекты, особенно если над ними довлеют узкогрупповые или

социальные интересы, способны это гипотетическое знание возводить в разряд

истинного.

Истина не лежит на поверхности явлений, но глубоко и "хитро" сокрыта ими. Нужны

предположения, их сопоставления, проверка. При этом возможны ошибки,

заблуждения. Академик П. Л. Капица подчеркивал, что ученый имеет право на

ошибку; ошибки, говорил он, не есть еще лженаука. "Лженаука - это непризнание

ошибок. Можно сказать, что ошибки - диалектический способ поиска истины. Никогда

не надо преувеличивать их вред и уменьшать их пользу" ("Приглашение к спору" //

"Юность". 1967. № 1. С. 80).

Все ученые равноправны перед лицом истинного знания; ни один ученый, ни одно

направление или школа не вправе претендовать на монополизм в науке - ни в

процессе движения к истине, ни тем более после ее установления.

Заблуждения неравнозначны по отношению к факторам, их вызвавшим, по степени

достоверности информации, в них содержащейся, по роли в развитии знания и т.п.

Роль заблуждений в развитии науки неоднозначна. В принципе всякое заблуждение

как заблуждение уводит в сторону от истины, мешает познанию. И подлинный ученый

никогда сознательно не идет на его конструирование. Он может лишь предполагать,

что его конструкция или какая-то ее часть окажется неверной. Но чаще всего он

убежден в истинности своих построений.

Заблуждения могут способствовать созданию проблемных ситуаций, служащих

отправным пунктом для дальнейшего движения науки.

Пример - квантовая механика. Для ее создания принципиальное значение имела

модель электрона как классического объекта, движущегося по классической орбите

вокруг атомного ядра. Само по себе такое представление об электроне было

заблуждением, но именно оно позволило сформулировать ряд проблем. Возникли

следующие вопросы: почему электрон имеет устойчивую орбиту и не падает на

атомное ядро? Чем объясняется дискретный характер его излучения? и т.д.

Необходимость ответа на эти вопросы привела вначале к формулировке квантовых

постулатов Бора, а затем - к созданию квантовой механики. В результате этого

само представление о классических орбитах электронов было устранено из науки, но

оно дало жизнь новой научной теории (см.: Чудинов Э. М. "Природа научной

истины". С. 239).

Известны также результаты, к которым привела алхимия. Хотя в целом она оказалась

заблуждением, в ее недрах развивались идеи, впоследствии получившие статус

истинных. Алхимия привела к открытию свойств многих элементов и в конце концов

заложила предпосылки действительной науки - химии.

Заблуждения, отмечает Э. М. Чудинов, могут вести к созданию проблемных ситуаций,

способствовать нахождению правильного пути решения проблем, построению истинной

теории и определению границ ее применимости. История науки убеждает, что путь к

истине лежал через заблуждения. Они были не иррациональным началом в познании,

отвращающим от истины, а, наоборот, необходимой ступенькой, опираясь на которую

наука приближалась к истине.

Вернемся к примеру из истории науки с разработкой атомистической концепции.

Посмотрим на приведенную уже схему. В ней отражено развитие лишь истинного

содержания концепции и намеренно не принята в расчет связь истины с

заблуждением. Теперь внесем уточнение, смысл которого в том, что концепция (или

учение, теория) состоит не только из "утверждений-истин", но и из "утверждений-

заблуждений". Схема изменится. OZ - ZY - это часть содержания знания

(концепции), ставшая заблуждением послее ее исторической проверки

(устанавливается ретроспективно).

Нас не интересует сейчас изменение положения заблуждения 1 при переходе к

относительной истине 2, и заблуждения 2 при переходе к истине 3. Достаточно

того, что показана область заблуждения (zy - zo) в ее соотнесенности с областью

истины и неразрывность истины с заблуждением в составе единой концепции

(теории).

Когда в начале данной главы ставился вопрос о том, что представляет собой

атомистическая концепция Демокрита - истину или заблуждение, то расчет на

неверный ответ строился именно на предположении, что читатель отождествит

понятие "концепция" с понятием "истинное знание". Поэтому корректировка нашего

представления о том, что входит в концепции, необходима.

И еще одно уточнение. Для самого Демокрита его атомистическая концепция, надо

полагать, не представлялась комплексом "истина+за-блуждение". Уже отмечалось,

что подлинный ученый непримирим к заблуждению и всегда стремится элиминировать

заблуждение из своей концепции. Да, стремится, но только при условии, если

таковое выявляется. Оценка знания как заблуждения дается всегда ретроспективно,

с высоты нового рубежа практики и науки. В пределах же заданной формы (или

уровня) практики и знания нет возможностей для квалификации зна- ния,

находящегося за пределами подтвержденного на практике, в качестве истины или в

качестве заблуждения. Такое знание - гипотетическое, а вернее, проблематичное,

гносеологически неопределенное (для данного момента времени). Если брать нашу

схему, то обозначенное заблуждением 1 будет таковым лишь в ретроспективном

плане, а для субъекта - ее носителя - это будет гносеологически неопределенным,

гипотетическим знанием.

Вся трудность в том, чтобы на том или ином конкретном рубеже роста (или

развития) концепции видеть, где истина, а где будущее возможное заблуждение.

Можно полагать следующее. Та часть концепции, которая надежно подтверждается на

практике, есть объективная истина. Та же часть, которая еще не подтверждена, не

является ни истиной, ни "не-истиной". Как бы ни хотелось выдать ее за истину или

за заблуждение, этот вопрос не решаем средствами данного времени. Критерием для

этой сферы вычленения знания может служить, во-первых, отсутствие его четкой

подтверждаемости на практике, во-вторых, наличие разных точек зрения, борьбы

мнений, споров по выдвинутым соображениям. Конечно, эти два признака могут и не

выступать в единстве, один из них может и не выражаться в явном виде; возможно

использование и других критериев для определения гносеологически неопределенных

структур. Так или иначе, но конкретно-историческая система знания как выражение

научного поиска на более или менее завершенном своем этапе в значительной своей

части может быть подвергнута разграничению на области истинных и гипотетических

утверждений по только что отмеченным признакам.

Такое реально функционирующее в науке образование иногда называется

"правдоподобным" или "относительно истинным" знанием. Второй термин менее

удачен, поскольку вызывает ассоциации, связанные с относительной истиной. Первый

термин тоже не точен, поскольку, наоборот, может вызвать впечатление о

приближенности к истине, но не о ее наличии (в неполном объеме). Более удачными,

на наш взгляд, представляются термины "достоверный* ("достоверное знание") и

"вероятный" ("вероятное знание").

Освещая вопрос о достоверном знании, Г. А. Геворкян отмечает, что знание

определяется как достоверное, когда (а) у нас имеется полное основание

утверждать, что его истинность окончательно установлена, так как оно не

нуждается в дальнейшем обосновании (доказательстве), и потому (б) у нас имеется

полная субъективная уверенность, убежденность в нем (см.: Геворкян Г.А.

"Вероятное и достоверное знание". Ереван, 1965. С. 134). Но такое знание,

очевидно, будет объективной истиной, безусловно, требующей убежденности в ней.

Сохраняя этот признак и имей в виду реально функционирующее научное знание (т.

е. истину плюс гипотетическое знание), мы уточняем приведенное положение Г.А.

Геворкяна в пункте (а), ограничивая его основой, или главным в научной теории,

концепции, учении; вследствие этого первый признак, характеризующий достоверное

знание, будет формулироваться следующим образом: знание определяется как

достоверное, когда (а) у нас есть основание утверждать, что его истинность

установлена в главном, в основном. Данное положение одновременно фиксирует

момент развития данной концепции, истину как процесс, движение к еще более

широкому и более достоверному знанию. Подлинные научные концепции - это в высшей

степени достоверные системы знания.

В то же время в науке имеют место системы вероятного знания. "Знание вероятно,

если (а) у нас имеется не полное, а только некоторое основание считать его

истинным, так что оно нуждается в дальнейшем обосновании (доказательстве), и

потому (б) оно вызывает в нас определенную уверенность, но мы готовы к тому, что

эта уверенность не оправдается" (там же. С. 134). В плане уточненного значения

термина "достоверное" (знание) мы можем говорить о вероятном знании как

выступающем в главном, основном гипотетическим знанием.

Если к истине не применимы слова "более" или "менее", то к достоверному и

вероятному знанию они применимы. Говорят: "менее достоверный", "более

достоверны", "максимально достоверный" (как и "маловероятный", "более

вероятный").

Английский специалист по философии науки К. Поплер подчеркивает

"нереалистичность" точки зрения на науку как на совокупность одних только истин;

он также полагает, что то, с чем имеет дело реальная наука, является сочетанием

истины и элементов заблуждения, Эту систему знания он трактует как

"правдоподобное знание", делая крен в сторону отказа от достоверности и

объективной истины. Он пишет: "Наука не является системой достоверных или хорошо

обоснованных высказываний; она не представляет собой также и системы, постоянно

развивающейся по направлению к некоторому конечному состоянию. Наша наука не

есть знание (episteme), она никогда не может претендовать на достижение истины

или чего-то заменяющего истину, например вероятности. Вместе с тем наука имеет

более чем только биологическую приспособительную ценность. Она не только

полезный инструмент. Хотя она не может достигнуть ни истины, ни вероятности,

стремление к знанию и поиск истины являются наиболее сильными мотивами научного

исследования. Мы не знаем - мы можем только предполагать" (Поппер К. "Логика и

рост научного знания". М., 1983. С. 226). По мнению К. Поппера, идея истины

является "абсолютистской". Он заявляет, что нельзя требовать абсолютной

достоверности: мы, подчеркивает К. Поппер, - искатели истины, но не обладатели.

Мы не имеем в руках никакой истины, а только вечно к ней стремимся.

Сближая объективную истину с абсолютной (как полным, исчерпывающим знанием о

предмете) до их полного слияния, К. Поппер оказался перед необходимостью

отрицания существования объективной истины; к этому же выводу, как мы помним,

приходили и релятивисты, абсолютизировавшие относительную истину, или принцип

релятивности, в трактовке исторической смены теорий. Свое в принципе верное

представление о гносеологической гетерогенности концепций, теорий (как единства

истины и заблуждения) К. Поппер безосновательно перенес на все утверждения и

системы утверждений в науке, сочтя их только "правдоподобными", лишь

приближающимися к истине.

Проблема истины - это и проблема ее отграничения от заблуждения; проблема истины

упирается в проблему критерия истины.

§ 4. Проблема отграничения истины от заблуждения

Эта проблема возникла не в последние десятилетия и даже не в последние столетия.

Она имела место во все периоды развития философии, начиная с античности.

Вот как описывает ситуацию в истории философии П. В. Копнин (см. его кн.:

"Гносеологические и логические основы науки". М., 1974. С. 160 - 162). Одни

философы прошлого столетия считали, что нельзя найти прочного основания, с

помощью которого можно было бы решить вопрос об объективной истинности знания,

поэтому склонялись к скептицизму и агностицизму. Другие видели такой критерий в

данных ощущений и восприятии человека: все то, что выводимо из чувственно-

данного, истинно. Однако непосредственно данными чувств нельзя доказать ни одно

общее суждение, не говоря уже о более сложной, развивающейся научно-

теоретической системе. Ведь каждое общее суждение по существу охватывает

бесконечное число единичных предметов, и как бы ни было велико число наблюдений,

оно не может охватить всех случаев. Например, суждение "все люди - смертны"

нельзя доказать наблюдением смертности отдельных людей. Для доказательства надо

подождать, пока умрут не только люди, которые сейчас живут, но и те, которые

народятся в будущем. Кроме того, многие научно-теоретические положения касаются

объектов, которые не воспринимаются непосредственно чувствами человека. Поэтому

попытки обосновать в качестве критерия истины ощущения и восприятия человека

потерпели неудачу, которая порождала разочарование в возможности найти такой

критерий вообще, что в конечном счете приводило опять-таки к скепсису в

отношении возможностей человека достигнуть объективно-истинного знания.

Некоторые философы полагали, что достоверность всего человеческого знания можно

доказать путем выведения его из небольшого числа всеобщих положений, истинность

которых самоочевидна в силу их ясности и отчетливости; противоречие им просто

немыслимо. Однако таких самоочевидных положений, не требующих доказательства, в

действительности нет, а ясность и отчетливость мышления - слишком зыбкий

критерий для доказательства объективной истинности знания. Самоочевидным был V

постулат Евклида, и, казалось, противоречие ему немыслимо. Однако Н.Лобачевский

исходил в своей новой геометрии именно из этого положения, которое противоречило

V постулату Евклида, и тем самым достиг объективно-истинного знания об

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒