Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Вопросы и задания 6 страница



— Вот вам, говорит актриса, чертя карандашом по бумаге. — Токатлиан. От этой штучки вы идите налево, сворачивайте на эту штучку, потом огибаете эту штучку, и тут второй дом, где я живу. Номер 22. Третий этаж, квартира барона К.

Я благоговейно спрятал в бумажник этот странный документ и откланялся.

На другой день вечером, когда я собрался в гости к актрисе, за­шёл знакомый.

— Куда вы?

Куда? От Токатлиана прямо, потом свернуть в одну штучку, потом в другую. Квартира барона К.

— Знаю. Хороший дом. Что ж это вы, дорогой мой, идёте в та­кое аристократическое место — ив пиджаке.

— Не фрак же надевать!

— Л почему бы и нет? Вечером в гостях фрак — самое разлю­безное дело. Всё-таки, это ведь заграница!

— Фрак так фрак, — согласился я. — Я человек сговорчивый.

Оделся, и, сверкая туго накрахмаленным пластроном фрачной сорочки, отправился на Перу танцовать от излюбленной русской печки.

Если в Константинополе вам известна улица и номер дома, то это только половина дела. Другая половина - найти номер дома. Это трудно. Потому что седьмой номер помещается между 29-м и 14-м, а 15-й скромно заткнулся между 127-6 и 19-а.

Вероятно, это происходит потому, что туркам наши арабские цифры неизвестны. Дело происходило так: решив перенумеровать дома по-арабски, муниципалитет наделал несколько тысяч доще­чек с разными цифрами и свалил их в кучу на главной площади. Л потом каждый домовладелец подходил и выбирал тот номер, закорючки и загогулины которого приходились ему более по душе.


 



Искомый номер 22 был сравнительно приличен: между 24-м и 13-м.

На звонок дверь открыла дама очень элегантного вида.

— Что угодно?

— Анна Николаевна здесь живёт?

— Какая?

— Русская. Беженка.

Ах, это вы к Аннушке! Аннушка! Тебя кто-то спрашивает.

Раздался стук каблучков, и в переднюю выпорхнула моя прия­тельница в фартуке и с какой-то тряпкой в руке.

Первые слова её были такие:

— Чего тебя, ирода, черти-то по парадным носят? Не мог через чёрный ход притить?!

— Виноват, — растерялся, — сказали...

— Что сказала, то и сказала. Это мой кум, барыня. Я его до- преж того в Петербурхе знала. Иди уж на кухню, раздевайся там. Недотёпа!

Кухня была тёплая, уютная, но не особенно пригодная для моего элегантного фрака. Серая тужурка и каска пожарного были бы здесь го­раздо уместнее.

— Ну, садись, кум, коль при­шёл. Самовар, чать, простыл, но стакашку ещё нацедить — возмож­ное дело.

А я вижу, вы с гран-кокет пе­решли на характерные, — уныло заметил я, вертя в руках какую-то огромную ложку с дырочками.

Чаво? Я, стало быть, тут у кухарках пристроилась. Ничего, хозяева добрые, не забиждают.

— На своих харчах? — деловито спросил я, чувствуя, как на моей голове невидимо вырастает медная пожарная каска.

Хозяйские. И отсыпное хозяйское.

И доход от мясной и зеленной имеете?

Законный процент. (В последнем слове она сделала ударение на «о»). А то, может, щец похлебаешь? С обеда остались. Я б разо­грела.

Вошла хозяйка.

Аннушка, самовар поставь.

Во мне заговорил джентльмен.

— Позвольте, я поставлю, — сказал я, кашлянув в кулак. — Я мигом. Стриженая девка не успеет косы заплести, как я его уш- кварю. И никаких гвоздей. Вы только покажите: куда насыпать уголь и куда налить воды.

Кто это такой, Аннушка? спросила хозяйка, с остолбене­лым видом разглядывая мой фрак.

Так один тут. Вроде как сродственник. Он, барыня, тихий. Ни тебе напиться, ни тебе набезобразить.

Вы давно знакомы?

С Петербурга. — скромно сказал я, переминаясь с ноги на ногу. — Аннушка в моих пьесах играла.

— Как... играла... Почему в ваших?

— Л кто тебя за язык тянет, эфиоп, — с досадой пробормотала Аннушка. — Места только лишишься из-за вас, чертей. Видите ли, барыня... Ихняя фамилия — Аверченко.

Так чего ж вы тут. Господи! Пожалуйте в столовую, я вас с мужем познакомлю. Мы очень рады.

— Видала? — заносчиво сказал я, подмигивая. — А ты меня всё ругаешь. А со мной господа за ручку здороваются, к столу при­глашают.

С чёрного хода постучались. Вошёл ещё один Аннушкин гость, мой знакомый генерал, командовавший третьей армией. Он скромно остановился у притолоки, снял фуражку с галуном и сказал:

— Чай да сахар. Извините, что поздно. Такое наше дело швей­царское.

•kle-k

Мы сидели в столовой, за столом, покрытым белоснежной ска­тертью. Мы трое — кухарка, швейцар и я.


Константинополь начала XX ве­ка. Район Пера.
 

Константинополь. Золотой Рог. Худ. В. Д. Поленов. 1882
Хозяин побежал в лавку за закуской и вином, хозяйка раздувала на кухне самовар.


Л мы сидели трое кухарка, швейцар и я — и, сблизив голо­вы, тихо говорили о том, что ещё так недавно сверкало, звенело и искрилось, что блистало, как молодой снег на солнце, что перелива­лось всеми цветами радуги и что теперь залилось океаном топкой грязи.

Усталые затуманенные слезами глаза тщетно сверлят завесу мглы, повешенную господом Богом... Какая это мгла? Предрассвет­ная? Или это сумерки, за которыми идёт ночь, одиночество и отча­яние?

(^] Размышляем над прочитанным

1. Какие способы создания комического использует автор? Приведите примеры из текста.

2. Какие художественные детали помогают читателю представить образ героя рассказа? Почему во фраке герой выглядит особенно нелепо?

3. Прокомментируйте фрагмент диалога Аннушки и героя:

— На своих харчах? — деловито спросил я, чувствуя, как на моей го­лове невидимо вырастает медная пожарная каска.

— Хозяйские. И отсыпное хозяйское.

— И доход от мясной и зеленной имеете?

— Законный процент. (В последнем слове она сделала ударение на «о»).

О чём говорят герои? Используя интернет-словари, прокомментируйте непонятные слова. Что хотел подчеркнуть автор словами «на моей голове невидимо вырастает медная пожарная каска»?

Ц 4. Проанализируйте речь Аннушки и найдите в ней просторечные слова и выражения. С какой целью она их употребляет?

5*. Прочитайте финал рассказа и определите его пафос.

6. Почему рассказ называется «Русское искусство»?

7. Подготовьте радиопостановку фрагмента рассказа «Русское искусство» со слов «Что угодно?» до слов «Такое наше дело швейцарское».

Круг чтения

>■ А. Т. Аверченко. Широкая Масленица. Рыцарь индустрии. Вол­чья шуба. История болезни Иванова. День человеческий. Чёртово колесо.

Стихотворения поэтов первой волны русской эмиграции: Георгия Адамовича, Дона Аминадо, Константина Бальмонта, Ивана Бунина. Георгия Иванова, Владимира Набокова, Ирины Одоевцевой, Владис­лава Ходасевича и др. ◄

О ВАШИХ РОВЕСНИКАХ

Прощание с детством

Неизбежно с неведомым дети роднятся: Звёзды! Бури морские! Над бездной мосты! Станет поступь другой. Сны другие приснятся. Вдруг исчезнут игрушки. Нахлынут мечты. И былое померкнет перед небывалым, И покажется милый родительский дом Неуютным в сравненье с походным привалом. — Мы об этом ещё пожалеем потом.

В. Д. Берестов

В жизни каждого человека есть несколько этапов: завершается какой-то период и начинается следующий. У школьников своеобраз­ным рубежом, конечно, является окончание 9 класса, а вслед за этим окончание школы. Затем наступает новая полоса — юность, когда большинство вчерашних школьников становятся студентами или идут работать. Наступает новый этап: детство заканчивается, но оно не уходит совсем, а навсегда остаётся в воспоминаниях. Проща­ние с детством это не только потеря, но и приобретение. Появля­ется новое окружение, новые друзья, навыки будущей профессии, а главное - осознание того, что за все свои шаги и поступки человек должен отвечать сам, пробуя во всех делах свои молодые силы.

Переход от отрочества к юности не всегда происходит безболез­ненно, все люди совершают ошибки. Но вместе с «шишками» при­ходит и опыт. Новые умения появляются не сами собой, а в резуль­тате усилий, которые каждый должен научиться делать над собой. Приходит и эмоциональный опыт: то, на что не обращают должного внимания в подростковом возрасте (любовь, взаимопонимание, со­страдание, великодушие), в юности становится важным, укрепляет­ся в сердце.

Знаете ли вы, что ещё полвека назад обязательным образованием была семилетка и выпускники 7 классов уже в 14 лет шагали в боль­шую жизнь? Кто-то, конечно, продолжал учиться в старшей школе, кто-то поступал в профессиональное училище или техникум. Но многие уже в 14 лет начинали работать на заводах и фабриках, что­бы материально помочь своим семьям, и учились заочно. Несомнен­но, это требовало от подростков большей ответственности в своих решениях и особенно в выборе профессии. Но на пороге юности ва­ши сверстники тех далёких лет так же, как и вы, прислушивались к новым состояниям своей взрослеющей души, мечтали о настоя­щей дружбе и верной любви, радовались ярким событиям и впечат­лениям жизни, хотели покинуть родительский дом и стать самосто­ятельными. увидеть мир, стремились поразить окружающих смелы­ми и неожиданными поступками. Среднюю школу юноши и девушки заканчивали в возрасте 16—17 лет, и студенты того времени могли быть вашими ровесниками, как и герой повести Юрия Коваля «От Красных ворот».


Из первых уст

► Звенят-поют, забвению мешая,

В моей душе слова: «пятнадцать лег».

О, для чего я выросла большая?

Спасенья нет!

Ещё вчера в зелёные берёзки

Я убегала, вольная, с утра.

Ещё вчера шалила без причёски.

Ещё вчера!

Весенний звон с далёких колоколен

Мне говорил: «Побегай и приляг!»

И каждый крик шалунье был позволен,

И каждый шаг!

Что впереди? Какая неудача?

Во всём обман и, ах, на всём запрет!

— 'Гак с милым детством я прощалась, плача, В пятнадцать лет.

М. И. Цветаева ◄

Вопросы и задания

1. Прочитайте эпиграф к статье «Прощание с детством» и прокомменти­руйте его последнюю строчку.

2. Близки ли чувства лирической героини М. И. Цветаевой, вступающей в юность, вашему ощущению жизни? Обоснуйте свой ответ.

Юрий Иосифович Коваль

Литературные имена России

Юрий Иосифович Коваль (1938—1995) — поэт, писатель, художник, сценарист игро­вых и мультипликационных фильмов, автор песен, диафильмов. Произведения Юрия Ко­валя пронизаны особым лирическим юмором, который понятен и детям, и взрослым.

Окончив школу, Юрий Коваль стал сту­дентом историко-филологического факультета Московского государственного педагогическо­го института имени Ленина, где в то время работали выдающиеся преподаватели, а име­на его однокашников и сокурсников теперь

известны всем: поэт и актёр Юрий Визбор, поэт, прозаик и сцена­рист Юрий Ряшенцев, поэт и драматург Юлий Ким. режиссёр теа­тра и кино Пётр Фоменко.


Писать рассказы Коваль начал в школьные годы, публиковать­ся в институтской многотиражке. Одновременно он пробовал се­бя и как художник, изучал жанры изобразительного искусства, за­нимаясь живописью, скульптурой, графикой. Это позволило ему по­лучить по окончании института право преподавать в школе русский язык, литературу, историю и рисование.

Коваль очень много ездил по стране и постоянно писал, пробуя себя в разных жанрах. Так появились юмористический детектив • Приключения Васи Куролесова», повести «Недопёсок» и «Алый», по которым были сняты известные фильмы.

После путешествия по северным рекам он написал одну из лучших своих книг повесть «Самая лёг­кая лодка в мире», получившую Почётный диплом Международного совета по литературе для детей и юношества. ◄

Из первых уст

► Слово Юрия Коваля будет всегда, пока есть кириллица, речь во­обще и жизнь на Земле.

Татьяна Бек

Юрий Коваль — писатель нужный, чрезвычайно необходимый. Скажу иначе: Коваль — писатель чрезвычайной необходимости. Так весомей звучит, необходимей, чрезвычайной. Необходимый он даже нс потому, что написал «Недопёска» — «одну из лучших книг на земле», как назвал её поэт Арсений Тарковский. А потому, и это в первую очередь, что он знает все звериные языки Земли коша­чий, собачий, птичий, — включая языки экзотические, такие как пчелиный и черепаший. Коваль вообще знал много чего. <...>

Книги Коваля (каждая!) такие же чудесные, как Жар-птица.

А. Етоев ◄

Какие книги Юрия Коваля вы читали? Чем они вам запомнились?

Прочитайте повесть «От Красных ворот» и подумайте, чем похож её главный герой на вас и ваших одноклассников.

Историко-культурный комментарий

► Триумфальная арка «Красные ворота», построенная в 1709 году по приказу Петра I в честь победы над шведами под Полтавой, вна­чале была деревянной и неоднократно разрушалась из-за частых по­жаров в Москве, но в середине XVIII века была перестроена по про­екту архитектора Д. В. Ухтомского и стала величественным камеи-


ным сооружением, выполненным в стиле барокко. Арка была украше­на лепниной, росписью и бронзо­выми фигурами, гербами губерний Российской империи и портретом императрицы Елизаветы Петровны.

В конце 1920-х годов арка «Красные ворота» была разрушена из-за расширения Садового кольца и прокладки трамвайных путей. В 1935 году под площадью была проведена первая линия москов­ского метро.

При разработке проекта стан­ции метро «Красные ворота» архи­тектор Иван Фомин выполнил ве­стибюль станции в форме арки триумфальных ворот. Сегодня эго название носит и площадь, где они находились, и станция метро. ◄

Вход на станцию метро «Красные ворота» в Москве
От Красных ворот

(Отрывок)

<...> Я всю жизнь терпеть не мог маленьких беленьких собачо­нок. И в особенности тех, у которых были такие розовые глазки, принакрытые бровками.

Розовые, розовые, розовые глазки!

Из-за вас

в который раз

хожу на перевязки.

Я не понимал, как можно ходить на перевязки из-за такой чепу­хи.

Беленьких собачонок с розовыми глазками я не считал собаками. Для меня это были бегающие шампиньонники.

Я питал страсть к гончим псам, к благородным сеттерам — ир­ландским и гордонам, я уважал дратхааров. преклонялся перед за­падносибирской лайкой.

Впрочем, Милорд не был таким уж маленьким и беленьким. Его нельзя было назвать шампиньонником.

Для фокстерьера у него был хороший рост, а белую его рубашку украшали чёрные и коричневые пятна. Одно ухо — чёрное, а вокруг глаза расширялось коричневое? очко, симпатично сползающее к носу. И никаких розовых глазок осмысленные, карие, с золотинкой. <...>

У Красных ворот стоял наш дом — серый и шестиэтажный, эпо­хи модернизма. Но не в серости его и шестиэтажности было дело. Важно было, что он стоял у Красных ворот.

Я гордился тем, что живу у Красных ворот.

В детстве у меня была даже такая игра. Я выбегал к метро и спрашивал у прохожих:

— Ты где живёшь?

На Земляном или на Садовой, отвечали прохожие.

А я у Красных ворот. Это звучало сильно.

Обидно было, конечно, что никаких ворот на самом деле не бы­ло, не существовало. Они стояли здесь когда-то давно-давно, а те­перь на их месте построили станцию метро. Эта станция, построен­ная в эпоху серого модернизма, могла сойти и за ворота, но то бы­ли ворота под землю, а ворота под землю никогда не могут заменить ворот на земле.

Не было, не было Красных ворот, и всё-таки они были. Я не знаю, откуда они брались, но они были на этом месте всегда. Они даже как будто разрослись и встали над метро и над нашим домом. <...>

Надо сказать, что проблема полёта домашних животных никогда особенно не занимала меня, а в период подготовки к экзаменам я не мог уделять этому делу никакого времени.

Просто-напросто, отбросив учебники, я выходил с Милордом к фонтану.

К нам присоединилось и некоторое третье лицо — тонкий кожа­ный поводок, который я пристёгивал к ошейнику собаки. Дома при­стёгивал поводок, у фонтана отстёгивал.

Поводок был необязателен. Милорд сам по себе ходил у моего ботинка. Но все приличные владельцы собак имели поводки. Пово­док считался важным звеном, связывающим человека с собакой, и я это звено имел.

Это кожаное тоненькое, но крепкое звено Милорд ненавидел. Он не понимал его смысла. Он считал, что нас связывает нечто боль­шее.

Как только я отстёгивал поводок у фонтана, Милорд немедленно принимался его грызть.

Это сердило. Я не мог каждый день покупать связывающие нас звенья. И я старался отнять у Милорда кожаное изделие.

Уступчивый обычно Милорд оказался здесь на редкость упрям. Я не мог выдрать поводок из его зубов. Фокстерьеры вообще славят­ся мёртвой хваткой, и Милорд поддерживал эту славу изо всех сил.

С мёртвой хватки и начались необыкновенные полёты Милорда.

Однажды у фонтана он вцепился в поводок особенно мёртво. Так и сяк старался я расцепить его зубы и спасти поводок. Многие жи­тели нашего двора повысовывались в окна, потому что у фонтана слышалось грозное рычанье и мои крики в стиле: «Отдай! Отце­пись!»

Оконные зрители раздразнили меня, я дергал поводок всё силь­нее. Милорд же всё сильнее упирался и сквозь зубы рычал.

Я затоптался на месте, туго натянув поводок, закружился, и Ми­лорду пришлось бегать вокруг меня. Я затоптался быстрее — Ми­лорд не успевал переставлять ноги, они уже волочились и вдруг оторвались от земли.

Низко, над самой землею летал вокруг меня Милорд. Он рычал, но поводок изо рта не выпускал.

Я кружился всё быстрее, Милорд подымался в воздухе всё выше и скоро достиг уровня моей груди.

Голова у меня у самого уже закружилась, но я поднял его в воз­дух ещё выше, и вот он летал на поводке в воздухе высоко у меня над головой.

Зрители остекленели в окнах.

Никогда в жизни ни одна собака не летала ещё в нашем дворе вокруг фонтана.

Наконец чудовищная центробежная сила разжала мёртвую хват­ку, Милорд отпустил поводок и, подобно лохматому и рычащему булыжнику, выпущенному из пращи, полетел от меня над фонта­ном.

Он врезался задом в окно первого этажа, которое, впрочем, было затянуто крепкою стальною противофутбольной сеткой.

Отпружинив от сетки. Милорд снова ринулся ко мне, вцепился в ненавистный поводок, и я снова закрутил его над фонтаном.

Необыкновенные полёты гладкошёрстного фокстерьера сдела­лись любимым зрелищем мелких жителей нашего двора и крупной уличной шпаны. Когда мы гуляли у фонтана, вокруг нас всегда топтались тёмные типы с просьбою «повертеть Милорда». Я же, отупевший от собственных успехов, частенько уступал их прось­бам.

Я раздразнивал Милорда поводком, давал ему покрепче ухва­титься и начинал, как волчок, крутиться на месте, постепенно от­рывая собаку от земли.

Иногда мне удавалось угадать момент, когда чудовищная центро­бежная сила должна была вот-вот победить мёртвую хватку, и я по­степенно опускал собаку на землю. Большей же частью этот момент угадать мне не удавалось, и чудовищная центробежная сила побеж­дала мёртвую хватку, и, подобно булыжнику, выпущенному из пра­щи, Милорд улетал от меня над фонтаном и попадал задом в окно первого этажа, затянутое крепкою стальною сеткой.

А там, за этим окном, всегда, и даже летом, готовила уроки от­личница Эллочка, и многие считали, что я нарочно целюсь в её ок­но своей летающей собакой.

Но, хотя Эллочка всегда внутренне притягивала меня, я никогда в её окно Милордом не прицеливался. Глубокий внутренний инте­рес, который я чувствовал к Эллочке, как-то сам по себе воплощал­ся в собачьем полёте, и как же, наверно, удивлялась Эллочка, ког­да, оторвав свои очи от бледных ученических тетрадей, вдруг виде­ла, как в окно её летит по воздуху задом гладкошёрстный фокстерьер.

Летающий Милорд не всегда попадал в это чудесное окно. Ино­гда улетая от меня, он врезался в прохожих, опрокидывал урны. Голубчик, он вовсе не обращал внимания на то, во что врезался. Ему явно нравилось летать, и, врезавшись во что-то, он тут же вскакивал на ноги и мчался ко мне, готовый вступить в мёртвую схватку с чудовищной центробежной силой.


Пришёл месяц сентябрь, и я вступил под своды Московского го­сударственного педагогического института имени В. И. Ленина.

♦ Под своды» — это сказано правильно. Институт наш имел как- то особенно много сводов, куда больше, чем все другие московские вузы. И главный, стеклянный его свод увенчивал огромнейший Главный зал. А в Главном зале нашего института свободно мог бы уместиться шестиэтажный дом эпохи модернизма.

Прохлада и простор — вот какие слова приходят мне на ум. когда я вспоминаю Главный зал нашего института. Луч солнца ни­когда не проникал сквозь его стеклянный потолок, здесь всегда бы­ло немного пасмурно, но пасмурный свет этот был ясен и трезв. Что-то древнеримское, что-то древнегреческое чудилось в самом воздухе этого зала, и только особенный пасмурносеребряный свет, заливающий его пространство, подчёркивал северность этого храма науки.

А на галереях, усложнённых пилястрами и балюстрадами, на га­лереях с элементами колоннад было ещё много сводов, а под свода­ми этими... боже! Чего только не бывало под этими сводами! Какие вдохновенные лица горели на галереях и блистали на кафедрах, ка­кие диковинные типы толкались у колонн и толпились у ног двух важнейших скульптур нашего времени. Только лишь один простой перечень сланных имён занял бы сотню самых убористых страниц, и нет никаких сил составить такой перечень, но и удержаться бе­зумно трудно.

Историко-культурный комментарий

Главный зал Московского педагоги­ческого государственного универси­тета
История Московского педагоги­ческого государственного универси­тета (МПГУ) начинается с 1872 го­да, когда были основаны Мос­ковские высшие женские курсы, существовавшие до 1918 года. В 1918 году они были преобразованы во Второй Московский государ­ственный университет. В 1930 году Второй МГУ был разделён на три самостоятельных вуза, в числе ко­торых был Московский государ­ственный педагогический институт, носивший в 1941 — 1997 годах имя В. И. Ленина. В 1990 г. МГПИ по­лучил статус университета и совре­менное название (МПГУ). ◄


Ну вот хотя бы Юрий Визбор. Ну Юлий Ким. Ну Пётр, хотя бы. Фоменко, ну Юрка Ряшенцев, ну Лёшка Мезинов, ну Эрик Красновский... Нет, не буду продолжать, иначе мне никогда не вы­рваться из-под магического знака великих и родных имён, так и буду вспоминать, так и буду перечислять до конца дней своих, за­бросив к чёртовой матери детскую и юношескую литературу, да ведь и как забыть эти лица, освещённые вечным пасмурным све­том, льющимся с наших северных небес в глубину Главного зала?! Вот, скажем, Алик Ненароков? И не только он! А Гришка-то Фельд­блюм? А Валерка Агриколянский?

А какие же ходили здесь девушки! Да что же это за чудеса-то бегали тогда по бесконечным нашим лестницам и галереям?! Вог мой, да не я ли отдал в своё время всю жизнь за Розу Харитонову? Невозможно и невыносимо просто так, без сердечного трепета назы­вать имена, которые вспыхивали тогда под пасмурным серебряным и стеклянным нашим потолком. И я трепещу, и вспоминаю, и бук­вально со слезами полными глаз думаю... Впрочем, хватит слёз и глаз, но вот ещё одно имя — Марина Кацаурова.

Именно из-за неё притащил я в институт Милорда.

Посреди Главного зала, под северным и серебряным нашим сте­клянным потолком, раскрутил я Милорда. Чудовищная центробеж­ная сила взяла верх над мёртвою фокстерьере кой хваткой и ры­чащий Милорд полетел над головами доцентов и врезался в почёт­нейшую доску, на которой было написано: «Славные сталинские соколы-стипендиаты».

Запахло отчислением.

Дня через два меня пригласил в кабинет наш именитый декан Фёдор Михайлович Головенченко. На его имя подали докладной конспект, в котором описывалось моё поведение. Среди прочих обо­ротов были в нём и такие слова: «... и тогда этот студент кинулся собакой в доску».

— «И тогда этот студент, читал мне Фёдор Михайлович, мно­гозначительно шевеля бровями, — кинулся собакой в доску».

И Фёдор Михайлович развёл величаво философские брови свои.

Что же это такое-то? — сказал он. — «Кинулся собакой». Вы что же это — грызли доску? Тогда почему «кинулся собакой в до­ску»? Надо бы — «на доску». Или студент был «в доску». Что вы на это скажете?

Я панически молчал. Я не мог подобрать ответ, достойный вели­кого профессора.

— Впрочем, — размышлял Фёдор Михайлович. — Следов по­грыза или другого ущерба на доске не обнаружили. Доска, слава Богу, цела... Но поражает словесная фигура: «... и тогда этот сту­дент кинулся собакой в доску». Что же это такое?

Извините, мне кажется, что это — хорей, — нашёлся наконец я. Хо-рэй? Какой хо-рэй?

Четы рёхстоп н ы й.

В чём дело? О каком вы хо-рэе?

— «И тогда этот студент кинулся собакой в доску»...

Я полагаю, что это хорей, Федор Михайлович, но с пиррихием.


Фёдор Михайлович воздел длани к сводам и захохотал.

— Божественный хо-рэй! — воскликнул он. — Божественный хо- рэй! И он ещё рассуждает о хо-рэе! Подите вон, знаток хорэя, я не желаю больше думать о собаке и доске!

Я попятился, наткнулся на какое-то кресло, замялся в дверях, не понимая, прощён ли я.

— О, закрой свои бледные ноги! воскликнул тогда декан, и. бледный, закрыл я дверь деканата.

Оказалось всё-таки, что я прощён, но потом не раз вспоминал заключительную фразу профессора. Я не мог понять, почему вели­кий декан, грозно прощая меня, привёл классический пример одно- стишия *0. закрой свои бледные ноги». Наверно, мой жалкий вид не мог возбудить в его памяти никаких стихов. к|юме этих.

Больше я Милорда в институт, конечно, не водил. Но как же плакал и рыдал он, когда я ухолил из дому, он забивался под кро­вать и лежал там в тоске, нежно прижавшись к старому моему бо­тинку. Сердце разрывалось, но я ничего не мог поделать собака есть собака, а студент есть студент.

К концу сентября Милорд совершенно зачах. Огромное разочаро­вание наступило в его жизни. Ему казалось, что он нашёл ботинок, возле которого можно двигаться всю жизнь, а ботинок этот удвигал- ся каждое утро в педагогический институт.

В первое воскресенье октября я повёз его в лес. на охоту.

Была тогда странная осень.

Золото, которое давно должно было охватить лес. отчего-то запоз­дало, ни золотинки не виднелось в березняках, ни красной крапин­ки в осинах. Сами берёзовые листья как-то неправильно и стыдливо шевелились под ветром. Им неловко было, что они ещё такие зелё­ные, такие молодые, а давно уж должны были озолотеть.

Я шёл вдоль болотистого ручья, медленно постигая берега его.

Я ждал уток, и они взлетали порой, и первым подымался селе­зень. а следом утка, и только потом, в небе, они перестраива­лись иначе — первой шла утка, а за нею — селезень. Впрочем, осенью всегда трудно разобраться, где утка, где селезень, не видно немыслимо-зелёной весенней селезневой головы, только по взлёту и полёту можно догадаться.

Странная была тогда осень. Утки отчего-то разбились на пары, а надо было им собираться в стаи и улетать на юг.

Утки, разбившиеся на пары, и листья, которые не желали золо­теть, изо всех сил затягивали лето.

Я иногда стрелял. Милорд при звуках выстрелов выскакивал вы­соко из травы, выглядывая улетающую добычу. Он не понимал меня и моей стрельбы, потому что в душе не был, конечно, утятником. Его тянуло в лес. Мне же хотелось подбить утку, чтоб Милорд понял в конце концов, что не зря поклонялся моим сапогам и ботинкам.

Было любопытно, как он поведёт себя, когда я подобью утку. Со­образит, что её нужно подать из воды, или нет? Я был уверен, что сообразит.

Наконец какой-то селезень зазевался. Он только ещё начал хло­пать крыльями, чтоб подняться с воды, как я врезал дробью ему под крыло. Утка, скрежеща крыльями, ушла.


Селезень бил крылом по воде совсем неподалёку, надо было пе­репрыгнуть ручей, чтобы достать его. В азарте я позабыл, что ре­шил поручить это дело Милорду, и прыгнул.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.