Вопросы и задания 4 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 29 из 33Следующая ⇒

Кто хотел послать портрет невесте.

Кто родных порадовать спешил:

— Нарисуй меня, но честь по чести, Безбородым, как до фронта был.

И художник на клочках бумаги Рисовал, досуга не ценя.

Как-то раз в одном глухом овраге Рисовать он начал и меня.

Ранят иль убьют бойца, но дома На стене висит его портрет

И одной улыбкою знакомой Утешает в том, что писем нет.

День настал — погиб солдат-художник. Мой портрет закончить не успел.

Не узнал конца путей тревожных: Нет бойца, а вот рисунок цел.

Он хранится в небольшой тетради.

Это память друга моего...

На портрет незавершённый глядя. Не себя я вижу, а его.

1945

Юрий Маркович Нагибин

Литературные имена России

• / •- wJr* 1 •

► Юрий Маркович Нагибин (1920— 1991) — писатель-прозаик, журналист, сценарист, участник Великой Отечественной войны. Нагибин писал рассказы, повести, сценарии, но главным своим произведением считал «Дневник», исповедальную книгу воспоминаний.

Юрий Нагибин родился в Москве. Отец Нагибина был дворянином, его расстреляли за участие в белогвардейском восстании ещё до рождения сына. Нагибин хорошо учился, с отличием окончил школу и поступил на сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии, но осенью 19-11 года, не окончив ВГИК, ушёл на войну и служил в отделе политуправления Волховского фронта, а затем в политотделе 60-й армии

Воронежского фронта, занимаясь разбором вражеских документов, ведением радиопередач, выпуском пропагандистских листовок. Затем стал специальным корреспондентом газеты «Труд», где работал до конца войны, побывав в самых горячих точках фронтов: под Ленинградом, в Сталинграде, при освобождении Минска, Вильнюса в Каунаса.

После войны Нагибин продолжал работать журналистом, писал прозу и киносценарии, по которым снято более 30 фильмов, наиболее известные из которых — «Председатель», «Бабье царство», «Дереу Узала», «Чайковский», «Гардемарины, вперёд!». ◄

Из первых уст

► Мои рассказы и повести — и есть настоящая моя автобиография. К). М. Нагибин ◄

§3 Прочитайте рассказ Ю. М. Нагибина «Ваганов». Подумайте, чем похож его главный герой на поэтов военного поколения.

Ваганов

Всокращении

— ...То было летошний год. Ещё Ваганов с нами воевал, — сказал старшина Гришин.

Никифор Игнатьевич, а где сейчас Ваганов? — спросил Коля Кондратенков, пятнадцатилетний кавалерист, сын эскадрона.

Худое, как будто вылущенное лицо Гришина с вислыми усами стало нежным.

Алёша Ваганов врага в самое горло грызёт. Он зверёк не нам чета. У него война особая...

— Да ведь Ваганова убили под Архиповской. сказал я. но осёкся под тяжёлым взглядом Гришина.

Эх, товарищ лейтенант, молодой вы ещё, и такие слова... Нешто Алёша Ваганов даст себя убить? Это ж подстроено всё для военной тайны...

Высокий кабардин Гришина, подкидывая спутанные ноги, приблизился к хозяину и тонкой нервной губой шлёпнул его по уху.

— Балуй, чёртов сын...

Гришин повернулся на локоть, ухватил замшевую губу кабардина. тряхнул и отпустил. Кабардин засмеялся, обнажив розовые дёсны и белую кость резцов, вызелененных травой.

— Вы, товарищ лейтенант, у нас без году неделя, — стараясь быть

вежливым, продолжал Гришин, но взгляд его выдавал затаённый гнев, — а я Ваганова на коня садиться учил. Вот на этого самого Чертополоха. Чет у меня права военную тайну разглашать, а всё же скажу: воюет Алёша в самой неметчине, бьёт врага в спину, нам путь облегчает. Вот.

<...>

В словах Гришина звучала такая вера, такая убеждённость в том. что Ваганов жив, что я показался самому себе мелким человеком...

Ваганова убили под Архиповской во время прорыва фронта. Увлечённый преследованием, он ворвался в деревню, занятую неприятелем. С ним был товарищ. Они могли спастись, но под товарищем убили лошадь. Он был схвачен гитлеровцами, прежде чем успел встать на ноги. Ваганов вернулся, чтобы умереть вместе с ним. Дрался он отчаянно. Уже мёртвого, его всего истыкали клинками, танк протащил по его телу свою гусеницу. Ваганов был так изуродован, что никто не мог его признать, когда через час с небольшим в деревню ворвался 5-й эскадрон, ведомый самим генерал- майором Башиловым. Ваганова опознал лишь сам Башилов, его приёмный отец. С бледным лицом, сведённым страшной гримасой боли, и пустыми глазами Башилов опустился на колени и поцеловал сына в обезображенный рот. Стянул с плеч бурку и осторожно, словно боясь разбудить, укрыл Ваганова.

В конце деревни ещё слышалась стрельба, группа гитлеровцев засела в церковном подвале. Башилов поднялся с колен, коротким броском руки указал на церковь:

— За нашего товарища-

Ваганова похоронили с воинскими почестями, а через несколько дней по бригаде пронёсся слух, что он жив. <...> Слух поддерживался и такими ветеранами, как Гришин, не верившими ни в бога, ни в чёрта, и доверчивыми юнцами, влюблёнными в Ваганова. Слух стал правдой эскадрона, правдой бригады, другой правды знать не хотели.

Я видел Ваганова однажды... Кавалерийская бригада генерала Башилова прорвала застоявшуюся оборону противника, я был «брошен» в прорыв вместе с другими корреспондентами нашей фронтовой газеты. Как и следовало ожидать, здесь всем было не до нас. Напрасно промучившись с полдня, мы сели в прифронтовой деревушке.

Я обосновался в большой чистой избе на краю деревни. Старушка хозяйка принесла горячей молодой картошки, самовар и чайник с настоем «гоноболя».

Как привычна, но всегда до боли обидна была бедность прифронтовой деревни, живущей под огнём в какой-то очумелой покорности, со своими пустыми закутками и обезголосевшими насестами. Источник жизни этих деревень — воинские части, прохожие и проезжие солдаты и офицеры, несущие с собой надежду, запах жизни, неизменное гороховое пюре и комбижир.

Я выложил свой припас и пригласил старушку к столу. Но она предпочла «сухой паёк» и, получив его, скрылась за печку. Я присел к окну и стал пить зеленоватый, и цветом и вкусом напомина- ющий лекарство, чай.

Под окном росла береза. Она была растеплена миной, половина её, чёрная и засохшая, умерла, другая, склонённая к земле, зеленела свежим глянцевым листом. Под этой берёзой на скамейке собралась компания: танкист в промасленном комбинезоне, с гармонью на потёртом ремне, белобрысый сапёр, два шофёра со свежими розовыми лицами в чёрной рамке отмытой к вискам и шее грязи, несколько девиц в цветастых платьях и калошах. Выходя на круг, девицы снимали калоши: оттопав положенное, снова надевали их и отходили в сторону. Из кавалеров неплох был белобрысый сапёр. Но то ли гармонист был лишён огонька, то ли танцоры вяловаты, а только в пляске не чувствовалось размаха, она казалась бледной и натужной, как повинность.

Подошла хозяйская дочь и тяжело, с ленцой, опустилась на лавку у окна. У неё было большое красивое лицо. Казалось, она ощущает свою красоту как бремя. Усталость чувствовалась в её чуть опущенных плечах, тяжёлых веках, более смуглых, чем щёки и лоб.

— Что же вы не танцуете? — спросил я.

Очень нужно, — ответила она, не повернув головы.

Она глядела мимо пляшущих, на потонувший в рослых травах погост с тремя светлыми, белёсо-матовыми липами, словно искупавшимися в молоке.

По правую руку широкая деревенская улица выливалась в большак. Близ устья большака голубела огромная лужа, в которой с надсадным воем, похожим на гуд пчелиного роя, тонул тупорылый «студебекер». Два всадника, расплескав лужу, вынеслись на околицу и, завернув коней, осадили их у нашего дома.

Один из них, кургузый, спешился, кинул поводья своему спутнику и. грузно переваливаясь на толстых ногах, заковылял к двери. Испуганно охнула, сорвавшись на низах, гармонь: вскочил танкист, отдавая честь. Как пружиной подкинуло с присядки белобрысого сапёра.

— Отдыхайте, отдыхайте! — ворчливо бросил тучный кавалерист.

Шаги его глухо прозвучали по земляному полу сеней, распахнулась дверь, и я увидел красное лицо, сердитые глаза и кургузую, с наклоном вперёд, фигуру грозного генерала Башилова.

Я встал.

— Кто такой? недовольно, в упор спросил, словно выстрелил, • Башилов.

— Из фронтовой газеты.

— Писатель, — усмехнулся он, показав крупные жёлтые зубы. — Харчуйтесь, писатель.

Может, мне уйти, товарищ генерал-майор?

Сердитые глаза Башилова набухли кровью сосудиков:

— Сказано, харчуйтесь! Помешаете — сам выгоню!

Вскоре он вышел в голубой трикотажной рубашке и брюках с лампасами. Наклонив голову под поршенёк рукомойника, стал по-

стремительно шагнул высокий кавалерист, прибывший вместе с генералом. Костлявое крыло бурки зацепилось за косяк, полы разлетелись, обнаружив в своём пещерном нутре тонкую, как тростник, юношескую фигуру.

— У Рябчика ссадина на цевочке, товарищ генерал! — сказал он звонко.

— А я тебе что говорил? Подорожнику надо приложить.

— Сделано, товарищ генерал! — блеснул тот радостной улыбкой. Генерал, ожесточённо вытиравший суровым полотенцем лицо и

шею, вместе с высоким кавалеристом прошёл за печь. Я услышал их тихий разговор.

— Испугался я нынче за тебя, Алёша. Больно уж ты горяч...

Этот голос, как будто вобравший в себя всё тепло мира, поразил меня. Неужели обладатель его тот самый Башилов, чей ворчливонедовольный бас я слышал несколько минут назад?

— Ну что ты, отец. Ты же знаешь, меня пуля не берёт!

— Не берёт, не берёт... А только смотри, ты у меня один, — с трещинкой хрипотцы сказал голос.

Скрытая нежность — эта обычная изнанка суровых душ — казалась мне поразительной в Башилове. Один из самых лихих рубак конного корпуса, Башилов был уважаем всеми, но никем не любим. А между тем он обладал всеми качествами, которые привлекают к командиру сердца подчинённых. Он был нелицеприятен, заботлив, справедлив и совершенно немелочен в своей требовательности. Нигде не жилось солдатам лучше, чем в бригаде Башилова. Но он был замкнут и суров. Говорили, что Башилов потерял семью в первые дни войны: кажется, это было правдой.

Ваганова генерал подобрал на Полтавщине, когда бригада с боями вырвалась из окружения. Ваганов спал в придорожной канаве, положив голову на твёрдый кулак, рядом с ним валялось странное самодельное оружие: кухонный нож, всаженный в длинную толстую палку. Подросток дрожал и плакал во сне, но, разбуженный прикосновением руки генерала, сразу вскочил, схватился за своё оружие со злобным блеском мгновенно проснувшихся глаз. Оказалось, он поджидал гитлеровцев. Поджидал двое суток и, не выдержав, уснул. Его мать и сестрёнки погибли от вражеской бомбы в своём доме, когда он лежал на огороде, чтобы лучше видеть бомбёжку. Говорил мальчишка неохотно, каждое слово приходилось рвать из него чуть не клещами.

— Пропадёт малец зазря, — сказал адъютант генералу, — может, возьмём его с собой?

Генерал ничего не ответил, он только хмуро пощипывал жёсткую щетину усов. Зато сказал Ваганов, бледными страстными глазами дерзко глядя прямо в лицо генералу:

— Вы тикаете — и тикайте! А мне фашистов убивать надо!

Дурак! — с удивившей адъютанта мягкостью проговорил генерал, — убивать вышел, а сам дрыхнешь в канаве. Да и кого ты такой вот убьёшь? Идём с нами, мы тебя научим убивать. Это вот, — он тронул висящую на боку шашку, — получше твоей орясины.

Мальчишка с жадностью взглянул на шашку.

— А мне такую дадите?

Покажешь себя — свою отдам!..

Два мрачных лица: одно — юношеское, со следами недавних слёз, другое — сухое и старое, тронулись улыбкой.

Определив Ваганова во 2-й эскадрон, генерал, казалось, забыл о нём совсем. Только через год призвал он его к себе, показал свой знаменитый удар, разымающий надвое человека, и усыновил. В течение всего этого года генерал незаметно для окружающих внимательно следил за Вагановым. Он укрепился в своей первой догадке, что в этом юноше горит огонь более сильный, чем в других оскорблённых душах.

— Всё-таки побереги себя, Алёша, — говорил генерал. - Не век же тебе убивать! 0 твоей душой далеко шагнуть можно.

Я не слышал ответа Ваганова, слышал, как генерал спросил:

— Неужто не перебродил ещё?

Нет, — со смехом ответил Ваганов. — Разгуляться не пришлось. Заорали: ♦Гитлер капут!» — и с лошадей долой. Зря шашку вынимал: порубать-то почти и не пришлось!

Ваганов вышел из-за печи и, развязав тесёмки, скинул бурку на лавку. Она легла, свернувшись, словно отдыхающий зверь.

Ваганов был строен и гибок, как хлыст. Он выглядел щёголем, хотя на нём была самая обычная солдатская одежда, довольно поношенная, с крестиками штопок. Но она так ладно облегала его тело. так покорно следовала каждому движению мышц, как это никогда не бывает с казённой одеждой.

Всё же вначале я увидел только очень стройного и очень молодого кавалериста. Ваганова я понял чуть позднее, почувствовав исходящую от него, как ток, нервную, страстную силу, которой была пронизана каждая клеточка его тела.

Скрытое напряжение страсти его невероятно чуткой натуры обнаруживалось даже не в слове, не в жесте, а в чуть заметных волнах крови под тонкой кожей, невольном посверке глаз, взмахе ресниц, каких-то нежных тенях, пробегающих по его очень юному лицу.

Ваганов вышел из избы и присоединился к танцующим.

— Что так вяло, ребята?

— Давай веселей, если можешь, — отозвался гармонист.

— Да ты не потянешь. — подзадорил Ваганов.

— Оно конечно, нам, пскопским, куда до вас, рязанских! — протянул гармонист, вскинул голову и на весь разворот разорвал мехи. Словно вздохнула от обиды душа музыканта, разом прорвалась к живому звуку. Пошла, пошла гармонь, то обмирая в робком дыхании, то взвихриваясь вызовом и задором.

У Ваганова опьянели глаза, он бросился в пляску, как в бой. В его пляске была какая-то нежная ожесточённость.

— Давай! — кричал он гармонисту.

А тот, закаменев лицом, всё быстрей и быстрей бросал пальцы по клапанам, выламывал плечи, сердясь и изнемогая в борьбе с танцором.

Ваганов ударил о землю коленом перед одной из девиц. Та засмущалась для порядка и вышла на круг, заломив одну руку к затылку, другую отведя, как для защиты, и поплыла вокруг бешено кидающего в присядке ноги кавалера.

— Ходи веселей! — кричал Ваганов.

Та заторопилась неладно скучной утицей вслед меднозобому ярому селезню.

— Куда Нюшке против него держаться, — сказала красивая дочь хозяйки.

И. словно услышав эти презрительные слова, Нюшка бочком-бочком вышла из круга. Верно, и она почувствовала своё несоответствие кавалеру.

Ваганов вскочил, развёл руками.

— Эх, какой все народ холодный!..

Взгляд его упал на наше окно. Лицо хозяйской дочери вспыхнуло. Словно подчиняясь молчаливому приказу, она спустила с плеч шаль и вышла на улицу. Казалось, вместе с шалью она сняла и тяготившее её бремя. Куда девалась ленца, вся живая юность радостью вспыхнула в ней.

И все почувствовали: вот два достойных партнёра, или, вернее, противника. Это слово точнее определяет характер отношений пары в русской пляске, где вызов ярче соединения, где заман ведёт к отстранению в пляске, пронизанной борьбой, гордостью, непокорством.

Она знала: противник может завихрить её, сбить, одолеть, как Нюшку, если она попытается сравняться с ним в быстроте. Она пошла плавно и неспешно, уравниваясь с ним в силе чувства, единственного дающего согласие в танце. Одно движение плеча, взлёт ресниц и они равны; притоп ногой, неожиданный с разлётом юбки поворот, и уж не ей, а Ваганову приходится разжигать свой огонь, чтобы не отстать в страсти.

Они были равны друг другу. Он шёл всюду, куда она его звала. Путь его был нелёгок. Горы, реки, пропасти, дремучие леса метала она ему под ноги. По он не боялся трудных путей. Птицей проносился он над всеми препятствиями и, настигая, кричал:

— А ну ещё!..

И ни один из них не уступил в этом поединке. Сдался третий — гармонист.

— Дай пощаду, кавалерист, — сказал он, отнимая от гармони упрелое до красноты лицо.

Неужто уже всё? — спросил Ваганов. — Вишь, я сухой совсем.

—

Если ты и воюешь, как пляшешь, ценный ты человек. — сказал белобрысый сапёр.

Ваганов засмеялся:

— Ну, воюю я с цельной душой, пляшу с остаточков...

Последнее, что я заметил, отправляясь спать на сеновал, было лицо хозяйской дочери. Прелесть её лица не замыкалась более в грубой определённости черт, а уходила в простор, как сияние.

Я спал на сеновале. Выло за полночь, когда пришёл Ваганов. Он был не один. Я услышал тихий разговор.

Спокойной ночи, хороших снов. — говорил Ваганов, вскарабкиваясь по лестнице.

— Что ж так скоро, Алёша? с тоской проговорил грудной женский голос.

Ваганов остановился, мне видна была его рука, вцепившаяся в балку.

Нельзя мне, понимаешь, нельзя! Л то пропаду совсем. Я себя ни до какой такой жизни не допускаю...

Постой, Алёша! — просил женский голос. Ведь, может, не свидимся больше...

Нельзя! Рука Ваганова сильнее вцепилась в балку. — С вашим братом осторожней надо. Л то забудешь всё...

Видать, много вы нашего брата перевидели, — ревниво сказала девушка. — то-то вы такие нежадные...

Ваганов ответил тихо, принуждённо:

- Если дождёшься, первой будешь.

— Ой ли?

В глаза погляди — вру я?

— А долго ждагь-то? — спросила девушка, и в голосе её была печаль и немного насмешки.

— До победы! — Ваганов засмеялся, поцеловал девушку и быстро вскарабкался на сеновал.

Через минуту я уже чувствовал его горячее дыхание около своего лица.

...Ваганов спал, врывшись руками в солому. Сквозь окошко в крыше на него падал зеленоватый свет месяца. Ему снились какие- то сны, он улыбался, вскрикивал, не глухо, как спящий в мучительной душной возне подсознанья, а ясно и звонко; раз он вырвал руку из соломы и косо резанул ею воздух. Казалось, и во сне он живёт с той же страстной напряжённостью.

Под утро пришла хозяйская дочь, босая, на плечах старенький полушубок. Она наклонилась к Ваганову, долго глядела на него, поцеловала его закрытые глаза и сошла вниз.

Я проснулся рано, ещё только светало, и подумал, что постыдно упускаю превосходный материал, сам давшийся мне в руки. Но Ваганова уже не было рядом. Я спустился вниз и увидел хозяйскую дочь, строгую, прибранную; она сидела у окна и глядела на дорогу...

fffi] Размышляем над прочитанным

1. Разделите рассказ на смысловые композиционные части. Определите их реальную последовательность. Почему автор начинает повествование со
смерти Ваганова, а потом рассказывает, каким он был в жизни? Что даёт такая «обратная» композиция для понимания смысла рассказа?

2. Почему солдаты не верили в смерть Алёши Ваганова?

3. Докажите, что внешность генерала Башилова и его внутренний мир не совпадают.

4*. Сравните Алёшу Ваганова и генерала Башилова: портреты, отношение к войне, поступки, речь, оценки автора и других героев. Найдите общее и различия в образах этих героев.

5. Проанализируйте художественные детали, связанные с героями рассказа: Башиловым, Вагановым, хозяйской дочерью. Докажите, что Нагибин — мастер художественной детали.

6. Проанализируйте эпизод пляски Ваганова с хозяйской дочерью со слов «Ваганов вскочил, развёл руками» до слов «Ну, воюю я с цельной душой, пляшу с остаточков». Что уравнивало партнёров в танце? Почему они не уступили друг другу в плясовом поединке? Как понять последнюю строчку эпизода?

Круг чтения ► Ю. М. Нагибин. Царскосельское утро.-4

Евгений Иванович Носов

Литературные имена России

► Евгений Иванович Носов (1925—2002) после окончания 8 класса в 1913 году ушёл на фронт и служил в противотанковой артиллерийской бригаде армии маршала К. К. Рокоссовского, участвовал в форсировании Днепра, освобождении Минска и польского города Белостока.

После войны Носов вернулся в школу, сразу в 10 класс, с раненой рукой и пенсионным удостоверением в кармане, окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. М. Горького.

К военной теме Носов долго не обращался, но в первых произведениях о войне проявилась его писательская сдержанность, отсутствие ярких картин военных подвигов. Писатель рассматривал войну через призму народной жизни и рассказывал чаще всего не о боевых действиях, а о людях в военное время, об их внутренней жизни. Ярким произведением о войне стал рассказ «Переправа» (1989), действие которого происходит во время вступления советских войск в Европу в 1944 году. ◄

Из первых уст ► К молодёжи я отношусь должным образом. Вы — наше будущее, другого у нас нет... Современная молодёжь прежде всего удивляет своей развитостью. Но с другой стороны, наши дети, обретая и аккумулируя огромные знания и сведения, почти никак их не применяют. у них нет практики жизни.

Е. И. Носов ◄

Прочитайте рассказ «Переправа» и подумайте, почему эту книгу о войне отличает светлый настрой и вера в лучшее. Удивил ли вас этот рассказ? Чем?

Переправа

Прошло то лето в стремительном наступлении. Ещё в конце июня наша батарея вела огонь с плацдарма на берегу Днепра, а уже к сентябрю, продвинувшись чуть ли не на шестьсот километров, подступила к Польше.

Впереди, над черепичными крышами и зелёными кущами городков и местечек, стали маячить непривычные силуэты тёмных готических костёлов, начиналась иная земля, и в частях царило возбуждённое оживление: Европа!

В одну из коротких передышек старшина выдал нам свежее обмундирование взамен вконец износившегося, комбат, оглядев построенную батарею, приказал всем постричься, побриться и начистить сапоги.

Но уже на другой день новые гимнастёрки, да и мы сами, запылились до прежней обыденности. Войска валили нескончаемым потоком. В клубах дорожной пыли грохотали танки, артиллерия, шли зачехлённые «катюши», оседали под тяжестью боеприпасов грузовики, скрипели конные обозы со всякой солдатской пожитью. А мимо, уступая главную дорогу технике, по обочинам и тропкам всё топала и топала матушка-пехота.

Иногда от нечего делать кто-нибудь задевал с машин:

Эй, пехота! Сто вёрст прошла — ещё охота! Давай сюда, перекурим!

Однако усталые, взмокшие пехотинцы, обвешанные скатками, подсумками, сапёрными лопатками, молча и сосредоточенно продолжали гуськом обтекать забитую машинами дорогу.

Но вот за пыльной, прореженной обстрелом рощицей вдруг открылась какая-то река с понтонной переправой. С высокого склона нам было видно, как скопившиеся войска вздулись гигантским

клубком, из которого медленно выпутывалась узенькая лента машин и орудий и, вытянувшись на переправе, устремлялась по ту сторону.

— Всё, братцы, припухаем... — заметил один из батарейцев, опасливо озираясь по сторонам. - Не хватало ещё немецких пикировщиков.

— Прошло их время, — отозвался другой. — Гляди-ка!

Над переправой пронеслась четвёрка «Лавочкиных* — недавно появившихся на фронте скоростных истребителей, прикрывавших с воздуха это уязвимое и опасное место.

Сидеть на застрявших машинах, время от времени продвигавшихся на десяток-другой метров, вскоре наскучило, и мы с командиром нашего орудия старшим сержантом Боярским спрыгнули за борт. Нам не терпелось скорее спуститься к реке, попить заграничной водицы, умыться и просто так полежать на зелёном лужку до той поры, пока пустят на переправу и нашу батарею.

Внизу, на въезде, шумел, размахивал руками запаренный и охрипший капитан. По красной повязке па рукаве кителя мы догадались, что это был сам начальник переправы. Его осаждали шофёры и ездовые, напирали со всех сторон, что-то кричали и требовали, но он, увертываясь и ошалело мотая головой в запылённой фуражке, неприступно твердил:

— Ничего не знаю! Нич-чего не знаю!

Он только что пропустил па мост колонну тяжёлых гаубиц и, заглядывая в блокнотик, превозмогая шум и галдёж, сипло вызывал:

— Триста восьмой полк! Где триста восьмой?!

Пехота триста восьмого, не спрашивая разрешения, уже давно была на той стороне, но полковые обозы, оттеснённые мехчастями, съехали на берег и только теперь, дождавшись своей очереди, на рысях начали выкатываться из прибрежных лозняков. Погромыхивали походные кухни, некоторые уже кадившие дымком, зелёные армейские фуры и просто крестьянские телеги, нагруженные патронными цинками, санитарными носилками, мешками с крупой и сухарями, тюками прессованного сена. Кони тоже были далеки от прежних кадровых стандартов иные по-домашнему под дугой, с верёвочными вожжами, мослатые, вислобрюхие, с бабьими распущенными косицами по глазам, — неказистые обозные лошадёнки, невесть где добытые за время долгого наступления из глубины России. Начальник переправы, поглядывая на них, хмуро кривился, должно быть от того, что вынужден был пропускать такую пёструю обшарпанную базарщину на ту сторону. Казалось, будь его воля, он завернул бы весь этот колхоз, свалил бы в кучу и поджёг к чёртовой бабушке. Но война не признавала никакой эстетики, и по ребристому настилу моста, разя дёгтем и конским потом, обыденно и скучно затарахтели обозные телеги.

И вдруг начальник переправы, всякое повидавший, вздрогнул и обалдело вытаращил глаза: над задком очередной повозки, покачиваясь из стороны в сторону, возвышалась над сенными тюками какая-то лошадиная не лошадиная, баранья не баранья, а чёрт знает какая морда с круглыми ушами и рыжим кудлатым коком.

— Стой! Стой! — Капитан сорвался с места и вскинул руки запрещающим крестом. Стой, говорят!

Ездовые, не понимая в чём дело, недоуменно натянули вожжи, затпрукали, обоз остановился. На крик повалили любопытные. Вскочили с лужайки и мы с Боярским.

Л это ещё что такое? — доносился голос начальника переправы.

Над толпой, что-то жуя, шевеля дряблыми синими губами, рыжим валенком торчала голова верблюда. Протиснувшись, мы увидели длинную телегу с решётчатыми бортами, сквозь которые выглядывало несколько станковых пулемётов.

Коренастый, дочерна загорелый возница, похожий на фотографический негатив ещё и оттого, что на нём сидела почти добела выцветшая пилотка, непонимающе мигал белыми ресницами.

Что ещё за новость? — гневно добивался начальник переправы, тыча блокнотом в сторону верблюда, должно быть олицетворявшего в его глазах крайнюю разболтанность и непорядок. — Тебя спрашивают!

Сами видите... Верблюд это.., — промямлил наконец обозник. Какой ещё верблюд?! побагровел капитан оттого, что животное это было всё-таки названо со всей очевидной определённостью. Какой ещё, спрашиваю, верблюд?! — побагровел капитан. Ты бы мне ещё корову в оглобли поставил... Заворачивай к едрене фене!

— Как же так, товарищ капитан...

А вот так! Никаких верблюдов!

Мне назад никак нельзя. У меня пулеметы.

— Ничего не знаю!

Возница растерянно посмотрел на собравшихся.

— Товарищ капитан...

— Всё! Всё! Не задерживай мне движение, а то вызову караульных. Совсем разболтались, понимаешь... Армия это тебе или цыганский табор? Да ты хоть соображаешь, кочанная твоя голова, куда вступают наши войска? Перед нами Европа, вот она, а ты прёшься со своим верблюдом, позоришь Советскую Армию. Тьфу!

Капитан ожесточённо сплюнул и брезгливо окинул воспалёнными от колготы и бессонницы глазами громоздкую скотину в лохмах бурой шерсти на опавших горбах и тощих ляжках, столь нелепую здесь, на фронтовой дороге. Верблюд же продолжал с буддийским спокойствием перекидывать из стороны в сторону нижнюю челюсть, как бы по-своему, по-верблюжьи пренебрегая людской суетой и перебранкой и даже тем обстоятельством, что пред ним простиралась Европа — за тысячи верст от его родных колючек и солончаков.

Хороши, скажут, освободители... продолжал распаляться капитан. И куда только командир смотрит? Такой же, наверное, разгильдяй.

Неожиданно по всему спуску, забитому войсками, вспыхнула какая-то суматоха. Разбредшиеся было артиллеристы опрометью бежали к своим орудиям, пехотинцы спешно строились в колонны, командиры, придерживая планшетки, торопились к своим подразделениям.

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 282930 31 32 33 Следующая ⇒