Примечания

1. Это заглавие отсылает к первой версии данного текста, представленной на посвященном Ницше коллоквиуме в Серизи–ля–Салль (июль, 1972) (здесь идалее — прим. пер.).

2 Их «авторы» (Сара Кофман, Филипп Лаку–Лабарт, Бернар Потра, Жан–Мишель Рей) присутствовали на сеансе этого чтения.

3 Словом «вос–хищаться» условно переводится одно из излюбленных Дерридаслов, передающих движение «отсвоения» (Enteignis), противонаправленное отождествляющему движению «освоения» (Ereignis): s’enlever). В «Восстановлениях» («Истина в картине») Деррида указывает на необходимость учитывать все значения этого слова:: «подниматься», но также и «отделяться», сниматься, спадать; выводиться (о пятнах). Это же движение передается ещедвумя глаголами: s’ecarter («отстраняться; расходиться, раздвигаться»), подчеркивающим женское «расстояние», и s’emporter («вспылить, выйти из себя; закусить удила, понести (о лошади)»), отсылающим к мотивам «философа–всадника» и «узды» (mors: по–латыни «смерть»; этот мотив—один из ведущих в»Гласе»).

4 При переводе цитат Ницше и Хайдеггера, вплетенных в текст «Шпор», принималась во внимание, в первую очередь, их французская версия. Во вторую очередь, переводчик обращался к немецким первоисточникам и только в третью — к имеющимся в его распоряжении русским переводам Ницше: 2, 3 и7–му томам печально известного Собрания сочинений изд–ва М. В. Клюкина(соответственно «По ту сторону добра и зла» (пер. А. Николаева и Е. Воронцовой); «Сумерки кумиров» (пер. под ред. Л. П. Никифорова); «Веселая

наука» (пер. А. Николаева)], 3–му тому Полного собрания сочинений [«Человеческое, слишком человеческое» (пер. под ред. С. Франка)], а также к»Ессе Ноmо» в пер. Я. Данилина (изд–во «Заря». М., 1911); наконец, учитывался и последний перевод начальных фрагментов «По ту сторону» (А. М. Михайлов—»Вопросы философии». 1989. № 5).

5 Деррида обыгрывает двойственность французского слова: это и существительное со значением «гробница», и третье лицо единственного числа глагола «падать» (который играет важную роль в таких работах, как «Глас», «Почтовая открытка» и особенно «Mes chances»), причем речь здесь идет не о полисемии, но о «рассеянии» смысла. Ниже в тексте, tombe таким же образом комбинируется со словами erection(«эрекция; возведение») и signature («подпись; сигнатура»): все эти вещи (о) падают и/или образуют надгробия (гробницы).

6 Термин «расстегнуть» (decapitonner) отсылает к лакановской теории»points de capiton» мифических моментов прорыва непреодолимого барьера между означающим и означаемым (в лакановском, а не соссюровском понимании); см., например, Ecrits. Р. 805, а также деконструкцию лакаиизма в «Почтовой открытке» Деррида, где показана связь фаллоцентризма с фоноцентризмом.

7 «La dissemination», р. 47

8 «Argument de la gaine» — аргумент в пользу неразрешимости, половой оппозиции; входит в концепцию «обобщенного фетишизма», развитую в «Гласе».Словом gaine Деррида переводит Schamguertel фрейдовского текста («Фетишизм»).

9 Но оскопление не имеет места, контур этого «изъяна», по Деррида, «неразрешим», его син–таксис не приводит к совпадению «дыры с дырой»;здесь необходимо иметь в виду концепцию Лакана, у которого, как замечаетДеррида, «manque a sa place», убирая акцент над «а»; чего–то может нехватать, но самой нехватки (оскопления) всегда хватает, она всегда налицо, «имеетместо».

10 «Матери.— Животные думают о женском поле иначе, чем люди; самка для них имеет значение как производящая сущность У них не существует отцовской любви, но — что–то вроде любви к детям своей любовницы и привычки к ним. Самки же в детях находят удовлетворение своего властолюбия, некую собственность; дети дают им возможность занять их время, представляют нечто для них совершенно понятное, с чем можно пустословить: все это вместе и есть материнская любовь — ее можно сравнить с любовью художника к своему творению. Беременность сделала женщин более кроткими, более терпеливыми, более боязливыми и заставила ихохотнее искать подчинения; подобным же образом и духовная беременность порождает созерцательные характеры, столь родственные женскому характеру — то мужеские матери.— У животных мужской пол считается прекрасным» («Веселая наука», 72).

Итак, образ матери определяет характерные черты женщины. Они определяются, предопределяются от самого материнского лона. «.Материнский завет . Каждый мужчина носит в себе образ женщины, воспринятый от матери; этим определяется, будет ли он уважать женщин вообще или презирать их или не испытывать к ним ничего, кроме равнодушия» («Человеческое, слишком человеческое», 380).

11Se–parer: эта игра слов перекликается с лакановской: separer/sw parere/se parer см.: Ecrits. Р. 839—844.

12 Фрейдовская метафора противоречивой логики бессознательного: «А занял уВ медный котелок (Кеssel), а когда вернул долг, был обвинен В, так как котелок теперь украшала огромная дыра, делавшая его непригодным». Оправдания А звучали так: «Во–первых, я вообще не занимал у В никакого котелка; во–вторых, котелок уже был дырявым, когда я взял его у В; в–третьих, я возвратил котелок целым» В «Фармации Платона» («Рассеяние») Деррида показывает, что такой логикой определяется отношение логофоноцентризма к письму.

13 Относительно маски женщины как (объекта) мужского желания см. фрагмент 405.

14 Когда половое различие определяется как оппозиция, каждый из терминов последней преображается в другой renverse son image dans l’autre. Предложение, два Х которого — одновременно подлежащее и сказуемое, связка — зеркало. Таков механизм противоречия. Если Ницше и следует традиции, вписывая мужчину в систему активности (со всеми сопутствующими ценностями), женщину — в систему пассивности, ему все же удается также и перевернуть смысл этой оппозиционной пары или, скорее, объяснить присущий ей механизм инверсии. «Человеческое, слишком человеческое» (411) приписывает рассудность и господство женщине, чувственность и страсть — мужчине, чей разум есть «сам по себе нечто пассивное». Страстное желание нарциссично, пассивность любит себя как пассивность в другом, проецируется туда как «идеал», фиксируя там партнершу, которая, в свою очередь, любит свою собственную активность, активно отказывается производить ее модель или включать в нее другого. Оппозиция активный/пассивный до бесконечности отражает свое гомосексуальное перечеркивание, снимается в структурах идеализации или механизма желания. «Женщины втайне часто изумляются тому великому поклонению, которое мужчины высказывают к их чувственности Gemüte. И если, при выборе спутника, мужчины ищут, прежде всего, глубокое, душевно–богатоеgemütvollen существо, женщина же — существо умное, находчивое и блестящее, тостановится, в сущности, ясно, что мужчина ищет идеального мужчину, женщина—идеальную женщину: каждый ищет не дополнение (Ergänzung), но—завершение (Vollendung) собственных своих качеств».

Психоанализ говорит о «положении желания», а также о процессе положения (Setzen и его вариации, на которые обращает внимание Деррида: Besetzen, Ersetzen, b’ebersetzen «первичных процессов» бессознательного, который в «Почтовой открытке» рассматривается в связи с «почтовой теорией» Деррида. Необходимо обратить внимание на обыгрывание Деррида position и proposition, которые в другом контексте «переводятся» как тезис и протезис), см. «Глас» и «Почтовую открытку».— Пер.

16 «Графика гимена или фармакона» (текста, письма, прививки — greffe) противопоставляется «семантике» разрешимых понятий (Begriff) метафизики (например, знака, разрешаемого в оппозиции означающее/означаемое); в качестве «рассеяния» она связана с утратой смысла; «эффектом оскопления» названаздесь именно эта утрата.

Взгляд Эдипа

Нет никакой «женщины», никакой истины в себе относительноженщины в себе — вот что, по меньшей мере, он сказал, и столь разнообразная типология женщин в его сочинениях — толпаматерей, дочерей, сестер, старых дев, жен, гувернанток, проституток, девственниц, бабушек, девиц маленьких и больших —.подтверждает это.

Именно поэтому нет никакой истины Ницше или текста Ницше. Фразу «это — мои истины», выделяя «meine Wahrheitensind», мы читаем в «Jenseits» как раз в параграфе, посвященном женщинам. Мои истины: нет сомнений, что речь здесь не идетоб истинах, ибо они так множественны, пестры, противоречивы. Нет, следовательно, никакой истины в себе, но сверх того: даже для меня, обо мне истина множественна.

Этот отрывок расположен между известным параграфомо «der schreckliche Grundtext homo natura» («страшном подлиннике homo natura»), в котором содержится призыв к неустрашимому взгляду Эдипа (unerschrocknen Oedipus–Augen) против приманок старых метафизиков–птицеловов (die Lockweisen altermetaphysischer Vogelfänger), Эдипа, расставшегося с наивностью и отвергающего не больше, чем признающего их слепящее бремя, — и обвинительной речью против феминизма, «вечно–женственного», «женщины в себе», г–жи Ролан, г–жи де Сталь, , г–на ЖоржСанд, их «дурного вкуса». К «taceat mulier in ecciesia» Церкви, к «taceat mulier in politicis» Наполеона, Ницше, этот «истинный друг женщин», добавляет «taceat mulier de muliere» ¹.

Итак, нет никакой истины в себе относительно полового различия в себе, мужчины или женщины в себе. .Тем не менее, всякая онтология предполагает и скрывает эту неразрешимость; она есть эффект каталогизации (arraisonnement: «досмотр (судна)»), присвоения, отождествления и верификации тождества этой неразрешимости.

Здесь, по ту сторону мифологии подписи и теологии автора, в текст вписывается биографическое желание, оставляет тамметку, настолько же ни к чему не сводимую, насколько и несводимо множественную. «Гранит духовного фатума» каждого одновременно дарует и восприемлет метки, образуя из них материю.

L’erection tombe*.

Биографический текст фиксируется, стабилизируется на неопределенное время и долго еще образует неподвижную стелу, со всеми опасностями этой «monumentale Historie», которые загодя были признаны Unzeitgemäße («несвоевременными (размышлениями)»).

Гранит этот есть система «предопределенного решения и ответа на предопределенные, избранные вопросы. При каждой кардинальной проблеме говорит неизменное «das bin ich»(«это я»); относительно мужчины и женщины, например, мыслитель не может переучиться (umlernen), а может тольковыучиться, только раскрыть до конца то, что в немна сей счет твердо «установлено»… Ввиду той изрядной учтивости, какую я только что проявил по отношению к самому себе[только что он определил духовный фатум как нашу глупость], мне, может быть, скорее будет дозволено высказать некоторые истины о «женщине в себе»: допустив, что теперь уженаперед известно, насколько это именно только — мои истины». (231).

И в «Ессе Ноmо» («Почему я пишу такие хорошие книги»), в двух следующих друг за другом параграфах (IV и V), Ницше последовательно объявляет о том, что обладает «большим числомвсевозможных стилей» (букв.: «много возможностей стиля»), что не существует больше «стиля в себе», а затем — что он «хорошо знает женщин (точнее, бабенку, die Weiblein)» «Этопринадлежит к моему дионисическому приданому. Кто знает? Может, я первый психолог вечно–женственного. Они все любятменя, это старая история, за исключением неудачных бабенок (verunglückten Weiblein), «эмансипированных», у которых кишкатонка делать детей.— К счастью, я не расположен отдавать себя на растерзание: совершенная женщина растерзывает, когдалюбит…».

Как только вопрос о женщине (или: женщины) подвешивает разрешимую оппозицию истинного и неистинного, устанавливаетэпохальный режим кавычек для всех понятий, принадлежащих к системе этой философской разрешимости, доказывает непригодность герменевтического проекта, постулирующего некий истинный смысл текста, высвобождает чтение из горизонта смыслабытия или истины бытия, освобождает его от ценностей произ–

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

* Эрекция падает. [«Erection» во французском языке как имеет значение воздвижения, подъема, установления чего–то , так и носит физиологический смысл(прим. ред.}}.

водства производимого или присутствия присутствующего, — немедленно встает вопрос стиля как вопрос письма, вопроспришпоривающего действия, более веского, нежели любые содержание, тезис, смысл.

Стилизованная шпора пронзает завесу: не только разрывает ее, чтобы увидеть или произвести саму вещь, но и распускаетсамооппозицию, свернутую на себя оппозицию закрытого / ра–скрытого (voile / devoile), истину как производство, раскрытие/утаивание произведенного в присутствие. Она настолько же поднимает, насколько и опускает завесу (парус), о–граничивая ее подвешенность — эпоху*. 0–граничивать, распускать, распускаться: когда речь идет о завесе (парусе), разве это не тоже самое, что и раскрытие–разоблачение? И даже — разрушение фетиша?

Этот вопрос, как вопрос (между логосом и теорией, оказыванием и зрением), остается, до бесконечности (открытым).

У–дар (Coup de don)

Недосчитавшись женщины в конструкции** истины, хайдеггеровское прочтение Ницше встало на рейде — от загадок которогомы как раз и отправлялись. Оно не поставило сексуальный вопрос или, по крайней мере, подчинило его общему вопросуоб истине бытия. Но разве не стало только что ясно, что вопрос о половом различии не является вопросом региональным, подчиненным общей онтологии, затем — онтологии фундаментальной и, наконец, — вопросу об истине бытия? И что это, возможно, уже даже не вопрос?

Наверное, все не так просто. Значения или понятийные ценности, на которые, по–видимому, делается ставка и которыеиспользуются как движущие пружины всех ницшевских рассуждений о половом различии, «вечной войне полов», о «смертельной ненависти между полами»², о «любви», эротизме и т. д., неизменно направляются вектором того, что можно было бы назвать процессом освоения*** (присвоения, отсвоения, взятия, взятия во владение, дара и обмена, господства, рабства и т. п.). Из многочисленных суждений, которые я не могу здесь исследовать детально, явствует, что, согласно уже сформулированному закону, женщина или тогда есть женщина, когда она дает,

––––––––––––––––––––––––––––

* Здесь аллюзия на гуссерлевское понятие «эпохэ» (прим. ред.).

** Affabulation—сюжет повествования, его несущая конструкция (прим. ред.).

*** «Освоение» (propriation) — единственно возможный, учитывая пучки связанных с ним слов (как у Дерриды, так и у Хайдеггера), перевод хайдеггеровского понятия Ereignis, глубоко пустившего корни на французской почве, где онообрело добавочный смысл «близости» (лат. ргорrius — ср. рус. «подлинный» от «подле, рядом») (прим. пер.).

отдается, в то время как мужчина берет, владеет, овладевает, или, напротив, когда, отдаваясь, женщина выдает–себя–за, притворяется и таким образом обеспечивает себе владетельное господство³. «За» в «выдавании–себя–за» — каким бы значением оно ни обладало: только обманывая, придавая видимость или же вводя элементы предназначения, цели или хитрого расчета, какого–то возврата, погашения или прибыли в утрату свойства (собственности*) — это за все равно удерживает за собойнекий запасной дар (le don d’un reserve) (и в результате) переставляет местами все знаки половой оппозиции. Мужчинаи женщина меняются местами, до бесконечности обмениваются своей маской. «Женщины сумели через подчинение (Unterordnung) обеспечивать себе гораздо большую выгоду и даже господство (Herrschaft)» («Человеческое, слишком человеческое», 412). И если оппозиция дарения {отдавания} н принятия, владения и владеемого есть лишь род трансцендентальной ловушки, порожденной графикой гимена, то процесс освоения**ускользает от всякой диалектики, как и от всякой онтологической разрешимости.

Следовательно, нельзя больше спрашивать себя «что есть свойство, присвоение, отсвоение, господство, рабство и т. д.?»В качестве сексуального действия (а перед ним сексуальность нам неведома), освоение, будучи неразрешимым, значительнеевопроса ti esti, вопроса о завесе истины или о смысле бытия.Тем более (но это не вторичный или добавочный аргумент), что процесс освоения организует целостность языкового процесса или символического обмена вообще, включая сюда, такимобразом, и все онтологические высказывания. История истины (истина) (есть) процесс освоения. Поэтому свойство не повинуется никакому онто–феноменологическому или семантико–герменевтическому вопрошению. Вопрос о смыслеили истине бытия не способен на вопрос о свойстве, о неразрешимом взаимообмене «более» и «менее» (избытка и нехватки), дарения — принятия, дарения — хранения, дарения — вреда, навопрос об у–даре (с привативным «у–»). Неспособен, поскольку сам сюда вписан. Всякий раз, когда возникает вопрос о свойстве —в сферах экономики (в узком смысле), лингвистики, риторики, психоанализа, политики и т. д., онто–герменевтическая форма вопрошения демонстрирует свою границу.

––––––––––––––––––––––––––

* Lе ргорге — неотъемлемое качество, идиоматическое свойство’ (прим.

ред.).

** Ргорriation — неологизм от ргорге: выявление уникального «характера»

предмета, его неповторимой подлинной «личности» (прим. ред.).

Эта граница уникальна. Она определяет не какую–то оптическую область или онтологический регион, а границу самого бытия. Но вывод о том, что можно просто и вчистую обойтисьбез критических ресурсов онтологического вопроса (вообще или при чтении Ницше), был бы слишком поспешным. Столь же наивно было бы и заключать из этого, что, поскольку вопросо свойстве больше не выводится из вопроса о бытии, то можно прямо им–то и заняться — словно известно, что есть свойство, освоение, обмен, дарение, принятие, долг, издержка и т. д.

В таком случае, придерживаясь дискурсов, удобно встроенных в то или иное определенное поле, в силу неразработанностиподобной проблемы, мы неизбежно остаемся в рамках онто–герменевтической предпосылки, докритического отношения к означаемому, на обратном пути к присутствующему (звучащему) слову, к естественному языку, восприятию, зримости, однимсловом, к сознанию и всей его феноменологической системе. Эта опасность датируется не вчерашним днем, но она вновьоказывается чрезвычайно актуальной.

Теперь я схематически укажу, почему в том пункте, где мы оказались, прочтение Хайдеггера (Хайдеггера как читателяНицше, прочтение Хайдеггера: то, которым пользовался он, и то, которое мы испытаем здесь на его собственном тексте)не кажется мне просто недостаточным по отношению к этому о–граничению онтологической проблематики⁴.Почти на всем своем пути оно действительно удерживается (что зачастую и полагают его тезисом) в герменевтическом пространстве вопроса об истине (бытия). И оно заключает, претендуя на проникновение в глубины мыслительной воли Ницше (см. выше), что последняя все еще принадлежит, чтобыее завершить, к истории метафизики.

Это, несомненно, если предполагать, что значение (понятие) принадлежности все еще обладает неким единичным смыслом и само не выходит за свои пределы.

Данное прочтение подвергается определенному растрескиванию, (dehiscece: растрескивание, раскрытие плодов), которое, не разрушая, раскрывает его на какое–то иное, уже не позволяющее замкнуть себя (в первом). Оно не то чтобы оказывает какое–то критическое или разрушительное действие на то (прочтение), что подвергается насилию, но также и почти внутреннеобусловленной необходимости этого растрескивания. Но оно преобразует его фигуру и вновь, в свою очередь, вписывает(сюда) герменевтический жест. Вот почему, упомянув «почти весь путь», я не предложил никакой количественной оценки; я, скорее, вскрыл некую иную форму организации, кроющуюсяпод этим статистическим соображением.

Это растрескивание происходит всякий раз, когда Хайдеггер открывает вопрос о бытии, подчиняет его вопросу о свойстве, своении, освоении (eigen, eignen, ereignen и особенно Ereignis).

Это не прорыв или поворот в хайдеггеровском мышлении. Уже вся экзистенциальная аналитика «Sein und Zeit» органи–

зуется оппозицией Eigentlichkeit и Uneigentlichkeit (подлиннойи неподлинной). Определенная валоризация свойства и Eigentlichkeit — сама валоризация —. никогда не нарушается. Именно это постоянство и следует учитывать, неустанно задаваясь вопросом о его необходимости.

Но некое косвенное движение регулярно приводит в беспорядок этот строй и вписывает истину бытия в процесс освоения. Процесс, который, хотя и намагнитизирован валоризацией свойства, неискоренимым его предпочтением, тем вернее приводитк без–донной структуре свойства. Эта без–донная структура есть структура безосновная, она одновременно поверхностна и неимеет дна , она всегда все еще слишком «мелка»*.

Свойство поглощается в ней дном (s’envoie par le fond), тонет в водах своего собственного желания, никогда не встречаясь(с собой), восхищается и отрывается — от самого себя. Переходит в иное.

Без сомнения, часто создается впечатление (множество высказываний и качество их коннотации подтверждают это) какой–то новой метафизики свойственности, вообще метафизики. Ведькак раз здесь (в без–днах свойства) оппозиция метафизики и не–метафизики, в свою очередь, встречается со своей границей, которая есть граница самой этой оппозиции, формы оппозиции. Если форма оппозиции, оппозиционная структура есть метафизика, то отношение метафизики к своему иному не может бытьоппозицией.

Бездны истины

Всякий раз как метафизические вопросы и вопрос о метафизике вписываются в более веский вопрос об освоении, все это пространство (вопрошения) реорганизуется. Пусть не слишком бросаясь в глаза, это происходит, однако, достаточно регулярно и впервые, что не случайно, в последней главе «Ницше» («Die Erinnerung in die Metaphysik»). От утверждения типа «Das Sein selbst sich anfänglich ereignet»**, которое я, вслед за Клоссовским ⁵, переводить отказываюсь, Хайдеггер переходит здесь к утверждению, в котором редуцируется само»бытие» (das Ereignis er–eignet***). Между ними: «…und so noch

einmal in der eigenen Anfängnis die reine Unbedürftigkeit sich ereignen läßt, die selbst ein Abglanz ist des Anfänglichen, der als Er–eignung der Wahrheit sich ereignet»****. И наконец, после того

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

* Р1аtе—плоская, неглубокая, а также пошлая, банальная (прим. ред.).

** «Само бытие изначально себя осваивает» (прим. пер.).

*** Освоение о–сваивает (прим. пер.).

**** «…и вот так еще раз в собственном начале осваивается чистая неоскудимость, которая сама есть отблеск изначального, которое осваивается как о–сваивание истины» (прим. пер:).

как вопрос о производстве, делании (Machen) и подделывании(machination: Machenschaft), о событии (одно из значений Ereignis) отторгается от онтологии, — свойственность или освоение свойства недвусмысленно называются тем, что не свойственноничему и, следовательно, никому, не решает больше присвоение истины бытия, отсылает в безосновность (sans–fond) без–дны:истину — как неистину, раскрытие — как сокрытие, озарение — как утаивание, историю бытия — как историю, в которой ничто, никакое сущее не происходит (advient), кроме безосновного (sans–fond) процесса Ereignis, свойственности без–дны (dasEigentum des Ab–grundes), которая по необходимости есть без–дна свойственности, а также насилие события, происходящего помимо бытия.

Может быть, без–дна истины как неистина, освоения как присвоение/про–своение (appropriation/a–propriation), объявления как пародийное притворство есть то, что Ницше зоветформой стиля и не–местом (non–lieu) женщины.

Дар — существенный предикат женщины, возникший в неразрешимом колебании (oscillation) отдавания–себя/выдаваниясебя–за, дарения/принятия, позволения–взять/присвоения, имеет издержку отравы. Издержку фармакона. Я отсылаю здесь к прекрасному анализу Родольфа Гаше неразрешимого тожде–ства gift–gift (дара–яда) в «Гелиоцентрическом обмене»( в «L’Arc» о Моссе).

Этому–то загадочному действию без–донного дара (le dons’endette/le don sans dette: дар задолжный/дар за–должный) Хайдеггер подчиняет вопрос о бытии в «Zeit und Sein» (1962).

В ходе демарша, который я не могу здесь воссоздать, он демонстрирует, в связи с es gibt Sein, что дарение donner, Geben) и дарование (donation, Gabe) в той мере, в какой онисоставляют процесс освоения и ни к чему не относятся (ни к сущему–субъекту, ни к сущему–объекту), не могут больше мыслиться внутри бытия, внутри горизонта или исходя из смысла бытия, истины.

Точно так же, как нет никакого бытия или сущности женщины как таковой или полового различия как такового, нет и сущности es gibt внутри es gibt Sein (сущности), дара и дарования бытия. Это «точно так же» не случайно. Нет никакого дара бытия, исходя из которого может быть постигнут и противопоставлен какой–то определенный дар (субъекта, плоти, пола илидругих подобных вещей — женщина, стало быть, не будет моим предметом, моим субъектом).

Отсюда не следует, что необходимо произвести простое превращение: обратить бытие в частный случай или вид рода»осваивать», дарить/принимать жизнь/смерть, случай события вообще, именуемого Ereignis. Сам Хайдеггер предостерегаетпротив тщетности и недействительности подобного концептуального превращения вида и рода⁶.

Такой, наверное, будет тропа, по которой можно еще раз (подняв его как дикого зверя из его берлоги) преследоватьхайдеггеровское прочтение «Ницше», загоняя его за пределы speculum’a и герменевтического круга, вместе со всем тем, чтооно от–мечает (fleche), и это — непомерное пространство, мера которого, несомненно, дается лишь шагу голубя Здесь мог бы начаться другой дискурс о колумбарии Ницше.

«Я забыл свой зонтик»

«Я забыл свой зонтик».

Среди неизданных фрагментов Ницше обнаружены эти слова, стоящие в полном одиночестве, в кавычках⁷.

Может быть, цитата.

Может быть, где–то вычитанная.

Может быть, где–то услышанная.

Может быть, наметка какой–то фразы, которую предполагалось вставить в том или ином месте.

У нас нет никакого безошибочного средства, чтобы определить, где это было подхвачено или куда это могло быть привито.

Мы никогда с уверенностью не сможем узнать, что хотел сделать или сказать Ницше, записав эти слова.

Ни даже — хотел ли он что бы то ни было. Если предположитьк тому же, что нет никаких сомнений относительно его автографической подписи (signature) и того, что охватывает понятие автографа и форма подписи (seing)*. —

С этой точки зрения, примечания издателей, классифицировавших данные неизданные отрывки, представляют собой памятник герменевтическому сомнамбулизму, каждое слово которого скрывает с беззаботнейшим спокойствием целый рой критическихвопросов; так что следовало бы просеять их через сито, чтобы составить перечень всех занимающих нас здесь проблем.Может быть, однажды мы узнаем, каков значащий контекст этого зонтика. Издатели это, наверно, знают, хотя ничего и неговорят об этом. Они уверяют, что сохранили в своем отбореи подготовке рукописного материала лишь то, что сообщается с»разработанными», как они выражаются, творениями Ницше ^8.

Может быть, в один прекрасный день усердие или случай помогут восстановить внутренний или внешний контекст этого»я забыл свой зонтик». Однако такая фактическая возможность не исключит того, что структура этого фрагмента (но понятиефрагмента здесь больше не подходит, слишком уж оно взывает

––––––––––––––––––––––––––––––––

* «Seing» может означать и «соглашение, договор»; это слово отсылает нас также к франц. sein (грудь, лоно) и нем. Sein (бытие). Проблемы подписии ее отношения к «материнству» Деррида подробно разбирает в книге «Глас»(прим. пер.).

от своей раздробленности к тотализирующему восполнению) может быть отмечена другой возможностью: он может остатьсяцеликом и полностью, раз и навсегда отрезанным не только от среды своего производства, но и от всякого желания–сказать(имения–в–виду чего–либо) Ницше. И это желание–сказать и присваивающая подпись остаются недоступными нам в принципе.

Это недоступное — не какая–то глубина тайны, оно может быть несостоятельным и ничего не значащим. Возможно, Ницшевообще ничего не имел в виду или имел в виду пустяк, а то и неизвестно что или же притворялся, будто имел в виду нечто. Вполне может быть, что фраза вообще не принадлежит Ницше, даже есликажется, что в ней узнается его рука. Что значит писать своей рукой? Признают ли, подписывают ли все, что написано собственной рукой? Признают ли даже свою «собственную» подпись?Форма этих вопросов непригодна из–за самой структуры подписи (la signature/tombe)⁹.

Далее, эта фраза стоит в кавычках. Далее, нет нужды и в кавычках, чтобы предположить, что она не является от начала доконца «его». Простой ее читаемости достаточно, .чтобы ее от–своить.

Кроме того, Ницше мог располагать каким–то более или менее тайным кодом, который для него или для какого–нибудь егонеизвестного сообщника придавал бы этому высказыванию некий смысл.

Мы никогда этого не узнаем. По меньшей мере, мы можем никогда не узнать этого, и с этой возможностью, с этой немощью(impouvoir) следует считаться. Расчет этот отмечен в остаточности (или невостребованности — restance} данного не–фрагмента в качестве следа, он извлекает его из круга всякого герменевтического вопроса, обеспеченного своим горизонтом.

Читать, относить себя к письму, означает проницать этот горизонт, или эту герменевтическую завесу, спроваживать всевозможных Шлейермахеров, всех этих изготовителей завес, по выражению Ницше, цитируемому Хайдеггером. Ведь речь идет о том, чтобы читать это неизданное, то, за что оно, подобно письму илиженщине, себя выдает, уклоняясь и ускользая. Ибо эта фраза читаема. Ее содержание кажется более чем плоской понятностью. Каждый понимает, что означает «я забыл (j’ai oublie) свой зонтик». У меня есть [обратим внимание на глагол «иметь» (avoir), пускай и в роли вспомогательного, хотя дальше мое обладание зонтиком отмечается еще и притяжательным местоимением] зонтик, он мой, я забыл его. Я могу его описать. Сейчас егоу меня нет, вот именно сейчас, я, должно быть, забыл его где–то ит. д. Я помню о своем зонтике, я вспоминаю о нем. Эту штуку можно иметь или не иметь больше в момент, когда в ней возникаетнаибольшая необходимость, или же иметь, когда необходимости в ней больше нет. Вопрос времени (или погоды — temps).

Этот слой читаемости при случае дает место ничего не упускающим переводам на любые языки, располагающие определеннымматериалом. Данный материал, конечно же, не сводится к наличию знака «зонтик» (и некоторых других) в языке, ни даже — самой»вещи» в культуре: сфера его функционирования огромна. Этот слой читаемости может дать место и другим, более разработанным, истолковательным операциям. Можно, к примеру, предложить его «психоаналитическую» интерпретацию, привязав ее, посленекоторых замечаний общего порядка, к ницшевской идиоме. Хорошо известно или кажется известным, какова символическаяфигура зонтика: например, гермафродитическая шпора фалла, стыдливо укутанного в свои покровы — одновременно агрессивный и апотропейный орган, который угрожает и/или подвергается угрозе, необычайный предмет, который не всегда и нетак просто можно обнаружить возле швейной машинки на холостильной доске.

Для Фрейда это не только символический объект, но и почтипонятие, метафора метапсихологического понятия, вроде знаменитого Reizschutz системы «Восприятие–Сознание». Затем, то, что вспоминается, — это не только зонтик, но и забвение вещии психоанализ, искушенный в забвении и фаллических символах, может надеяться обеспечить себе герменевтическое господство над этим остатком или хотя бы подозревать (ибо психоаналитики не так наивны, как кому–то хотелось бы их видеть), чтооднажды, после тщательного восполнения контекста, благодаря артикуляции и сужению всеобщностей, их истолковательныйголод может быть насыщен. В этом отношении психоаналитик, он или она, в принципе оказывается, хотя и с меньшей долей наивности, в той же ситуации, что и непосредственный читатель или онтологический герменевт, оба верящие в то, что фраза имеет в виду нечто, происходит из самых глубин авторской мысли — при условии забвения о том, что речь идет о невостребованном тексте, даже забытом. Возможно — просто о зонтике, который выпускают из рук.

Эта невостребованность, или остаточность, не вовлекается ни в какую круговую траекторию, не следует ни по какому собственному маршруту, проложенному между своими началом и концом. Ее движение не знает никакого центра. Структурно освобожденная от всякого жизненного желания–сказать, она всегдаможет ничего не желать–сказать, не иметь никакого разрешимого смысла; пародийно разыгрывать смысл, до бесконечности прививаться то здесь, то там, смещаясь за пределы всякого контекстуального корпуса или законченного кода. Читаемый кактекст (ecrit), этот фрагмент (inedit) всегда может оставаться тайной — не потому, что скрывает тайну, а потому, что всегда может не владеть ею, притворяясь, будто в его складках спрятанаистина.

Эта граница предписана его текстуальной структурой, с которой она, впрочем, полностью сливается, и это именно она своейигрой привлекает и одновременно выбивает из седла всякого герменевта.

Не думайте, что из–за этого следует немедленно отвергнуть всякое знание о том, что это имеет в виду: такоеотвержение все еще было бы эстетизирующей и обскурантистской реакцией hermeneuein.

Чтобы как можно строже учитывать эту структурную границу, учитывать письмо как оставляющую метку остаточность подобия (simulacre), следует, напротив, продвинуть расшифровкукак можно дальше. Подобная граница не окаймляет какое–то знание и не извещает о запредельности, она пересекает и рассекает научную работу, условием которой она является и которую она раскрывает на cамое себя.Если Ницше желал сказать нечто, не было ли это подобной границей воли к оказыванию — как эффекта по необходимостиразличительной и, таким образом, всегда рассеченной, сложенной (pliee) и многосложенной (multipliee) воли к власти? Как бы далеко ни продвинулась сознательная интерпретация, нельзя отвергать гипотезу о том, что целостность текстаНицше, возможно, есть огромная разновидность этого «я забыл свой зонтик». Что равнозначно утверждению: нет никакой «целостности текста Ницше», даже фрагментарной и афористичной.

Есть от чего подставиться грому и молнии грандиозного раската смеха. Без громоотвода и крыши.

«Wir Unverständlichen… denn wir wohnen den Blitzen immer näher»:»Мы, непонятные» [заголовок фрагмента 371 «Веселой науки»?, ибо мы обитаем все ближе к молниям!» Чуть выше, фрагмент 365 заключается словами: («…wir posthumen Menschen <мы посмертники)!»).Еще нет, еще один шаг (Un pas encore).

Предположите, что некая целостность того, что я, если можнотак выразиться, только что сказал, есть некая блуждающая, может быть, пародийная, прививка типа (в конечном счете) этого «я забыл свой зонтик».

Если даже это и не так для текста (который вы уже начинаетезабывать) в целом, то, по крайней мере, наиболее скользящие, буксующие его движения могут, наверное, придать ему такой характер, и его нерасшифровываемость тогда превосходит всякую меру.

Но мой дискурс при этом был так же ясен, как и «я забыл свойзонтик». Он даже был нагружен, не правда ли, определенными риторическими, педагогическими, убеждающими качествами.Предположите, однако, что он зашифрован, что я избрал эти тексты Ницше (например, «я забыл свой зонтик»), эти понятия

(например, «шпора») по причинам, историю и код которых знаюлишь я один. И даже — согласно причинам, история и код которых для меня совершенно неясны. Самое большее, что вы можете возразить: не существует кода для одного. Но ключ к этому коду может передаваться от меня ко мне же, согласно договору, по которому я становлюсь больше, чем один. Но поскольку я и я, мы умрем (вы в этом не сомневаетесь), выявляется структурнопосмертная необходимость моего — и вашего — отношения к событию этого текста, которое никогда не свершается. Текст всегдаможет оставаться одновременно открытым, предъявленным и нерасшифровываемым, даже помимо всякого знания о его нерасшифровываемости.

Предположите тогда, что я не один претендую на знание идиоматического кода (понятие, само по себе противоречивое) этог<

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 67