Примечания 4 страница

Предположите, что некая целостность того, что я, если можнотак выразиться, только что сказал, есть некая блуждающая, может быть, пародийная, прививка типа (в конечном счете) этого «я забыл свой зонтик».

Если даже это и не так для текста (который вы уже начинаетезабывать) в целом, то, по крайней мере, наиболее скользящие, буксующие его движения могут, наверное, придать ему такой характер, и его нерасшифровываемость тогда превосходит всякую меру.

Но мой дискурс при этом был так же ясен, как и «я забыл свойзонтик». Он даже был нагружен, не правда ли, определенными риторическими, педагогическими, убеждающими качествами.Предположите, однако, что он зашифрован, что я избрал эти тексты Ницше (например, «я забыл свой зонтик»), эти понятия

(например, «шпора») по причинам, историю и код которых знаюлишь я один. И даже — согласно причинам, история и код которых для меня совершенно неясны. Самое большее, что вы можете возразить: не существует кода для одного. Но ключ к этому коду может передаваться от меня ко мне же, согласно договору, по которому я становлюсь больше, чем один. Но поскольку я и я, мы умрем (вы в этом не сомневаетесь), выявляется структурнопосмертная необходимость моего — и вашего — отношения к событию этого текста, которое никогда не свершается. Текст всегдаможет оставаться одновременно открытым, предъявленным и нерасшифровываемым, даже помимо всякого знания о его нерасшифровываемости.

Предположите тогда, что я не один претендую на знание идиоматического кода (понятие, само по себе противоречивое) этогособытия: в том или ином месте допущено разделение тайны этой не–тайны. Это ничего не меняет на нашей сцене. Сообщники умрут(вы в этом не сомневаетесь), и этот текст может остаться, если он криптичен и пародиен (а я вам говорю — он таков от начала доконца, и я могу это вам сказать, ибо это вас ни к чему не приведет, и я могу лгать, признаваясь в этом, ибо сокрыть что–то можно лишьговоря истину, говоря, что вы говорите истину), бесконечно открытым, криптичным и пародийным, т. е. закрытым: открытым и закрытым одновременно или по очереди. Свернутым/развернутым — зонтиком, короче говоря, который вы не могли бы использовать, который вы тотчас могли бы забыть, словно вы никогда ничего о нем не слышали, словно он попросту оставался у вас над головой, словно вы даже не услышали меня, так как я не сказал ничего такого, что вы могли бы услышать (или: понять). От этого зонтикавсегда считают возможным избавиться, если не было дождя или он разонравился .

Смерть, о которой я говорил, — не трагедия или атрибут субъекта: чему следовало бы придать значение, извлекая соответствующие выводы для занимающей нас сцены. Здесь не идет речио том, чтобы рассуждать «я смертен, следовательно и т. д.» Напротив, смерть — и посмертность — только и возвещается исходя из необходимости подобной сцены. И то же самое, касательно трагедии и пародии, относится и к рождению.

Вот, наверно, то, что Ницше звал стилем, подобием (simulacre), женщиной.

И вот (из веселой науки) становится совершенно ясно, что по этой причине никогда не бывает стиля, подобия или женщины кактаковых. Ни полового различия как такового.Чтобы подобие свершилось (advienne), следует писать в отстранении–интервале (l’ecart) между множеством стилей. Еслии имеется стиль — вот что внушает нам женщина (—) Ницше (la femme (de) Nietzsche), — его должно иметься более одного.

Две шпоры, по меньшей мере: таков платеж.

Между ними — без–дна, куда бросают якорь, где им рискуют, возможно, теряют.

Р. S. I. Роже Лапорт напомнил мне об одной бурной встрече —прошло уже пять лет и я не могу поведать здесь об ее обстоятельствах, — в ходе которой мы вдвоем, по каким–то иным причинам, противостояли некоему герменевту, который намеревался походявысмеять публикацию всего неизданного Ницше: «Они закончат тем, что опубликуют его счета от прачки и предназначенные длямусорной корзины обрывки вроде «я забыл свой зонтик». Мы вновь переговорили об этом, свидетели могут это подтвердить. Я, следовательно, убежден, в истинности данного рассказа, в аутентичности этих «фактов», сомневаться в которых я, впрочем, не имею никаких причин. Однако я не храню никакого воспоминания обэтом. Даже сегодня (1.4.1973).

Р. S. II. Нечего притворяться, будто мы знаем, что есть забвение. Так что же, задаться ли, тем не менее, вопросом о смысле забвения или вывести вопрос о забвении к вопросу о бытии? И как соразмерить забвение какого–то сущего (зонтика, например) сзабвением бытия, всего лишь скверным отображением которого оно, самое большее, является? Даже так.

Я больше не помню тот хайдеггеровский текст, извлеченный. из работы «Zur Seinsfrage», который я, однако, прочитал и процитировал: «На стадии завершенного нигилизма кажется, будтотого, что зовется «бытием сущего», больше не существует, будто отбытия не осталось ничего (в смысле ничтожного ничто). Бытие [ у Хайдеггера слово «Бытие» перечеркнуто крестом / над словом «Бытие» — косой ( X ) крест; Деррида здесь использует хайдеггеровский термин. — А.Б.] остается отсутствующим особенным образом. Оно укрывает себя. Оно пребывает в укрытости (Verborgenheit), которая сама себя укрывает. В такой укрытости, однако, покоится по–гречески испытанная сущность забвения. В конце концов, т. е. от самого начала своей сущности, оно не является ничем негативным, но, вкачестве у–крытия, есть, вероятно, кров еще не раскрытого. В расхожем представлении, забвение легко принимает облик простого недочета, нехватки и чего–то упущенного (des Mißlichen). Обычно мы рассматриваем забывание и забывчивость исключительнокак упущение, которое достаточно часто встречается как состояние человека, в его представлении о себе. Мы все еще далеки отопределения сущности забвения. И даже там, где сущность забвения раскрывается нам во всей своей шири, мы все еще слишком легко подвержены опасности понять забвение всего лишь как человеческую черту.

И вот, множеством способов, «забвение бытия» (Seinsverges–senheit) представляется так, будто, образно говоря, бытие — это зонтик, оставленный где–то по забывчивости профессора философии (daß, um es im Bilde zu sagen, das Sein der Schirm ist, den dieVergeßlichkeit eines Philosophieprofessors irgendwo hat stehen

lassen).

Но забвение не просто нападает на сущность бытия (das Wesen des Seins), будучи по видимости отделенным от нее. Оно сопринадлежит к бытию (Sie gehort sur Sache des Seins), оно властвует в качестве Судьбы его сущности (als Geschick seines Wesens)». (Heidegger M. Zur Seinsfrage. Frankfurt a/M., 1956. S. 34—35).(17.5.1973)

Примечания

1 Jenseits… 232. Ср. также 230—239. Что не противоречит следующему высказыванию, напротив, подтверждает его: «Совершенная женщина. Совершенная женщина (das vollkommene Weib)есть более высокий тип человека, чем совершенный мужчина, но и нечто гораздо более редкое.— Естественнонаучное исследование животных дает средство подтвердить это положение». (Человеческое, слишком человеческое, 377).

2 «Есть ли уши для моего определения любви? оно является единственным достойным философа. Любовь — в своих средствах война, в своей основесмертельная ненависть полов.— Слышали вы мой ответ на вопрос, как излечивают (kuriert) женщину — «освобождают» ее? Ей делают ребенка. Женщине нужен ребенок, мужчина всегда лишь средство: так говорил Заратустра» [«Ecce homo», »Почему я пишу такие хорошие книги» (V)]. Следует изучить всю главу.

3 «Все, что называется любовью. Алчность (Habsucht) и любовь: сколь различны наши ощущения при каждом из этих слов! — и все же они могли бы бытьодним и тем же влечением, дважды названным: первый раз поносимым с точки

зрения людей уже имущих (bereits Habenden), в которых влечение несколько поутихло и которые теперь боятся за свое «имущество»; второй раз с точки зрения неудовлетворенных, жаждущих, и посему прославляемым как нечто «хорошее». Наша любовь к ближним — разве она не есть стремление к новой собственности (ein Drang nach neuem Eigentum}? И равным образом наша любовь к знанию, к истине?» Показав, что стремление к обладанию (besitzen) и присвоению кроется за всеми проявлениями безучастности или отрешенности, Ницше определяет как его гиперболу, так и то, что направляет его самое первое движение: «Но яснее всего выдает себя, как стремление к собственности (Eigentum), любовь полов: любящийхочет безусловного и единоличного обладания (unbedingten Alleinbesitz) вожделенной особою…» Веселая наука (14). Дружба, которую Ницше в этом фрагменте противопоставляет любви, не «выходит за пределы» стремления к присвоению, она сводит воедино желания, алчность, корыстолюбие и направляет их к разделенному «благу», идеалу.

Возьмем другую цитату, чтобы показать систематическую организацию этих

движений освоения (propriation): «О том, как каждому полу присущ свой предрассудок о любви. При всей уступке, которую я готов сделать моногамическому предрассудку, я все же никогда не допущу, чтобы говорили о равных правах мужчины и женщины в любви: (…] Женское понимание любви достаточно ясно, совершенная преданность (don, vollkommene Hingabe) (а не только готовностьотдаться) (nicht nur Hingebung, abandon) душою и телом […] Мужчина, любящийженщину, хочет от нее именно этой любви […] Мужчина, который любит, как женщина, становится от этого рабом; женщина же, которая любит, как женщина, становится от этого более совершенной женщиной (vollkommeres) […] Страстьженщины, в своем безусловном отказе от собственных прав (eigne Rechte), предполагает как раз отсутствие подобного пафоса, подобной готовности к отказу на другой стороне, ибо откажись оба из любви от самих себя, из этого вышлобы — уж я и не знаю что: должно быть какой–то вакуум? — Женщина хочет бытьвзятой, принятой; как владение (will genommen, angenommen werden als Besitz), хочет раствориться в понятии «владение» (in den Begriff «Besitz»), быть «обладаемой» (besessen); стало быть, хочет кого–то, кто берет (nimmt), кто не дает самого себя и не отдает […] Женщина отдает себя, мужчина приобретает — я думаю,

эту природную противоположность не устранят никакие общественные договоры, нисамые благие стремления к справедливости, сколь бы ни было желательно, чтобычерствость, ужасность, загадочность, безнравственность этого антагонизма не торчали вечно перед глазами. Ибо любовь, помысленная во всей цельности, величии и полноте, есть природа и, как природа, нечто на веки вечные «безнравственное». Ницше выводит из этого, что верность существенна для женской любви, но противоречит мужской (ibid., 363).

4 Что касается дотекстуального (pre–textuelle) прочтения Хайдеггером Ницшеи того смещения, которое тут может вызвать проблематика письма, я возвращаюсь здесь к мотиву и вопросу, открытому в «De la grammatologie» (1.1, L’etre ecrit, p. 31 sq.).

5 «Ницше», <французский> перевод П. Клоссовского. Т. 2. Р. 391—392, note2 du traducteur.

6 «Бытие как Ereignis» — прежде философия помышляла бытие, отправляясь от сущего, как idea, как energeia, как actualitas, как воля, а теперь, можно думать, — как Ereignis. Понятое подобным образом Ereignis обозначает новое склонение истолкования бытия (eine abgewandelte Auslegung des Seins), кото–рое, в случае если оно устанавливается, представляет собой продолжение метафизики. «Как» (аls) обозначает в этом случае: Ereignis как некий род бытия {als eine Art des Seins), подчиненный бытию, которое образует основополагающее, ведущее понятие (den festgehaltenen Leitbegriff). Если же мы, напротив, помышляем — такая попытка и была предпринята — бытие в смысле присутствия и пускания в присутствие (Sein im Sinne von Anwesen und Anwesenlassen), котороеимеется в сборе судьбы (die es im Geschick gibt), который в свою очередь покоитсяв просветляюще–утаивающем про–тяжении подлинного времени (das seinerseits im

lichtend–verbergenden Reichen der eigentlichen Zeit beruht), тогда бытие принадлежит к осваиванию (dann gehort das Sein in das Ereignen). От него воспринимают и получают свое предназначение (Bestimmung) дарение и его дар (dasGeben und dessen Gabe). Тогда бытие было бы неким рoдом Freignis, а не Ereignis — неким родом бытия. Однако бегство к подобному превращению (Umkehrung) было бы слишком легким выходом из положения. Оно пропустило бы действительное продумывание вопроса и его обстояния (Sie denkt am Sachverhalt vorbei). Ereignis не есть всеобъемлющее высшее понятие (der umgreifende Überbegriff), которому можно было бы подчинить бытие и время. Логические отношения строя, чина ничего здесь не говорят. Ибо в той мере, в какой мы мыслим вслед (nachdenken) за самим бытием и преследуем то, что является его свойством (seinemEigenen), оно оказывается даром, доставленным про–тяжением времени. Судьбойприсутствия (Gabe des Geschicks von Anwesenheit). Дар присутствия есть свойственность осваивания (Die Gabe von Anwesen ist Eigentum des Ereignens).(«Zeit und Sein») (Zur–Sache des Denkens. Tubingen, 1969. S. 22 >.

7 Фрагмент, классифицированный под номером 12, 175 во французском переводе «Веселой науки» (Р. 457).

8 См. «Note justificative (principe des editeurs)», французский перевод, р. 294;Р. 3. Интересно, подшили бы издатели этот фрагмент к другому («Человеческое, слишком человеческое», 430), на который обратила мое внимание Сара Кофман и который завершается следующим образом: «Нередко женщина находит в себе честолюбие отдать себя этому жертвоприношению (защитить сильного мужчину и отвести на себя агрессивность, которую он с необходимостью возбуждает), и тогда мужчина, конечно, может быть весьма доволен — именно, если он достаточно эгоистичен, чтобы терпеть около себя такой добровольный громо–, буре– и дождеотвод (um sich einen solchen freiwilligen Blitz–, Sturm– und Regenabieiter in seiner Nahe gefallen zu lassen)»? Маловероятно, по целому ряду причин, хотя сам Ницше порой и не досчитывался присутствия подобной женщины рядом с собой. Постскриптум письма к сестре (21 мая 1887): «К тому же, у тебя такой вид, словно ты полностью превратила себя в «добровольную жертву» и взвалила все неприятности на свои плечи. И господин мой шурин позволяет себе быть довольным подобным громоотводом? (см. «Человеческое, слишком человеческое»! —

Кстати говоря, почему мадам Вагнер так плохо приняла тогда именно этот афоризм? Из–за Вагнера? или из–за самой себя? Это всегда было для меня загадкой.)» (29.3.1973).

9Подпись и текст выпадают друг из друга, секретируют, выделяют, экскретируют себя, формируют себя из того разреза–купюры, который их обезглавливаети подпирает <echafaude), с началом их повторяемости, в туловище без головы. Ведь повторяемость начинает, их начинает — через отсвоение и метит все, что она воздвигает (erige, структурой etron’a (здесь Деррида обыгрывает созвучие этогослова, значения которого приводятся ниже, со словом etre, «бытие» (прим. пер.)). <Etron — сущ., м. р. Весьма низкий термин.

Фекальное вещество, плотное и как литое. Швейцарский еtron: маленький конус, который дети лепят из увлажненного и замешанного пушечного пороха и которому затем поджигают верхушку).—Hist., XIIIe s. «Estrons sans ordure, Jubinal, Fatrasies», t. ii, 222 • XIV e s. «Adoncgues, dit le veneur, tous les estrons que nos chiensfont vous feussent en la gorge!» Modus, fo–CIl. • XVI e s. Une tartre bourbo nnoisecomposee d’estroncs tout chaulx», Rabelais, «Pantagruel» , II, 16.— Wallon, stron: ital. stronzo, etron, et stromare, couper; bas–lat. strundius, struntus; flamand. stront, ordure, furnier; de l’allem. strunzen, morceau coupe; du h. allem, struman, detacher en coupant: proprement, ce gu est rejete». (Этимологический словарь) Littre.

Здесь уместно сделать несколько добавочных набросков. Но некий плодовитыйспециалист в области поэтики хотел бы запретить игры, особенно с Литтре, и выказывает себя весьма суровым во имя иллитрефакции, творения редкостной общественно–революционной целебности («Остается субстанциалистская иллюзия синтагматического развития всех «смыслов» слова. [От Дерриды до Понжа] прослеживается стойкое, по существу идеологическое, суеверие, заключающееся в том, чти довольно будет процитировать словарь, особенно Литтре, взятый в качестве лингвистической референции, — что свидетельствует (оставив в стороне проблему использования словаря зообще) о странном возвращении к фиксистской идеологии буржуазии, блокировавшей развитие языка в период классицизма(XVII—XVIII вв. Есть лишь одно историческое оправдание чтению Литтре: радиМалларме».) На этот столь суровый приговор (но разве недавно с некоего высокого кресла не донеслось, что все, сказанное о письме в течение этих последних лет, должно быть «сурово» отвергнуто?) я могу ответить лишь ссылкой на «La dissemination», которое («рассеяние»: книга и понятие) не есть полисемия, которое занимается меньшим, нежели «все «смыслы» слова», чем смысл и слововообще, и где можно было прочитать, среди других вещей: «Литтре, у которогомы запрашиваем здесь только этимологию», р. 228; или еще: «Литтре, от которого, разумеется, никогда не ожидали получить знание» (р. 303).

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 Следующая ⇒