Примечания 1 страница

Вопрос стиля

Темой этого заседания должен был стать вопрос стиля¹. Однако — женщина будет моим предметом* (моим Я).

Остается спросить себя: сводится ли это к тому же самому — или к иному.

Как вы, несомненно, догадались, «вопрос стиля» — это цитата.

Хотелось бы отметить: я не предлагаю здесь ничего такого, что не принадлежало бы к пространству, уже раскрытому в течение этих двух последних лет чтениями, открывающими новую стадию в развитии деконструктивистской, то есть утвердительной, интерпретации.

Если я не цитирую здесь эти работы ², даже Versions du soleil, откуда взято мое заглавие, работы, которым я столь обязани которые открывают проблемное поле, до той грани, на которой я удерживаюсь, опуская некоторые отклонения, то происходит это не по забывчивости и не из–за претензии на независимость. Скорее, это делается для того, чтобы не дробитьмой долг перед ними, в любой момент предполагая его во всей его целостности.

Расстояния

Вопрос стиля—это всегда ехаmеп**, весомость заостренногоПредмета. Иногда—всего лишь пера <или: почерка>.

Но с таким же успехом — стилета, и даже кинжала, при помощи которых, конечно же, можно жестоко атаковать то, что фило–

––––––––––––––––––––––––––––

* Sujet — субъект «я». Это значение тоже надо иметь в виду.

** франц.— «исследование, испытание», лат.— смножество, рой

софия величает материей или матрицей*: вонзаться туда и оставлять там метку, оттиск или форму, но также и отражатьугрожающую форму, удерживать ее на расстоянии, оттеснять и остерегаться ее — склоняясь или уклоняясь, пригибаясь или отступая в бегстве, за завесами–парусами (voiles: м. р. «завеса», ж. р. «парус»).

Оставим этот элитрон (греч. «оболочка, футляр (верхниекрылья насекомых): водоем») парить между мужским и женским началами.

Наш язык дарит нам такое удовольствие—лишь бы избегали артикуляции.

А что до завес–парусов, среди которых мы оказались, Ницше знался, очевидно, со всеми их родами.

Итак, стиль должен выдаваться вперед как шпора — парусника, например: rostrum (лат. «клюв», в т. ч. клюв корабля(таран)), эта его выступающая вперед часть, которая, сокрушая натиск, рассекает враждебную поверхность (моря).

Кроме того, все еще оставаясь в кругу морских терминов, как тот выступ скалы, который также зовется «шпорой» (волнорез) и который «разбивает волны у входа в гавань».

Следовательно, стиль также способен своей шпорой защитить от ужасающей слепящей и смертельной угрозы, что предстает, упрямо являет свой вид: присутствие, стало быть, содержание, саму вещь, смысл, истину, если только это не уже дефлорированная в подобном раскрытии различия без–дна.

Уже (Déjà) имя того, что стирается или заранее вычитается, оставляя, тем не менее, метку, вычтенную подпись как разна том, из чего она ускользает, — на присутствующемздесь — что необходимо учитывать.

Я сделаю это, но подобную операцию — не упростить, не произвести так, как из ткани выдергивают, одним махом, кончик нитки.

Шпора — sporo во франкском или верхненемецком, spor в гаэльском — в английском представлена словом spur. Малларме в «английских словах» связал его с глаголом spurn («презирать, отталкивать, отвергать с презрением»). И это не просто чарующая омонимия, но, от одного языка к другому, — операция, обусловленная исторической и семантической необходимостью: английское spur, «шпора», есть «то же слово», что и немецкое Spur: «след, кильватер, признак, метка».

Пришпоривающий стиль, предмет длинный продолговатый, оружие, парирующее укол в той мере, в какой оно его наносит, продолговато–лиственное острие, обладающее апотропей–

–––––––––––––––––––––––––––––

* Matrice — еще и «метка».

ной* силой за счет тканей, полотен, завес и парусов, которые стягиваются, свертываются и развертываются вокругнего, — это также, не забыть бы, и зонтик.

К примеру — но не забыть бы.

И чтобы выделить то, что запечатлевает метку стилизованной <stile> шпоры в вопросе о женщине (или: женщины) — я не говорю о фигуре женщины, пользуясь столь распространенным выражением, — здесь речь пойдет о том, как она вос–хищается»³, — поскольку вопрос о фигуре одновременно открывается и закрывается тем, что зовется женщиной; чтобы, далее, сразу же указать то, что правит игрой завес и парусов (корабля, например), над апотропейной тревогой; чтобы, наконец, вскрыть некий взаимообмен стиля и женщины Ницше, вот несколько строк из «Веселой науки» в блестящем переводе Пьера Клоссовского⁴:

«Женщины и их действие на расстоянии «.

Имею ли я еще уши? Не только ли я ухо, и ничего больше?

[Все вопрошения Ницше, особенно касающиеся женщины, свернуты в лабиринте уха, и чуть дальше в «Веселой науке»(«Повелительницы повелителей», 70)завеса, драпировка или занавес поднимается (открывая «возможности, в которые мы обычно не верим»}, когда возносится тот глубокий и мощный альтовый голос , который в качестве лучшего идущего от мужчины к женщине , очевидно, выходит за пределы полового различия и воплощает в себе идеал.

Но что касается этих контральтовых голосов, «представляющих идеального мужественного любовника, Ромео, к примеру», Ницше оговаривается: «В такихлюбовников не верят: чем больше любви слышится в их голосах, тем сильнее в них интонации матери и домохозяйки»].

«Не только ли я ухо, и ничего больше? Вот стою я посреди пожара бурунов [непереводимая игра слов: Hier stehe ich inmitten des Brandes der Brandung. Brandung, отсылающее к зареву I Brand’a**, которое также обозначает метку–клеймо, оставляемую раскаленным железом, это — морские буруны, как справедливо переводит Клоссовски, стремительное отступление вздыбленных волн, встретивших цепи скал или разбивающихся о рифы, утесы, шпоры волнорезов], чей пенный прибой из белых языков пламени бросается к. моим ногам [я, стало быть, тоже шпора] ; отовсюду раздаются завывания, угрозы, крик и визг, а в глу–

–––––––––––––––––––––––

* От греч. αποτρόπαιος— (пред) отвращающий беду (эпитет Аполлона и других

богов и мифических существ, а также и фаллоса), от–вращающий.

** Пожара (нем.).

бочайшей глубине древний сотрясатель земли напевает свою арию [seine Arie singt: — Ариадна не так далеко] глухо, как ревущий бык, и выбивает при этом своей ногой сотрясателя такой такт, от которого содрогаются сердца демонов этих разбитых непогодой скал. И вот внезапно, словно поднявшись из небытия, у врат этого адского лабиринта; всего в нескольких саженях, возникает громадный парусник (Segelschiff) и скользит бесшумно, как призрак. О, призрачная красота! Какие жечары она бросает на меня! Как? уж не вобрал ли в себя этот челн [в одном слове esquif («челн») — Клоссовски сосредоточивает все тонкости выражения «sich hier eingeschifft» весь покой, всю молчаливость нашего мира? Не там ли, в этом покойном месте, находится мое счастье, мое более счастливое я, моевторое, увековеченное я? Еще не мертвое, но уже и не живое?В виде какого–то промежуточного существа ( Mittelwesen), призрачного, тихого, созерцающего, скользящего, уподобляясьсудну, которое на своих белых парусах парит над морем словно гигантская бабочка? Да! парить над бытием {Über dasDasein hinlaufen!}. Вот что это такое! Вот то, что должно бытьНе превратил ли меня в мечтателя {Phantasten} этот шум?{Lärm}? Всякое великое волнение (Lärm} заставляет нас полагать счастье в покое и дали {Ferne}. Когда человек оказывается посреди собственного волнения {Lärm), посреди бурунов(вновь Brandung) своих метаний и мет (Würfen und Entwürfen}, он видит, как тихие и чарующие существа скользят мимонего к счастью и замкнутости в себе {Zürückgezogenheit:le repli en soi), которых он так страстно домогается, —это женщины {es sind die Frauen). «Ему хочется верить, что там, среди женщин, обитает его лучшее я {sein besseres Selbst): самые яростные буруны (Brandung) унимаются в этих покояных местах в мертвой тишине (Totenstille), и жизнь становится грезой о жизни {über das Leben}».[Предыдущий фрагмент, «Wir Künstler!, «Мы художники!», начинающийся словами «Когда мы любим женщину», описывает движение, в которое одновременно вовлекаются сомнамбулический смертельный риск, смертная греза, возвышение и притворство–утаивание природы. Притворство неотделимо от отношения художества к женщине: «…нисходят из нас дух и сила грезы, ивот мы поднимаемся опаснейшими тропами, с открытыми глазами, бесчувственные ко всякой опасности, на крыши и вершины замков фантазии {Phantasterei}, без малейшего головокружения, словно рожденные карабкаться вверх — мы, сомнамбулы дня (wir Nachtwandler des Tages}. Мы, художники! Мыукрыватели природы {wir Verhehler der Natürlichkeit}. Мы, лунатики и богоискатели {mir Mond — und Gottsüchtigen). Мы, мертвенно–безмолвные, неутомимые странники {wir totenstillen, unermüdlichen Wanderer) по высотам, которые даже не кажутся

нам высотами, которые мы принимаем за наши равнины, за наш оплот!»].

«И все же! Все же! Мой благородный мечтатель, даже насамых прекрасных парусниках столько шума и суеты (Lärm), увы, столько жалкой, ничтожной суеты (Kleinen erbärmlichenLänm)! Наиболее сильные чары женщин {der Zauber und die mächtigste Wirkung der Frauen} заключаются в действии на расстоянии, actio in distans, говоря языком философов: но для этого с самого начала и прежде всего необходимо расстояние (dasu gehört aber, zuerst und vor allem — Distanz!)».

Завесы–паруса

Каким па открывается этот Dis–tanz?*Его (танца) ритм имитируется самим письмом Ницше—стилистическим жестом тире [поставленного между латинскойцитатой {actio in distans), пародирующей язык философов, и восклицательным знаком], — подвешивающего слово Distanz: его пируэт и игра силуэтов предостерегает нас, призывая держаться на расстоянии от многослойных завес, заставляющих грезить о смерти. «

Женщина соблазняет на расстоянии, расстояние — стихия ее силы.

Необходимо держаться на расстоянии от этой колдовскойпесни, этих чар, необходимо держаться на расстоянии отрасстояния — не только для того, как можно предположить, чтобы избежать очарования, но и для того, чтобы испытать его. Необходимо держаться на расстоянии, которого недостает Distanz: Необходимо держаться нарасстоянии (Distanz!), чего у нас нет, чего мы не в силах исполнить, и это также напоминает совет мужчины мужчине: чтобысоблазнить и не быть соблазненным.

Необходимо держаться на расстоянии от женского действия(от actio in distans), что не означает простого сближения (если только не идти на риск встречи с самой смертью):дело в том, что «женщина», очевидно, не является какой–товещью, определимым тождеством фигуры, возвещающей о себе срасстояния от другой вещи, с которой можно сближаться, от которой можно отдаляться. Вероятно, она, в качестве не–тождества, не–фигуры, подобия (simulacre), является бездной расстояние, расставлением расстояния, срезом опростания**, самимрасстоянием, если еще можно было бы сказать подобное, чтоневозможно: самим расстоянием.

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

* Дис–танц–ирующий танец; игра слов передана нами.

** La coupe de l’espacement — предел самой пространственности как таковой, цель самого «зияния».

Расстояние расставляется, далекое отдаляется. Здесь следова–ло бы прибегнуть к хайдегтеровскому употреблению словаEntfernung: это отстранение, отдаление и, одновременно, отдаление отдаления, отдаление дали, от–даление, где истребительное {Ent} есть составляющая далекого как такового, сокрытаязавесой–парусом загадка сближения.

Отстраненное раскрытие этого Entfernung пропускает истину, дает ей место, и здесь женщина отстраняется от самой себя. Нет никакой сущности женщины, потому что женщина отстраняет и отстраняется от себя самой.Бесконечным, безосновным основанием <fond> поглощает и искажает <envoile> она всякую сущностность, всякое тождество, всякую свойственность. Здесь тонет ослепленный философскийдискурс, устремляясь на свою погибель в бездну (тонет на мелководье). Нет никакой истины женщины, и это потому, что этобездонное отстранение истины, эта не–истина есть «истина». Женщина — имя этой не–истины, истины.

Я подкрепляю это утверждение несколькими :— среди множества других — текстами.

С одной стороны, Ницше способом, который нам еще предстоит должным образом оценить, принимает эту едва ли не аллегорическую фигуру как свою собственную: истина как женщина или как движение завесы, направляемой женской стыдливостью. Редко цитируемый фрагмент развивает скорее, чем тему единства, тему взаимосвязи женщины, жизни, соблазна, стыдливости и всех эффектов вуалирования и завешивания {Schleier, Enthüllung, Verhüllung}. Грозная проблема того, что раскрывается лишь однажды, das enthüllt sich uns einmal. Вотлишь его заключительные строки: «…ибо небожественная реальность вообще не дарует нам красоты или уделяет ее нам лишьоднажды! Я хочу сказать, что мир изобилует красивыми вещами, но, тем не менее, он беден сверх меры прекрасными мгновениями и прекрасными откровениями {Enthüllungen} подобных вещей. Но, возможно, в этом и коренятся сильнейшие чары {Zauber} жизни: она покрыта златотканым покрывалом {golddurchchwirkter Schleier}, завесой прекрасных возможностей, придающей ей вид обещающий, сдержанный, стыдливый, насмешливый, сострадательный, соблазнительный. Да, жизнь — это женщина!»

С другой стороны, философ догматический и легковерный, который верит в истину, которая есть женщина, в истину как вженщину, ничего не понял. Ни в истине, ни в женщине.Ведь хотя женщина и есть истина, она знает, что истинане имеет места и что истину не имеют. Она — женщина в тоймере, в какой она не верит в истину, следовательно, в то, что она есть, в то, что как верят, она есть, что, следовательно, она не есть.

Так действует расстояние, скрадывая собственное тождествоженщины, выбивая из седла философа–всадника, если только тотне получил уже от самой женщины пару шпор, ударов стиля или кинжала, обмен которыми смешивает всякое половое тождество. «В наших глазах, — говорит Ницше, — еще не заслуживает позора тот, кто не сможет себя защитить, и, следовательно, не захочет этого сделать. Но мы отказываем в уважении тому, кто не обладает ни способностью, ни волей отомстить за себя — неважно, мужчина это или женщина. Может ли удержать (или, какговорят, «опутать») нас женщина, о которой мы не в силах вообразить то, что при случае она сумеет распорядиться кинжалом(неважно, каким кинжалом, (irgendeine Act von Dolch), направивего против нас? — или же против самой себя: что в иных случаяхоказывается наиболее чувствительной местью (китайская месть)»(69). Женщина, любовница, женщина–любовница Ницше частонапоминает Пентесилею. (В «Воле к власти» цитируется какШекспир, так и Клейст — относительно насилия над читателеми «наслаждения притворством». Клейст тоже написал «Молитву Заратустры»). Пол, облаченный в прозрачность, острие, обращенное против себя, — это также и кранаховская Лукреция, колющая себя кинжалом. Как женщина может, будучи истиной, вистину не верить? Но как возможно быть истиной, продолжаяверить в нее?

«По ту сторону»* открывается словами: «Предположив, чтоистина — женщина… — как? так не с полным ли основаниемподозревали всех философов, мысливших догматически, в том, что они плохо разбирались в женщинах (sich schlecht auf Weiber verstanden, плохо понимали женщин)? И что устрашающая серьезность и угловатая навязчивость, с которыми они имели обыкновение приступать к истине, были неловкими и неприличными попытками (ungeschickte und unschickliche Mittel} подцепить бабенку (Frauenzimmer, презрительное обозначение: доступную женщину)?»

Истины

В этот момент Ницше разворачивает истину женщины, истину истины: «Разумеется, она не дается в руки, не дает себя подцепить — и сегодня всякий род догматизма держится жалко и подавленно. Если только он вообще еще держится на ногах!» Женщина (истина) не дает себя подцепить, схватить.По( )истине, женщина, истина не дает себя подцепить.То, , что (по) истине не дает себя подцепить, есть женскоеначало, которое не следует торопиться переводить как жен–

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

* <По ту сторону добра и зла» — соч. Ницше.

ственносгь, женщины, женскую сексуальность. Эти и другие имитирующие сущность фетиши — как раз то, что надеется подцепить не рассчитывающая на большее глупость догматического философа, художника–импотента или неопытного соблазнителя.Это отстранение истины, которая восхищается сама собой, отсебя самой, которая возносится, подцепляясь между кавычек(уловки, визг, полет и когти журавля (grue— это также «подъемный кран» и «шлюха»), все то, что принуждает письмоНицше закавычить «истину» — и, как необходимое следствие, все остальное, — что, таким образом, вписывает истину, — и, какнеобходимое следствие, вписывает вообще, — есть, не скажем —само женское, — но женское «действие» оperation».

Женщина пишет (ся). Это ей причитается, к ней возвращается стиль. Точнее, если стиль (подобно тому, как пенис, по Фрейду, — «естественный прообраз фетиша») — это мужчина, то письмо — женщина. Все эти орудия переходят из руки в руку, от одной противоположности к другой, а вопрос о том, чем же я в данныймомент здесь занят, остается (открытым).

Как увязать эти по видимости феминистские положения согромным корпусом антифеминизма Ницше? Их конгруэнтность — слово, условно противопоставляемое здесь когерентности, — достаточно загадочна, но строго необходима. Таким, по крайней мере, будет тезис настоящего сообщения.

Истина, женщина есть скептицизм и окутывающее завесой притворство–утаивание — вот что можно было бы подумать. Σχέψις «истины» — ровесник женщины. «Боюсь, что состарившиеся женщины {altgewordene Frauen} более скептичны в глубине души, нежели любой мужчина: поверхность бытия они считают его сущностью, и всякая добродетель, всякая глубина для них — не более, чем прикрытие (Verhüllung) этой «истины», чрезвычайно желанное прикрытие, pudendum — то есть, дело условностей и стыдливости и ничего больше!» {«Веселая наука» (64), »Скептики». Ср. также «Предисловие» к «Веселой науке», в особенности ее конец].

«Истина» — всего лишь поверхность, она становится глубокой, бесстыдной, желанной истиной, только под действием завесы, падающей на нее: истиной, не подвешенной между кавычек и скрывающей поверхность стыдливым движением. Достаточно приподнять завесу, чтобы истина исчезла или обратилась в»истину» — написанную в кавычках. voile/tombe ⁵. Откуда же тогда ужас, страх, «стыд»?

Женское расстояние отвлекает истину от нее самой, подвешивая отношение к кастрации или оскоплению: Подвешиваятак, как можно натянуть или растянуть парус (или холст), какое–то отношение и т. д.— которое остается в то же время подвешенным в неопределенности.

Подвешенное отношение к оскоплению: не к истине оскопления, и в которую женщина не верит, и не. к истине как оскоплению, и не к истине–оскоплению. Истина–оскопление — забота мужчин, мужская озабоченность, так как мужчина никогда не бывает достаточно стар, скептичен и скрытен, чтобы по своему легковерию, посвоей глупости (всегда сексуальной и при случае выдающей себя за выражение искушенности) не оскоплять себя и не секретировать иллюзию — приманку (leurre) истины–оскопления. (Здесь, наверное, не мешало бы исследовать — расстегнуть (decapitonner) ⁶— метафорическое развертывание вуалирующей завесы; истины говорящей, оскопления и фаллогоцентризма в лакановском, к примеру, дискурсе.)

«Женщина» — слово, сделавшее эпоху, — не больше верит и впростое обращение кастрации, в анти–оскопление. Она слишком искушена для этого и она знает — у нее, хотя бы из ее действия, мы (но кто — мы?) должны этому научиться, — что подобное превращение лишило бы ее всякой возможности притворяться, по–истине свелось бы к тому же самому и надежнее, чем когда–либо, закрепило ее в старом механизме, фаллогоцентризме, который сопровождал бы его преображенный пособник (анти–оскопление), крикливый воспитанник, ученик, наученный учителем.А «женщина» нуждается в оскоплении: без него она не умела бы ни соблазнить, ни раскрыть желание, но она, конечно же, в него не верит. «Женщина» — кто в это не верит, но играет этим для собственного удовольствия. Играет:— новым понятием или новой структурой веры, собираясь посмеяться. Над мужчиной — она знает знанием, с которым не сравняться никакой догматической или легковерной философии, что оскопление не имеетместа.

С этой формулой следует бережно обращаться, перемещая ееочень осторожно. Она, прежде всего, отмечает, что место оскопления неопределимо, (отмечает) неразрешимую метку или даже неметку, а грань укромную по отношению к не поддающимся учетупоследствиям, одно из которых как я попытался доказать в другомместе ⁷, приводит к строгому равенству утверждения и отрицания, оскопления и анти–оскопления, допущения и отвержения.

Наверное, это следует развить позже, отправляясь от «аргумента оболочки», заимствованного из текста Фрейда ⁸ о фетишизме.

Украшения

Если да, если бы оно имело место (Si — eile avait lieu)*, , оскопление было бы тем синтаксисом неразрешимого, который обеспе–

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

* Тире здесь выявляет смысл «да» (si), сохраняя конструкцию условногопред(по)ложения с «если» (без тире).

чивает, аннулируя и выравнивая все их возможные дискурсы pro et contra⁹ Это холостой выстрел, который, впрочем, никогда не делается без цели. Отсюда крайний «Skepsis des Weibes»*.

Как только она разрывает завесу стыда или истины, в которуюее желали укутать, удерживая «в величайшем возможном неведении in eroticis», ее скептицизм не знает больше границ. Достаточно перечитать «Von der weiblichen Keuschheit» («О женскомцеломудрии», «Веселая наука», 71): «противоречие между любовью и стыдом», «соседство Бога и зверя» — вот это место между «загадкой решения» и «решением загадки», куда «бросаетякорь последняя (extreme) философия и крайний скептицизм женщины». В эту пустоту она и бросает свой якорь (die letzte Philosophie und Skepsis des Weibes an diesem Punkt ihre Ankerwirft).

И вот, «женщина» проявляет столь мало интереса к истине, онаверит в нее столь слабо, что истина, сама по себе, даже не касается ее больше.

Это «мужчина» верит в то, что его дискурс о женщине илиоб истине касается — таков топографический вопрос, который ятолько что очертил и который, как всегда, ускользнул, относительно неразрешимого контура оскопления — женщины. Это»мужчина» верит в истину женщины, в женщину–истину.И поистине, женщины–феминистки, на которых Ницше изливает свой сарказм, это — мужчины.

Феминизм есть действие, при помощи которого женщина желает уподобиться мужчине, догматическому философу, домогаясьистины, науки, объективности, то есть вместе с вирильной иллюзией в полном ее объеме, и эффекта оскопления, неизбежно сюда примыкающего. Феминизм желает оскопления — женщины также. Теряет стиль.

Ведь Ницше осуждает в феминизме утрату стиля: «Не обнаруживается ли крайне дурной вкус в том, что женщина таким путем старается стать ученой (научной: wissenschaftlich)?До сих пор, по счастью, объяснение {Aufklären} было деломмужчины, даром мужчины (Männer–Sache, Männer–Gabe}, владея которым оставались «между своими» {‘unter sich’) (Jenseits, 232; ср. также 233).

Правда, в другом месте (206) — но это вовсе не противоречие, — посредственный ученый муж, который ничего не творит, ничего не порождает, возможности которого, в общем, ограничиваются льющейся из его уст заученной болтовней, чье «око однообразно и неподвижно, как гладкое озеро», но способно также превращаться и в «око рыси, когда дело касается слабостей

––––––––––––––––––––––––––––––

* Скепсис женщины.

таких существ, до высоты которых он не способен подняться», этот бесплодный ученый муж сравнивается со старой девой. Ницше, и это можно подтвердить любым его текстом, — мыслитель (по) беременности, которую в мужчине он ценит не меньше, чем в женщине. А поскольку он легко давал волю слезам, поскольку ему случалось говорить о своих мыслях так, какбеременная жещина говорит о своем ребенке, постольку я частопредставляю его проливающим слезы над своим раздутым животом¹⁰.

«…Это оставалось между своими»; и что бы ни писали женщины о «женщине», у нас есть все основания усомниться, хочет ли[Ницше выделяет курсивом] женщина, собственно {eigentlich}, ясности (Aufklärung) относительно себя самой и может лихотеть {will und wollen kann}… Если женщина этим путем стремится не к какому–то дополнительному украшению для себя{einen neuen Putz für sich sucht) а, я думаю, у–крашение(se–parer; «украшать–ся» и «разделять»¹¹) {sich–Putzen} относится к вечно–женственному, — то она, очевидно, хочет внушить страх: она стремится, пожалуй, к господству {Herrschaft}. Но истины она не хочет (Aber es will nicht Wahrheit): на что женщине истина? Ничто так не чуждо женщине по существу, ничто так не претит, так не враждебно ей, как истина, — ее великое искусство — ложь, ее высшая забота —видимость {Shein) и красота»(232).

Притворство

Весь процесс женского действия* располагается (s’espace) в этой видимости противоречия.

Женщина здесь дважды оказывается моделью, противоречивым образом она при этом одновременно восхваляется иосуждается. Подобно выверенному и безошибочному действиюписьма, женщина отклоняет аргументы обвинителя при помощи»кастрюльной логики»¹². Будучи моделью истины, она пользуется силой соблазна, управляющей догматизмом, сбивающей с пути и обращающей в бегство мужчин, легковерных, философов. Но поскольку сама она в истину не верит, хотя и находитсвой интерес в этой истине, которая ее не интересует, посколькуона опять–таки «есть модель: на сей раз, хорошая, а скорее — дурная, поскольку хорошая модель: она забавляется притворством, украшениями, обманом, играет искусством и артистической философией, она есть сила утверждения. Если ее все еще осуждают, то лишь в той мере, в какой она якобы отрицает, с точки зрения мужчины, эту утвердительную силу, на–

–––––––––––––––––––––––––––

* Operation — вышеупомянутое действие на расстоянии.

чинает лгать, продолжая все еще верить в истину, зеркально копировать наивный догматизм, который она провоцирует.

В своем восхвалении лицедейства, «наслаждения притворством» (die Lust an der Verstellung), гистрионизма, «опасного понятия артиста (Künstler)», «Веселая наука» среди художников–артистов, этих извечных знатоков притворства, числит также евреев и женщин. Сближение еврея с женщиной, вероятно, не является случайным. Ницше часто проводит междуними параллель, и это, очевидно, еще раз должно обратить наше внимание на мотив оскопления и притворного подобия, и дажеподобия оскопления, меткой которого, именем метки, было бы обрезание. Конец этого фрагмента о «гистрионском (schauspielerischen) инстинкте» (361): «…кто из хороших актеров сегодня не —еврей? В качестве прирожденного литератора, в качестве подлинного владыки европейской прессы, он исполняет эту своювласть на основе своей актерской способности: ибо каждыйлитератор в сущности оказывается актером, а именно, на ролях «человека компетентного» и «специалиста».— Наконец, женщины: задумаемся над всей историей женщин — [чуть позжемы перечитаем эту историю, которая есть перемежающаясяистория гистрионизма и историзма, как страницу истории истины] не должны ли женщины прежде всего и главным образом быть актрисами? Послушайте врачей, которые гипнотизировали баб (Frauenzimmer); наконец, полюбите их — дайте им «загипнотизировать» вас. Что же всегда при этом оказывается? Дато, что они всегда «выдают себя за», даже тогда, когда они — отдаются [Daß sie «sich geben», selbst noch, wenn sie — sichgeben… Еще раз обратить внимание на игру не только кавычек, нои тире Das Weib ist so artistisich, женщина так артистична…»¹³.

Чтобы заострить эту категорию (притворства), следует напомнить, в самый момент произнесения этой двусмысленной эвлогии, столь близкой к обвинительной речи, что понятие артиставсегда раздваивается. Есть артист–гистрион, утвердительное притворство, но есть и артист–истерик, притворство реактивное, противодействующее, являющееся характерной чертой «современного артиста». Этого последнего Ницше как раз и сравнивает с «нашими маленькими истериками» и с «маленькими истерическими женщинами». Пародируя Аристотеля, Ницше столь же определенно обрушивается на маленьких женщин («Веселая наука», 75, »Третий пол»): «А наши артисты в действительности лишь чересчур близко родственны маленьким истерическим женщинам!!! Ноэто говорит против «сегодняшнего дня», а не против «артиста»(фрагмент, цитируемый Клоссовским в книге «Ницше и порочныйкруг» P. Klossowski. Nietzsche et le cercle vicieux. Paris, 1969)).

На время я замораживаю свою игру с «давать», «отдаваться», «выдавать себя за», перенося срок платежа по ней, какувидим, на несколько страниц вперед.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 Следующая ⇒