Портреты святых 19 страница

Через пять месяцев она вновь вернулась в Тревизо к своим заразным детям, поскольку на нее поступил запрос от главного врача лечебного отделения.

Та же доброта, та же кротость, то же спокойствие и то же непреклонное стремление к самоотдаче, несмотря на опухоль, которая уже давно разъедала ее организм. В двадцать лет ее прооперировали, но болезнь не отступила. Кроме того, она не обращала внимание на симптомы еще и из ложного, непреодолимого стыда.

В духовном смысле она все более становилась отрешенной от себя: «У меня нет ничего своего собственного, кроме моей воли... и я, по милости Божьей, готова и полна решимости во что бы то ни стало никогда и ничего не делать по своей воле, и все это по причине чистой любви к Иисусу, как будто не существует ни ада, ни рая, ни даже утешения от спокойной совести...»

Даже не подозревая об этом, она касалась вершин, которых достигли лишь величайшие мистики.

16 октября 1922 года всем стало очевидно, что она не может больше держаться на ногах. В полдень ее осмотрели, и хирург решил срочно оперировать ее, уже на следующий день. До последней минуты она была на ногах. Удалили опухоль, распространившуюся уже на брюшную полость, но было ясно, что она не выкарабкается.

По больнице разнесся слух, что сестра Бертилла умирает в своей комнатке, и туда сейчас же сбежались врачи и медсестры. «Даже если бы она не была святой, ее все равно было бы так жалко!»— сказала одна из сестер, всегда считавшая ее «ни на что не способной» глупышкой.

Ктото плакал, видя, с каким смирением она переносит страдания, а она пыталась всех успокоить: «Вы не должны плакать. Если мы хотим увидеть Христа, надо умереть. Я довольна».

Она говорила на диалекте, как всегда. «Скажите сестрам,— обратилась она к главной настоятельнице,— чтобы они работали только для Господа, что все остальное ничто, все ничто!»

Доктор Дзуккарди Мерли (вольнодумец и масон, о котором мы уже говорили) наблюдал, как она умирала, и чувствовал, как меняется его душа: «Я могу утверждать, что заря моего духовного преображения началась тогда, когда я увидел, как умирает сестра Бертилла. Действительно, для нее, руку которой я поцеловал перед самой ее смертью, смерть была радостью, это было очевидно всем. Она умерла так, как не умирал на моей памяти никто другой, как будто она уже находилась в лучшей жизни... Мучимая тяжелейшей болезнью, обескровленная, сознавая, что умирает, в том состоянии, когда больной обычно цепляется за врача в поисках спасения, она произносила слова, которые трудно даже повторить: “Будьте довольны, сестры, я ухожу к моему Богу”. После этого мне впервые захотелось критически взглянуть на себя, и теперь я полагаю, что это было первым чудом сестры Бертиллы. Я подумал про себя: “Это создание как бы вне нас, хотя она еще жива. Есть в ней часть материальная, которая с нами, она благодарит, утешает окружающих, но есть также и часть духовная, которая вне нас, над нами, она более очевидна и доминирует над всем: духовная часть уже наслаждалась тем счастьем, которое было мечтой ее жизни”».

В этих словах, на первый взгляд, кажущихся не вполне ясными и понятными, виден рационалист, поставленный перед очевидностью сверхъестественного: он всегда отрицал существование души и теперь вынужден созерцать ее почти воочию, когда Бог с радостью берет ее к Себе, а тело оставляет ему.

Так скромная сестричка увлекла за собой, в свою веру, этого интеллектуала, гордого своей наукой и свободомыслием. Это сделала именно она, умирающая, с истрепанным катехизисом в кармане платья, часто повторяющая: «Я бедная невежда, но верю во все то, во что верит Церковь».

Одной своей коллеге — сестре, которая расспрашивала ее об ее «духовной жизни», она ответила: «Я не знаю, что такое «наслаждаться Господом». Мне достаточно уметь мыть посуду, даря Богу мой труд. А в духовной жизни я ничего не смыслю... Моя жизнь — это «проселочная дорога».

Она всегда ощущала себя крестьянкой, привыкшей к полевым дорогам, ведущим на работу,— по ним можно идти запросто, без претензий, ни на что не отвлекаясь.

Однако эта крестьянка умела писать — она писала на диалекте, со множеством орфографических ошибок, но слова ее были чистыми и благородными: «Лишь я и Бог, соединение внутренне и внешнее, непрерывная молитва — этим воздухом я дышу. Работаю постоянно, усидчиво, но спокойно и аккуратно. Я — творение Божье, Бог создал и сохраняет меня, мой разум хочет, чтобы я принадлежала только Ему. Я ищу счастья, но настоящее счастье я нахожу только в Боге... Я должна исполнять волю Иисуса, ничего не ища и ничего не желая, радостно и весело... Умоляю Иисуса помочь мне победить себя, понять то, что хорошо и что плохо, помочь мне и вдохновить на исполнение Его святой воли, и ничего другого я не ищу...»

Папа Пий ХII, в 1952 году провозглашая ее блаженной, сказал: «Вот тот образец, который не ошеломляет и не подавляет... В своей скромности она определила свой путь, как “проселочную дорогу”— самый обычный путь, путь Катехизиса».

СВЯТАЯ ДЖУЗЕППИНА БАХИТА

(1870–1947)

Папа Иоанн Павел II назвал Бахиту «всеобщей сестрой», приведя удивительный довод: «Через ее посредство Бог поведал нам коечто о настоящем счастье».

Нет в мире слова более скромного и противоречивого, чем это. Счастье заключено в желании и в сердце всех людей, и оно неистребимо, потому что выражает судьбу, ради которой мы были созданы.

«Зачем Бог создал нас?»— это было одним из первых вопросов старого Катехизиса, и тут же был дан ответ: «Бог создал нас, чтобы мы знали и любили Его, служили Ему в этой жизни, а потом наслаждались Им в Раю».

«Наслаждаться Богом», ожидать «вечного блаженства», дойти до «блаженных видений», то есть до такого состояния, которое сделает нас счастливыми навсегда, вместе со всем творением,— вот предмет христианской надежды.

Каждый, как может, воображает Рай, пытаясь представить себе счастье, наконецто достигнутое.

Однако на земле так мало Рая, что мы поместили счастье в мир далекий, потусторонний, все более бесцветный и нереальный.

А в этом мире мы довольствуемся суррогатами: немного удовольствий, коекакое удовлетворение, радость от успеха. Кто не довольствуется этим, считает, что надо все время увеличивать дозы, как при приеме наркотиков. Но рано или поздно всеми овладевают скука и печаль, до тех пор пока физическое, психическое или духовное страдание не опрокинет нас. И никого нет рядом, побратски близкого, чтобы научить нас счастью. Наоборот, все более растет число тех, кто и без больших страданий чувствует себя несчастным, мучимым Богом, людьми, жизнью. А если, к тому же, мы поддадимся мирским волнениям, тогда и последние остатки надежды на счастье исчезнут самым жалким образом.

И от этого становится плохо, особенно нам, христианам, потому что мы помним проповедь Иисуса о восьми блаженствах.

Итак, Папа говорит нам, что Бахита может стать «сестрой» всем людям в их продвижении к подлинному счастью, которое проповедовал Иисус.

На первый взгляд, она мало подходила для этого, поскольку принадлежала именно к той огромной армии измученных и несчастных детей, которые, особенно в современную эпоху, подходят в качестве самого ужасного доказательства того, что Бога не существует.

«Что может оправдать Бога за страдание ребенка, невинного создания, кроме того факта, что Он не существует?» — так писал Роже Икор, следуя за размышлениями Достоевского и Камю.

Бахита была одним из таких невинных и страдающих созданий. Она родилась примерно в 1869 году в глухой африканской деревушке в провинции Дарфур (ныне западная провинция Судана). Девочка была внучкой главаря племени и жила в обеспеченной и счастливой семье, занимающейся земледелием и скотоводством. У нее были прекрасные родители, любящие друг друга, три брата — крепких подростка, одна замужняя сестра и одна сестричка — двойняшка.

Но одно воспоминание, разрывающее сердце, осталось у нее на всю жизнь. Когда ей едва исполнилось четыре года, ее старшая сестра была похищена арабскими разбойниками. Сестра, жертвуя собой, успела спрятать маленькую Бахиту в стоге сена. С тех пор она часто вспоминала раздирающие душу крики, возбужденные поиски, отчаяние родителей.

А потом, когда шестилетняя Бахита собирала цветы далеко от ограды хижины, она сама была похищена, и с тех пор у нее в памяти остался только один ужас: ее внезапно схватили, крик замер в горле под угрозой кинжала, потом долгая, в отчаянных рыданиях дорога, длящаяся всю ночь; попытки освободиться и бежать; и хлыст, которым ее хлещут по ногам, чтобы она оставила эту мысль. Потом, на рассвете, прибытие в арабскую деревню, состоящую из маленьких низких домов, и чтото похожее на свинарник, куда ее заперли надолго, на много дней.

Все остальное стерлось из памяти: собственное имя, название родной деревни, имена братьев и даже родителей. Поскольку девочка не помнила своего имени, один из разбойников иронически подсказал другому: «Зови ее Бахита!» А Бахита означает «счастливая, везучая».

И именно изза этой небольшой и жестокой детали мы вдруг замечаем, как переплетаются история человеческой низости и история Божественного спасения, история злодейства, издевающиеся над своей жертвой («везучая!» — сказать о девочке, у которой была отнята даже память об имени матери), и история Божественной любви, превратившей это несчастье в счастье и в помощь для всего мира.

После многих дней рыданий и отчаяния начались тяжкие испытания. Прибыл работорговец, который покупал и собирал добычу разных разбойников. Он составил партию из мужчин и женщин, приковав их железными ошейниками к твердой оглобле.

Там была еще одна девочка, шедшая рядом с Бахитой. Обе были так малы, что их не стали связывать.

В каждой деревне партия увеличивалась за счет новых похищенных людей. На первой остановке, после многих дней перехода, девочки, которых на минуту оставили без охраны, сумели убежать, спрятавшись в ближайшем лесу.

Они провели там всю ночь в рыданиях и страхе. Много лет спустя Бахита расскажет, как она почувствовала, что ее окружали дикие животные: слоны, львы, гиены, обезьяны, но ощутила также и присутствие ангела, утешавшего ее, хотя тогда она еще не знала о существовании ангелов. Утром они попали в руки другого разбойника, который прятал их несколько дней, а потом перепродал другому хозяину. Получив от разбойника неожиданный заработок, тот, по крайней мере, решил воздержаться от жестокого наказания, которому девочки неизбежно бы подверглись, попав в руки первого работорговца.

Они снова пустились в печальный путь по направлению к рынкам севера, где Бахита понастоящему узнала, что такое рабство.

Эпизоды, о которых мы хотим рассказать, были рассказаны самой Бахитой, только стиль письменного изложения был немного отредактирован, и Бахита не преминула заметить, что так и осталась неграмотной и научилась говорить лишь на смеси итальянского языка и венецианского диалекта. Однако факты были подлинными: более того, она говорила, что реальность была еще более жестокой, но она не в силах была об этом рассказывать. «Мать несла на руках грудного ребенка. От страха и боли у нее затвердела грудь и пропало молоко, и голодный ребенок плакал не переставая. Хозяин приказал матери заставить ребенка замолчать. Но ребенок продолжал плакать, хозяину это надоело, и он ударил мать. Потом начальник партии вырвал у нее из рук ребенка, его грозный вид не сулил ничего хорошего. Бедная мать с бешеным криком бросилась на араба, но тот, схватив ребенка за ножку, покрутил его в воздухе и ударил головой об огромный камень... От отчаяния мать рассвирепела, она набросилась на убийцу, царапая его ногтями и кусая, как гиена, но он ударил ее хлыстом, и она, потеряв сознание, упала на землю. Тогда начальник добил ее. Несколько мгновений спустя партия продолжила путь».

Это было не единственным жутким зрелищем, свидетельницей которого стала девочка. Скоро она поняла, что случалось с рабами, падавшими на землю от слабости и болезни. Партия шла вперед, а начальник отставал с больным рабом. Сначала раздавался звук удара, затем воцарялось гробовое молчание.

Вначале судьба двух маленьких рабынь была не слишком суровой. Хозяин оставил их у себя, подарив своим дочерям. Бахита и ее подружка проводили день, как собачонки, сидя на корточках возле своих маленьких хозяек, внимательно следя за их жестами, обмахивая их веером, играя с ними, вызывая восхищение гостей. Им даже казалось, что их полюбили. Но это длилось недолго. Бахита уронила дорогую вазу и разгневала хозяйского сына. Инстинктивно малютка бросилась к своим хозяйкам, ища у них защиты, но те и пальцем не шевельнули, равнодушно глядя на то, как младший хозяин в гневе бил девочку кулаками, хлыстом, пинал, а потом бросил ее окровавленную на полу. Затем ее швырнули на убогую подстилку, где она провалялась в лихорадке много дней, и никто о ней не заботился. Когда она поправилась, ее продали турецкому генералу.

Девочка уже привыкла к тому, что рабство — это ужасное, но естественное состояние. Так уж устроен мир: есть хозяева, имеющие все права, и рабы, не имеющие никаких прав. Она была рабой, но поскольку у нее было доброе сердце и мягкий нрав, она не могла даже ненавидеть своих надсмотрщиков.

Дом генерала был адом. Там хозяйничали жена и мать, злые, как мегеры, они отравляли ему жизнь своими постоянными ссорами.

И когда генерал не знал, как излить свою досаду, то он, не смея ударить мать или жену, приказывал сечь розгами рабынь до тех пор, пока их тело не превращалось в кровавое месиво.

Но еще более ужасным было решение генеральской жены разукрасить несмываемыми рисунками тела юных рабынь, которые обычно ходили обнаженными.

Позвали старуху, которая мукой наметила на теле каждой девушки сложный рисунок: шесть длинных линий на груди, шестьдесят на животе, сорок восемь на правой руке. Потом по рисунку она бритвой стала делать надрезы глубиной около сантиметра. Края открытых ран несколько раз посыпали солью, чтобы шрамы были выпуклыми. Их бросили на циновку, несколько дней они были в бреду, и никто даже не позаботился о том, чтобы вытереть им кровь. Пытка была столь жестокой, что многие девушки не выжили. Бахита пришла в себя лишь через два месяца. И через много лет, рассказывая об этой пытке, следы которой сохранились навсегда, она содрогалась и плакала при одном воспоминании.

Ее подвергли еще одному мучению, слишком постыдному, чтобы рассказывать о нем. Она поведала об этом лишь за несколько лет до смерти.

«Бахита росла и гармонично развивалась. Турецкий генерал смотрел на нее с удовольствием, он гордился, тем что у него такая породистая рабыня. Но однажды он сказал жене: «Эта рабыня хорошо развита, но мне не нравятся ее ярко выраженные формы». Днем,— рассказывала Бахита,— хозяин позвал меня. Я прибежала и встала перед ним на колени, как это было принято. Он с силой сжал рукой округлую часть моей груди и стал выкручивать ее, как отжимают выстиранное белье. Я потеряла сознание, и в тот день меня оставили в покое. Но в последующие три дня все повторилось. Хозяин выкручивал мое и без того растерзанное тело, давил на него, чтобы убрать даже самые маленькие узлы, а я должна была стоять смирно, иначе меня избили бы хлыстом. Теперь я гладкая, как доска».

Но будучи в руках садистов и вынужденная жить среди рабов разного пола, она тем не менее ни разу не подверглась насилию.

«Богородица защищала меня, хотя я ее не знала»,— скажет потом Бахита с необыкновенной простотой. И, действительно, трудно объяснить, каким образом она была хранима.

Год спустя генерал решил вернуться в Турцию. Он продал почти всех своих рабов, оставив себе лишь десяток, и пустился в путь с верблюдами, нагруженными огромным багажом. Прибыв в Хартум, он решил продать и оставшихся рабов, и Бахиту купил итальянский консул. Так впервые в жизни Бахита вошла в нормальный дом, к людям, гуманно обращавшимся с ней. И первый раз в своей жизни она смогла надеть на себя изящную тунику — знак целомудрия и свободы. Она помогала горничным в работе по дому, и все были добры к ней. Консул проявил заинтересованность в ее судьбе и предпринял попытки разыскать деревню и родителей негритяночки. Однако девушка была уже не в состоянии дать даже общих сведений о своем происхождении.

Однако и в этом доме с ней никогда не говорили о Боге. Вдали от родины и без миссионерской помощи вера в этих итальянцах почти погасла.

Между тем, достаточно было этой прежде неведомой дружбы, этого никогда ранее не испытанного чувства уверенности, этой первой радости жизни, этого мимолетного отцовства, проявившегося в заинтересованности консула в ее судьбе, — всего этого было достаточно, чтобы религиозное чувство девушки вырвалось наружу само по себе.

Она спрашивала себя: «Кто же это зажигает на небе все эти светящиеся точечки?» — и испытывала какоето волнение, странную потребность обожать Когото. «Я любила Его, еще не зная»,— скажет потом девушка.

В этом доме часто говорилось о том, как все тоскуют по Италии, и Бахита тоже стала мечтать о ней, желая увидеть эту далекую и неведомую землю, породившую таких добрых людей.

Два года спустя консула срочно отозвали на родину, и она с удивившей всех настойчивостью стала просить хозяев взять ее с собой. Они исполнили ее просьбу. В ночь после их отъезда шайка разбойников, ворвавшись в итальянское консульство, разграбила все имущество и увела всех рабов. И еще один раз Бахита, не зная, что такое чудо, почувствовала себя чудесным образом хранимой, как будто бы ктото взялся оберегать ее. Когда они прибыли в Генуэзский порт, Бахита, опустившись на колени, поцеловала землю. Хозяева удивленно спросили, почему она это сделала, и она ответила, что не знает, просто она счастлива.

Среди встречающих были друзья консула Де Микиели — богатая супружеская пара из Мирано Венето. С ними была их трехлетняя дочь Миммина. Девочке очень понравилась Бахита, и Де Микиели упросили консула подарить им негритянку. Малышка привязалась к ней, как к матери, так что она даже спала в роскошной комнате девочки.

Все эти подробности кажутся незначительными, но они способствовали постепенному исполнению замысла Божьего, хотя новые хозяева были атеистами и даже запретили Бахите, гуляя с девочкой, заходить в церковь.

Свою дочь они всетаки научили читать «Отче Наш», «Аве Мария» и «Слава Отцу и Сыну», и трехлетняя хозяйка заставляла произносить эти молитвы и свою черную мамочку. Обе не понимали смысла того, что говорили, но Бахита, которой уже исполнилось семнадцать, повторяла молитвы одна, в течение всего дня, находя в этом необычайную прелесть.

Через три года новые хозяева решили переехать на жительство в Африку, и для этого понадобилось несколько предварительных поездок.

Примерно на десять месяцев они были вынуждены оставить Бахиту в Италии. Они добились того, что временно ее взяли в венецианский Институт оглашенных, содержавшийся каноссианскими монахинями.

«Ну вот,— сказала ей хозяйка тоном, каким убеждают детей,— теперь это твой дом: оставайся здесь.» И обещала, что скоро вернется за ней. Тем более, что вместе с Бахитой она вынуждена была оставить и девочку, которая и слышать не хотела о расставании с ней. Но хозяйка, конечно, и представить себе не могла, что эти слова врезались Бахите в самое сердце.

Так началось ее христианское воспитание. Ей было почти двадцать лет, а она не умела ни читать, ни писать. Но она умела слушать. Потом она сама вспомнит: «Настоятельница, преподававшая катехизис, говорила, что я пью доктрину».

Она была подобна жаждущей влаги земле и «была особенно счастлива, когда почувствовала, что Бог увидел ее страдания». Более всего ее трогало, когда говорили, что она дщерь Божья и что Бог любит ее. Пораженная этим, она часто в течение дня оставляла свои дела и бежала к преподавательнице катехизиса, чтобы убедиться в этом: неужели именно она — дочь Божья? Даже если была рабой? Даже если она — черная? И Он действительно любит ее? Даже если у нее ничего нет, чтобы дать Ему взамен?

Она еще не закончила своего образования и не приняла крещения, когда хозяйка вернулась за ней, чтобы увезти в Африку. Она рассказала, что открыла там большую гостиницу и что за ней, Бахитой, оставлено место барменши — прекрасное положение для девушки, бывшей почти что рабыней.

И здесь началась борьба, напряженность которой мы с трудом можем вообразить. Девушка сжилась со своим рабским положением: «Я думала, что рабы являются собственностью хозяев и что хозяева могут делать с ними все, что угодно, даже убить». Кроме того, та девочка, о которой она заботилась последние годы, цепляющаяся за нее и желающая быть с ней во что бы то ни стало, была единственной привязанностью, существовавшей у Бахиты в этом мире. Психологически и почеловечески она не имела никакой возможности сопротивляться. С другой стороны, одна мысль об опасности потерять веру, которую она едва начала вкушать, сделала ее непреклонной.

Это не было желанием или вкусом свободы, как можно было бы предположить. Наоборот, Бахита призналась, что сейчас испытывает большие страдания, чем тогда, когда ее похитили: теперь она должна была отказаться от всего, что узнала и полюбила, а будущее было таким туманным. Монахиня, присутствующая при разговоре с хозяйкой, попыталась даже уговорить ее не быть такой неблагодарной и не причинять страданий девочке. Но Бахита чувствовала в себе внутреннюю силу, убеждающую ее остаться: речь шла о вере, которую она толькотолько начала познавать.

Увещевания сменились угрозами, поскольку хозяйка намеревалась потребовать соблюдения африканских законов, согласно которым девушка принадлежала ей с правом жизни и смерти.

Пришлось вмешаться самым высоким властям — главному префекту и кардиналу Венеции, чтобы напомнить синьоре, что Италия не признает этого лютого законодательства, а потому Бахита была вольна принять любое решение.

«Я не хочу терять Господа Бога»,— сказала девушка, разразившись слезами. И осталась в кротком ожидании своего крещения, часто думая о том, что не достойна его. Ее окрестили 9 января 1890 года, и в тот же день состоялась конфирмация и первое причастие. Ей дали имя Джузеппина Бахита.

Спустя почти сорок лет ей довелось привезти в эти края подругу. Вот что та рассказывает: «Она привела меня посмотреть на то место, где ее крестили. Приблизившись к нему, она с радостным волнением почти бегом бросилась к этому благословенному месту. Растроганная, она опустилась на колени и поцеловала камень, на котором преклоняла колени во время крещения. “Здесь,— сказала она на своем диалекте,— именно здесь я стала дочерью Божьей... Я, бедная негритянка, бедная негритянка.., здесь меня окропили водой, открывшей мне Рай!” Потом,— продолжала подруга,— она повела меня в часовенку Мадонны. И здесь она распростерлась на полу и поцеловала это место со словами: “Здесь я стала дочерью Марии”. Она говорила с восхитительным волнением и заметила, что для нее, сироты, было огромным утешением обрести мать в Мадонне».

Но тогда ее страдания продолжались. После первого причастия она просила у Бога разрешения не оставлять это место, ставшее для нее родным домом. Она почувствовала непреодолимое желание посвятить жизнь своему Богу, как те монахини, которых она уже хорошо узнала и полюбила. Но в глубине души она была уверена, что это невозможно: «Я так страдала, что не могла объясняться. Я чувствовала себя недостойной и, принадлежа к черной расе, была уверена, что поставлю Институт в неловкое положение и что меня не примут».

Два года спустя, помолясь Мадонне, она набралась смелости поговорить с духовником. Тот поговорил с настоятельницей, которая уже давно заметила, что Благодать коснулась души девушки, но ждала, когда она сама заговорит. Ее приняли, хотя в те годы и в тех местах цветная монашка была не просто редким, но уникальным явлением. Три года она была послушницей. Потом призвали кардинала Джузеппе Сарто — будущего Папу Пия X,— чтобы он проэкзаменовал ее. Выслушав девушку, изъяснявшуюся на своем бедном, вымученном диалекте, он сказал ей (тоже на диалекте): «Принимайте святой обет без страха. Иисус этого хочет. Иисус любит вас. И вы любите Его и служите ему всегда!»

Так с этой беседы между двумя будущими святыми, началась история матери Джузеппины Бахиты, каноссианской монахини. В Скио (предместье Виченцы), куда она приехала в 1902 году и где оставалась до конца жизни, ее ласково называли «мать Моретта» — «Черная матушка», и постепенно, год от года, жители этих мест убеждались, что среди них поселилась святая.

И вот как Бог взрастил плоды благодати в душе этого создания, которое люди сделали рабой. Прежде всего это касалось вопроса о хозяине. Похищенная в шестилетнем возрасте, она стала чемто вроде одушевленного предмета, который хозяева — большие и маленькие, мужчины и женщины — передавали из рук в руки. Зачастую это делалось с жестокостью, а иногда с единственной целью извлечь из этого изящного предмета какуюлибо пользу.

Но даже в самый худшие мгновения ей никогда не удавалось возненавидеть их. Более того, она подчинялась хозяевам и уважала их, уверенная в том, что обязана им по крайней мере жизнью.

Она никогда не могла украсть у них и куска хлеба, даже если была голодна. «Это не было моим,— объяснит она потом монахиням,— это принадлежало хозяевам!» Замечая возмущение слушателей, она поясняла: «Меня заставили страдать, это правда, но они поступали согласно своим привычкам.., думая, что поступают хорошо».

Иногда сиротки Института просили ее рассказать свою историю, и мать Моретта соглашалась, с целью научить их доверяться Господу. Одна из них вспоминала: «Когда я говорила, что арабы, мучившие ее, были плохими, она прикладывала палец к губам и возражала: молчите! Они не были плохими, но они не знали Господа Бога!» И это не было суждением, смягченным специально для детей: она действительно была в этом убеждена.

А иногда она говорила: «Бедняги, может быть, они и не думали причинить мне столько зла. Ведь они были хозяевами, а я их рабой». Создавалось впечатление, что Бахита как бы оправдывает их, пытаясь увидеть причины их жестокости в окружавшей их обстановке, вместо того чтобы осудить несправедливость, жертвой которой она стала.

Этому можно дать следующее объяснение. Радость, которую она испытала, готовясь к тому, чтобы стать «дочерью Божьей», эта радость превратилась для нее в источник всех чувств, овладевших с тех пор ее разумом и сердцем: все они были пронизаны милосердием, потому что все было переосмыслено ею в свете этого бесконечного и незаслуженного дара.

Прежде всего, она получила воздаяние за все, что с ней произошло: вопервых, как мы видели, открыв для себя, что Небесный Отец видел все, особенно ее страдания; а вовторых, уверившись в том, что она всегда повиновалась Ему, только Ему, даже не подозревая об этом, даже в самых крайних обстоятельствах.

Однажды ктото из сестер, желая подразнить ее, сказал, что, наверное, она была негодной рабыней, раз ей пришлось служить стольким господам. На это она ответила: «У меня был только один Господь!» И хотя Бахита не могла не осмыслить и не осудить несправедливости всего, что с ней случилось, она сделала единственный вывод: в мире есть только одно зло: незнание о существовании такого доброго Господина. Лишь по этой причине многие люди, становясь господами, делались столь жестокими. Если и были злые хозяева, так это только потому, что они не знали единственного доброго Хозяина.

Гораздо труднее Бахите было понять, почему не становились добрее и не всегда были хорошими те, кто получил дар верить и находился всегда под милостивой властью Бога.

Иногда, наблюдая за некоторыми неблаговидными поступками итальянцев, она не боялась заметить, с очень наивной, но железной логикой: «Если бы наши черные слышали о нашем Господе и о Мадонне, они все обратились бы в веру и были бы очень добрыми».

Особенно ей хотелось, чтобы ее юные итальянские собеседницы поняли, что вера — это счастье, которым они обладают, в отличие от ее негров. И она часто прерывалась, «представляя радость и восторг, которые испытали бы ее африканцы, получив в дар веру». Вследствие этого она пришла также к мнению о том, что муки рабов это не самое большое страдание в мире, если в конце концов они приводят к познанию Отца Небесного.

Однажды в Болонье, куда настоятельница отправила Бахиту с миссионерскими целями, один студент спросил у нее, что она сделала бы, встретив тех работорговцев, которые ее похитили. Она ответила: «Я встала бы на колени и поцеловала бы им руки, потому что, если бы этого не случилось, я не была бы теперь христианкой и монахиней».

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 16 17 181920 21 Следующая ⇒