КАРТИНА 1

Стр 1 из 8Следующая ⇒

Анастасия Чернятьева

КРАЙ ЗЕМЛИ РУССКОЙ – КОНЕЧНАЯ

Действующие лица:

АЛЁНА – 23 года (а также 8, 14, 11 и 17 лет)

МАРИНА – 30 лет

СОСЕДКА – пожилая женщина

МИТЯ – 15 лет, 21 год, 24 года

Есть место, где люди живут между морем и морем. Где дома заносит песком по самую крышу. Где на берег вместе с мусором волны выносят янтарь. Где кладбище стоит на дюнах с видом на Балтийский залив. Называется "Край земли русской - поселок Морское". Так написано на единственной в Морском автобусной остановке. Новенькая металлическая табличка: "Добро пожаловать в поселок Морское - край земли русской!" Она встречает тебя, когда ты впервые за пять лет приезжаешь в Морское на дребезжащем пригородном автобусе. На доске объявлений: "Приглашаем на экскурсии по Куршской косе в сопровождении гида...". Пятнадцать одинаковых желтых бумажек.

Кругом заповедная зона. Вдоль дорог растет дикая ежевика, которую можно есть прямо с куста. Узоры на твоих пальцах станут фиолетовыми. Твои губы станут фиолетовыми. Если потеряешься, то рано или поздно выйдешь к морю. Тогда нужно развернуться и идти прямо. Примерно через час выйдешь к Балтийскому заливу. На берегу залива стоит Морское.

Никто не хочет жить на краю земли русской. Поэтому в Морском много "мертвых" домов. Ведьминых домов. С заколоченными окнами и тяжело дышащими собаками, которые лежат в тени у крыльца. В такие дома приезжают раз в год, проверить сгнил он уже или нет. Такие дома заносит песком, если они стоят у самого берега. Есть особый заливный ветер. Ветер с песком. Он похож на метель. Он хоронит дома.

КАРТИНА 1

АЛЁНА. Наш дом за пять лет сжался до одной комнаты. В ней собралась вся мебель. Мамин комод, в который нельзя было лазить (там ящик с ее нижним бельем), лицом к лицу с моим книжным шкафом. За ними диван. За диваном кресла. В углу уличный рукомойник и детская кроватка. Наша кроватка, сначала Митина, потом моя. Одна на двоих. Мебель выстраивается в лабиринт. Это была гостиная. Не протолкнуться. Нечем дышать. Мебель покрылась белесыми пятнами. Потускнели зеркала. Протухли шторы. Слой пыли на подоконнике такой плотный, что нужно скрести ее ногтем, чтобы добраться до белой краски. Подоконник теплый и грубый, как свиная кожа.

Алёна смотрит на фотографию Мити с траурным крепом. Держит в руках булку хлеба в полиэтиленовом пакете. Марина варит варенье из слив на электроплитке.

АЛЁНА. На свадебной фотографии, где Марина обнимает моего брата, где Марина обнимает Митю, она была в платье с коротким рукавом. В жизни руки у нее оказались рыхлыми. Кисти в пигментных пятнах. Французы вроде или итальянцы называют такие пятна «маргаритками смерти». Марина на меня не смотрит.

МАРИНА. Ждала тут тебя. Не уезжала. А ты молчишь.
АЛЁНА. Тебя собака облаяла?
МАРИНА. Чего?
АЛЁНА. Собака соседская. Когда ты приехала – облаяла она тебя?
МАРИНА. Там нет собаки у соседей.
АЛЁНА. Есть, старая такая. Но она как часы. Точная, то есть. Своих всех помнит, а чужих лает.
МАРИНА. Там нет собаки. Алёна, давай по-нормальному.
АЛЁНА. Я вот… Хлеб принесла. Я не знала, что надо, вот – хлеба только.

Мелкой дробью что-то бьется в окно. Это песок. Его приносит ветром. Песок лежит на рамах сугробами. В доме тоже песок, на столе, на полках, на полу. Он сыплется из щелей в полотке, с чердака, чертит на полу ровные линии.

АЛЁНА. В коридоре провалился пол, даже видно подклеть. Через дыру кто-то досочки перекинул, мостки. Чтобы можно было от входной двери дойти до комнаты, в которой мы. Кто положил досочки: Митя или Марина? Остальные комнаты заперты. Залив за окном такой же, как в детстве. Как будто воду налили в блюдце. А двор высох весь.

Алёна смотрит на фотографию.

АЛЁНА. Я не спрашиваю у Марины про варенье.

МАРИНА. Там у вас слива за домом. Столько слив. Аномально. Прямо падают, прямо в руки. Собрала, а то пропадают, жалко. Варю теперь, пока тебя ждала.
АЛЁНА. Не слива. Тернослива. Она бесплодная.
МАРИНА. Обычно я сливы через мясорубку пропускаю, чтобы джем делать. Но тут нету. И корицу бы еще, запах чтобы. Но корицы тоже нету. Так что, варю как есть. В полевых условиях. Закрутки делаю.
АЛЁНА. У нас говорят "закатки".

АЛЁНА. «Доедаю мамины закатки, передавай ей поцелуи». Я записываю телефонные разговоры. С пятнадцати лет – никто не знает. Очень боялась, что кто-то узнает. Как-то стыдно, как в раздевалке на пляже подглядывать. 50 аудиозаписей. 50 наших разговоров. Митин голос в 50 аудиофайлах на моем телефоне. Сколько позволила карта памяти. Переслушивала их. Тогда. И сейчас. Как маньячка. Слушаю, как Митя улыбается моим именем. «Не плачь, Алёшка, до свадьбы заживёт». Звал меня Алёшкой. Где-то там, на расстоянии шести-семи лет. «Не плачь, Алёшка, до свадьбы заживёт». После того дня добавилась лишь одна запись. Митя спросонья случайно взял трубку. 2 минуты 43 секунды. Понятно, что решил не говорить со мной. Я бы тоже… После того – не стала бы с собой говорить. 2 минуты 43 секунды. Я знаю запись наизусть.

Алёна берет фотографию в руки.

АЛЁНА. Почему он в военной форме?
Пауза.
МАРИНА. Поставь. Сядь. Зря стойку держишь.

Алёна ставит фотографию обратно на стол. Прислоняет к вазе с цветами. Стол большой – на нем уместилась и траурная композиция, и электроплитка, и десяток закрученных теплых еще банок варенья. Алёна садится на табуретку, продолжает держать хлеб в руках.

АЛЁНА. Как-то вышла на залив зимой, а он замерз весь. Никогда не замерзал раньше. А дедок, водитель автобуса, Семеныч, на коньках катается. Снегурки веревками примотал к валенкам и ездит. Всё спотыкается, хихикает – вся борода в снегу. Кричал мне: «Пойдем, Алёнка, со мной кататься!» Я не пошла. Думала рехнулся Семеныч от старости. А сейчас на автобусе ехала – там уже какой-то другой водитель.
МАРИНА. Ты на похороны не приехала.
АЛЁНА. Нет. Да. Да.

Пауза.

АЛЁНА. Я была в рейсе. До Хабаровска.
МАРИНА. Дима говорил, что ты в вагоне-ресторане. Если я правильно не ошибаюсь. Официантка или кто.
АЛЁНА. Не прыгать же с поезда.
МАРИНА. Не прыгнула же.

Мариино варенье готово. Она берет стерилизованную банку, медленно переливает в нее из кастрюли густое, сахарное, сливовое. Закручивает крышку. Алёна кладет хлеб на стол.

МАРИНА. Был у меня один немец. Спокойный такой красавец. Не разглядела сразу, чё внутри. А потом как-то приношу ему обед, поставила, спиной повернулась, а он в меня зубами вцепился. Повалил. Запястье прогрыз насквозь. Пятнадцать швов, теперь запястье не гнется. А мог и насмерть. Да. Вот у тебя глаза как у того немца. Добрые.
АЛЁНА. Это у тебя до Мити было?
МАРИНА. Не имею ничего оскорбительного. Так, к слову. Овчарки вообще самые человечные собаки. Полицейский кинолог должен быть психологом, как у нас говорится. Я раньше в конвое служила, из-за травмы пришлось уйти. Теперь я только с детьми работаю.
АЛЁНА. В детской колонии?
МАРИНА. Служебных собак готовлю. На поиск натаскиваю. У меня сейчас сука по наркотикам. «Наркушница», Афродитой звоут. Кавказка. Очень брату твоему она нравилась.
АЛЁНА. (поет) Здесь кончается, здесь кончается, здесь кончается синее море…
МАРИНА. Сколько лет, говоришь, вы с Димой не общались?

АЛЁНА. Когда мне страшно, я начинаю петь. Непроизвольно. Стыдно так, перед Мариной тоже стыдно. Например, очень боюсь ночевать в перестоях. Когда поезд ночь стоит пустой на станции, в нем должен кто-то дежурить. Проводники это не любят, просят меня. Не бесплатно. Мне подарили железнодорожный фонарь – мощный, как маяк. Но даже с ним страшно идти на обход. Открываешь дверь вагона, сквозняк в спину. Пустые полки. Склеп плацкартного типа. А в конце еще одна дверь и номер вагона на ней: 3, 5, 12, 22… Я иду по вагонам и пою, чтобы было не страшно.

МАРИНА. Что ты поешь?
АЛЁНА. Ничего.

АЛЁНА. Мне нравятся разное петь, простое. Пою, открываю двери с цифрами… Пустой поезд ночью становится бесконечным. Будешь идти, и будет на дверях: 23, 123, 543, 600, 900, 1000… И без конца. Но я знаю, как спастись. Есть спасение, мой секрет. Я всегда в таких случаях спрашиваю себя: ты идешь к голове или к хвосту? Состава, то есть. Это вроде как компас.

МАРИНА. Надо говорить о чем-то. Не молчи. Говори.
АЛЁНА. Знаешь, что будет, если в движущемся поезде кинуть лом в унитаз?
МАРИНА. Чего?
АЛЁНА. Если лом короткий – просрешь лом. А если длинный, то он погнется. Но это на больших скоростях, на маленьких я не кидала.
МАРИНА. Зачем кидать лом в унитаз?
АЛЁНА. В интернете думают, что можно так остановить поезд.

Марина вышагивает по комнате. Берет какие-то вещи с полок, серые от пыли, смотрит, ставит на место. Ударяет ладонью по рыбкам из капельницы, подвешенных к гардине, они раскачиваются - поплыл косяк, заметался. На комоде маленькие бутылочки разных размеров, с этикетками, написанными от руки. В них что-то зернистое, сыпучее, мутное. Марина ковыряет ногтем горлышки, запечатанные сургучем. Алёна смотрит в окно. Оборачивается, когда Марина начинает говорить.

МАРИНА. Я тебя чуточку понимаю. Как у нас говорят? «Нет большего праздника, чем ЧП в соседнем подразделении». Если я правильно не ошибаюсь.
АЛЁНА. (кричит) Не трогай, не трогай, не трогай!!! Руки, поставь, убери!

Алёна бросается к Марине, бьет ее по рукам, сгребает с полки бутылочки, отбегает с ними в сторону. Она, как ребенка, прижимает пыльные склянки к груди.

МАРИНА. Ты чего? Ты тихо, тихо. Нервная какая. Да чего я сделала?
АЛЁНА. Уже ничего, ничего.
МАРИНА. Это сувенирки? Там песок или что?
АЛЁНА. Янтарная крошка там, янтарь. Семейный альбом это. Нельзя трогать, нельзя руками.
МАРИНА. Чего?
АЛЁНА. Ничего. Нельзя трогать, слышала? Мы собирали… Морем выносит янтарь, мама подписывала этикеткой. Это нельзя трогать, другое трогай, это не трогай, семейный альбом, варенья иди свари еще, свари.
МАРИНА. У тебя нервная болезнь какая-то. Нельзя же так орать. Неприлично для человека так орать.

Неловкая пауза. Алёна возвращается к столу, бережно расставляет на нем бутылочки с янтарной крошкой.

МАРИНА. Дом ваш песком заносит. Довожу до сведенья. Каждые полчаса хожу отгребать дверь.Иначе не выйти. Вот сейчас уже надо идти. Ты тоже давай.
АЛЁНА. Я тут посижу пока.

Марина выходит из комнаты, слышно, как она переступает по доскам, чтобы выйти на улицу.

Алёна тихо сидит, пока не становится слышен звук лопаты, вонзающейся в песок. Потом встает и медленно проходит по комнате, огибая кресла, шкафы, тумбы. Каждую вещь, мимо которой она идет, Алёна осторожно трогает пальцами. Касается нежно книжных полок и мутных зеркал, как касаются лица спящего, чтобы не разбудить.

Возвратившись к столу, Алена смотрит на последнюю закрученную банку со сливовым вареньем. Прислушивается к равномерным движениям лопаты на крыльце, затем отрывает банку. Плюют в нее. Закручивает крышку обратно.

Алёна убирает со стола плитку, кастрюлю и все, что осталось от приготовления варенья. Хочет убрать и стеклянные бутылочки, стирает пальцами пыль. Замирают пальцы. Садится за стол, вглядывается в этикетки, написанные женской рукой на полосках тетрадной бумаги. В бутылочках пересыпается глухо мутный мелкий янтарь.

АЛЁНА. “Алёна и Митя, сентябрь 2013”… “Митя и мама, май 97-ого”… “Алёна и Митя, август 2009, после грозы”… июнь 2010… октябрь 99-го… июль 2000… Хорошие мои… Не плачь, Алёшка, до свадьбы заживёт… «сентябрь 2005 День рождения Мити»…

Алёна шепчет месяца, имена, уже не отличить, не разобрать.

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒