Или смерть?» Дворовый Катехизис Русского человека 26 страница

И для нас двоих открыли Святыни, хранящиеся в отдельной келье и показали их все, кроме Честной Главы Св. Пантелеймона, которая хранится в отдельной комнате. Сознаюсь честно, когда я туда зашел, то просто уревелся, Благодать Божья коснулась сердца, и сжалось оно от восторга. И тут дело не в сентиментальности и не в слабохарактерности моей, а в том, что Господь явил столь очевидную милость. И эта Благодать просто оросилась слезами моими. Как говорится: «Струю давай слезам, Пречистая, души моей скверну очищающи!»

Я ни поблагодарить толком никого не мог, ни сказать что-то. Единственное, когда уже выходили из монастыря, один монах, молодой парень, спросил: «А чем ты занимаешься?» Я почему-то ответил, что я пишу книжки.

– Слушай, пришли мне, пожалуйста, одну, я ее обязательно прочитаю!

– Да они странные, они сумасшедшие…

– Нет-нет-нет, я хочу обязательно их почитать, именно твои.

С ребятами, которые поехали на Афон после меня, я отправил ему «Мужика с топором». Вот такая история, вернее, две такие истории, которые были очень промыслительны, в которых Господь очень миловал меня, грешного. И так я смог прикоснуться к вещам, которых вряд ли достоин, и прикоснуться к которым сам вряд ли когда-либо смог. А вот какие-то милые, приятные люди позволили всё это увидеть, ощутить ту Благодать, которая исходит от Православных Святынь, и дает возможность каждому из нас надеяться на спасение, если видишь, как спаслись те люди, которые сегодня и есть Праведники наши, святые Отцы.

– Андрей Николаевич, по собственным оценкам, вы – солдат, тренер, ученый, конструктор оружия, специалист по менеджменту, писатель, и в то же время вы с восхищением рассказываете о людях, занятых очень тяжелым, но примитивным или в значительной степени даже бесполезным физическим трудом. Чем же вам лично близки их занятия, если вы постоянно выдаете в мир свои идеи, книги, интервью и разработки, всё то, что дает вам возможность создать Бог, в то время как монахи заняты трудом только для того, чтобы с его помощью выжечь свои внутренние страсти?

– Вот я только что сегодня снимался на одном из телевизионных каналов, рассказывая о своей позиции в отношении провокаторов, которые пытаются втолкнуть мою страну в пучину неуправляемого, бесцельного бунта, хаоса, следствием которого являлась бы гуманитарная катастрофа, не больше и не меньше. Меня спрашивают: «А как вас объявить, вы кто?» Говорю: «Назовите меня просто: Андрей Кочергин. А я если вы хотите узнать, кем я более всего себя ощущаю, то я бы сказал – Православный, но вряд ли это будет соответствовать формату вашего канала».

Я прежде всего – Православный, человек стремящийся к Вере и уповающий на Господа. И когда я вижу, что мои монашеские братья в монашеском чине спасаются через столь поразительные подвиги, то где-то даже завидую. Но тут мы можем говорить о двух параллельных путях: есть подвиг монашеский, есть подвиг воинский. И самое поразительное, что именно отношение к монашеству и воинству – это два, наверное, самых непростых вопроса в Православии. Потому что и монахов не было во времена Спасителя, и заповедь «не убий» существует, и никто ее не отменял. В этой связи, и те, и другие находятся на самой грани, где можно впасть в прелесть, где можно вместо спасения души обрести гордыню и погибнуть безвозвратно, вместо того, чтобы исполнить то, что должен, и жизнью своей укрепить Веру людей, стоящих рядом, дать им шанс на физическое и духовное спасение. И те, и другие «служат», службой называется и монашеский подвиг, и воинское дело. И те, и другие жизни положили за свои идеалы и Веру. И если монах, постригаясь, принимает на себя обеты столь серьезные, что они дают ему основание думать, что он сможет исправить свою испорченную человеческую природу, которая господствует над всеми нами, то и любой солдат присягает отдать свою жизнь за то, во что он верует, это исправление той же природы именно служением. По сути своей и монах, и Православный солдат сражаются с грехом, а значит, они трудятся для Бога и во Имя Его.

В этой связи и монах, и солдат отдают свою жизнь за то, что составляет их Веру. Я очень рад, что сегодняшняя армия получила священников, которые исполняют воинские требы, даже появился специальный воинский требник, позволяющий освящать оружие и благословлять на воинский Подвиг. То есть, по сути дела, монах и солдат – одно и то же, только каждый сражается на своем участке фронта. Но и монах, и солдат понимают, что мера ответственности, лежащая на их плечах, столь велика, что запнись – и уронишь, а уронишь – не поднимешь: права на ошибку нет ни у первого, ни у второго, диавол не дремлет.

Я – солдат. Причем для меня это не обозначение принадлежности к воинской части или военно-учетная специальность, а состояние моей души, обретенное с годами воинской службы. При этом я, как и любой Русский мужчина, – воин Христов, потому что я Православный, а другим Православный быть не может, потому что всю свою жизнь он сражается с грехом, и поле боя – душа человеческая. И Страшный Суд, который нас ждет, многими богословами определяется как действие совести, а совесть не обмануть. Именно она спросит с человека по счетам, которые вы принесете с собой в Царствие Небесное.

И когда говорят: Господь всё видит, – это правда, потому что вы всё видите, и совесть ваша фиксирует всё, что было в вашей жизни, и себя не обмануть, и слава Богу, слава Богу. Очень радостно, что всё больше Русских ребят начинают сознавать себя внуками и правнуками тех великих Православных воинов, которые и есть соль земли Русской. Которые оставили нам в наследие столь величественную и грозную империю. И остается думать и надеяться, что именно эти ребята поведут эту страну к новым победам, свершениям, которые позволят сиять нашим знаменам так, как они сияли тысячу лет. А монахи, неся свою службу, вымолят заступничество Матери Божией и милость Спасителя для всех нас. И вот так каждый на своем месте, мы исполним долг перед своим народом, перед своей страной, и, самое главное, перед своей Верой. И иного пути нет. Только с Верой в сердце и Спасом Нерукотворным на флаге. Что одни, что вторые. И все мы воины по милости Божьей.

– Андрей Николаевич, если с тем, как люди оказываются в армии, всё более или менее понятно (в большинстве случаев потому, что у них не было другого выбора), то вот с тем, как люди становятся монахами, ясно далеко не всё. На примере тех монахов, с которыми лично знакомы вы, расскажите, что было для них мотивом принятия пострига: сочетание горячей веры, но слабой воли, которая не была способна бороться с грехом вне монастырских стен, жажда нового духовного опыта и мистических переживаний или желание испытать себя и свои силы?

– Монашеский постриг – это опора для слабого, это смирение для сильного и откровение для ищущего. Это то, что для каждого оказывается своим, а по сути едино – прикосновение к Богу. И каждому дается то лекарство, которое нужно для исцеления именно его болезни. Вот почему столь разными являются Отцы. Кто-то еле ноги таскает, а свет от них неземной и тепло души, хоть не отходи в холод мира, а кто-то… я видел батюшку: во-первых, с лица, бандит – бандитом, а во-вторых, ТТХ такие, что ему бы молотом махать или трактора из болота вытягивать. А он – Отец, монах, уверенный, жестко смотрящий и крепко стоящий на ногах. И твердость Духа в нем, и пример служения.

В этом и есть величие самого монашеского существования, что монахи – это люди, которые молитвами своими и жизнью своей, каждый по-своему, но каждый – услышанный Богом, позволяют России не утонуть в крови все эти годы. Ведь сколько монахов, людей чистых и честных, молятся за нас, грешных, чумазых, злых и никчемных, когда мы забываемся в искушениях наших, погибая в грехе и гордыне.

Однажды, года три тому назад, я позвонил Батюшке Илье, монаху из Оптиной пустыни, и поздравил его с началом Великого Поста. А после этого сказал: «Батюшка, вы знаете, у меня девять тренировок в неделю, устаю при моем-то возрасте, не могли бы вы благословить мне есть рыбку во время Поста? Потому что мне без рыбы тяжело тренироваться». Он помолчал и ответил: «Ты вообще в своем уме? Ты монаха просишь благословить грех! Если не можешь справиться, жри свою рыбу, а потом кайся, если такой слизняк». Как вы думаете, я ел рыбу в тот Великий Пост? Как вы думаете, я смог ее есть в посты когда-нибудь? Скажу более, после того поста и мясо есть перестал. Вот что такое монашество, вот вам пример Духа. Слабости там столько, сколько в ржавой батарее: угловата, порой неприглядна, но уж точно не смешна и не легковесна.

Поэтому глядя на любого монаха, понимаешь, что у него свой путь, именно его собственный, уникальный по сути своей. Но в совокупности они все – то воинство Христово, которое каждый день отправляется к Нему с молитвой, чтобы за нас за всех просить о снисхождении к нам, о даровании сил, о вразумлении, защите и покрове. О том самом небесном омофоре, который в состоянии вопреки нашей немощи и глупости спасти нас от тех бед, которые валятся на наши головы.

В Брянске есть отец Леонид, мой большой друг, ровесник моего сына, мальчишка, который взахлеб рассказывал, что еще в школе очень хотел пойти в монастырь. Причем семья-то у него была не шибко верующей, но он начал ходить в монастырь, и так ему всё нравилось, так у него сердце прямо пело, и так ему хотелось приобщиться к этому не фрагментарно, а по-настоящему, целиком! Игумен, который разговаривал с ним, оказался очень промыслительным человеком. Он сказал: «Нет, дружок. Мало ли… может, это очарование какое? Ты сходи в армию, а вот когда вернешься из армии, то мы и решим, пойдешь ли ты в монастырь или не пойдешь». Все два года он мечтал об этом. И только пришел, даже форму не снял, побежал в монастырь и сказал: «Всё, я вернулся! Постригайте меня!» Ну, теперь уже не постричь вроде как-то неловко.

А скольких людей отправляют назад, говорят: «Нет, тебе нельзя. Помолись, потрудись в покаянии. Обрети равновесие в душе». Потому что монастырь – это не дурдом и не богадельня, куда принимают всех, кого ни попадя, здесь нужны сильные люди, которые приходят не спрятаться от чего-то, а вручить себя Богу, понимая, что вручая, они обрекают себя на Подвиг молитвы, поста и послушания. И не все могут его выдержать. А многие пытаются по глупости, находясь в искусительных мечтаниях, и нет страшнее момента, когда человек разочаровывается в своем выборе. А ведь обратной-то дороги нет. Не в том плане, что кто-то тебя за это накажет, а в том плане, что ты душу свою бессмертную искалечишь окончательно. Нельзя совершать подобные ошибки. Нет, наверное, более тяжелого выбора, чем решение о монашеском постриге. И в этой связи Благословение и совет духовника – это единственное, наверное, что дает основание думать, что вы не ошибаетесь и не блуждаете в каких-то иллюзиях.

Вот так у каждого свой путь, но все пути сходятся на вершине, а вершина эта – Голгофский Подвиг Господа нашего, и своим подвигом мы стяжаем право находиться с Ним рядом, а воля наша соединяется с Волей Бога. И отступает от нас Адамов грех, тот самый грех, который толкнул первых из людей убивать друг друга, и Каин убивает Авеля. А после этого война поселяется в сердцах человеческих и продолжается по сию пору. Все войны на свете носят религиозный характер, все. Сожалею, слова не мои, но подписался бы под каждой буквой. Все войны религиозны, а в основе их лежит тот самый грех, изувечивший человеческую природу, созданную по Образу и Подобию Бога.

– В последних своих выступлениях и на страницах этой книги вы часто повторяете фразу, которую вам открыли монахи Дохиара: «Убийство врага на поле боя есть проявление доблести и чести». Если так, спорить с этим сложно, но почему же тогда после участия в военных действиях Церковь не благословляет солдат приступать к Причащению Христовых Таин, настоятельно рекомендуя им какое-то время покаяться и помолиться о своих грехах? Если и военная служба, и монашество являются равновеликими подвигами, то почему же человек, проявивший «доблесть и честь», оказывается признанным не вполне годным для того, чтобы сразу после этого жить полной христианской жизнью?

– На этот вопрос ответить очень легко. Потому что, говоря о солдатах после войны, мы не называем сейчас конкретных фамилий, мы говорим обо всех, эта та самая профилактика, (иначе ее не назвать), душе всенепременно необходима. Потому что душа человека, отнявшего жизнь у другого человека – потемки: мы не знаем, что он чувствовал в этот момент. Для кого-то это – ужас, это тот груз, который он понесет в себе до гробовой доски, каясь и прося прощения. Даже если всё было сделано по благословению духовника, сообразуясь с боевым приказом и в соответствии с присягой. Всё вроде бы на стороне человека, но от совести не спрятаться, она видит всё. Если человека не ужасает вид смерти, то человеком он себя называть может крайне относительно.

Вот поэтому, чтобы обеспечить душевное равновесие, основанное на посте, молитве и смирении, для человека, пережившего ужасные потрясения, дается столь жесткая епитимья, как отстранение от таинства Евхаристии на какой-то промежуток времени. Но что поразительно: Афоне человеку после убийства запрещают пять лет приступать к Причастию, а прелюбодеяние наказуется десятью-пятнадцатью годами аналогичного запрета.

Какие очевидные полюса мировосприятия: вот монахи, которые принимают на себя обет безбрачия, чтобы так обрести право на Царствие Небесное, и вот люди, которые считают, что прелюбодеяние – это всего лишь забавное времяпровождение, «так делают все». И вот человек, который жертвует своей жизнью, выполняя долг перед своей нацией, совестью и Верой, и вынужден потом каяться за это. И грех прелюбодеяния расценивается как гораздо более тяжкий по сравнению с грехом убийства врага на поле боя, где есть проявления доблести и чести, но есть опасность: прелесть, возникающая от того, что в сердце человека заползают ненависть, злоба, сладострастие при виде убитого человека. И нет никакой гарантии, что этого не случилось. Вот поэтому Церковь и принимает те лечебные душеспасительные меры в отношении солдат, исполнивших свой армейский долг, чтобы исцелить это прельщение, если оно произошло. Но меры эти гораздо менее строгие, чем те, что направлены против блуда.

Так что никакого противоречия здесь нет, есть просто здравый смысл и забота о духовном состоянии людей, претерпевших столь серьезные испытания.

– В ходе этого интервью вы назвали монашеский подвиг альтернативным подвигу воинскому и наоборот. Действительно, если мы посмотрим, например, на российскую армию, то увидим, что и в ней, и в монастыре людям приходится переносить многие лишения и терпеть скудность. И в любой армии, как и в монастыре, имеют место почти полное отсутствие собственного имущества и абсолютное подчинение себя старшему по званию или должности. Но есть одно отличие, которое нуждается в комментарии: в отличие от монаха, солдат должен быть готов к ранениям и смерти, если потребуется. И по приказу он обязан убивать. В то же время монах, в отличие от воина, ни своей, ни чужой жизнью не рискует. Не делает ли это отличие воинский подвиг большим или меньшим по отношению к монашеству или наоборот?

– Понимаете, здесь нам всем нужно понять, что есть смерть. Это более чем важно с учетом того, что мы умрем, и это факт. Возникает резонный вопрос: а что, продолжительность жизни – это какая-то высшая ценность? То есть если человек живет, как свинья, но долго, то он для себя и окружающих гораздо ценнее человека, просиявшего и ушедшего в Царствие Небесное после короткой, но яркой жизни? Еще раз говорю: цель жизни – ответ на вопрос, зачем она нужна. С одной стороны – люди, рискующие собой и отдающие свою жизнь за други своя, выполняющие свой воинский долг, с другой – жизнь, отданная Богу через труд для людей. Пытаться угодить людям, пытаться им понравиться, пытаться каким-то образом реализовать их суетные чаяния и надежды – задача непосильная, потому что человек слаб и капризен. И лишь служа Богу, подчиняясь Воле Его Святой, которая делает нас чище и лучше, мы поневоле начинаем изменять к лучшему мир вокруг себя, служа и людям, которых Господь милостиво послал нам, для труда нашего, во Имя Бога. Солдат его изменяет силой оружия, монах его изменяет силой молитвы. И чья цена выше – а кто ее мерял?

Когда монахи живут в затворе, то не смерть ли это при жизни, многолетняя и мучительная? Когда монахи принимают на себя послушание не ложиться спать? Я видел Отца Сысоя, монаха в Дохиаре, который много лет не спит, потому что принял на себя такое послушание. Когда я спросил, сколько дедушке лет, мне ответили: сорок девять. Но внешне это глубокий старик. И обыватель, быть может, скажет: «Но это же идиотизм!» С точки зрения компьютерного гения, поедателя попкорна? Конечно! А он с диаволом сражается, и, видимо, столь страшные мысли его посещают, столь тяжкие душевные муки терзают его Душу, что он принял на себя то, что любой другой человек иначе, как ужасом, назвать не может. Он убивает свою плоть, спасая свою Душу. И спасется через это. Все идут спать, а он берет метлу и все эти четыре часа метет двор, много лет подряд. Все встают, и он приступает к молитве и работе со всеми. Стоит на службе, периодически кратковременно теряет сознание, снова приходит в себя и опять поет. Он совсем не спит! Его так и зовут: «Ночная птица». Это один из известных иконописцев на Афоне, Отец Сысой. На нем теперь, кстати, ботинки, которые я ему подарил – Corcoran Desert. Уж больно они ему понравились, когда он увидел их на мне, у него ноги больные. Так что если увидите Сысоя, посмотрите ему на ноги: это монах, который несет свой подвиг в желтых армейских ботинках, сделанных для пустыни. Помоги Господи Старцу!

Нет тут меры, нет тут веса, большего или меньшего. Есть одно: готовность дойти до самого конца. И получается это у того, кто, решив однажды, не сворачивает с выбранного пути.

Я счастлив, что прикоснулся к этим людям, столкнулся в их лице с неподдельными «солдатами», «офицерами» и «генералами» армии Христовой, которых иначе, как Героями, назвать нельзя. Все они явили мне пример, каким должен быть Человек. Здесь, увидев эту планку, ставить свою ниже – да просто омерзительно. Да нельзя по-другому, надо только так и никак иначе. Увидев, как должно жить, продолжать жить иначе – предательство Веры.

– Вы высказали мысль, что покуда здесь, в миру, множество людей грешат, не задумываясь даже о том, что вообще есть грех, монахи молятся за всех нас. Насколько вообще уместны, этичны и разумны бытующие рассуждения о полезности монастыря для страны, к которой он относится, и живущих в ней людей? Можно ли считать, что монастыри необходимы нам в том же смысле, как необходима армия, то есть для решения каких-то практических социальных или экономических задач? Например, для того, чтобы молитвами монахов исцелять больных, спасать гибнущие от природных стихий урожаи, примером монашеского благочестия улучшать нравственность граждан? Или для того, чтобы во время войны обеспечивать армии из тыла мистическую поддержку высших сил?

– Вопрос, мягко говоря, чудной, но, тем не менее, он явно отвечает современным представлениям молодежи о мистической составляющей Православия. То есть если они могут договориться с Богом, ну через там своих святых или еще как, то почему бы им не заниматься практическими делами? Но тут мы начинаем впадать в некую ересь. Так, например, господа пятидесятники или харизматы действуют, исходя из очень интересного посыла: если ты богат – значит, ты угоден Богу. Соответственно, как только ты начинаешь верить в Спасителя, твои дела начинают идти лучше. А если дела идут плохо, значит, ты плохо веришь, и поэтому Бог тебе не помогает. В этом есть какая-то логика, и всё бы ничего, за исключением одного: получается, что у самого Господа, распятого на Кресте, дела пошли плохо, как-то не задались. Соответственно, если не очень-то получилось у Него, то с чего бы хорошо пойдет у нас? И здесь увеличивать надои или делать так, чтобы рожь колосилась, потому что в конкретном монастыре отбиваю поклоны, как минимум неприлично.

Всё это сделано для одного: не важно, чем ты занимаешься, важно – кто ты. И монастырь есть сосредоточение той Православной мысли, того Православного Духа, относительно которого происходит становление народа, его окружающего. Когда мы соприкасаемся с монахами, которые сияют уже при жизни, мы видим тот ориентир, который нам дает живой человек своими поступками, Подвигами, словами и делами. И нам иначе уже жить не придется. И вот тогда в наших руках и рожь заколосится, и надои повысятся, и враг будет повержен только потому, что мы, прикоснувшись, обрели то, что называется Верой Христовой, когда «За Веру! Царя! И Отечество!» Вот как это происходит. Это не телеграфная связь, и наверху, на Небесах – явно не канцелярия, запросы и служебные записки туда не подать.

Единственное, чем там заняты – это учетом и контролем спасения конкретной души человека. И слава Богу, что так. Отягощать Бога бухгалтерией – это превращать Его в кассу взаимопомощи. Что за унизительное отношение к Создателю всего сущего? Поэтому, слава Богу, что есть монастыри, эти оплоты Православия, которые в состоянии сделать из нас солдата, труженика, отца, сына и гражданина. И именно там это происходит. Потому что Русский без Православия – дрянь человек (с). Слишком мало еще монастырей и слишком много дряни у нас, видимо, из-за этого. Слишком сильно укрепилась она на нашей святой земле. И единственный способ избавиться от нее – это Любовь, с которой Спаситель взошел на Крест. Это пример того, как не силой, кнутом и кандалами можно заставить человека стать лучше, а Подвигом столь поразительным, что его видят даже те, кто зажмурился. Верую в это, и примеров тому в нашей истории – бессчетное множество, и слава Богу. Без Православия нам – смерть, потому что Православие – наша жизнь. Так, и только так, и никак иначе.

– Продолжая разговор о воинском и монашеском подвигах, хотелось бы предложить вам рассказать о том, каково отношение самих монахов к военному делу на примере тех монахов, которые известны вам. Почему получается так, что у нас в России широко известен только один яркий пример участия монахов в сражении – пример Осляби и Пересвета. В чем, на ваш взгляд, был смысл этого конкретного подвига и можете ли вы назвать другие примеры, когда бы отдельные монахи или монастыри в целом вставали на защиту государства в тяжелую для него пору? Ведь, наоборот, известно, что многие участники военных действий оказываются потом в монастырях, завершая свои дни монахами…

– Во-первых, хотелось бы вспомнить об известной скульптуре на Крите, изображающей монаха с винтовкой в руках, и знаменитой истории, которой она посвящена, когда монахи, по Благословению игумена, взяли в руки оружие и активно сопротивлялись немецкой оккупации этого острова.

Но тут другое: мы – люди мирские. Мы слабее в разы, чем те, кто вручил свою жизнь в руки Бога. Поэтому нам, в силу слабости нашей, нужно оружие. В силу того, что мы не до конца еще верим и не ввергаем себя под Божию Благодать и Его заступничество. Тот же Батюшка Серафим не поднял руку на разбойников, на него напавших, Господь сам всё управил: и он жив остался, и те приняли страшную, мучительную смерть. Все, кто напал на Батюшку. И это не повод для сладострастной ухмылки типа «вот вам за это», а свидетельство того, что Господь всё управляет сам, и без нашего вмешательства, «…взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Матф. 6: 26).

Гораздо важнее, что эти монахи молятся за солдат, те остаются живы и подвиг их венчается Победой Русского оружия. На этот счет можно вспомнить ветхозаветное предание, когда Моисей и его народ шли по пустыне и встретили войско Малика. Его воины были сытыми, хорошо вооруженными и агрессивными. А среди путников Моисея были женщины, дети и старики, и воины давно уже страдали от недостатка пищи и воды. Но нужно было принимать бой. Моисей простер руки к Богу и начал просить о помощи. И Малик дрогнул, и его люди не понимали, что причина их поражения – это человек с поднятыми руками. Стали опускаться руки Моисея – и Малик стал теснить путников. Тогда двое из них подошли к Моисею, подняли руки его, и Малик отступил. Вот ветхозаветное предание, которое говорит о том, что есть подвиг молитвы в реальном сражении, когда один монах, которого слышно на Небесах, важнее порой целого обоза с тушенкой, тротилом и учебно-боевыми подругами. И где там важное, а где второстепенное, разобрать очень сложно. Поэтому пускай монахи останутся на своем участке фронта, а мы – на своем. И они комплементарны: один без другого, к сожалению, не обойдется – ни мы без монахов, ни они без нас.

Потому что нет ничего страшнее, чем разграбленные инородцами монастыри. На Кипре я видел церковь VII века, где святые образа были изрублены шашками турков. Сердце сжалось от боли.

У меня в кабинете в зале на Ушинского висит бумажный образ Спасителя с мечом в руках, у которого вырваны глаза. Это сделали албанцы. Этого Спасителя мне подарил Отец Макарий. Он служил в монастыре в Сербии как раз во время известных событий, и албанцы просто вырезали всех Православных. Они не порвали эту икону, они просто выкололи глаза изображенному на ней Христу. Батюшка взял, глазки подрисовал и долгие годы этот образ висел у него в келье. А потом он мне его отдал. Вот такая история. Вот он, монашеский Подвиг – с мечом в руках. С мечом Веры, в сражении с грехом и врагами нашими греховными, поднявшими свое оружие на Православных и пытающимися поставить Православных на колени. А на колени Православный встает только перед Мамой, флагом Родины и перед Спасителем, что есть святые понятия. То есть человек, пытающийся нас победить, грешит гордыней и пытается уподобиться Богу. За что, собственно, и претерпевает наказание – ровно за свою греховную страсть. Аллилуйя!

– Андрей Николаевич, в интервью, посвященном государству, вы упоминали слова Отца Макария, который сказал, что вы будете подвизаться в келье около Дохиара, в строительстве которой участвовали вместе с другими монахами. Как вы считаете, эти слова были доброй шуткой, призванной приободрить вас во время тяжелой работы, или они были пророческими?

– Сложно сказать. Всё в руках Божиих. Здесь никто не знает, что его ждет. Но как бы я ни думал о том, что мне легче будет, предположим, прийти к Богу в условиях для этого более приспособленных, я не забываю, что в миру в моих способностях и возможностях нуждаются люди, которым небезразлична судьба России. Которым нужно помочь, которых нужно поддержать, научить. Люди, которым нужен солдат Кочергин. И я не считаю, что мой солдатский долг выполнен до конца и в полной мере, а поэтому, сообразно данной мной военной присяге, я служу Отечеству и делаю это, как мне видится, искренне. Поэтому назвать это доброй шуткой можно вряд ли, потому что Отец Макарий был совершенно серьезен в своем пожелании, но при этом у меня есть свое мнение на этот счет. Я прежде всего – солдат, а там уж как Бог даст. Ведь как и где мы закончим свой земной путь, нам неведомо, и слава Богу. Господь нас ведет, я в это верую, и предаюсь Воле Его Святой. А иначе Русскому мужчине жить нельзя, так Отцы мои жили.

Фанатизм ли это – мне судить сложно, но нельзя быть верующим наполовину. Ты или веруешь и принимаешь, что Воля Божия над всеми нами, либо ты сомневаешься, и значит воля твоя всё еще в руках диавола, для которого сомнения – оружие, и который водит нас, ровно по Достоевскому, между верой и неверием, обманывая, лукавя и истязая нас, маловерных и придирчивых в своей гордыне познания.

В раю нераспятых нет

Интервью на тему «Умирание и смерть»

– Андрей Николаевич, у Баха есть достаточно известное произведение, кантата № 82, где несколько раз звучат одни и те же слова: «Я радуюсь моей смерти, ах, скорей бы она пришла! Она избавит меня от скорбей, которыми мир пленил меня!» Что вы ожидаете от своей смерти, которая неизбежно ожидает вас впереди? Отдыха от тех скорбей и трудов, которые вам выпали, новых горизонтов для творчества, борьбы или роста, покоя? Как вы оцениваете свои загробные перспективы?

– Самый частый вопрос, который мне задают в письмах мальчишки – как перестать бояться драки? А что для вас драка, – переспрашиваю я? Если вы раз за разом предвкушаете боль, позор, унижение и разочарование, то как можно не боятся этого, как не страшиться данного события и итогов его? Если же я провожу день за днем в зале, если физически я более чем подготовлен, если мой опыт подсказывает мне, что шансы на Победу велики, то моя драка – это поверженные враги, пристыженные хамы и агрессоры, это Победа над подлостью и низостью! ДА Я ЖДУ ЕЁ, ЭТУ ДРАКУ, предвкушая Победу! Смиренно опасаясь лишь одного – не впасть в сладострастие, не впасть в гордыню, положившись на Промысел Божий, а не искать повода для драки, поверьте, она сама вас найдет, как пожар призывает пожарника.

…Так и смерть: для грешного, подлого, а значит ничтожного человека – это пропасть, за которой мрак и ужас, и нет шансов, и нет сомнений в приговоре, как бы ни врал он себе обратного. Человек, потрудившийся для людей, добрый, искренний, честный человек, живший по совести и Закону Божьему, обретает надежду на Спасение и теряет страх смерти, оставаясь лишь со Страхом Божьим, когда он опасается лишь одного – подвести опрометчивым поступком Отца Небесного, как ласковый сын не хочет опечалить доброго родителя своего…

Разобраться в том, что для вас жизнь, можно лишь поняв, что для вас смерть, начав с того, что для вас драка. Трудитесь над собой денно и нощно, тренируйте своё тело, свой дух, но прежде всего тренируйте свою Душу молитвой и Постом, обретая правду жизни, которая и есть смирение («…поиск правды и жизнь в правде – жизнь в Боге», – Схиархимандрит Иоаким (Парр)). И тогда смерть станет фактом вашей долгожданной встречи с Создателем в райских кущах. Но как нельзя искать драки, так и никто не смеет торопить Промысел Божий, и каждому свой смертный час лишь по Воле Его!

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 23 24 252627 28 Следующая ⇒