Послесловие автора 4 страница

— Ты запланировал, что будешь делать в течение этого часа? — спросила я.

— Верно, — ответил он и расплылся в широкой улыбке. — Вы, как всегда, правы.

— Вот как? Это звучит как похвала, — улыбнулась я в ответ.

Он звонко рассмеялся. Я впервые слышала его смех. И хотя он длился мгновения, это был огромный шаг в развитии наших отношений. Он достал с полки чайный набор.

— Я все приготовлю, — сказал он важно.

— Ты собираешься сначала попить чай? — спросила я его.

— Да, именно так. Сначала чай, — сказал он, но вместо этого подошел к раковине, наполнил бутылочку водой и стал жевать соску. Потом включил воду на полную силу и закрыл створки шкафа над раковиной. Посмотрел на меня, ожидая моей реакции. Я молчала. Он подошел к окну и поставил локти на подоконник. Так и стоял, зажав бутылочку в руке, продолжая жевать соску и смотреть в мою сторону. Вдруг засмеялся, подбежал к крану, вылил воду из бутылочки и наполнил ее снова. Не переставая жевать соску, он открыл одну из дверок буфета и принялся рассматривать, что где лежит. Потом посмотрел на меня.

— Сейчас я сниму рейтузы, — сказал он, показывая на свои ноги. Он одел рейтузы в первый раз и не снял их, когда вошел в комнату.

— Ты думаешь, что стоит их снять? — спросила я.

— Да, — ответил Дибс, но вместо того, чтобы их снять, он снова залез с головой в шкаф и продолжил изучать его содержимое. Через некоторое время он извлек оттуда коробку с глиной. Я объяснила ему, что такая же глина лежит на столе и она уже открыта, потому что ей пользовались. А в шкафу хранится глина про запас, на случай, если та закончится или кому-то понадобится много глины.

— Понимаю, — кивнул он. — Здесь хранятся ваши запасы.

— Правильно, — подтвердила я.

— Мои рейтузы, — сказал он.

— И что же с твоими рейтузами? — спросила я.

— Сегодня на улице сильный холодный ветер.

— Да, на улице холодно.

— И в игровой холодно.

— Пожалуй, ты прав. Здесь действительно холодновато, — поддержала я.

— Тогда снимите мои рейтузы, — попросил он.

— Что ж, это твое дело. Если хочешь их снять, снимай. А решишь их оставить, все нормально, потому что сегодня здесь и правда холодно.

— Точно. Очень, очень холодно.

Раздался колокольный звон, пробило четыре часа. Казалось, он не обратил на это никакого внимания. Он забрался в песочницу, поиграл с аэропланом и солдатиками, потом глубоко вздохнул.

— Снимай свою обувь каждый раз, когда заходишь в комнату, — сказал он мне. — Расшнуровывай ее, потом тяни, чтобы снять с ноги. Это трудно. Но сегодня не снимай рейтузы, потому что здесь холодно.

— Это значит, что есть такие вещи, которые нужно снимать, когда входишь в комнату, а есть те, которые можно и не снимать, — прокомментировала я его слова.

— Верно. Люди все путают.

— Тебя эта путаница смущает? — спросила я.

— Очень, — произнес Дибс, энергично кивнув головой.

В песочнице, невдалеке от большого дома, стоял маленький кукольный домик. Один ставень был сломан и криво висел в окне. Дибс починил его, тихо и очень быстро. Потом достал тяжелую картонную коробку, наполненную игрушечными домашними животными на деревянных подставках.

— Мисс А, помогите Дибсу закрепить их, — обратился он за помощью. — Вы поможете мне укрепить их? — он вопросительно посмотрел на меня.

— А как ты думаешь?

— Вы поможете мне, — ответил он и стал закреплять животных на подставках без какой-либо помощи с моей стороны. И тут же начал напевать себе под нос какую-то песенку.

Он поставил маленький дом посередине песочницы и расставил вокруг него животных. Он полностью погрузился в игру.

— В этом доме живут кошки, — так начал он свой рассказ. — У солдата живет кошка, настоящая кошка. А здесь живет утка. У утки нет пруда, а она очень хочет иметь свой пруд. Видишь, тут две утки. Эта утка — большая и храбрая. А это маленькая уточка, и она не такая смелая. У большой утки есть свой красивый пруд. А у маленькой уточки нет своего собственного пруда, но она очень хочет, чтобы у нее был свой пруд. А сейчас эти утки встретились и, стоя здесь, наблюдают, как за окном проезжает грузовик.

Его речь лилась уверенно и гладко. Я заметила, что за окном действительно припарковался грузовик.

— Значит, маленькая утка хочет иметь такой же пруд, как и у большой утки? — спросила я.

— Верно, — ответил Дибс. — И они вместе наблюдают за большим грузовиком. Грузовик припарковали, мужчина вошел в здание. Он загрузит свою машину, а когда закончит работу, грузовик уедет.

— Понятно, — ответила я. Дибс взял игрушечный грузовик и проиграл только что рассказанную сцену. Наступило долгое молчание.

— Осталось чуть более пяти минут, Дибс, — напомнила я ему. Он, как обычно, проигнорировал мое замечание. — Осталось чуть больше пяти минут, — повторила я опять.

— Да, — ответил он равнодушно, — я слышал тебя.

— Ты слышал, что осталось пять минут, и никак не отреагировал на мое замечание?

— Да, — ответил он после долгой паузы.

— Но ты ответил мне, когда я повторила, — подчеркнула я. Я старалась постепенно подводить его к мысли о том, что наше время на исходе. Встреча не должна прерываться внезапно.

— Через пять минут все закончится, — сказал Дибс и прокопал в песке дорожку, ведущую к дому и затем огибающую его. — Песок так смешно шуршит, когда ведешь по нему рукой, — он взглянул на меня и засмеялся.

— Грузовик полон. Он едет и прокладывает дорогу, а потом выгружает песок,— он ловко выбрал трех солдатиков, положил их в кузов и засыпал сверху песком. — Есть всего одна дорога, эти три человека сели в грузовик и больше никогда не вернутся.

— Они больше никогда не вернутся? — спросила я.

— Точно, — сказал в ответ Дибс.

Он стал тащить грузовик по песку. Зачерпнув большую горсть песка, он похоронил грузовик вместе с солдатиками. Потом сел и уставился на сделанную им насыпь.

— Эй, Дибс. Прошло уже довольно много времени, — я подняла три пальца.

Он взглянул на меня.

— Три минуты, — сказал он, продолжая увеличивать насыпь, под которой были погребены солдаты и грузовик. — Ну, вот, уточка, — сказал он мягко. — Видишь, это случилось. Их больше нет.

Он бережно поднял фигурку маленькой уточки и водрузил ее на вершину песчаного холма. Потом отряхнул руки от песка и вылез из песочницы.

— Сегодня День Святого Валентина,— неожиданно заявил он.

— Да, я знаю.

— Оставим их здесь на всю ночь и на весь день, — сказал он озабоченно, — не убирай их.

— Ты уйдешь и оставишь их там? — удивилась я.

— Точно, — он подошел ко мне и дотронулся до маленького блокнотика, лежащего у меня на коленях. — Запиши в свой блокнот. Дибс пришел. Ему было интересно играть с песком. Еще Дибс играл с домом и солдатиками. До свидания.

Он взял пальто и вышел из игровой, самостоятельно спустился в холл и дошел до приемной. Его мать помогла ему одеться. Он ушел, не произнеся ни слова.

Я прошла в свой офис и села за стол. Какой ребенок! Конечно, кто-нибудь сразу взялся бы за интерпретации, размышления и, наверно, сделал бы весьма достоверные выводы о смысле символической игры, которая разворачивалась сегодня в моем присутствии. Но мне кажется, что это излишне, что нужно сдерживать свое желание давать обширные интерпретации или исследовать игру как средство получения дополнительной информации.

По моему мнению, ценность этого вида терапевтического взаимодействия заключается в том, что ребенок переживает себя как самостоятельную и очень способную личность. Этот процесс переживания происходит в контексте отношения, которое транслирует ему две основные истины. Во-первых, никто не может знать о внутреннем мире человека больше, чем он сам. А во-вторых, свобода и ответственность растут и развиваются изнутри личности и являются ее достоянием. Ребенок должен научиться самоуважению и чувству собственного достоинства, которые естественно рождаются из растущего самопонимания, прежде, чем он научится уважать других людей, их права и индивидуальность.

Глава 7

В следующий четверг, когда Дибс появился на пороге Детского Центра, он поприветствовал меня быстрой улыбкой и направился в игровую впереди меня. Войдя в комнату, он сразу подошел к кукольному домику.

— Что-то здесь не так, — озабоченно произнес он. — Игрушки не на том месте,

— Наверное, кто-то играл с ними, — предположила я.

— Да, — кивнул он, потом внимательно огляделся и осмотрел песочницу. — И животные тоже. Они стоят не там, где я их оставил.

— Значит, и с ними кто-то играл.

— Так оно и есть, — сказал Дибс. Он стоял посередине комнаты и прислушивался. — Слышишь, на машинке печатают. Кто-то работает на печатной машинке. Печатает письма.

— Да, слышу.

Дибс снова использовал свой излюбленный прием — как только что-то начинало его беспокоить, он тут же переводил разговор на неодушевленные предметы, резко меняя тему. Он явно был расстроен тем, что кто-то переставил игрушки. Он спросил, кто их передвигал. Но ведь никто не давал ему обещания, что все останется так, как было. И это было сделано специально, ведь Дибсу, как и всякому ребенку, нужно было научиться принимать тот факт, что ни одна из частей его мира не может быть статичной, неизменной и управляемой. Теперь, когда он столкнулся с ситуацией непостоянства и изменчивости этого мира, было важно поработать с его ответной реакцией. Не через бесконечные объяснения и разговоры, не с помощью слов, слов, слов, а через свой собственный опыт. Он должен был ощутить свою способность справляться с изменяющимся миром.

Он подошел к песочнице и посмотрел на перемешанные игрушки и песок, который кто-то аккуратно разровнял.

— Где моя маленькая уточка? — спросил он серьезно.

— Тебя интересует, что случилось с маленькой уточкой, которую ты оставил на вершине холма? — уточнила я.

Он резко повернулся ко мне лицом и сердито уставился на меня.

— Ага. Так где же моя уточка?

— Ты сказал, что хочешь оставить ее здесь, а кто-то убрал ее, — я попыталась воссоздать ситуацию таким образом, чтобы, отвечая мне, он смог более точно выразить, а значит, и осознать свои мысли и чувства. Он подошел ко мне почти вплотную.

— Все правильно, — согласился он. — Но почему?

— Ты имеешь ввиду, почему я не проследила, чтобы к твоему приходу она стояла там, где ты ее оставил?

— Да, — ответил он упрямо. — Почему?

— А почему ты считаешь, что именно я допустила, чтобы это произошло? — я ответила вопросом на вопрос.

— Я не знаю. Это меня злит! Вы должны были уследить за ней!

Настал мой черед задавать вопросы.

— Почему я должна была сделать это? Разве я обещала тебе что-нибудь?

Он опустил глаза.

- Нет, - ответил он, и его голос упал до шепота.

— Но ты хотел, чтобы я сделала это?

— Да, — прошептал он. — Я хотел, чтобы вы сделали это только для меня.

— Другие дети приходили сюда и играли с этими игрушками. Кто-то из них, возможно, и переставил твоего утенка.

— А мой холм! Моя маленькая уточка стояла на холме!

— Я знаю. А сейчас песчаного холма нет, не так ли?

— Да, он исчез, — грустно прошептал Дибс.

— Ты сердишься из-за этого и расстроен, правда?

Он только кивнул в знак согласия. Он смотрел на меня, я на него. Дело было не в исчезнувшей песчаной горке, не в симпатичной пластиковой уточке, а в потере того чувства безопасности, которое он воплотил в ныне разрушенной постройке. И сейчас, столкнувшись с исчезновением конкретного символа, он должен был суметь справиться со своим разочарованием собственными силами. Понять, что все вокруг меняется и в свою очередь меняет нас. Мы не всегда можем контролировать то, что происходит с нами. Но, мобилизуя внутренние ресурсы, мы можем сохранить свою безопасность.

Он сидел на краю песочницы и молча смотрел на разбросанные фигурки.

Потом начал распределять их по видам. Он подошел ко мне и взял мой карандаш. Он пытался вставить его в отверстие деревянной подставки, чтобы выковырять застрявшую там фигурку, но сломал кончик карандаша.

— Смотри, — он показал мне карандаш.

— Кончик сломался.

Он протянул его мне. «Зачем он сделал это?» — мелькнуло у меня в голове.

— Я пойду и поточу его, — сказала я, забирая у него сломанный карандаш. — Вернусь через несколько минут, оставайся здесь,

— и я вышла из комнаты.

Игровая комната была неотъемлемой частью нашей исследовательской работы, и мы часто использовали ее для проведения профессиональных обучающих программ. На стене игровой висело большое зеркало. На самом же деле зеркало было односторонним — тот, кто находился в игровой, прекрасно просматривался через него. За ним находилась темная комнатка, в ней сидели два специально обученных и тщательно отобранных наблюдателя, которые записывали на магнитофон все, что происходило в игровой. Потом записи монтировали, вставляя комментарии по поводу поведения ребенка и психотерапевта, а в протоколах запись велась с точным указанием временных интервалов. Мы используем эти записи для исследований, для обсуждения на наших регулярных ученых семинарах как часть профессиональной обучающей программы. Но прежде чем использовать этот материал, мы изменяем имена клиентов и всю идентификационную информацию, чтобы никто не смог узнать, о ком идет речь. При нашей работе с самыми разными людьми мы встречаем столько схожих проблем, что идентификация личности становится почти невозможной. Особенно ярко это проявляется в детской игровой терапии.

Когда я вышла из комнаты, чтобы поточить карандаш, наблюдатели в соседней комнате продолжали делать запись.

Дибс подобрал совок и начал копаться в песке, тихо разговаривая сам с собой:

— Ну, хорошо, — бормотал он. — Ты думаешь, что можешь оставаться здесь и ни о чем не беспокоиться? А как же твои животные, а люди? Я откопаю тебя. Я найду тебя. Я найду человечка, которого я похоронил. Я буду копать и копать, пока не найду.

Он работал очень быстро и вскоре нашел одного из солдат.

— Вот ты где, — обрадовался Дибс. — Я нашел тебя, солдат. Стой прямо и твердо, как железный прут в заборе, я поставлю тебя сюда, головой вниз. Только сделаю ямку в песке.

Он погружал солдата в песок вниз головой до тех пор, пока тот совсем не исчез. Дибс разгладил песок и отряхнул руки. Улыбнулся. Потом засмеялся. Вдруг его голос изменился, и он произнес весело и задорно:

— Дибс, сними свои шапку и пальто, сегодня здесь холодно.

Я вернулась в комнату с отточенным карандашом. Дибс взглянул на меня.

— Здесь холодно. Снимите с меня пальто.

— Да, сегодня и правда холодно, — ответила я. — Было бы лучше, если бы ты остался в пиджаке.

— Включи обогреватель, — сказал он и направился к радиатору. Он дотронулся до него и удивленно произнес: — Радиатор холодный.

— Да, я знаю.

— Я включу его, — сказал он, включая обогреватель.

— Ты думаешь, что от него станет теплее? — спросила я.

— Да, если в подвале горит огонь.

— Огонь, в подвале? — удивленно переспросила я.

— В печи, — пояснил он. — В печи, которая стоит в подвале.

— Теперь понятно. С обогревом сегодня что-то не в порядке, и рабочие сейчас ремонтируют печь.

— А что с ней случилось?

— Я не знаю, — честно ответила я.

— А могли бы узнать, — произнес он после небольшой паузы.

— Но как? — поинтересовалась я.

— Вы могли бы спуститься в подвал, постоять там какое-то время в сторонке, понаблюдать за рабочими и послушать, что они скажут, — посоветовал он.

— Да, пожалуй, если бы я так сделала, я бы все узнала, — согласилась я с его доводами.

— Тогда почему же вы не сделаете это?

— Скажу тебе правду, Дибс. Мне и в голову не приходило ничего подобного.

— Вы можете узнать много чего интересного таким способом, — заметил он.

— В этом я не сомневаюсь.

Я поняла, что Дибс поделился со мной средством, испытанном на собственном опыте. Тому, что он умеет, он научился именно так — всегда находясь где-то поблизости, внимательно слушая и наблюдая.

Дибс подошел к буфету и заглянул внутрь.

— Совершенно пусто, — сказал он мне, удивленно пожимая плечами.

— Верно, — ответила я и невольно улыбнулась. Он обращался ко мне, позволяя контролировать свои наблюдения, как бы включая меня в свои исследования!

— Сегодня слишком холодно, чтобы снимать мои рейтузы.

— Я тоже так думаю.

— В прошлый четверг печь топили в первой половине дня.

— Может быть, — согласилась я.

— Ну, а как же еще, если не так? — с укоризной произнес он.

— Дибс, я не знаю. Я никогда не изучала аварии печей. Я не разбираюсь в таких вопросах.

Дибс засмеялся:

— Вы замечаете только тогда, когда становится холодно.

— Наверное, ты прав. Я считаю, что, если в комнате все время тепло, значит все в порядке. А если нет, я начинаю думать, что что-то нуждается в починке.

— И тогда вы замечаете, что она сломана, — заключил он.

— Только тогда, — подтвердила я.

Он подошел к столу, взял детскую бутылочку и стал пить из нее. А когда отрывался от бутылочки, обращался ко мне.

— Мисс А не одела сегодня галоши, — заметил он.

— Да, я не одела их сегодня.

— Это хорошо, — сказал он, ухватился за стул и потащил его к шкафу, стоящему в одном из углов комнаты. Там, рядом с дверью, стояла квадратная ширма, которая служила занавесом для кукольного театра. Он забрался на стул, раздвинул занавески и заглянул внутрь.

— Пусто, — сообщил он.

Тогда он потащил стул к раковине, взобрался на него и заглянул в буфет над раковиной.

— Пусто, — разочарованно протянул он.

— В тех высоких шкафах ничего нет, — предупредила я его, но он все же осмотрел [ каждый шкаф. Ничего не обнаружив, он перетащил стул чуть дальше и открыл дверцы шкафа, скрывающие раковину. Он снял соску с бутылочки и, повернув кран, терпели- во ждал, пока вода польется в полную силу. Заполнив бутылочку до верху, он тут же вылил воду в раковину, закрыл кран, положил соску на стол и переключился на песочницу. Подобрав с пола ружье, он стал старательно заполнять его песком. Потом оттянул спусковой крючок, прицелился и попытался выстрелить. Но весь песок просыпался из ружья на пол. Он уселся поудобнее на край песочницы и снова забил ствол песком. История повторилась — как только он нажал на курок, весь песок оказался на полу.

— Оно так не стреляет, — решил он.

Он отложил ружье и стал сгребать песок в центр песочницы. Сидя ко мне лицом, он начал подбирать разбросанных животных и комментировать свои действия вслух в своей привычной манере.

— Петух кукарекает. Ку-ка-ре-ку. Петух кукарекает, а курица несет яйца. Две утки плавают. Смотри, у них есть свой пруд, их собственный маленький пруд. Маленькая утка говорит кря-кря, и большая говорит кря-кря. Они вместе плавают в своем маленьком пруду. А вот два кролика. Две собаки. Две коровы. Две лошади. Две кошки. Всех по двое. И нет никого, кто был бы совсем один!

Он встал и взял в руки большую коробку, в которой обычно лежали солдатики.

— Это коробка для солдатиков. Она с крышкой, которой ее можно закрыть. Она очень плотная.

Он прополз на коленях вокруг песочницы, чтобы обследовать маленький домик для кукол. Пододвинув его к себе, он сказал:

— Люди в этом доме не живут! Только кошка и кролик. Одна кошка и один кролик,

— он скользнул по мне взглядом и добавил:

— Маршмеллоу. Так зовут кролика, который живет у нас в школе. Мы держим его в большой клетке в одной из наших комнат. Иногда ему разрешают выйти из нее, чтобы побегать, попрыгать, а еще посидеть и подумать.

— Значит, кролик и кошка живут в этом доме вместе. А Маршмеллоу — это имя кролика. Правильно? — уточнила я.

— Это школьное имя кролика, — поправил меня Дибс. — Но это не тот кролик, который живет в доме с кошкой. Кролик по имени Маршмеллоу живет у нас в школе. Он очень большой и белый. Он похож на этого, но не совсем, потому что он живой, а этот

— игрушечный. Я посмотрел на игрушечного и вспомнил того кролика, который живет у нас в школе. Вот так.

— Понятно, — поправилась я, — у вас в школе живет прирученный кролик.

— Клеточный кролик, — уточнил Дибс,

— но иногда мы выпускаем его из клетки. А когда никого нет, я сам выпускаю кролика.

Дибс впервые рассказал мне эпизод из своей школьной жизни. А это значило, что он делает успехи, ведь он поделился со мной очень личным, тем, что никто, кроме него, не знал. Интересно, изменилось ли его поведение в школе с того момента, как он начал посещать сеансы терапии? Сейчас он был совсем не похож на того ребенка, которого я увидела, когда впервые вошла в его группу. Мне тогда позвонил директор школы и попросил посмотреть Дибса и оценить, есть ли необходимость в сеансах игровой терапии. Я тогда честно сказала, что не знаю, пойдут ли они ему на пользу, но согласилась попробовать. Так как для работы нам нужно было согласие родителей, мы оставили этот вопрос открытым, но договорились, что они могут обращаться ко мне за консультацией, если возникнут трудности с Дибсом. Я также обещала присутствовать на собраниях, посвященных этой проблеме, если руководство захочет обсудить существующее положение дел. Я с большим вниманием отнеслась к этой работе, потому что понимала, что может сложиться ситуация, когда мне придется дать обоснованное заключение относительно состояния Дибса, и это может повлиять на решение педагогического совета.

Когда мать Дибса дала согласие на проведение сеансов игровой терапии с ее сыном, я не стала сообщать об этом в школу. По моему мнению, только родители должны быть в курсе того, как проходит терапия. К тому же, по правилам никто не имеет права начинать работу с ребенком или разглашать ее результаты без письменного разрешения его родителей.

Меня очень заинтересовало замечание Дибса о кролике, который живет у них в школе. Оно лишний раз подтверждало мои догадки. Дибс, внешне выпадая из общей деятельности и попадая в число аутсайдеров, тем не менее достаточно активно взаимодействовал со своим окружением. Он наблюдал, изучал, принимал важные решения и делал свои небольшие открытия как раз тогда, когда ползал вдоль комнаты, прикасался к вещам, листал книги и прислушивался к разговорам. Мне было очень интересно знать, что он делает, когда оказывается дома или в школе. Это помогло бы мне лучше понять, почему он ведет себя в игровой именно так. И хотя мне было важно, что могли бы рассказать о его поведении другие, это не изменило бы основных процедур моей работы. Ведь моя главная задача — помочь Дибсу проявить и понять себя. Сделать явными и понять его чувства, его отношение к людям, то, как он воспринимает этот мир, его мысли и желания. Теперь я знала, что Дибс выпускал кролика на свободу, и должна была понять причину этого поступка. Я чувствовала, что это важно.

Он тем временем сделал забор из картона и огородил животных.

— Я сделаю дверь в заборе и животные смогут выходить, когда захотят, — разъяснял он мне, склонившись над оградой и пытаясь прорезать ворота.

Кивком головы я дала ему понять, что слежу за его работой. Он набрал множество кусков картона разной формы и пытался выбрать один из них, который подошел бы прорезанной двери. Он критически оценивал каждый кусок.

— Этот... Нет. Этот... Хорошо, этот кусок ничего. Подходит.

Наконец он протянул мне одну из картонок, чтобы я оценила его выбор. Что интересно, по форме и размеру этот кусок точно подходил к прорезанным воротам. Он уже вынул несколько солдатиков.

— У этого есть ружье, а этот едет на лошади, — он выставил их в ряд на краю песочницы. — А вот этих я положу в коробку, — сказал он, пряча туда остальных. — Грузовик снова прокладывает дорогу вокруг дома. Кролик и кошка смотрят в окно, только смотрят и наблюдают.

Он замер, положив руки на колени, и просидел несколько минут молча. Выражение его лица было серьезным, но глаза блестели так, как будто ему в голову пришла какая-то очень хорошая мысль.

— Это не День Независимости, — сообщил он, наклонившись поближе ко мне. —

Он не наступит до четвертого июля. Он придет в четверг. Четыре месяца и две недели пройдут, и наступит четверг. Я приду и увижу мисс А. Я смотрел в календарь. Понедельник — первое июля. Вторник — второе июля. Среда — третье. Среда — это почти День Независимости, но не совсем. Когда наступит четвертое июля, будет День Независимости и четверг, и я приду! — Он взял в руки игрушечного кролика. — Среда, третье июля, этот день будет долгим — утро, день, ночь. А потом наступит следующее утро, День Независимости, четвертое июля, четверг. И я буду здесь!

— Тебе действительно нравится приходить сюда?

— Очень! — воскликнул он и улыбнулся. Потом быстро успокоился и продолжал: — День Независимости — это день солдат и моряков. Будут стучать по барабанам: бум-бум-бум. Вывесят флаги, — он запел какой-то марш. Наполнил грузовик песком и потянул его за собой. — Это веселый день! День Независимости! Все ликуют и радуются. Солдаты свободны, и все двери раскрыты!

Его язык был красив и выразителен. Как же он развивался, ведь он жил словно в дикой пустыне, спрятавшись от всех, устав от одиночества, страха и отчаяния? Только сейчас он начал пробиваться сквозь стену страха, сковавшую его уверенность. Отчаяние, страх и беспокойство уходили, уступая место доверию и надежде. Его печаль и разочарование постепенно таяли в лучах его радости.

— Ты чувствуешь радость, Дибс?

~Да, — ответил он, — и не хочу терять ее. Я с радостью прихожу сюда.

Я смотрела на него, сидящего на краю песочницы. Его лицо светилось умиротворенностью. И хотя он выглядел таким маленьким, я не могла не почувствовать силу уверенности и достоинства, которую он излучал всем своим существом.

— Я прихожу сюда с радостью, — повторил он. — Здесь от меня уходит тоска.

— Вот как? А как насчет радости, которую ты уносишь с собой? — спросила я.

— Дибс похоронил игрушечных солдатиков в песке. Это сделает их несчастными: они не могут видеть, слышать, дышать. Дибс, откопай их, — приказал он себе. — Прежде всего, ты должен знать, что пройдет некоторое время, и ты пойдешь домой. Ты хочешь оставить их похороненными? — спросил он себя.

— Осталось пять минут, — напомнила я. — Ты хочешь оставить их здесь похороненными?

Он быстро выпрыгнул из песочницы.

— Я поиграю с солдатиками здесь, на полу, я выстрою их по порядку.

Он плюхнулся на пол и начал построение. Потом подошел к песочнице и выкопал похороненных солдатиков. Внимательно рассмотрев каждого из них, он протянул мне одного и сказал:

— Это папа.

— Вот как? Значит, это папа? — переспросила я.

— Да, — Дибс кивнул головой и поставил его на пол перед собой. Сжав кулак, он с силой ударил по солдатику, потом поднял упавшую фигурку и снова стукнул по ней. Повторив это несколько раз, он посмотрел на меня.

— Осталось четыре минуты? — уточнил он время.

— Да, — подтвердила я, сверившись с часами. — Осталось четыре минуты.

Дибс играл с папой-солдатиком. Он ставил его перед собой, ударял по нему кулаком, поднимал его, и все повторялось снова.

Через некоторое время он опять задал свой вопрос:

— Осталось три минуты?

— Да, — согласилась я, — скоро ты пойдешь домой.

Я повторила эту фразу, чтобы акцентировать его внимание на том, о чем он всегда знал, но так не хотел выполнять.

— Это верно, — сказал Дибс. — И даже если я не хочу идти домой, наше время закончится, и я уйду.

— Да, Дибс. Даже если тебе не хочется идти домой, ты должен это сделать.

— Ага, — Дибс глубоко вздохнул и некоторое время сидел молча. Казалось, что он пытается удержать убегающие минуты. Он очень переживал.

— Осталось две минуты? -Да.

— Я приду в следующий четверг, — уверенно заявил он.

— Обязательно придешь, — согласилась я.

— Завтра день рождения Вашингтона, пятница. В субботу ничего не будет. Воскресение — это двадцать четвертое число. Затем наступит понедельник, и я пойду в школу, — его глаза радостно засияли.

Школа значила для Дибса очень много, хотя он никогда не показывал этого. Несмотря на то, что его воспитатели были очень расстроены своим бессилием и уже отчаялись найти ключик к его сердцу, они продолжали заниматься с ним и верить в него. Дибс был в курсе всех событий, происходящих в школе. Веселый марш, который он напевал сегодня, наверняка был одной из тех песенок, которую разучивали ребята из его группы. Кролик Маршмеллоу был их питомцем (точнее, «клеточным животным», как выразился Дибс). Но все же он был частью их школьной жизни. Я вспомнила заседание, на котором я присутствовала. На ум пришла история мисс Джейн о том, как она рассказывала Дибсу о принципах магнитного притяжения. Его воспитатели не хотели сдаваться, и были правы. Ведь мы до сих пор не знаем, как воспринимает ребенок то, о чем мы говорим, то, с чем знакомим его. Каждый воспринимает это по-своему. И мы не знаем, что он выносит из этого общения и что включает он в копилку своего опыта, чтобы научиться справляться с окружающим миром, да и со своим собственным тоже.

— В понедельник мы узнаем школьные новости, — сказал Дибс. — Они будут в ярко-желтых, голубых и белых конвертах. И на тринадцати страницах. В холле есть доска, на которой для нас вывешиваются заметки. Потом будут вторник, среда и четверг. И в четверг я опять приду сюда.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒