Послесловие автора 3 страница

— Нет! — заявил он. — Дибс не пойдет! Дибс останется.

— Я знаю, что ты не хочешь уходить, — сказала я снова. — Но на сегодня наше время истекло, и тебе пора домой. Ты придешь сюда на следующей неделе. И через неделю тоже. Но каждый раз, когда час будет истекать, ты будешь возвращаться домой. Дибс начал плакать.

— Дибс не пойдет домой, — рыдал он. —

Дибс останется.

Я знаю, что тебе очень хочется остаться, — сказала я. — Но наше время на сегодня вышло, и ты должен идти домой. Пожалуйста, разреши мне надеть на тебя пальто.

Дибс оторвался от мольберта. Его руки безвольно обвисли. Он выглядел крайне беспомощным. Я надела на него пальто.

— Иногда бывает очень трудно делать что-то через силу, — пояснила я, — но делать приходится. Будь любезен, сядь сюда, я помогу тебе надеть сапоги.

Я ждала, когда он обдумает услышанное. Он сел на маленький стул и захныкал. Я надела на него сапоги. Он не сопротивлялся, но и не помогал мне. По его щекам бежали слезы.

— Ты чувствуешь себя сейчас неважно, — посочувствовала я, — прекрасно тебя понимаю. На свете есть много того, что нам приходится делать, хотим мы того или нет.

Он размазывал текущие слезы по лицу. Хотелось взять его за руку и успокоить, оставить его еще на некоторое время, выразить свое сочувствие и симпатию, но это было бы очень просто. Не повлекло бы это за собой каких-то эмоциональных проблем? Домой надо было идти в любом случае, как бы он ни переживал. Нравилось ему это или нет, но ему не следовало потакать. Чтобы он мог справляться с собой, следовало развивать характер. А он приходит только с опытом, через преодоление жизненных трудностей. Мы не могли принимать во внимание лишь внешнюю сторону происходящего.

Наконец он был одет. Он взял меня за руку, и мы спустились в холл. Его мать уже ждала нас и, увидев его, не сводила с него глаз. Она казалась растерянной и неуверенной. Когда ребенок увидел ее, то бросился на пол, вниз лицом и стал биться и кричать. Я попрощалась, сказала, что увидимся на следующей неделе, и ушла. Пока мать пыталась справиться с ребенком, в холле не смолкал шум. Его поведение раздражало ее и выводило из себя.

Я не ожидала такого развития событий и была не в себе, когда оставляла их. Я считала, что если я останусь и буду наблюдать за происходящим, то это еще больше усложнит ситуацию. Я не хотела принимать ни сторону ребенка, ни его матери. Я опасалась повести себя так, что сделало бы ситуацию критической: поддержать мать и тем самым оттолкнуть от себя ребенка или полностью встать на его сторону. Итак, я осталась за сценой.

Глава 5

На следующую встречу Дибс пришел раньше времени. Я находилась в офисе, когда мне позвонили из приемной и сообщили, что Дибс уже здесь. Я сразу же спустилась вниз. Он стоял около двери. Мать привела его в комнату ожидания, отрывисто поздоровалась с секретарем и со мной и быстро ушла.

— Добрый день, Дибс — поприветствовала я его. Однако ответа не последовало. Он по-прежнему стоял, опустив глаза в пол, и не двигался с места.

— Пойдем в игровую, — мягко произнесла я и протянула ему руку.

Он взял ее и мы направились к игровой комнате. Он хотел было войти, но вдруг отступил назад и ухватился за край двери. С наружной стороны двери висела табличка. Он снял ее и стал вертеть в руках.

— Не беспокоить, — прочитал он. Потом перевернул табличку и прочитал то, что было написано на обороте. «Комната игровой», — гласила первая часть надписи, а вот последнее слово было ему не знакомо. Он постучал по нему пальцем несколько раз, словно стараясь понять, что же оно значит.

— Те-ра-пи-и, — неуверенно прочитал он.

— Терапии, — повторила я слово, отчетливо проговаривая каждую букву.

— Комната игровой терапии? — прочитал он вслух и вопросительно посмотрел на меня.

— Правильно, — кивнула я.

— Комната игровой терапии, — повторил он и вошел в комнату, прикрыв за нами дверь. —- Сними свои пальто и шапку.

Я посмотрела на него. Я знала, что он обращался к себе, но при этом всегда пользовался вторым лицом. От Дибса редко можно было услышать, чтобы он говорил о себе «Я».

— Ты хочешь, чтобы я сняла свои пальто и шапку? — спросила я.

-Да.

— Но у меня нет ни шапки, ни пальто, — заметила я. Дибс на мгновение смутился.

— Сними свои шапку и пальто, — повторил он упрямо и стал дергать рукав своего пальто, не сводя с меня глаз.

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе снять твои шапку и пальто? — спросила я в надежде переключить его внимание на местоимение «я». Но это оказалось нелегкой задачей.

Он кивнул в знак согласия.

— Я помогу тебе, — сказала я и действительно помогла. Но на этот раз он сам старался помочь мне изо всех сил. Я протянула ему одежду. Он уставился на меня, потом взял пальто, шапку и понес их к двери.

— Повесь их здесь, — обратился он к себе, вешая вещи на ручку двери.

— Я оставила их там на прошлой неделе, а сегодня ты повесил их там же, — заметила я.

— Точно, — согласился он.

Он сел на край песочницы и начал выстраивать солдатиков в два ряда. Закончив построение, он обошел кукольный домик и ударил по стене. Одна из перегородок упала. Он установил ее в нужную выемку и попытался вставить панель, на которой были нарисованы дверь и два окна. Это было непросто. Он вставлял ее несколько раз, но она не попадала в пазы и все время падала. Он захныкал.

— Запри ее, — бормотал он себе под нос. — Запри ее.

— Ты хочешь закрыть дверь? — спросила я.

— Запри, — повторил он и снова попытался вставить упрямую панель. Наконец у него получилось.

— Вот, — гордо объявил он. — Закрыта плотно.

— Вижу,— сказала я. — Ты вставил ее и закрыл.

Дибс посмотрел на меня, и на его губах мелькнула легкая улыбка.

— Я ее закрыл, — нерешительно произнес он.

— Да, ты закрыл ее сам, — похвалила я. Он ухмыльнулся. Было видно, что он очень доволен собой. Вдруг он развернулся, обошел домик и закрыл все ставни на окнах в задней части дома.

— Все закрыл, — удовлетворенно заявил он. — Все заперты и закрыты. Все заперты и закрыты.

— Абсолютно все, — подтвердила я.

Он опустился на колени, оперся на руки и стал внимательно рассматривать нижнюю часть дома. В нижней секции находились две двери. Он открыл их.

— Так, там подвал. Нужно освободить его от вещей. Стены. Много стен и перегородок. Стены без дверей.

В нижней секции дома действительно хранились различные перегородки и мебель для кукол.

— Сделай ручку для двери, — произнес он. Потом поднялся, взял мой карандаш и с большим старанием нарисовал на двери кукольного дома ручку.

— Ты считаешь, что на двери обязательно должна быть ручка? — спросила я.

— Должна, — пробормотал он. — А еще нужен замок, — добавил он и тут же нарисовал его рядом с ручкой.

— Ты поставил на дверь замок и ручку, — прокомментировала я его действия.

— Замок нужен, чтобы закрывать дверь на ключ. А рядом стены. Высокие, тяжелые стены. И дверь. Закрытая дверь.

Дибс прикоснулся к дому, но тот вдруг зашатался. Дибс осмотрел его, потом вынул одну из перегородок и попытался вставить ее поглубже, чтобы она стояла прочнее. После двух неудачных попыток ему все же удалось укрепить ее, и домик перестал шататься.

— Вот, — сказал он довольным голосом. — Больше не качается. Не качается и не падает.

Он укрепил петли на крыше и переставил некоторую мебель. Из-за таких перемещений

дом снова начал шататься. Дибс отступил назад и посмотрел на дом оценивающим взглядом.

— Мисс А, — обратился он ко мне. — Подкрутите эти колечки, и он перестанет шататься.

— Ты уверен, что это поможет?

— Еще бы! — заверил он. — Обязательно поможет.

Стало ясно, что словарный запас Дибса намного богаче, чем мы могли предположить. Он умел изучить возникшую проблему, все обдумать и успешно решить ее. Но почему он нарисовал замок на двери кукольного дома? По-видимому, закрытые двери играли важную роль в его жизни.

Он подошел к песочнице, забрался в нее и собрал в кучу игрушечных солдатиков, разбросанных вокруг. Он брал в руки каждого солдатика и внимательно рассматривал.

— Дибс получил на Рождество солдатиков, похожих на этого, — сказал он, протягивая мне одного из них.

— На это Рождество тебе подарили таких же солдатиков? — повторила я.

— Да, точно таких же, — кивнул он. — Ну, не совсем таких. Похожих. На Рождество.

У этих в руках ружья. Они стреляют. Ружья. Настоящие ружья, и стреляют. Этот несет ружье через плечо. А этот снял ружье и как будто стреляет. Смотри. Здесь их четыре, и они очень похожи. А здесь на четыре больше. Эти трое указывают дорогу, а четвертый стоит в стороне. Четыре и четыре будет восемь. Плюс три и один — всего двенадцать.

— Значит, ты умеешь прибавлять одну группу солдатиков к другой и получать правильный ответ, — заметила я, наблюдая за тем, как он группировал солдатиков.

— Умею, — подтвердил Дибс и, заикаясь, добавил. — Я... Я... Я могу.

— Да, ты можешь, — подтвердила я.

— Эти два человечка несут флаги, — сказал он, выставляя две новые фигурки. Он продолжал рассказывать мне о том, что происходит, выстраивая всех солдатиков вдоль края песочницы. — У всех есть ружья. Они стреляют из них. Они стоят ко мне спиной.

— А куда они стреляют? — спросила я, указав на солдат.

Дибс посмотрел на меня, потом на солдат и опустил голову.

— Они не стреляют в тебя, — пояснил он грубо.

— Я поняла. Они не стреляют в меня, — повторила я за ним фразу.

Он покопался в песке и нашел еще солдатиков. Он подобрал их и поставил в ряд. Потом посмотрел на свои туфли — в них попал песок.

— Сними туфли, — сказал он себе, развязал шнурки и снял их. Потом вновь перестроил солдатиков.

— Они стоят здесь, — пояснил он. — Все вместе, на одной линии. Все вместе.

Дибс выбрал трех солдатиков и отставил их в сторону. Медленно, одного за другим он погружал их в песок. И хотя третий солдатик стоял несколько в стороне, его это не спасло. Дибс набрал в ладони песка и сыпал его на голову солдатика до тех пор, пока на его месте не вырос песчаный холм.

— Он умер, — объявил Дибс.

— Ты хочешь избавиться от него? — поинтересовалась я.

— Да, — согласился он.

Он наполнил ведерко песком и высыпал его на погребенного солдатика. В церкви, стоящей напротив парковки, зазвонили колокола, затем послышался бой часов. Дибс прекратил играть.

— Слышишь? — обратился он ко мне — Раз. Два. Три. Четыре. Значит, четыре.

— Да, четыре часа, и тебе скоро идти домой.

Дибс не обратил на мое замечание никакого внимания. Он вылез из песочницы и заторопился к столу. Его внимание привлекли баночки с краской для пальцев.

— Что это? — спросил он с интересом.

— Краска для пальцев, — ответила я.

— Для пальцев? А как это?

Я показала ему, как пользоваться этими красками.

— Сначала надо увлажнить бумагу, затем нанести на нее немного краски. Потом можешь размазывать ее пальцами или рукой. Вот и все, это просто. Ты можешь рисовать этими красками, если хочешь.

Он слушал меня очень внимательно.

— Значит, это краски для пальцев?

— Да, краски для пальцев, — подтвердила я. Он осторожно опустил палец в красную краску.

— Размазывать ее по кругу, — повторил он, но к бумаге не прикоснулся. Он только водил рукой над столом. Потом взял деревянную лопаточку, окунул ее в краску и размазал по увлажненной бумаге.

— Я думаю, это краска для пальцев. Да, вы сказали, что это краска для пальцев. Размажь ее вот здесь своими пальцами, —• дал он себе указание и дотронулся до краски.

— Ой, вытрите ее, — воскликнул он неожиданно.

Я протянула ему бумажную салфетку, и он стер краску со своих пальцев.

— Тебе не нравится дотрагиваться до краски руками? — спросила я.

— Это неприятная краска. Она пачкается, — он приподнял баночку вверх и прочитал наклейку. — Это красная краска для пальцев. Красная.

Он поставил баночку на стол и стал водить ладонями над поверхностью стола, опуская руки очень низко, но все же не дотрагиваясь до бумаги. Вдруг он быстро дотронулся до краски кончиками пальцев.

— Размажь ее, — сказал он себе. — Возьми красную краску, Дибс, и размажь ее. Размазывай ее одним пальцем, двумя, тремя. Сначала красную. Потом желтую. Потом голубую. Работай по порядку.

— Какими цветами ты будешь рисовать?

— спросила я его.

— Всеми, какие здесь есть, — ответил он, указывая на баночки с этикетками. — Да, именно так, — он снова окунул пальцы в краску. — Вытри ее, — недовольно пробурчал он, взял салфетку и тщательно вытер руки.

— Сначала ты хотел порисовать этими красками, а потом тебе это не понравилось,

— прокомментировала я его действия.

— Все краски разные, — начал объяснять мне Дибс. — Эти выпускает американская компания Крайон. А это краска компании Шоу Фингер Пейнт. Акварель изготовляется компанией Пранг. А это краски для пальцев.

Дибс опустил руку в желтую краску и старательно вымазал в ней все пальцы. Потом вытер их салфеткой. Теперь его рука погрузилась в голубую краску, и он снова размазал ее по пальцам.

— Смотри, — продемонстрировал он мне, вытянув руки перед собой.

— И что же ты сделал? — поинтересовалась я.

— Все пальцы в голубой краске, — пояснил он. — Сейчас у меня голубые пальцы. А вот теперь они уже зеленые, — сказал он, меняя цвет. — Сначала я сделал их красными. Потом желтыми. Потом голубыми. Потом зелеными. Потом коричневыми. Я наносил краску на каждый палец. Потом стирал ее. Я стирал один цвет и накладывал другой. Так что это и есть краски для пальцев. Уходи, Дибс, это очень глупые краски. Уходи.

Он вытер испачканные пальцы и выбросил грязные салфетки в корзину с мусором. Он с отвращением покачал головой.

— Краска для пальцев неинтересная. Она мне не нравится. Я буду рисовать картину.

— Думаешь, лучше рисовать картину? — спросила я.

— Да, — ответил он. — Акварелью.

— В нашем распоряжении осталось только пять минут. Ты уверен, что успеешь нарисовать картину за пять минут?

— Дибс будет рисовать, — заявил он и взял коробку с красками. — Где вода? — деловито поинтересовался он.

Я указала на раковину. Он наполнил стаканчик водой.

— Тебе хватит времени только на один рисунок, — предупредила я. — А потом ты пойдешь домой.

Это был рискованный шаг. Ведь он мог тянуть время ровно столько, сколько ему понадобится, чтобы дорисовать свою картину. Своевременное окончание сеанса является одним из очень важных условий успешности всей терапии. И именно поэтому я должна была сделать все возможное, чтобы он закончил свою работу вовремя. Как и следовало ожидать, Дибс проигнорировал мое замечание.

— Краска расплывается. Я промокну ее салфеткой, и она подсушит краску. Тут будет моя картина.

Он наносил краску быстрыми, легкими ударами. Начав с красного цвета, он дополнял свой рисунок другими цветами, создавая нужные ему формы. Постепенно из множества маленьких пятнышек стали вырисовываться знакомые очертания. Он добавлял все новые цвета, и на моих глазах рождалась его картина. Он нарисовал деревья, дом, небо, траву, цветы и солнце, использовав всю палитру цветов. Композиция его рисунка была завершенной и по форме, и по содержанию.

— Это... Это... — он заикался и вертел в руках кисточку, став неожиданно очень стеснительным. — Это дом мисс А, — сказал он наконец. — Мисс А, я дарю его вам.

— Ты хочешь подарить мне этот дом? — приветливо спросила я, показав рукой на его творение. Он кивнул. Задавая этот вопрос, я хотела придать нашему общению более открытый характер. Я давала ему понять, что он может выражать свои мысли и чувства, не боясь получить в ответ мою негативную реакцию. Оценивая же его поступок с точки зрения общепринятых стандартов поведения, я бы сильно затруднила наше общение, превратив искренний порыв в простую формальность.

Дибс взял карандаш и старательно нарисовал на двери замок. Потом добавил несколько маленьких окошек. Одно большое окно было раскрашено ярко-желтой краской. На нем стоял горшок с красными цветами. Рисунок был выполнен в необычной манере и выглядел очень забавно. Я перевела взгляд на Дибса. Его ярко-голубые глаза пристально смотрели на меня, а лицо выражало отчаяние и страх. Он показал пальцем на дверь, нарисованную на картине.

— На ней замок. Ее быстро закрывают на ключ. В доме подвал, там темно.

Я посмотрела на картину, потом на Дибса.

— Что ж, в этом доме тоже есть замок и темный подвал, — констатировала я.

Он еще раз посмотрел на нарисованный им дом, дотронулся до замка на двери и с тоской посмотрел на меня.

— Этот дом для тебя, — сказал он, с силой сжимая пальцы. — Теперь это твой дом, — добавил он. Потом вздохнул и с усилием произнес: — В этом доме тоже есть игровая комната. Вот здесь, — и он указал на большое ярко-желтое окно с красными цветами.

— Это окно игровой комнаты, правильно? — уточнила я.

— Да, — кивнул он. — Правильно.

Он подошел к раковине и вылил воду из-под краски. Потом включил воду на полную силу. В церкви снова зазвонили колокола.

— Дибс, ты слышишь — колокола звонят? Значит, уже много времени и тебе пора домой.

Дибс проигнорировал мое замечание.

— Коричневая краска делает воду коричневой. Оранжевая краска делает воду оранжевой.

— Правильно, — подтвердила я. Я знала, что он слышал мое замечание о времени. Поэтому я не собиралась вести себя так, как будто поверила, что он ничего не слышал.

— Эта вода го-ря-ча-я. Горячая, — тянул он. — И хо-лод-на-я. Холодная, горячая. Включить, выключить. Включить, выключить.

— Ты считаешь, что сейчас это важно, холодная вода или горячая?

— Да, -- ответил он.

— Дибс, а что я сказала тебе о времени? — поинтересовалась я.

Он сильно сжал пальцы и повернулся ко мне. У него был очень несчастный и удрученный вид.

— Мисс А сказала, чтобы я нарисовал один рисунок и потом пошел домой, — произнес он хрипло.

Я отметила, как виновато звучал его голос. Передо мной стоял ребенок с большими интеллектуальными задатками, чьи способности оказались сильнее эмоционального отклонения.

— Ты прав, я действительно сказала тебе это, — повторила я спокойно. — Ты закончил рисунок, и, значит, пришло время идти домой.

— А мне еще нужно дорисовать траву и цветы, — неожиданно добавил он.

— Для этого у нас нет больше времени. Наше время на сегодня закончилось.

Дибс подошел к кукольному домику и сказал:

— Мне придется укрепить его и закрыть.

— Ты готов придумывать что угодно, только бы не идти домой, правда? Но на сегодня наше время истекло, и тебе пора идти домой.

— Нет! Подождите! Подождите! — закричал он.

—Я знаю, что тебе не хочется уходить, но нам пора прощаться.

— Не пойду, — заплакал он. — Не пойду! Не пойду! Никогда!

— Тебе становится плохо, когда я говорю, что нам пора идти, я понимаю, но ты обязательно придешь сюда на следующей неделе, в четверг.

Я взяла его шапку, пальто и ботинки. Он сидел на маленьком стульчике около стола и не сводил с меня заплаканных глаз, пока я надевала ему шапку, словно ждал, что я передумаю. Вдруг он оживился.

— Пятница! Я приду в пятницу, ладно?

— Ты придешь в следующий четверг, — возразила я, — потому что именно в этот день ты приходишь в игровую комнату.

Дибс резко вскочил.

— Ни за что! — закричал он. — Дибс не уйдет отсюда! Дибс не пойдет домой! Никогда!

— Я знаю, что ты не хочешь уходить, — мягко объясняла я. — Но в нашем распоряжении только час. И мы проводим его вместе в этой игровой каждую неделю. Но когда час заканчивается, не имеет значения, что чувствуешь ты, неважно, что чувствую я. Наше время истекло, и мы оба покидаем игровую. Сейчас нам пора уходить. Мы даже задержались сегодня.

— А можно нарисовать другую картинку? — с надеждой в голосе спросил он, по его лицу текли слезы.

— Сегодня — нет, — твердо ответила я.

— Всего один рисунок для вас, — умолял он меня. — Еще один рисунок для вас, ну, пожалуйста.

— Нет, наше время закончилось.

Он стоял передо мной, опустив голову. Я протянула ему пальто.

— Ну же, Дибс, одевай пальто.

Он даже не шелохнулся.

— Тогда сядь, я надену тебе ботинки, — продолжала я.

Он сел, не переставая бормотать:

— Не пойду домой! Не пойду домой. Не хочу туда идти. Я не чувствую желания идти домой!

— Я знаю, что ты чувствуешь, — ответила я ему.

Любой ребенок старается уберечь свои чувства от всевозможных ограничений, накладываемых взрослыми. Я надеялась научить Дибса различать свои чувства и свои действия. И он уже начинал понимать эту разницу. Я также надеялась внушить ему, что тот час, который мы проводим вместе, является лишь небольшой частью его жизни. Что все, что происходит между нашими встречами, имеет неменьшее значение. По моему мнению, ценность любого успешного терапевтического взаимодействия заключается в равновесии между тем, что привносит в этот процесс сам клиент, и тем, что он получает взамен. Если терапия начинает играть доминирующую роль и управлять жизнью человека, у меня сразу возникают серьезные сомнения по поводу ее эффективности. Я хотела, чтобы Дибс учился брать ответственность на себя и тем самым постепенно увеличивал свою психологическую самостоятельность.

Надевая Дибсу ботинки, я иногда посматривала на него. Он протянул руку через стол и взял бутылочку для кормления ребенка. В ней была вода. Он начал сосать ее, как маленький ребенок. Наконец ботинки были одеты.

— Все, — сказала я. — Ты готов.

— Закрой баночки с краской крышками, — попросил он, используя последний шанс.

— Не сейчас, — твердо ответила я.

— Они засохнут? — он никак не хотел сдаваться.

— Если крышки будут сняты, то засохнут, — ответила я. — Я закрою их позже.

— Закроешь крышечками краску для пальцев? — попросил он.

— Обязательно, обещаю тебе.

— И кисточки помоешь?

— Конечно.

Дибс вздохнул. По-видимому, он исчерпал все свои ресурсы. Он встал и вышел из комнаты. Выйдя за дверь, он резко остановился, потянулся и перевернул табличку, сменив надпись «Не беспокоить» на «Комнату игровой терапии». Потом осторожно закрыл дверь.

— Наша игровая комната, — тихо сказал он, спустился в приемную и спокойно ушел с матерью, приятно удивленной его послушанием.

Глава 6

В следующий четверг, войдя в игровую, Дибс первым делом направился к столу, на котором стояли баночки с краской для пальцев. Он вынимал каждую баночку и проверял наличие крышки. Затем ставил их на место в узкую длинную коробку.

— Крышки на месте, — успокоился он.

— Да, я помнила, что обещала закрыть их. Он поднял бутылочку для кормления ребенка.

— Хочу пососать, — сказал он и стал сосать из соски, посматривая в мою сторону. Затем он положил бутылку на стол.

— Снимай свое пальто, — обратился он к себе. Потом сам расстегнул все пуговицы, снял пальто и повесил его на ручку двери. Шапку он повесил на стул. Закончив раздеваться, он подошел к кукольному домику и открыл все окна.

— Смотри, — обратился он ко мне. — Все окна открыты. Сейчас я их закрою.

Он приподнял переднюю часть дома, но вдруг передумал, поставил его опять на пол, вернулся к столу и взял бутылочку.

— Пососу из бутылочки, — заявил он.

— Тебе нравится сосать из бутылочки? — спросила я. Все подобные вопросы были направлены на то, чтобы побольше узнать о его интересах и предпочтениях, показать ему, что мне небезразлично то, что он делает. Я хотела расширить сферу нашего общения.

— Нравится, — согласился он. Некоторое время он молча сосал из бутылочки, исподтишка наблюдая за мной.

Потом поставил ее на место, подошел к буфету, открыл его дверцы и заглянул внутрь. Вынул оттуда пустую коробку, в которой когда-то находились маленькие палочки.

— Здесь лежал набор палочек для счета. Смотри, это коробка. На ней написано, для чего она предназначалась.

— Да, я знаю, — ответила я.

Меня заинтересовала та манера, с которой Дибс демонстрировал свои способности к чтению и счету, свое умение решать проблемы. Я заметила, что, как только он приближался к тому, чтобы выразить какую-то значимую эмоциональную реакцию, он тут же отступал и принимался что-нибудь читать или считать. Вероятно, он чувствовал себя более уверенно и безопасно, манипулируя интеллектуальными понятиями, нежели стараясь разобраться в своих чувствах и желаниях. Возможно, это и стало одной из причин внутреннего конфликта, вызванного несоответствием между поведением, которого ожидали окружающие, и его попытками быть самим собой — иногда не по годам способным мальчиком, а иногда просто ребенком. И даже здесь, в игровой, он пользовался этим способом отступления при первой же возможности. Наверное, он чувствовал, что его интеллектуальные способности были единственной частью его самого, которую ценили другие. Но зачем же тогда он так старательно маскировал свои способности в школе и дома? Потому ли, что хотел во всем быть самим собой, хотел, чтобы его уважали и любили за все его качества? Он научился хорошо скрывать свой интеллект, сопротивляясь всем попыткам приблизиться к нему. Но тогда как он научился всему, что умеет? Он мог читать значительно лучше, чем дети его возраста. Как он достиг этого, ведь он пропустил тот этап, когда ребенок учится ясно выражать свои мысли вслух? Он же почти не разговаривал ни с воспитателями, ни со своей семьей. Сила и проницательность этого ребенка были необъяснимы. Как же он смог так долго скрывать свои способности от своей семьи, если он, конечно, делал это?

У меня накопилось слишком много вопросов, ответы на которые мне могла дать только мать Дибса, наблюдавшая процесс его развития с раннего детства. Но мы заключили с ней соглашение, и я не могла получить необходимую мне информацию без ее согласия. А она не хотела встречаться со мной лично. Мне оставалось только надеяться, что когда-нибудь она преодолеет свой страх и решится поговорить со мной о своем сыне. Для меня было совершенно ясно, что интеллектуальное развитие будет неполным, если его не сопровождает эмоциональная и социальная зрелость. И, может быть, именно в этом крылась причина того, что семья была неудовлетворена темпами развития Дибса. Или его мать чувствовала тревогу и беспокоилась за сына, потому что не понимала его? По всей вероятности, существовали какие-то серьезные причины, которые препятствовали построению нормальных отношений между Дибсом и его семьей. Как сильно помогли бы мне ответы на все те вопросы, которые пронеслись в моей голове, пока я наблюдала за Дибсом, колеблющимся между поведением инфантильного ребенка, сосущего бутылочку, и поведением растущей личности, обладающей сильными интеллектуальными способностями.

Дибс, спокойный и расслабленный, сидел на стуле, посасывая из бутылочки, но не сводя с меня глаз. Интересно, какие вопросы проносились в этот момент в его сознании? Вдруг он встал, снял с бутылочки соску, немного отпил и отложил ее в сторону.

— Это звонок? — спросил он у меня, указывая на два выключателя на стене.

— Да, они похожи на звонки, — согласилась я.

Он засунул соску в рот и стал ее жевать, по-прежнему глядя мне в глаза. Потом перевел взгляд на мои ноги. На мне были красные резиновые галоши. На Дибсе в этот день галош не было. Он показал на меня пальцем. — Сними мои галоши, — предложил он.

— Ты считаешь, что я должна снять свои галоши? — уточнила я.

— Да. Их надо снимать. В комнате, — ответил он.

Я сняла свои галоши и поставила их в угол.

— Ну, как? — спросила я.

— Лучше, — ответил он довольно.

Он попытался надеть соску на горлышко бутылки, но не смог и протянул ее мне.

— Я не могу. Помоги!

— Хорошо, я помогу, — ответила я и вернула соску на место.

Тогда он взял ее, снова снял соску и вылил оставшуюся воду в раковину. Потом повернулся и протянул мне пустую бутылочку.

— Она пустая.

— Да, ты опустошил ее, — согласилась я. Дибс стоял у раковины, крепко прижав к

себе бутылочку, и не сводил с меня пристального взгляда. Я тоже смотрела на него, ожидая, пока он не заговорит со мной или предпримет что-нибудь еще. Или так и будет стоять, смотреть и думать. Все будет так, как он захочет.

— Я думаю, — пояснил он мне.

— Вот как?

— Да, я думаю.

Я не стала спрашивать его, о чем же он сейчас думает. Я не хотела, чтобы наше общение сводилось к упражнению типа вопрос—ответ. Хо-телось, чтобы он смог ощутить и пережить свою индивидуальность во всей ее полноте, а не ограничивался каким-либо одним стереотипом поведения. Хотелось, чтобы он понял, что его личность многогранна и вбирает в себя все его взлеты и падения, его любовь и ненависть, страх и отвагу, его инфантильные желания и зрелые интересы. Хотелось, чтобы он научился быть ответственным, самостоятельно принимать решения и брать инициативу на себя в общении с другими людьми. Я опасалась, что могу настроить его на однобокое взаимодействие, если буду захваливать, задавать слишком много вопросов или давать ему советы. Поспешив с выводами, я могла упустить что-нибудь важное в индивидуальности этого ребенка. Поэтому я спокойно ждала, пока Дибс завершит свои размышления. Наконец по его лицу пробежала легкая тень улыбки.

— Я буду рисовать красками для пальцев, играть в песочнице и пить чай, — заявил он уверенным тоном.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒