Палево. Покупка. Стрелка. Яшин день

18 лет

Они встретились в кафе. У Кати день рождения — восемнадцать лет. Даже Дима, который ехал с ней до ресторана, как только они вошли, откуда-то достал букет и торжественно вручил. Это так мило, ребята такие милые. Она сидит нарядная, рядом с ней на полстола три больших букета, и все три — жёлтые розы. Смешно получилось, что они все принесли цветы одни и те же.

Вечер шёл хорошо. Яша рассказывал о своей неожиданной работе у районного депутата, что зарабатывает какие-то «космические бабки». Круто поменялся, стал серьёзнее, взрослее, грубее, как показалось Кате.

После второго тоста Яша погрустнел:«Вы накатаете свою ЕГЭ-ху, а потом по шарагам хильнёте. И чё, не с кем мне будет тусить, короче». И больше не будут они вечером видеться каждый день, и неизвестно вообще — будут ли собираться хоть так, как сегодня собрались.

— Не будет больше кипиша никакого, — задумчиво продолжал Яша. — Я чё-то ща вспомнил, как Ёж на черчении с тетрадочкой пытался выйти. — «Куда ты?» — «Мне надо». — «Куда надо?» «В туалет надо», — Яша рассмеялся, Дима хмыкнул. «Фу!» — произнесла Катя, спрятав лицо руками.

Ёж смотрел на Яшу.

Работает у какого-то депутата, возит его. Подумать только Яша пришёл к успеху. Интересно, он тоже чёкает и щакает, когда звонит всяким серьёзным дядькам?

Вечер продолжался.

— Ну, как тебе это ризотто?

— Ой, ты знаешь, очень вкусно. А твой минестроне?

Яша поднял третий тост: «Ты — клёвая, Кать, ты мне как сестра». Потом присоединился к поздравлениям Дима: «Спасибо, что ты есть: такая добрая, милая, очаровательная, домашняя и тёплая, вдохновляющая и замечательная». Катя сегодня, казалось, вот-вот заплачет. Прикрывая лицо тонкими ручками, она всё шептала: «Спасибо. Спасибо, ребята… Вы — хорошие!»

Только от Ежа — ни слова. Он смотрел на бокал пива, зубочисткой снимал пену. Катя вышла в туалет. Она это называет «Помыть ручки». Через несколько минут она вернулась, и Дима встал из-за стола, вытащил коробочку и раскрыл: внутри лежали серёжки, золотые. Катя обрадовалась и обняла его. Ёж нахмурился.

Все подняли бокалы и Дима начал говорить тост:

— За таким замечательным другом, как ты, я готов через огонь и медные трубы. Ты — самая лучшая девушка, не знал никогда лучше. Мы столько всего с тобой пережили и ещё переживём, уверен! Ты просто замечательный друг, которого я ценю и… что уж скрывать, я люблю тебя, Кать!

— Да уж, действительно, — выпалил Ёж, — что скрывать. Вы меня совсем, что ли, за идиота держите?

— Не понял, — сказал Дима, отведя взгляд.

— Всё ты понял!..

— Ты за языком следи.

— Да я-то за своим языком слежу. А ты? Он уже везде у неё побывал, да?

— Ты сейчас не прав.

— Я не прав? Ты! Ты, выродок, молчал бы!

Дима вскипел мгновенно. Он перекинулся через стол, повалил Ежа на пол и стал бить его. Тарелки с грохотом упали на пол. Яша скинул Диму с Ежа. Молодые люди поднялись и вроде успокоились, но Ёж толкнул Диму, тот отлетел и врезался спиной в шкаф. Загремело. Дима схватил Ежа за шею и начал душить. Катя закричала, стала бить Диму по рукам, но тот не ослаблял хватку. Яша налетел на Диму со спины, схватил его и оторвал от Ежа. Все посетители, вжавшись в кресла, молча наблюдали. Официанты и менеджеры ушли за барную стойку. Через минуту прибежал охранник и помог Яше вывести Диму.

— Ты совсем, что ли, идиот? — кричал на Диму Яша.

Яша приблизился к Диме.

— Клоун, — фыркнул Дима, — пусть за языком следит.

— Дурак ты, Дима. Стой здесь.

Дима выдохнул, красное лицо размякло, он, кажется, успокоился, только дыхание оставалось сбивчивым, глаза заслезились:

— Я с вами посижу?

— Нет.

Что? Нет?..

— Почему нет?

— Иди попасись.

То есть ты теперь сам хочешь с ней? Защитник, что ли, главный?.. Взгляд Димы заострился, он внимательно посмотрел на Яшу:

— Ты теперь с ней?

Яша ничего не ответил, ударил с правой Диму по лицу. Тот покосился, но выстоял.

— Ой, да пошёл ты! — оттолкнув Яшу, Дима пошёл прочь, как есть, без куртки.

Палево

Я с Диманом с детского сада тусую. Я ему шнурки завязывал, внатуре, когда он не смекал ещё, как. И с Ежом тогда ж, да, вот. Он в параллельке был. На выпасе тусили все вместе. А в школу нас вообще в один класс всех турнули: и меня, и Димана, и Ёжа и Катюху... До девятого мы так… Потом я, короче, в шарагу ушёл.

Помню в девятом с Диманом свалили с черчения. Хотели из школы потеряться, у меня дома в соньку порубать, но дальше урок у классухи — палево.

Короче, мы решили посмолить в раздевалке рядом со спортзалом. Спортзал у нас во втором корпусе, через кишку на втором. Там нет никого никогда и всегда дым. Место лафа, беспалевное.

Попёхали туда после звонка.

Минут десять протупили. Потом посмолили. И тут мне на мобилу звонок. Ёж. Поднимаю. Он что-то бормочет, никак не всеку, а я — слух — это ж голос классухи (она у нас фюрер реальный). Шухер! Мы сразу подорвались. Слетаем с лестницы, через кишку бегом. «Давай-давай!» — кричу Диману, — «Братан, не тормозуй!» Лётаем. Уже на этаже. Шух — в дверь, а там классуха ярится зло. Громная, чёрная, муршрует у доски. «Вы где, рейтузы, были, совсем совесть потеряли, короче, говорит такая и как заорёт: — Дневники!» У-у-у, язви б её б… куда положено. Ссыкотно! Мы вытащили дневники. А она стоит, таращится. И прямо в душу зырит. Забрала дневник, села за стол строчить, как из пулемёта — только буквами. «Стоять у доски, оба», — приказала. Стоим. А училка по черчению сама перетрухала, стоит у доски вместе с нами третья, руки по швам. Кто ж не боится нашу маму, Оксану Рудольфовну? Он ж такая баба, козырная, может и втетерить. Закончился трактат про нас писаться, Рудольфовна командует: «Правую руку подняли оба». Я заржал: «От сердца к солнцу, что ли?» В общем, чё, я правой курю, Рудольфовна сразу запалила меня, а Диману фартануло — он левша. «В следующий раз буду нюхать и левую», — дала раскладку и ушла. Мы поржали, чё. Хорошо, нам Ёж подсобил всё-таки, а то лажа б вышла.

Жаль, Диман с Ёжом никогда не корешили. Ну, здесь трабла об Катюху ломится. Вся эта бадяга с её пацаном из 223-ей школы, Вано этим. Этот акробат просёк, Катюха встречается с Ежом и решил Ежа подбакланить. Нам с Диманом пришлось впрягаться. Но всё без несчастья кончилось.

А в последнее время, да, Ёж дома всё шкерился. На хате тусует, книжки читает. Заваливай, говорю, потусим, в соньку зарубим. А он — не, дела.

По лету, в одиннадцатом, он поступал. Юмал что-то себе своё. Вроде, работать записался, но инфа не стопудовая. Катюха даже не пронюхала. Совсем Ежаку не слыхать было: мобилу не берёт, в инете не отвечает.

Я на домашний звякнул. Подошла мать его. Попросил Ежа. Мать пошла, походу, в его комнату, он там бесится: «Шли всех их». А она и репрогнула: «Он сейчас занят».

Кто ж знал…

Покупка

После школы Дима пришёл домой. Он поставил греться суп на плиту и пошёл в дедову комнату. Пепельница, стоявшая на табуретке, всегда полная окурков, теперь перекочевала на тумбу рядом с телевизором. Чистая и уже чуть-чуть пыльная. Дедова кровать, скрипучая до невозможности. Непривычно видеть её заправленной, чтобы покрывало так ровно лежало. Мама постаралась. Подушки взбила, они теперь лежат, сколько времени их никто трогать не будет... Надо, наверное, выкинуть матрас, новый положить. Кому она теперь нужна?.. Пахнет едва-едва табаком. Здесь всё впитало в себя никотин от «Явы» деда: ковер, который висит на стене на кроватью, подушки и одеяло, тряпки, лежащие в шкафу, и книжки на верхней полке, дубовое кресло, обитое тканью дедовыми грубыми руками, салфетки и бинты в тумбах…

Почти всегда дверь в комнату деда была открыта, а когда его не стало, Диме, когда он приходил домой после учёбы, становилось не по себе. Ему всё время чудилось, что в дедовой комнате кто-то есть, закашливается, ох, этот кашель курильщика, который курит с шести лет.

Суп вскипел. Дима налил его в тарелку, вытащил из хлебницы буханку, сделал бутерброды с колбасой.

Сегодня голова гудела. Страшно гудела. Как будто на голову надели шар, и голова в нём внезапно стала, как на шарнирах, болтаться, биться о стенки.

Катя. Она попросила зайти к ней. Она знает, что хочет, и я знаю, что хочу и что будет. Деда вчера проводили. Лучше, может, дома посидеть?..

Суп остыл. Дима съел бутерброды, а суп, к которому он едва притронулся, вылил в туалет. Плевать, что врёт она. Я же тут ни при чём. Она сама хочет, не я так хочу. Дима пошёл в свою комнату, захватив с собой заряжавшийся на базе домашний радиотелефон и позвонил Яше:

— Здоров. Пойдём погуляем?

— А чего так рано?.. Ладно, приезжай тогда.

Дима накинул джинсовку, надел кеды. Выйдя на улицу, он пошёл к автобусной остановке. Дима только закурил, и вдалеке показался автобус. Всё, как всегда, верное заклинание.

Через двадцать минут Дима стоял у Яшиного подъезда и звонил в домофон:

— Здоров. Выходи.

— Ща.

Через две минуты Яша вышел и сходу:

— Шпацирка есть?

— Есть, на, — Дима протянул Яше зажигалку.

Закурили. Говорили о том, чего это Яша школу всё прогуливает и чего это Дима туда постоянно ходит, намазано, что ли. Будет ли в этом году перед Новым годом дискач и как там новая француженка.

Яша выглядел старше Димы. В детстве Яше качелями на полном лету заехали в нос. Нос его навсегда превратился в римский, что сделало его похожим на гладиатора, и весь детский сад и школу Яша соответствовал образу: постоянно грубил, дрался, дерзил и ничего не боялся. Но при всей внешней грубости Яша был добрым парнем. Доброту выдавали глаза. Когда малознакомый человек вдруг разглядывал её, в Яше просыпался воинствующий гладиатор, ненавидящий люто. Яша, характеризуя сам себя, постоянно припоминал, как одна девочка сказала ему: «Такое ощущение, что за тобой смерть гонится. Да, именно, гонится. Идущий на смерть приветствует всех вас!» И откуда только Яша знал эту фразу…

Быстрым шагом Яша и Дима прогуливались мимо ларьков и магазинов. Дима всё волновался, не знал, как начать, как сказать, как попросить, поэтому не говорил ничего.

На втором заходе вокруг магазинов Яша не выдержал:

— Хорош сиськи мять. Нужно чё?

— Нужно. В аптеке.

— Так сгонцай.

— Я не могу вот так просто...

— Гондоны, что ли, надо? — рассмеялся Яша.

Дима ничего не ответил. Яша усмехнулся и хлопнул его по плечу:

— Ты чего, резину никогда не брал?

— Никогда. Они были и были.

— Были и были?

— Ну, ты давал.

— Ладно, не ссы, Капустин. Всё будет ровно. Стартуй.

— А мы можем зайти туда вдвоём? Ты типа недалеко постоишь. Мне так спокойнее будет.

— Два пацана пришли такие «не вместе», один покупает гондоны. А потом — хопа — оба съё.

— И?

— Ты тупой?

— Нет, просто…

— Короче, хрен с тобой, золотая рыбка. Я схожу.

Яша, звякнув дверью, зашёл в аптеку, а Дима остался ждать при входе. Закурил. Светивший над аптекой фонарь гудел, потрескивая. Мимо торопливо шли люди. Блин, ещё увидит кто, будет совсем нехорошо. Дима выбросил сигарету, убрал руки в карман. Возможно, когда-нибудь я умру от сигарет. Буду курить долго, а потом рак. Рак лёгких или горла. Говорят, в табаке сигарет если попадается много веток мелких, то рак получается быстрее. Врут, наверное. Или нет врут? Где там вообще Яша? Ладно, спокойно... Но всё равно стрёмно курить, надо бросить.

— На! — Дима и не заметил, как Яша вернулся. — Ультратонкие, плейжур макс.

— Спасибо.

— За что, за гондоны-то? — громко, торжествующе спросил Яша, проходившие мимо люди, стали оборачиваться. — Да не за что, ковбой, пользуйся резинками на здоровье!

— Ну чё ты, блин, разорался. Тихо ты.

Яша захохотал и вложил пачку презервативов в руку Димы:

— Вам бы уже стопорнуть с палевом. Не в жилу, брат.

— Знаю.

— Приколись, когда-нибудь она и тебе рога будет тоже так…

— Ой, да завали ты.

Дима убрал презервативы в карман куртки, где лежали сигареты. Вместе с Яшей они дошли до перекрёстка, где обычно прощаются, пожали друг другу руки, и Дима направился к дому Кати.

***

Ваня приставал ко мне с семи лет.

Наши семьи дружили. Мы ходили друг к другу в гости постоянно. Я приходила, он иногда меня за волосы дёргал, разве что ещё щипался-кусался.

В последний раз, когда мы с мамой пришли в гости к его семье, в начале этого года. Я зашла, как всегда, в его комнату. Мы смотрели какой-то мультик. Он вдруг полез целоваться, а когда я попыталась вырваться, он схватил меня за горло и пригрозил, что потом зарежет, если я не дамся ему. Он шептал, прижимаясь ко мне сильнее: «Дай волосы понюхать». Я сделала ему больно, ударила его, и он отстал. Но ненадолго.

Он придумал причину — деньги.

Стрелка

Шли втроём: Дима, Яша и Ёж.

Почти восемь часов вечера. Стемнело, фонари зажглись.

— Слушайте, ребят, я что-то совсем плохо… может, лучше всё-таки не пойдём? — спросил Ёж.

— Да не ссы в компот, там повар ноги моет. Идём и всё тут, — строго ответил Яша.

Они подходили к школьному двору.

У школы на ограде сидели двое: Ваня и ещё один. Первый ощерился, сидел коршуном, вминаясь в куртку. Второй, толстый, с тупым безразличным лицом.

Увидев троицу, Ваня громко свистнул. Из-за угла школы высыпалась толпа. Они гоготали, кричали, матерились.

— Я… я не пойду. Я не могу, — бормотал Ёж, остановившись.

— Идём, — отрезал Яша. — На вот, закинься.

Яша вытащил из рюкзака маленькую круглую коробочку и протянул её Ване.

— Что это?

— Просто открой и вдохни.

Дима шёл и старался думать о чём-то хорошем, но в голове всё об одном крутилось. Сколько их там вообще? Трое против пятнадцати, наверное. Нас убьют. Ладно, может, удастся просто поговорить они ведь не совсем отбитые идиоты или отбитые вот если бы мы один на один не честно всё. Всё. Тормози. Нормально всё будет.

— Может, всё-таки свернём, пока не поздно? — прошептал Ёж, когда уже было совсем поздно.

Троица встала перед Ваней. Толпа обступила троицу сзади.

— Ну чё, как тебе наша прошлая встреча, чёрт гашеный? — рассмеялся Ваня, глядя Ежу прямо в глаза. — И вас только трое будет?

Ёж ничего не ответил.

Дима глядел под ноги и краем глаза наблюдал за трясущимся Ежом и гордо выпрямившемся Яшей.

— Ты так и будешь базаришь? — спросил Яша.

— А ты у них старший, что ли?

— Да. Короче.

— Ты что-то больно дерзкий. Не боишься, что мы вас тут просто поломаем? Мне бабки нужны. Его баба мне должна. Она не хочет ничего отдавать, так он за неё впрягся, как я понял, к нему все и предъявы.

— Ты гонишь, что ли, что за порожняк ты мне втираешь? Выйдем за линию?..

— А чё, при пацанах дрефишь?

— А ты?

— Я — нет.

— Ну так пошли. Или зассал?

Ваня молчал, Яша смотрел на него неотрывно. В конце концов Ваня хмыкнул:

— Отойдём.

Ваня поднялся и пошёл вместе с Яшей за школу. Когда Яша проходил мимо Димы, тот пытался ему сказать: «Ты чего делаешь? Нас же…» Яша обернулся и подмигнул ему. Через минуту Яша и Ваня скрылись в темноте.

Диму сзади кто-то толкнул, и он резко развернулся, увидел троих парней: они напрыгивали друг на друга и скалились на него. Сука, вот если бы один на один... Они выкрикивали: «А ты кто такой, мы не видели тебя здесь никогда, неместный, что ли? Братан, никакой ты не братан! Ха-ха-ха-ха-ха!»

Ёжа трясло. К нему подошёл какой-то длинный парень.

— Ты знаешь, я против тебя ничего не имел, но когда узнал, что ты про Ирку Макарову сказал, я понял, что ты не пацан.

— А что я сказал? Мы же с ней одноклассники, я ничего про неё не говорил.

— Но ты же её картавой назвал?

— Я?

— Да, ты. Что, не было, что ли, хочешь сказать?

Ёж молчал. Её же все называют Картавой. Никто не говорит про неё Ира просто, все говорят Ирка Картавая. Он смотрел на парня. Ему хотелось сказать всё, что угодно, лишь бы как можно быстрее уйти. Чтобы никто ничего ему не говорил, чтобы никто его не трогал, никто его не бил больше никогда. Лишь бы отпустили. Я не плохой же человек, серьёзно, я что, очень плохо себя повёл, почему они со мной так? Я просто хочу домой. Просто, чтобы они отстали от меня и от Кати. Правда, отстаньте. Я не хочу ничего с вами общего иметь. Толпа прижимала Диму и Ежа.

Вокруг темно, шумно и душно.

Толстяк, сидевший до этого рядом с Ваней, достал из кармана нож. Ежу очень хотелось домой, Диме очень хотелось домой. Дима чувствовал, что тоже начинает дрожать, руки, мокрые и холодные, в карманах, кажется дрожали, и Дима всё пытался сжать их крепко, чтобы они перестали. Начала стучать челюсть. Его всего потряхивало. Блин, что за ерунда со мной. Спокойно. Всё будет хорошо. Блин, наверное, мы сейчас с Ежом выглядим, как настоящие ссыкуны. Блин, блин... Справа, за домами, шумела дорога. У Димы зазвенело в левом ухе.

Вдруг на Ежа и Диму навалились отовсюду. Начали бить, душить, рвать.

Ежа держали двое за руки, он подпрыгивал высоко, чтобы высвободиться, кидался из стороны в сторону. Когда ему ударили коленом в живот, он почувствовал, что не может вдохнуть.

На Диму полез парень с ножом. Дима зарычал и ударил парня по руке, нож звякнул об асфальт. Потом Дима ударил по лицу, и парень перевалился через ограду и упал. Сзади на Диму кто-то набросился и повалил на землю. Диму били беспощадно и куда придётся: в голову, которую безуспешно он пытался закрыть, руки, грудь, живот, ноги.

Д-д-д-д-д-д Всётрещитчтопроисходит Так сконцентрируйся, Дима, смотри вперёд… Надо встать. Надо. Давай, ты сможешь, вставай. Левое ухо вместо голосов, криков, теперь: «у-у-с-с-с-с-у-у-с-с-с». Что за фигня? Д-д-д-д-д-д. Это челюсть трясётся. Вставай, давай, Дима, блин, отбивайся от них, вставай, ну! Что-то хлопнуло за школой. Сработала сигнализация на одной из припаркованных рядом со школой машин.

Толпа замолчала.

Из-за угла выбежал Яша, он бежал на толпу и кричал, и крик его был очень похож на что-то вроде боевого клича, громового, буревого, злого, такого мощного, что, кажется, стрясся воздух:

— Ну-ка валите на хрен! Всех перестреляю!

Яша выстрелил в воздух. Все побежали врассыпную.

Руки, державшие Ежа клещами, на мгновение ослабли, и тогда он рванул во дворы и бежал долго, пока не зажгло грудь настолько, что ему едва удавалось дышать. Но он всё равно не останавливался, шёл, чтобы идти, куда-нибудь, туда, где людно, чтобы до него не добрались, ему всё мерещилось, что за ним кто-то ещё бежит, но уже давно никого не было.

Яша подбежал к Диме:

— Диман, давай, валим! Валим!

У-у-у-с-с-с-сс-ууууу-у-с. Что?.. Тяжело.

Яша помог Диме встать и взвалил его на плечо. Шли, как показалось Диме, очень быстро. У него голова кружилась, тошнило. Яша усадил Диму на скамейку у себя во дворе.

— Где Ёж? У-у-у-с-сс-у-у-у-у-с. Где Серёга? — всё спрашивал Дима, оглядываясь по сторонам.

— Я не знаю. Убежал.

Убежал. Д-д-д-д-д-д…

— Слышь… это… чё с тобой? — спросил Яша.

— Чё?

— Челюсть.

— Холодно. Тошнит.

Дима закрыл глаза, ему очень хотелось спать, но голова, как будто череп начал сужаться и давить на лобную долю с такой силой, что слезились глаза. «Нгарн-нии-ги-го», — рядом с левой ногой Димы вертела головой ворона. Клюнуть, что ли, хочет? Дима топнул ногой. «Гир-гир!» — улетела.

— Откуда у тебя пистолет? — выдавил из себя Дима.

— Батя подарил.

— Когда?

— Когда умер.

Дима хмыкнул.

— Лох этот Ваня. Я свою бодягу только достал, а он, роняя кал, уже метнулся в поле. Такого стрекоча — дай Божа. Короче, вопрос закрыт.

Дима не слушал. Он вытянул руку и стал смотреть, как она трясётся.

Д-д-д-д-д-д…

***

— Алло, Катя?

— Да, здравствуйте. А кто это?

— Это тётя Марина, мама Серёжи. Ты не знаешь, где он может быть? Его уже второй день дома нет.

Ямки

Тот же лифт с прожжённой кнопкой, шумный, заплёванный лифт. Тот же девятый этаж с облупившейся краской. Звонок. Тишина. Кто-то там внизу шумит. Может, покурить в пролёт встать? А вдруг там у неё мама, а вдруг Ёж пришёл?.. Ещё звонок. Короткий, нервный.

Катя (в одной майке) открыла дверь и улыбнулась:

— Привет.

В её взгляде — огонь, самый прелестный на свете огонь. Так горят глаза самоубийцы в последние часы жизни: счастливо-печально, спокойно и вместе с тем таинственно безразлично.

— Привет, — улыбнулся Дима, заходя в Катину квартиру. И этот запах, вдо-о-ох и вы-ы-ы-ыдо-о-о-ох, такой уже родной и привычный. Сколько угодно дайте запахов — я точно скажу, какой из них — сицилийский мандарин. Никогда бы и не подумал, что есть что-то такое в этом запахе. Да и не было бы, если бы не она… В квартире не горел свет.

— Я просто спать очень хотела, — как бы предугадывая вопрос Димы, заметила Катя.

— И сейчас? Хочешь?..

— Да. Разувайся и проходи в дальнюю комнату. — Катя развернулась и медленно исчезла в темноте квартиры. Последнее, что в тот момент увидел Дима, пятка Катиной ступни. У неё очень красивые ноги, особый живописный подъём стопы. Дима снял куртку и положил её на стул рядом со входной дверью. Д-д-д… что-то холодно или мне кажется? В нагрудном кармане лежали презервативы. Нет, наверное, не надо так сразу их брать. А вдруг вообще ничего не будет? Вдруг я ничего не понял? Не прикасаясь больше к куртке, Дима вошёл в темноту большой комнаты и наощупь добрался до дальней.

Катя стояла у окна обнажённая, освещаемая сизым светом вечерней улицы. Едва заметно Дима подошёл к ней сзади, обнял, а потом взял за руку и развернул к себе. Одну её руку он положил себе на грудь, а вторую поднёс к губам и поцеловал.

Потом Дима и Катя упали на кровать и поцеловались.

— У меня есть. В куртке. Принести?

— Иди ко мне, — ответила небрежно Катя.

Её гибкую спину окутывал тихий свет комнаты.

Он слышал у самого уха, как она дышит, приоткрыв рот.

Он приподнимался и видел иссиня-чёрную полоску, проступавшую на её медленно изгибающейся спине.

Они оба тяжело дышали, лежа рядом друг с другом.

Молчали.

Дима лежал на спине, он повернул голову и посмотрел на лицо Кати, тихое и уставшее. Дима аккуратно обнял Катю, она положила голову ему на грудь. Катя трепетно слушала, как бьётся его сердце — так слушают землю, по которой идёт приближающийся враг, несчастье:

— Дим, что бы ты хотел?

Она не успела договорить.

— Тебя хочу!

Катя грустно улыбнулась, её глаза потускнели и стали острее и прекраснее (для него).

Дима дождался, пока она уснёт, а потом незаметно, как ему казалось, встал и вышел на кухню попить воды. Когда он вернулся, то увидел Катю, которая обложилась одеялами и подушками.

— Хочешь в моё гнездо?

— Это самое двусмысленное предложение из всех, что мне делали, — рассмеялся Дима. — Вообще!

Он лёг рядом с ней, и они снова поцеловались.

Мир остановился. И как бы хорошо, чтоб и время остановилось вместе с миром. Чтобы вся эта суета за окном замерла. Нет, испарилась, чтобы этот вечер субботней Москвы, с отголосками её шика и шума из центра, оказался где-то далеко и ненастоящим. Катя положила на Диму ногу, чуть выше бедра Дима нащупал ямку.

— А что это у тебя?

— Ямки. Как на щеках. У кого-то на щеках, а у меня — на ногах.

Захотелось курить. И они приоткрыли окно в комнате и закурили. Он обнимал её сзади и выдыхал дым в открытое окно, и этот дым летел и быстро испарялся.

Чтобы каждую субботу было так: я и она, у окна, смотрим на усталую улицу, где нет почти прохожих уже, а есть только редкие машины. И чёрт с ней, с мансардой на Тверской улице. Не важно, что никогда из окна не будет видно Пушкина. Кажется, я понял, что на самом деле важно.

В соседнем доме в окнах потихоньку выключали свет. Раз — и нет света в окне на третьем этаже. Два — нет в среднем ряду на пятом.

— Как думаешь, кто-нибудь там занимаются любовью? Именно любовью, а не тупо трахается? — интересовалась Катя. — Мне кажется, в этих окнах почти никогда нет таких людей.

— А может, они просто не включают свет и их не видно?

— Ха-ха. Очень смешно.

— Зато нам повезло.

— Да, сейчас это любовь. Я так чувствую. Как ты думаешь, но если они там все трахаются, то трахаются интересно? Ну, там, оргии или ещё что-то?..

— И откуда только у тебя берутся все эти глупости.

— Да ладно, глупости… Мне просто скучно. Ты знаешь, чего хочется? Мне хочется обнимать мир, хочется бежать куда-нибудь на край света, забраться на самую высокую гору и кричать, что люблю мир, весь-весь мир: этот воздух, это солнце, этот ветер…

— И я хочу с тобой.

Она повернулась и посмотрела на Диму серьёзно:

— А мы всё сидим, ждём чего, а чего — непонятно. А я так не могу, мне кажется, что я не живу, а жить я хочу. Жить! Я хочу чувствовать, не дышать только для того, чтобы не задохнуться. Понимаешь? Когда я с тобой, я — одна, со всеми остальными — другая. Я — не та, я — не настоящая, я не дышу. Знаю, что сама — тварь, виновата. Знаю, что все те люди, которые входят в мою жизнь, рано или поздно начинают от меня хотеть одного. Я даю это одно почти сразу, но только для того, чтобы хоть на чуть-чуть задержать их в своей жизни. Такая дура.

— Не выдумывай!

— Может быть, это вас задобрит, может, это даст хоть маленький шанс, что я наконец-то стану счастливой. Знаю, я эгоистка, и из-за того, что делаю, вообще счастья недостойна, но оно нужно мне, нужно, как этот воздух, эти деревья, эта вода. Я просто хочу быть счастливой.

Он посмотрел на неё, чуть выше макушки. Катя, как всегда, растерянно, вопросительно посмотрела на него: «Что там, что там?» Дима ничего не ответил, и она, как всегда, положила на макушку руки, чтобы скрыть что-то, что заметил там вдруг Дима. А он рассмеялся.

— Дурак ты, Дима! Я серьёзно говорю тут, а ты дурачишься.

— Я очень хочу помочь тебе быть счастливой. Но для этого… когда ты скажешь Ежу?

— Я не знаю.

— Ну, а мы теперь как?

— Что «мы»?..

Катя заплакала и спрятала лицо руками, Дима обнял её.

— Сны снятся мне нехорошие, — призналась Катя, убрав руки за спину. — Что-то страшное я чувствую. Не могу объяснить, это сила какая-то необъяснимая. Я её почувствовала, и она меня напугала. Чернота. Она бурлит, шумит и путает, шумит и пугает. Иногда иду, как в ночном тумане, сама не знаю, что руки мои делают, куда ноги ведут, что впереди, что сзади — ничего не видно, один шум и пустота. Ты что-то такое чувствовал когда-нибудь?

— Кажется, да, — соврал Дима.

***

В отражении ночной Яузы — мёртвый ребёнок. Ползучее чудище в воде крутится вокруг его круглой, как сильно надутый мяч, головы. Чудище и ребёнок всегда были здесь. Ползучее чудище, которое каждый раз рождается в отражении неба на поверхности чёрной воды (если смотреть долго, видно, как в ней спящие черти лижут друг друга). Ползучее чудище родилось однажды и поселилось в реке навсегда, чтобы временами выплывать на улицы города, идти по верхушкам фонарных столбов… оно стонет в предвосхищении, оно подбирается к дороге, облизывает крыши проезжающих мимо одиноких автомобилей, оно подбирается к девятиэтажкам, заглядывает в окна, извивается и останавливается у одного дома, на втором этаже, смотрит, дышит, шипит, гипнотизирует, а потом резко отпрыгивает, катится вниз по дороге и вдруг оказывается на высокой крыше. Мается, выжидает, шикает, уговаривает. А потом, когда уже всё, поднимается ветер, сносит её с крыши, она падает невредимая и ползёт обратно в реку, а там засыпает, довольная.

***

— Когда?

— Завтра.

— Быстро…

— Да, очень.

— Офигеть.

— Яш, мне страшно. Я боюсь. Я уже не знаю…

— Успокойся, Катюх, реально.

— Что-то нехорошее происходит. Как будто проклятие какое-то!

— Фигня всё. У Ежаки, походу, был жесткий депрессняк и, кажись, он реально поехал башкой.

— В последний раз он сказал мне знаешь что? «На этом танцполе все слушают и играют разную музыку». Что это значит?

— Я не всекаю и всекать не хочу. Слышь, если ты и дальше будешь загоняться, то сама поедешь, отвечаю. Хорош.

Яшин день

Мама накрыла на стол. Всё, как полагается: скатерть, четыре тарелки, посередине — блюдо с салатом, накрытое полиэтиленом, вилки, ножи, салфетки и четыре чёрно-зеленых алюминиевых банки со львом на этикетке. Лучше они будут пить дома и с моего разрешения, чем где-то в подворотне. В крохотной «однушке» с выцветшими обоями, с дубовой советской мебелью, ощущалось неожиданно уютно, так, как давно уже не было. В квартире пять человек. В тесноте, да не в обиде.

Уходя, мама обратилась к Кате:

— Катюш, ну ты погляди за мальчиками. И за моим — особенно.

Яша нахмурился и поторопил мать:

— Лан-лан, харе, давай уже, пока!

Мама надела сапоги, сняла с крючка шерстяное пальто. Неуклюже обступив мать, Яша открыл дверь на лестничную клетку.

— Будь поздно, — добавил Яша.

— Ладно.

Мама взяла сумку и у порога попрощалась с сыном: попыталась поцеловать его, но он не дался. Она улыбнулась на это и сказала громко:

— Веселитесь, ребят! Я ушла.

Дверь в коридоре хлопнула, и через секунду Яша радостно влетел в комнату:

— Ну всё! Давайте, убирайте эту шнягу. Пусть её, вон, Катюха пьёт. Мы с вами забомбим настойку. Пятнадцать лет как-никак — уже нужно!

Из-за дивана Яша достал две пластиковых бутылки с жидкостью вишнёвого цвета. «У тётки спёр», — торжествующе заметил Яша, открывая одну из бутылок и разливая её содержимое по бокалам, — «Тема — вещь».

— А мне можно попробовать? — спросила Катя.

— Не, Катюх, серьёзно, не надо тебе. Это жёсткая штука. Не хочу потом тебя до дома нести.

Парни выпили. Яша опрокинул рюмку и крякнул. Дима долго собирался с мыслями, прежде чем сделать глоток, выдохнул, что есть сил, а потом выпил. Ёж стал медленно тянуть настойку, но как только вдохнул носом, подавился и закашлялся.

— Хреново пошла? — Яша постучал по спине Ежа. Тот продолжал кашлять.

— Ты чего делаешь! — возмутилась Катя. — Нельзя по спине бить! На вот, Ёжик, попей воды.

С упорством продолжали пить настойку. По правде, она не нравилась никому, даже Яше, но они всё равно пили, а Катя сидела рядом и тоскливо вздыхала.

Настало время подарков. Дима подарил игру для игровой приставки, Ёж — второй джойстик, для неё же, а Катя подарила Яше майку с медведем с поднятыми лапами и надписью «Превед, медвед!».

— Офигенно, ребят! От души!

— А что тебе мама подарила? — поинтересовалась Катя.

— MP3-плеер, — удовольствием ответил Яша.

— Да ладно! — воскликнули в один голос Дима и Ёж, — Офигеть!

Первая бутылка закончилась. Ёж приучился не цедить из стакана, а пил залпом, как Яша. Диму после каждого стакана сильно передёргивало. Начинали вторую бутылку уже без него — его сильно тошнило в ванной, Катя сидела с ним и лила из душа на голову холодную воду. Дима всё говорил: «Я сейчас умру, а вдруг правда умру? Я умираю, точно умру…» Катя улыбалась и гладила слипшиеся от воды волосы.

Яша с Ежом вышли на кухню покурить. Точнее, курил один Яша. Ёж просто за компанию.

— Приколись, лицензионные игры на Соньку — чёрного цвета, не как обычные диски, — заметил Яша.

— Я сколько к тебе хожу — ни разу у тебя не видел таких.

— Ну, у меня и нет. Да и ни у кого нет, наверное, в России. Здесь только пиратки толкают. Мы с тобой погамаем в Диманову ща. Кажись, там вместе гонять на мотоцикле. Один за рулём, а другой в коляске. И типа с другими чуваками на мотиках можно бодаться, и ментов тоже. А цэ а бэ, короче. Тебе понравится сто пудов!

Ёж и Яша вернулись в комнату и развалились на диване. Запустили игру. Яша дотянулся до стола взял банки «Трофи» в две руки, открыл обе одновременно (Ни фига себе, интересно, как он так научился?), одну поставил около себя и вторую передал Ежу. Так и сидели: пили из банок, играли в гонки на мотоциклах и медленно сползали по дивану.

Ёж смотрел напряжённо на экран. Его маленькие глаза делались ещё мельче из-за игловатой причёски. Волосы, чёрные на корнях, светлые на концах, точь-в-точь как иголки ежа.

Вернулись в комнату Катя с Димой. Теперь Диму отпустило, он оживился и даже улыбался.

— Мне дало прям не по-детски, — заметил Яша. — Давайте замутим бутеров. У меня тостер есть.

— Ого, тостер! — воскликнула Катя.

Катя с Яшей пошли на кухню делать бутерброды, скоро вернулись, и все снова сели за стол. Быстро доели остатки салата, а потом захрустели бутербродами.

— Всё-таки хорошо, что в этом году как-то по-домашнему, — заявил Яша. — Спасибо, пацаны. И тебе, Катюх.

Блин, а в прошлом году просто трешак, когда на шлюзах тусили. Но зато именно на этой тусне мы и забратались со всеми. Даже Картавая и её пацан с Ежом разрулили всё без шума. А Диман нарыл где-то велик и катал без рук, и как навернётся — всё табло в кровище. «Эпично!» — да, точно, кто-то так сказал. В натуре, эпично! И Вано. Этот конь педальный, пришёл такой типа с днюхой поздравить, после стрелы примазаться хотел, ну ещё бы, конечно, а на шлюзах мы вместе с ним блевали потом: вначале, чтоб я не свалился, он меня держал, а потом — я его. Всё в жизни бывает. И непонятно…

— Толкните что-нибудь такое, за душу чтоб, — сказал вдруг Яша.

— Зачем? — удивился Дима.

— Не всё ж угорать.

— У меня жило дома пять котов, и все они померли, — грустно улыбаясь, откликнулась Катя. — Несчастливо живут у меня животные. Последней каплей стал хомяк: я сделала ему такие хоромы, так его любила. У него был свой дом, ты видел, Яш, реально же классный? Он вдруг перестал есть, а потом и не двигался вообще. Я так в жизни, кажется, никогда не плакала. Он сдох, а клетку я решила не убирать и всю ночь не спала из-за этого. Плакала.

— Ну, ничего. Зато у него была весёлая и счастливая жизнь в хоромах, — заметил Дима.

— Да, но всё равно грустно. Он прожил по нашим где-то девяносто лет.

— Ого! Так это вообще хомяк-долгожитель.

Все засмеялись.

— Без тебя он так долго бы и не прожил, — добавил Ёж.

Катя грустно вздохнула.

— Ладно, не ломайте тут комедию, — Яша побил Катю по плечу. — Теперь он это… в лучшем мире.

— Вот в раю классно, — задумчиво произнёс Ёж. — Там Курт Кобейн.

— Чего? — не понял Яша.

— Ничего. Он был самоубийцей, но сделал слишком много, чтобы, как все, попасть в ад. Хотя, наверно, и нет никаких адов и раев. Если и нет, то стоило бы выдумать, как говорится.

— Ты чего такой пафосный? — Дима смотрел на Ежа недоверчиво, с усмешкой. Яша хмыкнул, а Катя отвела взгляд в сторону.

Обидно, давно уже обидные слова он говорит мне. Ему надо бы в морду дать. «Ты крутой, как яйцо! Ты крутой, как яйцо!» — орал Дима, стуча ладошкой по столу, Яша точно так же, как сейчас, хмыкал, а Катя отводила взгляд в сторону. Это на день рождения Ежа, лет пять назад. Тогда за столом ещё сидели маменька и отчим. Ежом меня ещё не звали, я был просто Серёжей. «Ты крутой, как яйцо! Ты крутой, как яйцо!» Отчим, когда увидел моё лицо, разозлился сильно и сказал, что если я не перестану обижаться на глупости, он выгонит меня из-за стола. Он должен был быть на моей стороне. Наверное, тогда он чему-то меня учил. Думал, что учит. А я уже тогда себя начинал потихоньку ненавидеть за то, что я не могу оправдать надежды людей, которых считаю близкими. Но отчим — не близкий, потому что он не защитил. В тот день рождения вообще всё было ужасно: отношение ко мне, подарки. Дима вместо подарка принёс разукрашенный фломастерами проездной билет.

За окном уже совсем стемнело. У Димы сильно разболелась голова, и он захотел домой:

— Я — всё. Кто со мной?

— Я тоже пойду, — сказал Ёж.

— Пошли. Кать, ты с нами?

— Нет, я тут уберусь. Я обещала маме Яши.

Дима с Ежом пошли в коридор обулись. Дима надел джинсовую куртку, которая была ему велика: рукава длинные.

После того, как проводили Диму и Ежа, Катя села в комнате, чтобы немного передохнуть. В комнате тукали массивные настенные часы с маятником и домиком сверху. Точно такие часы я видела у бабушки в деревне. Тишина.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 Следующая ⇒