И.А. Федоров 6 страница

Фаза поиска («низус»). Фаза с таким условным названием – стартовый этап высокодуховной коммуникации, главным содержанием которого является эмпатийный поиск, преодоление личных комплексов и комплексов по поводу взаимного общения у партнеров при яркой фальсификации социальных ценностей.

Черты этого этапа и определяются, видимо, тем, что здесь общение принципиально симметрично, здесь не может быть никакого постоянного лидерства и вообще не может быть никакого лидерства, кроме ситуативного, здесь обрываются процессы «якорения», состояния аптайма с какими-то прагматическими корыстными целями. Здесь ярко плывут обычные ощущения пространства и времени; словом, здесь начинают действовать все те черты духовной коммуникации, о которых мы говорили при описании схемы «психоворота».

Черты же, характеризующие собственно фазу поиска или «низуса», совершенно специфичны. Перечислим наиболее яркие из них.

Во-первых, с чем и связано название поиска, эта фаза описывает своеобразное перетекание фокуса внимания, интереса, оценок партнера и состояния некоторой оглушенности, аптайма в поиск, попытку выработать ориентиры новой реальности, где взаимная симпатия уже является фактом, где взаимный интерес постепенно становится привычным, а непривычным становится мир без обычных ценностей. Вот в этом дефиците ценностей и происходит поиск каких-то ориентиров, что сказывается и в теме беседы, и в пластике, даже в соотношении гештальтов и уже опредмеченных понятий.

Таким образом, на этой фазе происходит своеобразный поиск духовной опоры, причем такой опорой постепенно и все более становится общение друг с другом, эмпатийное состояние «Я как бы Другой».

Отсюда, во-вторых, на этой стартовой фазе духовной коммуникации изредка происходят своеобразные возвраты к социуму, т.е., иными словами, проверка того, не ушел ли ты слишком далеко в общении, открыты ли двери возврата в обычную жизнь. Отметим также, в-третьих, что на фазе поиска, или «низуса», возникают и выходят в фокус происходящего темы, которых ранее старательно избегали. Судя по тому, что рассказывали автору респонденты, эти темы можно условно назвать «постыдно-индивидуальные», т.е. человек может рассказывать о вещах, которые обычным образом, по-бытовому, постыдны, - например, о первых сексуальных опытах или о неудачах в выстраивании имиджа героя, мачо, и это не воспринимается другим как нечто болезненное, а обсуждается весьма спокойно. Приведем перечень других тем, совершенно новых и крайне редко встречающихся в обычном бытовом общении, в общении социализированном:

- это «постыдно-родовые» сюжеты: рассказы на тематику так называемого «проклятия семьи»; о вхождении в непрестижные группы, которое раньше скрывалось;

- кроме того, это темы «чужое-интересное», которые можно описать так: «ситуации и проблемы, о которых рассказывает партнер, в моей биографии встречались мало или не встречались вовсе, но разговор об этом столь интересен, «я чувствую это так близко, почему-то, к моему личностному комплексу, что я уже и не вполне воспринимаю это как нечто чужое».

Такой перечень, разумеется, можно продолжить. В данном случае, он необходим, чтобы описать еще одну характеристику фазы поиска или «низуса», блокирование или минимизирование морали.[37]

Прямым следствием описанных процессов является и уход мотива «я сейчас отдыхаю и могу поговорить о чем угодно», напротив, индекс «важно» становится общей ценностью для партнеров. В этом смысле, фаза поиска вряд ли может быть отождествлена с традиционным идеалом созерцания, покоя страстей в античности, с общими идеями даосского мудреца, который склонен к созерцательности настолько, что «из него могут расти цветы»; напротив, это живое, энергичное общение.

Видимо, еще одной характеристикой стадии низуса можно считать возникновение симпатии второго уровня, т.е. симпатии, где есть ценности типа «мы», т.е. «мы» – люди, объединенные какими-то ценностями, а не формальной общностью биографией, как на первом этапе развития симпатии. Эта «мы»-симпатия становится общим эмоциональным фоном, на котором развертывается собственно поиск, начало пути преодоления личностного комплекса.

Подчеркнем, что такого рода ситуации описывались достаточно редко. Думается, что описание фазы «низуса» возможно только при применении экзистенциального или шизоаналитического видения проблемы, при использовании того, что пока стыдливо называется «dasein-анализ», хотя автор нигде не встречал развернутого и подробного описания применения «dasein-анализа» к изучению традиционных объектов социологии. Не рискуя наращивать перечень черт фазы низуса, отметим лишь главные требования к методологии изучения этой стадии в рамках современной социологии.

Такой «dasein-анализ» должен, во-первых, отслеживать особое настроение, которое можно описать примерно следующим эмоциональным образом: «Я нахожусь в одной из самых непростых ситуаций в моей жизни. Все простейшие рецепты того, как правильно жить, оказывается, очень сомнительны или просто неверны. Сейчас происходит нечто мучительно интересное, я чувствую, что нахожусь на грани какого-то нового видения и природы своей личности, и перспектив ее развития, причем это явно связано с беседой именно с этим партнером. Я хочу и немного боюсь думать и беседовать дальше, я чувствую, что таких шансов понять себя жизнь дает немного, хотя и ощущаю некоторую усталость от непривычности происходящего».

Кроме этого естественного условия, «dasein-анализ» должен «уметь» отслеживать рамочность происходящего, поскольку говорить о том, что человек полностью погружен в духовную коммуникацию на фазе поиска или низуса было бы откровенно наивно. Так как «dasein-анализ» - прямое достижение именно экзистенциальной философии, необходимо четко понимать, что уже на фазе «низуса» формируется высвобождение человеческой свободы, понимание человеком того, что он свободен изначально, что вся его жизнь, по крайней мере, до проникновения в духовную коммуникацию, была попыткой избавиться от свободы, а не завоевать ее.

Рамочность происходящего связана с тем, что внутри погружения в коммуникацию всегда содержится вариант выхода из нее, иначе люди, уходящие в коммуникацию, просто не донесли бы до нас своего опыта. Следовательно, есть какой-то механизм обрыва или выхода и из коммуникации, находящейся на фазе «низуса». В связи с этим, очень важно понять, что «dasein-анализ» основан как бы на выделении трех видов бытия в происходящем.[38] Эти три вида бытия подробно описываются М. Хайдеггером[39], Дж.Г. Мидом[40], в современной онтофилософии. Думается, главное, что происходит с самой структурой, механизмом восприятия происходящего человеком или людьми, находящимися на фазе поиска, - это феномен хайдеггеровского «vorwegsein», т.е. бытия при планируемом будущем, таком, которое незримо присутствует в происходящем, но не выводимо из него прямо. Таким образом, известная фраза М. Хайдеггера о том, что, при некоторых условиях, время «временится» есть не простая игра слов, а характеристика того, что в духовной коммуникации меняется не просто восприятие времени, в том смысле, что оно кажется для него текущим быстрее или медленнее, чем обычно, но в том, что в духовной коммуникации люди находятся наедине с «Ничто», т.е. с чувствованием всего масштаба движения мира, данного в однонаправленном, казалось бы, времени.

В этом смысле, «низус» - это фаза неодинокого общения около смерти. Думается, что именно поэтому «dasein-анализ» должен не выделять как парадокс, а подразумевать, как естественный атрибут, обрывы обычных детерминационных цепочек в поведении коммуникантов.

Иными словами, изменение структуры речи, снижение символов прямой членораздельности, феномен эхолалии, понимания друг друга по началу фраз, попытки коммуникантов объединить в нескольких словах целую группу своих сложнейших ощущений, - все это показывает, что их понимание друг друга и чувствование ситуации не является простой подстановкой социальных знаний и навыков; напротив, такое общение аритмологично, пользуясь термином Павла Флоренского. Оно подразумевает принципиально рваный ритм осознания происходящего, где, по сложным и не вполне ясным автору законам, чередуются образы «Я», «Мы», «Он», «Сам», «Себе», «Ничто», «Будущее». Думается, что уже поэтому вряд ли корректно было бы в рамках пространства «dasein-анализа» отождествлять общение на фазе поиска с какой-то разновидностью Т-группы или абстрактно понятой нравственностью.

В этом смысле, на этой фазе минимизируется не только мораль, но и нравственность, уже потому, что здесь просто неинтересны, почти невозможны насилие по отношению к партнеру, злорадство, желание перебить, прямое блокирование тревожащей информации. Сама тревога здесь, напомним, дана как бы пересечением двух полярных процессов – чувства экзистенциальной уникальности разума и памяти о необходимости возврата в социальную жизнь. Более того, чрезвычайно любопытен аспект включения в «dasein-анализ» не только эпистемологических или речевых «обрывов», но и возникновение новой этики происходящего, этики самого диадного общения на этой фазе, которая как бы диктует «свою волю» участникам общения, - но вовсе не наоборот.[41] Видимо, основным противоречием такой новой этики происходящего является столкновение мотивации «продолжить путь к духовной коммуникации» и боязни потерять надежду на возврат в обычную жизнь.

Еще один этап развертывания движения собственно коммуникации, уже после того, как пройден выбор и соблазн «якорения» аптайма какими-либо корыстными интересами, может быть описан лишь приблизительно. Автор избрал для этой фазы название «трассирующая коммуникация»; иными словами, коммуникация, данная пунктиром, смыслы которой похожи на следы трассирующих пуль в темном, неясном пространстве, в каком-то поле общения, составляющем основное содержание этой фазы.

Трудности изучения фазы трассирующей коммуникации очевидны. Все признаки коммуникации, которые мы уже выделяли, безусловно, подходят к этой фазе, иными словами; такая фаза показывает развертывание собственно духовной коммуникации.

Поэтому вряд ли можно назвать, в качестве существенной ее характеристики, принципиальный рост асоциальности, практического ухода из тематики беседы вербально выраженных социальных тем, сводимых к известному феномену «восьми точек» (политика, секс, здоровье, дети, домашние животные, мистика, и т.д.). Отметим лишь главное в статусе связки «социум» - «трассирующая коммуникация». Согласно проведенному опросу и по интуитивному чувству автора, выход из коммуникации, на какой бы фазе она ни находилась, всегда присутствует. Это присутствие является последней гарантией, последним «якорем» чисто ролевого социального поведения в нашей психике.

Символы такого выхода должны содержаться, естественно, и на фазе трассер-коммуникации. Такие символы должны быть достаточно привлекательны, чтобы выразить реальность возможности выхода из коммуникации в любое время.

Отметим, однако, одну странную и очевидную для автора зависимость. Вряд ли целесообразно считать базовым, основным противоречием этой фазы собственно развертывание всего богатства природы коммуникации и воспроизводства возможности выхода из нее. Именно начиная с этой фазы, логика развертывания коммуникации не противостоит, а как бы включает в себя возможность ее самоуничтожения, возможность выхода в мир обычных социальных стереотипов; в этом смысле, она всегда несет в себе отпечаток трагедийности, образно говоря, это «август человеческой духовности». Видимо, пребывание в коммуникации содержит в себе и отпечаток трагизма, ощущение обреченности былых чувствований возможностей неотчужденного общения с людьми, хотя миллионнолетняя история человека как носителя социального действия, присутствует и здесь.

Такая диалектика дана во множестве традиций устного творчества в общении русских богатырей со святыми, старцами или героев народного эпоса со старейшинами. Само это общение описывается очень расплывчато, в романтически - мистических оттенках; акцент делается на том, что, после такого общения, герои обретают нравственную опору, какой-то критерий для совершения подвига во имя добра.

Отметим, что, при этом, герои не продолжают коммуникацию, не стремятся полностью понять старцев, а выходят «назад», в реальную жизнь. Надо думать, что далеко не вся принятая в себя мудрость старца реализуется непосредственно в их подвигах.

Таким образом, содержащаяся и развертываемая одновременно с углублением духовной коммуникации возможность выхода из нее показывает трагизм обстоятельств, ее избыточность и, возможно, гибель участников при дальнейшем наращивании собственно коммуникативных навыков. В силу этого, одной из загадок является вопрос о графике и сценариях выхода в социальную жизнь во время описываемой фазы.

Видимо, возможность выхода в социальную жизнь не может быть дана только фоном; привлекательность символов такого выхода, апеллирующая к каким-то базовым социальным ценностям должна расти, в какое-то время уравниваясь с мощной тягой углубления в духовную коммуникацию, - иначе участники такой фазы ни при каких условиях не могли бы быть респондентами социологического исследования, даже при современном понимании того, что именно является целью эмпирического исследования поведения людей.

Логически рассуждая, можно предположить как именно тревожность, порождаемая частичным разрывом связей с социумом на предыдущих фазах духовной коммуникации, на фазе трассирующей коммуникации принимает форму своеобразных и привлекательных для конкретного человека форм, символов «возврата к обычному поведению».

Примерный перечень таких символов-чувствований можно описать следующим образом, выстраивая их иерархию:

1. «то, что я понял сейчас, очевидно может быть полезно для близких мне людей, и пока я не забыл это, и не воспринял новых ценностей, которые могут этому помешать, надо выйти из коммуникации и попробовать передать полученный образ родным и близким мне людям»;

2. «мне кажется, я понял и почувствовал сейчас нечто такое, что может резко повысить эффективность моего стремления к тому, что кажется сейчас очевидно правильным; как много до этой духовной коммуникации я делал вредного и просто ненужного. Надо скорее выйти из коммуникации и попробовать жить по иному, получая особое и очень редкое удовольствие от того, что теперь я буду работать гораздо эффективней, чем обычно»;

3. «я уже потратил так много сил, мне так сейчас непривычно и хорошо, что не хочу двигаться дальше, возможно, дальше мне откроется еще более новое виденье себя, моей жизни, моего долга, которое и это теперешнее мое состояние обесценит. Надо скорее выйти из коммуникации, чтобы уже потраченные усилия имели смысл».

Кроме того, у многих респондентов возможно вполне понятное чувствование долга перед близким и детьми, боязнь освоить ценности духовной коммуникации, престать быть хорошим отцом, мужем, другом.

В этом смысле, эмоциональные рамки происходящего на трассер-фазе весьма необычны; возможно, это вообще не встречающаяся в социальной жизни качественно особая эмоция, сочетающая в себе, как минимум, следующие компоненты: радость или особое удовольствие от эвристики, самой атмосферы духовной коммуникации; печаль от постоянного фонового ощущения того, что эта радость непременно кончится и вряд ли полностью применима в обычной жизни, она ведет к тому, что А. Камю очень точно назвал «несчастным сознанием».

В данном случае, это может быть интерпретировано как одновременная данность желания саморазвития человеческой личности при смутном чувствовании, что такое развитие не имеет видимых границ и требует асимптотического наращивания усилий, что, с какой-то точки порождает духовную бифуркацию, смятение, боязнь и, почти всегда, нежелание развития себя за пределами социальных стереотипов и имиджей.

Видимо, такова эмоциональная сторона инстинкта духовного выживания, сформированная за 5 миллионов лет антропогенезом, одним из принципов которого было: «думай, если хочешь, до тех пор, пока это не мешает выживанию себя и рода, - по крайней мере, того, что до сих пор считалось выживанием себя и рода».

Именно так автор понимает известную мысль Аристотеля о присутствии родового начала в индивидуальном поведении человека и в сфере его духовности; в этом смысле, трассер-фаза коммуникации есть последний рубеж обороны коллективизма, который занимают наиболее испытанные в боях «войска».

Разумеется, отпечаток необходимости выхода в социальную жизнь является отрицательной и довольно внешней характеристикой фазы трассирующей коммуникации, однако характеристикой, показывающей лимитированность этой фазы, ее принципиальную ограниченность, ее главный энергетический закон, который можно сформулировать так: «Чем далее партнеры углубляются в фазу трассирующей коммуникации, тем выше вероятность выхода из нее». Парадокс, собственно, не в этом законе, а в том, что трассер-коммуникацию уже нельзя, видимо, сфальсифицировать, из нее можно только выйти или, в редчайших случаях, пойти еще дальше.

Думается, что опыт трассирующей коммуникации не сводим ни к любопытству, ни к желанию получить удовольствие от новых ощущений, ни к своеобразному испугу перед происходящим, который, чаще всего, выводит из трассирующей коммуникации.

В ней проявляется именно фундаментальность духовной коммуникации, ее мощная «втягивающая сила», тяга человека к самоопровержению себя как носителя социальных ролей и отношений.

Для описания мира, который следует за фазой трассирующей коммуникации, вряд ли применим термин развития личности, поскольку критерии для такого развития собственно в социальной и природной среде, по средовым эффектам, как это обычно подразумевается, найти чрезвычайно затруднительно.

Вернемся, однако, к положительным характеристикам фазы трассирующей коммуникации, как символа возникновения и исчезновения, причем далеко неслучайного, пучков траекторий почти совершенно новых по отношению к предшествующим смыслов общения.

Выделим пока наиболее очевидные конкретные характеристики описываемой фазы. Одна из них - снижение обычной роли собственно языкового общения. Можно назвать несколько признаков такой тенденции:

- все более частый переход по тематике и по энергетике обсуждаемых тем не через словесное согласование, а по особой логике личностного комплекса, стремление заняться не просто наиболее интересными и новыми, а наиболее больными для каждого из партнеров проблемами;

- собственно очаги языкового общения все чаще подразумевают паузы. Растет роль интонации, тембра; кроме того, собственно вербально построенные контакты не вполне соответствуют логике происходящего, они находятся как бы «около темы», выполняют роль фиксирования достигнутого эмпатийного понимания;

- такое языковое общение все менее несет в себе отпечаток гендерной идентификации; попросту говоря, оставаться в рамках гендерной идентификации (например, в маскулинном образе «мачо») практически невозможно;

- углубление роли лингвистических кванторов. Иначе говоря, словесные конструкции обозначают на фазе трассирующей коммуникации целые блоки возможных переходов к типичным для этой фазы проблемам.

Отметим и явную экзистенциальность общения. Такая экзистенциальность общения, разумеется, может быть описана и характеристиками которые типичны для описания пограничных ситуаций в классическом экзистенциализме, в работах Ж.-П. Сартра, М. Хайдеггера, К. Ясперса, А. Камю и др. Иными словами, несомненно, что на фазе трассирующей коммуникации человек более свободен, - во всяком случае, социальные аспекты такой свободы минимизируются несомненно, на этой стадии духовной коммуникации открыто проявляются реальные роли индивидуальных фобий и маний в жизни психики человека.

Здесь проявляются экзистенциалы, характеризующие самые интимные стороны психической жизни, и, прежде всего, бытие личностного комплекса во всем богатстве его природы и взаимосвязи с человеческой волей. Упоминавшиеся «пучки смыслов» как цель и своеобразные онтологические рамки общения, можно условно подразделить на три типа. Во-первых, это все более эмпатийное общение, все более тонкое чувствование партнера. Во-вторых, это смысл самого десоциализированного пространства общения, где содержатся все более привлекательные символы сценария выхода из коммуникации; и, лишь в-третьих, это возникновение качественно нового феномена собственно коммуникационного «трассера», характеризующего глубинную экзистенциальность общения на этой фазе.

Подчеркнем, что феномен трассер-коммуникации вовсе не сводим к какой-то взаимной симпатии. Описываемый выше «Мы-феномен» с трудом обнаруживается при опросах респондентов, считающих, что были в состоянии духовной коммуникации, но все они утвердительно отвечают на вопрос о существовании такого феномена, хотя с большим трудом описывают его характеристики.

Отрицательными, «теневыми», параметрами такого феномена можно считать резкое снижение роли поиска, столь типичного для предыдущей фазы опредмечивания своих надежд на партнере. Описываемый феномен показывает первые контуры парадокса «резонанса разумов», совместного чувствования, которое примерно можно описать следующим образом: «Мы чувствуем сейчас дыхание какого-то чуждого, враждебного нам, уже не вполне человеческого мира, который проявлялся в знании своей смертности, грубом ограничении нашей нравственности логикой отчужденного мира вещей и социальной рациональности. Это чувствуется и сейчас, в ходе нашего общения; но мы уже не боимся этого, мы понимаем, что наши комплексы и простые постыдные воспоминания – не самое важное, они и возникли из необходимости экономить силы для приспособления к социальному миру. Очевидно, что наше взаимное, все более точное чувствование условности личностных комплексов друг друга и есть форма их преодоления, и, уже поэтому, основной вопрос, интересующий нас - вопрос о том, можно ли жить дальше, оставаясь без выраженных социальных мотивов, без обычных боязней и фобий, без необходимости опеки друг друга. Что же надо делать там, где явное зло как бы вынесено за рамки, равным образом, как обычное стремление к удовольствию, самолюбованию, погоне за собственной значимостью, утверждению своего лидерства? Что находится за этими рамками для живого, активного, обретающего новую мощь нашего диадного разума?».

Разумеется, такое описание «Мы-феномена» было бы неполным без упоминания стимулов дальнейшего постепенного погружения в коммуникацию, которые непременно должны быть на фазе трассирующей коммуникации.

Однако о природе таких стимулов и о конкретном механизме их действия можно только гадать. Видимо, это стимул какой-то особой глобальной негации разума по отношению к миру вообще, чувствование самых общих законов жизни разума, того, что изначально в русской традиции обозначалось странной формулой «растекания мыслью по древу». Вряд ли такое состояние сводимо к отождествлению себя с какими- то конкретными морфемами нашей жизни. Чрезвычайно любопытная и безумно сложная проблема таких «негаций», самоотрицания «внутри» фазы трассирующей коммуникации вряд ли может быть описана рациональными высказываниями.

Попробуем пояснить эту мысль. Не исключено, что духовная коммуникация и есть прямое противостояние сути разума общей логике стихийного движения Вселенной, подразумевающей одновременно и усложнение Вселенной таким образом, чтобы позволить существование разума («Наблюдателя»), и ограничение такого разума именно наблюдательными функциями. Последнее принципиально, поскольку активно развивающийся разум непременно будет вмешиваться, и все более мощно, в логику Вселенной, приспосабливая ее под себя, становясь космическим началом, повторяя, тем самым, гордыню старухи из известной сказки А.С. Пушкина, которая имеет право надеяться на то, что развитие событий все же не обязательно приведет к разбитому корыту.

Вполне возможно, что духовная коммуникация, дошедшая до стадии коммуникации трассирующей, и выражает предельную нишу развития разума, которому предоставляет эту нишу, своеобразную «ризому», вселенская отчужденная логика развития неживых систем.

Во всяком случае, автор с симпатией относится к такой интеллектуальной позиции, которая пока может быть только верованием, истоком новых мифологем интеллектуалов. Представляется эстетичным предположение о том, что, почему-то, не только бурное усложнение технологий и технической мощи человечества являет собой угрозу пока совершенно не ясной «вселенской гомеостазе», но и именно какие-то возможности «резонанса разумов» в духовной коммуникации, причем именно сейчас, когда проблема отчуждения труда, отчуждения межличностного общения перестает быть главной угрозой.

Таким образом, «трассирующая коммуникация» не выражает, по крайней мере, прямо, ни логики социума, ни логики усложнения вселенских живых и неживых систем. Она есть инакобытие, своеобразный выход разума из противоречия между коллективизмом и средой. Не исключено, что она является своеобразной логической саморазвертывающейся основой ускользания от вариантов собственно социального поведения, ухода (и, следовательно, и особого нравственного прорыва) от современной логики шизофренизации бытия человека в социальном мире; она и есть та самая «коммунистичность», о которой писал К. Маркс, - те элементы движения разума, которые неизбежны при освобождении одновременно и от необходимости физического выживания, и от веберовского «мертвящего духа частной собственности».

Впрочем, и человек, и человечество, в принципе не могут ставить перед собой заведомо неразрешимых задач, и диалектика трассирующей коммуникации, возможно, показывает не крах механизмов, которые позволяли человечеству двигаться, развиваться на протяжении миллионов лет, но неизбежную смену выработавшего свой ресурс «социального мотора». Во всяком случае, эффективность такого мотора пока достаточно велика, что никогда не мешало людям задумываться об альтернативных и психически чистых источниках нравственного и духовного развития.

Право, иногда складывается ощущение, что коммуникология сделала все возможное, чтобы такие вопросы вставали как можно позже, дав уже в ранней юности какую-то страшную позитивистскую клятву. Для автора же, такой клятвой не связанного вовсе, главный вопрос коммуникологии, легкий и хрупкий образ которой сейчас лишь обрисовывается в научной литературе, - вопрос о природе, парадигмах и перспективах человеческой духовности.

Духовная робинзонада все большего числа думающих людей, лишь формально объединяемых отчужденными квазикоммуникациями современной шоу-индустрии и искренне рыночными масс-медиа, интериоризация ранее казавшихся лубочными, китчевыми ценностей даже в среде интеллигентной, вестернизация самых интимных человеческих чувств, омассовляемых все более умело и необратимо, - все это показывает, видимо, что понятый упомянутым образом предмет коммуникологии вызывает у политиков интерес примерно такой же, как здоровье Балды у попа, причем ближе к концу срока работ…

Впрочем, это и понятно, - натура человеческая, по мысли Ф. Достоевского, действует целиком в любом жизненном акте, даже рукопожатии, - уж тем более в коммуникации.

2. ПРОБЛЕМА ПРИРОДЫ ДУХОВНЫХ КОММУНИКАЦИЙ В ИСТОРИИ ГУМАНИТАРНОЙ МЫСЛИ

2.1. Специфика социологического исследования

истоков и истории духовных коммуникаций

Обыватель – это человек, постоянно и с большой серьезностью занятый реальностью, которая в самом деле нереальна.

А. Шопенгауэр

Выделить хотя бы общие методологические ориентиры истории социологии духовных коммуникаций - одна из самых дерзких задач современной коммуникологии, содержащих в себе заметные внутренние противоречия и неопределенности. Отметим наиболее очевидные сложности в решении такой задачи.

Во-первых, это довольно позднее возникновение самого термина коммуникации; лишь в конце 20-х гг. прошлого века оно стало собственно употребимым в научной литературе. Первое же упоминание самого термина надо отнести, видимо, к началу ХХ в., причем значение термина (communication) складывалось довольно стихийно, с примерным денотатом «связывать, соединять», что определялось появлением первых технических средств человеческого общения и появление развитых масс-медиа. По иным данным, термин «связывание» был известен, хотя и употреблялся очень редко, с начала XVI в., с появлением первых венецианских газет. Так или иначе, расплывчатость самого термина и неясность времени его возникновения уже задает заметные неопределенности и в выделении каких бы то ни было этапов в развитии коммуникологии до начала ХХ в. Всегда остается опасность, что описание той или иной доктрины, вроде бы связанной с идеей коммуникации, более или менее искусственно притягивается, не соответствует замыслу и общим методологическим ориентирам самой описываемой концепции.

Такое противоречие вполне признается автором, однако отказ от попыток воспроизвести материал, который с достаточной долей очевидности показывает корни идеи коммуникации до ХХ в., было бы тоже методологически вряд ли оправданно.

Во-вторых, неопределенность самого денотата понятия духовной коммуникации вызывает явную трудность в описании истории не просто коммуникологии, но отдельных методологических подходов к изучению природы духовных коммуникаций. Кроме того, основания для выделения таких подходов, в свою очередь, содержат заметные неопределенности, в силу чего возможно пересечение исследовательских фокусов в описании различных эпох интеллектуальной мысли.

В-третьих, невзирая на описанные выше трудности, простая научная корректность и пропедевтические цели, которые ставит автор в этом разделе, требовали описания вынужденно широкого, с заметной флуктуацией границ, исследовательского фокуса. В данном случае, таким фокусом выступали известные автору описания формы духовного общения в истории гуманитарной мысли, что может быть пояснено с помощью следующих положений:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒