И.А. Федоров 1 страница

Стр 1 из 43Следующая ⇒

И.А. Федоров

ПРОЛЕГОМЕНЫ

СОЦИОЛОГИИ ДУХОВНЫХ КОММУНИКАЦИЙ

Монография

Санкт-Петербург - 2007

УДК

ББК

Рецензенты

Федоров И.А. Пролегомены социологии духовных коммуникаций: монография / И.А.Федоров. С-Пб.: Наука, 2007. – 275 с.

Монография представляет собой вариант современной фундаментальной трактовки природы духовных коммуникаций. В ней дан широкий обзор имеющихся в истории гуманитарной мысли концепций и методологий изучения духовных коммуникаций, представлена оригинальная авторская модель предмета социологии духовных коммуникаций. Описаны квазикоммуникативные феномены, наиболее часто встречающиеся в современном социуме.

Книга предназначена для студентов и слушателей высших учебных заведений, аспирантов и преподавателей, научных работников.

В оформлении переплета использована картина М. Чюрлениса «Соната моря. Анданте».

Посвящается моему товарищу, Т.Г. Бабаян

Коммуницировать, чтобы быть
(вместо введения)

Есть только одна врожденная ошибка – это убеждение, будто мы рождены для счастья.

А. Шопенгауэр

В истории многих наук существуют странные и трудноуловимые цепочки «периферийных следствий» идей их основоположников. Такие зависимости ощущаются в движении даже тех научных направлений, исследовательский фокус и методологические ориентиры которых, казалось бы, очень далеки от концепций основателей науки.

Такова, как кажется автору, и судьба идеи о близости социологии и естественных наук О.Конта и Г.Спенсера, сознательно отождествлявших социологию с «социальной физикой» (О.Конт) или «социальной биологией» (Г.Спенсер). Сейчас, учитывая колоссальное усложнение социологического знания, все чаще ведущее к полной потере наглядности, приходится формулировать своеобразный аналог физического «принципа дополнительности» в социологии. Если в физике он означает невозможность одновременно точного определения координат и импульса элементарных частиц, то в социологии его можно сформулировать так: одновременно точное измерение и понимание человеческой духовности и человеческого стремления к выживанию невозможно.

Попросту говоря, если точно известно, что этот человек всеми силами души стремится выжить, адаптироваться к современному социальному миру, то мы ничего не можем сказать о его духовности; и наоборот, - если человек заведомо духовен, то ничего нельзя сказать о степени его приспособления к миру.

Столь парадоксальный взгляд на человеческую духовность и выражает, видимо, гибкость и фундаментальность собственно социологической традиции, которая с огромным трудом приспосабливается к современной действительности, все более чуждой романтике «духовных коммуникаций серебряного века». Колоссальный рост отчуждения между людьми, законченных и, по-своему, совершенных форм насилия, включая современный терроризм, явный кризис моногамной семьи, уход целых страт, особенно молодежных, в виртуальный мир наркотиков, азартных игр, алкоголизма, гендерный кризис, особенно проявляющийся в утрате идеалов мужской чести и патриотизма, всеобщее увлечение имиджами, замена тяги к рефлексии увлечением шоу-технологиями, превращение милосердия в бизнес и объявление бизнеса милосердным, трансформация ранее интимных человеческих чувств в рекламные символы,- все это часто вызывает у исследователя не желание совершенствовать методологию, а естественную брезгливость, на которую социолог не имеет права.

Кроме того, на долгие годы социология коммуникаций оказалась в плену категориального аппарата, разработанного основоположниками кибернетики (Н.Винер, К. Шеннон). Сами идеи объяснения человека через обмен информацией, передачу так называемых мессажей (сообщений), дистантное общение с помощью технических средств, казались настолько многообещающими и привлекательными, что надолго заслонили альтернативные модели, объединенные естественным, но, длительное время, крайне непристижным вопросом: что такое информация, что именно она описывает в движении и структуре человеческого духа?

Такие вопросы казались просто проявлением консерватизма, они были погребены вновь возникшими эффектными доктринами информационного общества, «информационной постиндустрии»; даже сама Вселенная объявлялась некоей «информационной коммуникацией»; иногда складывалось чувство, что информация – какое-то особое излучение от любых объектов, показывающее их неоднородность, структурированность.

Впрочем, как писали братья Стругацкие, ничто не вечно, даже и перемены. Современная социология коммуникаций все спокойнее относится к идеям, еще недавно казавшимся столь революционными. Кажущаяся «объясненность» жизни общества и человека такими идеями представляется все более наивной при столкновении со сложнейшими реалиями современного мира; более того, ориентиры «панинформизма» все более проявляют себя как своеобразные интеллектуальные стереотипы, препятствующие, в полном соответствии с теорией парадигм Т.Куна, возникновению новых теорий. Отношение большинства людей к тому, что они называют коммуникациями, сейчас часто становится похожим на общение со старым седым котом. Он привычен, не доставляет больших хлопот, в положенное время мурлычет; изредка вспоминают о его милых детских проказах, но вопросов о том, думают ли животные, и можем ли мы их понять, вся эта череда привычных ситуаций уже не вызывает.

Люди старшего поколения могут еще помнить какие-то споры о том, все ли является информацией, или есть какие-то формы духовности, вроде любви или патриотизма, которые вроде бы и неприлично называть просто информацией.

Действительно, уже со времен Н. Винера, Р. Якобсона, К. Шеннона как-то стихийно утвердилось представление о том, что коммуникация есть просто система передачи сообщений с соответствующими кодом и декодером; поэтому простейшие ассоциации на слово «коммуникация», - как не раз убеждался автор в социологических исследованиях, - телефон, какой-то сигнал в кабеле, телеграмма, SMS-сообщение. Как кажется автору, период такого «умиротворенно-кибернетического» движения в гуманитарной теории коммуникации заканчивается, как одновременно заканчивается целая эра наивного «панинформизма». В самом деле, не может длиться долго интеллигибельная ситуация, когда в алгоритме «единичка-нолик» пробуют описывать не только технологии создания компьютерных программ, но и практически все, в том числе и сомнение в правомерности такого алгоритма. Образно говоря, в довольно дружную, хотя и странноватую семью атрибутов мира (Пространство, Время, Противоречие, Истина, Вероятность) в начале ХХ века была торжественно и с одобрения большинства специалистов введена новая гостья – Информация. Все так радовались этому, что уступали ей место и были готовы даже гравитационные парадоксы сводить к движению информации. Вскоре, однако, гостья убедительно доказала, что по характеру она далеко не Золушка. Решительно и беспардонно оттесняя названых сестер, она посягнула даже на саму Материю, объявив ее производной от информации.

Ближе к концу ХХ века стали возникать первые фундаментальные сомнения в правомерности такого взгляда на мир, где роли классических философов почему-то стали отходить кибернетикам, специалистам по нейролингвистическому программированию, public relations. Впрочем, такое положение дел не ново, оно было, например, во времена З. Фрейда, когда моду в гуманитарной науке стали заказывать психоаналитики и психиатры.

По меткой мысли К. Маркса, история учит нас тому, что ничему нас не учит. Мир, однако, устроен так, что не позволяет ученым, - по крайней мере, тем, кто хочет оставаться ими сейчас, в эпоху колоссального развития мистики и фанатизма, - долго любоваться своими почетными грамотами. Все чаще в последнее время возникают попытки альтернативного понимания природы человеческих коммуникаций[1].

Эта книга и посвящена обоснованию одного из вариантов такого альтернативного понимания, который кажется автору наиболее перспективным. Во всяком случае, отношение его к господствующей кибернетической модели может быть описано с помощью следующих, как минимум, положений:

- строго говоря, ничем не доказано техногенное происхождение коммуницирования. Вполне вероятно, скажем, что умение чувствовать других, совместно и творчески принимать важные для всего племени поведенческие решения, любить, представлять себя Другим, - что, несомненно, имеет отношение к проблематике коммуникации, - возникло прямо на заре антропогенеза, несколько миллионов лет назад, когда сакральная, грубо императивная роль техники еще не оформилась. Уже поэтому прямое увязывание коммуникации с техническим средством передачи информации, по меньшей мере, спорно;

-существует древняя, восходящая к бесспорным по авторитету для любого гуманитарного ученого именам Сократа, Плотина, Боэция, С. Кьеркегора, А. Шопенгауэра, Г. Гегеля, Ж.-П. Сартра и многих других мыслителей традиция изучения духовной коммуникации как самой топологии разума. Такая традиция практически игнорируется в становлении кибернетического подхода к фокусной для данной работы проблематике. В этом смысле, у автора вызывает откровенное сомнение кибернетическая трактовка уже по причине ее философской неизящности, ориентации на возможности техники, а не человека;

- собственно «сообщение», «message», базовое понятие кибернетически-технологического подхода к изучению духовных коммуникаций, понятое как «передача информации», никак не может еще описывать ни всего богатства человеческой природы, ни, тем более, всей диалектики межличностного общения; авторы же и сторонники «панинформизма» претендуют именно на последнее. Таким образом, возникает замаскированный разрыв между достаточно скромным гносеологическим потенциалом панинформизма и его претензиями на объяснение самой сути человеческой жизни, причем вовсе не только современной;

- в истории человечества постоянно возникали попытки понять границы индивидуального разума при изучении редчайших образцов высокой духовности, вдохновения, любви, самопожертвования. Очень часто, хотя и далеко не всегда, изучение таких феноменов показывает факт какого-то особого, не сводимого к известным образцам, бытия личности. По представлениям автора, такая проблематика должна рассматриваться отдельной гуманитарной дисциплиной, и возможное, наиболее простое и деромантизированное название ее – философия и социология коммуникации.

Подробнее технические и более абстрактные черты коммуникации будут описаны ниже. Пока же отметим главное для тех из читателей, у которых возникло весьма комплиментарное для автора желание прочитать эту книгу уже в ходе ознакомления с введением к ней.

Коммуникация описывает удивительную способность человека быть собой, будучи одновременно и другим. Она показывает, следовательно, принципиальную несамотождественность человека, - уже потому, что человеческая личность, имея свое автономное, ни к чему не сводимое качество, одновременно включает в себя и смерть, и возможность быть другим человеком.

Удивительно, собственно, не это, а то, что человек коммуницирует, включает в себя духовность другого вовсе не только тогда, когда это выгодно, - например, когда надо просто выйти замуж или когда ты чувствуешь острое желание настрогать хозяйственного мыла в соседский суп. Отметим поэтому еще одну печальную особенность бытия духовных коммуникаций в человеческом мире: чаще всего, они социально дисфункциональны. Иными словами, в подавляющем большинстве случаев для воспроизводства государственности коммуницирующие люди откровенно вредны, из них выходят отвратительные избиратели, солдаты и участники массовых шоу.

Впрочем, вряд ли стоит тревожиться за судьбы социума. Он много раз показывал, как виртуозно он умеет приспосабливаться к самым странным сторонам человеческой души. Он настолько уверен в себе, что подразумевает даже библиотеки для тех, кто хочет разобраться, почему ему не нравится современный социум. Кроме того, они вообще редки, эти самые духовные коммуникации. Не так уж часто человек, и, тем более, группа лиц, способны подняться до ситуации, когда увлекаешься общим с партнером делом больше, чем хочешь извлечь из этой ситуации прямую или косвенную выгоду; именно поэтому искусство духовной коммуникации – вовсе не «менеджмент общения», как это иногда представляется. В этой области обычное понятие «информационного банка данных» приобретает какой-то иронично-садистский оттенок, зато попытки понять собственную духовную коммуникацию - самый фундаментальный способ избавления от нескромности.

Впрочем, редкость проявления, социальная дисфункциональность, прямая связь с высокой духовностью – это лишь первые, и наиболее простые, характеристики такой коммуникации.

Отметим сразу, что духовная коммуникация имеет множество уродливых подобий себе, того, что автор называет квазикоммуникацией. Выделим поэтому три базовых признака таких квазикоммуникаций.

Во-первых, квазикоммуникация всегда асимметрична. Например, поведение людей на телевизионном шоу формально похоже на массовую коммуникацию. Чаще всего, однако, в шоу-индустрии вообще нет цели взаимного понимания, вчувствования; речь идет только о том, что в теории нейролингвистического программирования называется триггер-калибровкой, более или менее умелым подведением группы лиц к состоянию своеобразного шока – «up-time», когда людям удобнее навязывать выгодные для организаторов решения и ценности, - как правило, совершенно корыстные и прагматические.

Коммуникация же принципиально симметрична, она автоматически подразумевает состояние, когда мнение, ценности, ассоциативные ряды другого человека воспринимаются как свои собственные. В этом смысле, даже термина «симметрия» недостаточно.

Во-вторых, коммуникация эпифеноменальна. Проще говоря, она не вытекает из ситуации, хотя качество и сценарий ее от такой ситуации прямо зависят. Напротив, коммуникация строит небывалые ситуации, когда чувствование партнерами пространства и времени общения могут поразительно меняться. В этом смысле, коммуникация есть бифуркация искреннего общения. Она возникает тогда, когда у нескольких людей формируется странное чувствование, которое можно описать примерно так: «происходящее для меня болезненно важно, совершенно не могу справиться один, перестают интересовать обычные формы общения, хочу реализовать себя, устал от агрессии». Впрочем, даже при одномоментном возникновении подобного чувства у нескольких партнеров, коммуникация не возникает автоматически, - требуется некоторый «Х-фактор», который, по догадкам автора, надо искать в области стихийной совместимости различных типов личности.

В-третьих, духовная коммуникация всегда бескорыстна. Она исключает чувствование «понять, чтобы использовать», апеллируя к творческой, гуманной стороне человеческой души. Уже поэтому трудно представить себе систему финансирования подобных исследований в рыночных обществах. Внушает оптимизм, впрочем, не поиск спонсоров, а сам факт существования коммуникации.

Особняком в описании проблемного поля этой книги стоит вопрос о возможностях и качестве массовой коммуникации. Приведенные выше аксиомы принимаемого подхода автоматически подразумевают огромную редкость такого феномена; во всяком случае, продукты современной массовой шоу-индустрии, невзирая на такие характеристики, как ярко выраженный общий интерес, показной энтузиазм, яркую развлекательность, и т.д. - массовыми коммуникациями быть не могут. Простейшими примерами того, что вроде бы подпадает под приведенные параметры коммуникации, являются, скажем, прослушивание огромными массами населения речи И.В. Сталина о начале Отечественной войны, объявление ТАСС о полете Ю. Гагарина, некоторые ситуации празднования 9-го мая и т.п.

Энергетика массовой коммуникации колоссальна и показывает, видимо, что и на коллективном уровне лучшие стороны человеческой души могут не исчезать и не опосредоваться отчужденной социальной и политической властью.

Конечно, вряд ли стоит во введении особенно подробно описывать конкретные характеристики коммуникации. Отметим лишь, что коммуникация не абсолютна, она имеет как бы встроенный механизм «выхода, выключения», т.е. таких процессов, которые автор условно называет «социальным испугом»; что сценарий коммуникации обладает своеобразной «инерцией», когда партнеры, уже испытывающие упоминавшийся «социальный испуг», все же не могут принять решение о прекращении коммуникации; что у разных типов личности существуют феномены коммуникофилии и коммуникофобии и т.д.

Вообще, очень интересен вопрос о социально-политических и гендерных характеристиках духовных коммуникаций. Например, по воспоминаниям современников, И.В. Сталин считал невозможность коммуникации для себя одним из самых страшных испытаний; Наполеон несколько раз высказывался о том, что опыты коммуникации с кем-либо есть его личная ошибка. Очень любопытна и гендерная зависимость. Проведенные исследования не позволяют, скажем, обосновать тезис, что желание вступить в коммуникацию у женщин чаще, но они подразумевают гипотезу о том, что роль коммуникации в детстве и старости намного выше.

Во всяком случае, коммуникации помнятся дольше, чем так называемое «судьбоносное решение», хотя не всегда с ностальгией вспоминаемая коммуникация вызывает желание ее повторить именно с этим человеком.

Не менее любопытны и сопутствующие проблемы, – например, вопрос о конкретном происхождении собственно языковых коммуникаций. Автору кажется не лишенной изящества гипотеза М. Хайдеггера, сформулированная в ходе изучения поэтического творчества И. Гельдерлина, о возможном существовании на заре человечества ныне почти утраченного языка доречевых коммуникаций, существовавшего уже тогда, когда возник первобытный разум, но еще не оформилась членораздельная речь. Ныне он сохранился лишь как «остатки времен называния вещей» (А. Тарковский). В любом случае, именно бытие так называемой языковой личности дает хоть какие-то рационально отслеживаемые критерии состоявшейся коммуникации. Автор пробует в этой книге описать такие критерии, что представляется очень не простым делом, поскольку роль вербальных основ речи, языка, при развитии коммуникации стремительно падает, рождая даже вопрос о «речевом безмолвии» как эпицентре успешно развивающейся коммуникации.

Приведенные выше вопросы и попытки автора выработать методологию хотя бы правдоподобных ответов на них, составляют содержание первого и второго разделов этой книги. При этом, во втором разделе, не настаивая исключительно на собственном видении природы и диалектики движения коммуникаций в современном мире, автором описывается диапазон возможных подходов к таким вопросам в истории гуманитарной мысли, где собственно подход кибернетический является лишь одним из многих вариантов.

Еще один раздел этой книги полностью посвящен морфемам коммуникации, причем как «нисходящим», которые могут вести даже к гибели их участников, полностью теряющих социальную ориентацию, так и «восходящим», формирующим у партнеров принципиально новые способности, мотивы и жизненные цели. Таких морфем множество - это и безответная любовь, и коллективное творчество, и бытие так называемых Т-групп[2], эмпатийное общение, так называемый «стокгольмский синдром» коммуникации террориста и заложника и т.д.

Особое место отводится в третьем разделе книги сравнительно подробному анализу упоминавшихся квазикоммуникаций с целью выяснения общего и особенного уже в стартовых для них процессах.

Такая, довольно необычная, структура книги, где история вопроса дается во втором, а не в первом разделе, связана с тем, что, по представлениям автора, современная коммуникология находится на этапе, если так можно выразиться, естественного кризиса, разветвления на несколько совершенно не сводимых друг к другу направлений: «технологическая», «экзистенциальная», «абстрактно-субстанциональная» коммуникология. Поэтому автору казалось более логичным определить и описать свою позицию относительно природы духовной коммуникации прежде, чем описывать очень противоречивую историю этого вопроса.

Разумеется, в конце введения очень хотелось бы написать, что эта книга предназначена для широкого круга читателей и может быть использована как учебное пособие для студентов и слушателей самых разных учебных заведений. Однако специфика темы, которой посвящена эта книга, такова, что такая фраза была бы скорее забавной, поскольку, строго говоря, насильно обучить коммуницировать нельзя. Можно лишь намекнуть на то, что люди, искренне стремящиеся сделать карьеру, разбогатеть, прославиться, повысить свой престиж, даже приобрести классические навыки научного исследования, могут запросто обойтись и без коммуницирования и, тем более, без чтения книг по этому поводу.

Последнее рекомендуется лишь тем, кто начинает догадываться, что становиться собой - мучительный, но полный редких и особых радостей путь, выбрать который человек может, а знать его конечную точку - нет.

Автор выражает искреннюю благодарность своим товарищам. оказавшим неоценимую помощь в подготовке этой книги: М.А. Крыловой, Н.А. Стефановской, Л.В. Красновой, С.В. Гузениной, О.А. Запорожченко, А.С. Иванеевой, В.В. Бочкову, Н.А. Скворцовой, О.В. Жуликовой, А.В. Бабошину, А.И. Федорову, Н.А. Косенковой, И.А. Слеткову, С.П. Яковлеву, предложившему название для базовой гипотезы и, отдельно, поэтессе О.С. Чикиной, чье творчество и послужило поводом для этой гипотезы.

1. ПРИРОДА ДУХОВНЫХ КОММУНИКАЦИЙ:
ГИПОТЕЗА «ПСИХОВОРОТА»

1.1. Исходная гипотеза природы духовных коммуникаций

«…То, что есть в человеке, бессомненно, важнее того, что есть у человека».

А. Шопенгауэр

В любой устоявшейся науке есть базовые понятия, неопределенности, которые являются мощным источником ее развития, - например, собственность в экономике, поведение в психологии или репрезентативность в социологии. В этом смысле, коммуникация, базовое понятие в коммуникологии, ставит просто рекорды многозначности, порождая все более расходящиеся интерпретационные направления[3].

Несомненно, что коммуникации между людьми есть реальный, хотя и редкий феномен индивидуального и группового общения, как некоего общекультурного поля социальных взаимодействий; другое дело, что такое описание коммуникаций безнадежно абстрактно. Они действительно являются формой общения, но формой настолько редкой, качественно особой и малоизученной, что никак не могут полно и гармонично выражать ни природу всякого общения, ни какую-то его атрибутивную сторону. Ограничимся потому лишь фрагментарным изложением авторской позиции по этому поводу.

Приведем для начала несколько соображений в пользу тезиса о том, что коммуникации возникали в самых архаических обществах. Находки в последнее время останков «Люси» и «Адама»[4], самых ранних из известных гоминид, возможно, и есть единственные материальные свидетельства таких палеокоммуникаций.

По представлениям автора, именно и только на заре антропогенеза духовные коммуникации были очевидно взаимовыгодны, поскольку:

- они позволяли быстро интегрировать индивидуальные усилия в некий материальный порыв, совместную деятельность в экстремальной ситуации;

- привычка коммуницировать, постоянно вчувствоваться в другое «Я», вызывала, видимо, и рост редкого в то время чувства защищенности, чувство того, что твои товарищи-коммуниканты не бросят тебя в беде;

- не исключено, что коммуникации играли ярко выраженную гносеологическую функцию, позволяли выработать какое-то общее объяснение непонятных явлений и, вместе с тем, блокировать, выключить из восприятия то, что таким объяснениям не поддавалось;

- возможно, коммуникации каким-то образом, и очень успешно, компенсировали эмоциональную недостаточность полигамии, не позволяя развиться обычной и столь губительной для современных социальных групп ревности, в том числе, и ревности социальной;

- отметим и возможную «поисковую» роль первобытных коммуникаций. Дело в том, что нехватка производительных сил и человеческих ресурсов, естественная для первобытного племени, имеет глубокую диалектику. С одной стороны, нужна жесткая система запретов, табу, которая экономила бы жизненные силы племени, запрещала бы такие образцы поведения, которые пропорционально чаще ведут к людским потерям. С другой же стороны, абсолютизация системы запретов ведет к технологическому загниванию, и, в конечном счете, к проигрышу соревнования с другими племенами[5].

Таким образом, и на заре антропогенеза должно действовать правило девиативного оформления социальных ролей. Иными словами, в наиболее выгодном положении находится то архаичное общество, в котором существуют сравнительно жесткие, но не абсолютные. запреты, табу, которые изредка нарушают наиболее активные и талантливые члены племени. Причем те, кто делает это во второй и третий раз, и результаты их девиаций очевидно полезны, уже не наказываются, а поощряются, трансформируя, таким образом, всю систему табуирования.

Не исключено, что именно опыт коммуникации давал первым носителям девиации хоть какую-то надежду, что, в случае успеха, они не будут наказаны своими партнерами по коммуникации уж слишком жестоко;

- весьма высока вероятность и существования собственно пропедевтических функций коммуникации. В этом смысле, видимо, коммуникация была формой первобытного просвещения, формой передачи стимулов познания для других.

Отметим здесь еще один очень любопытный, но находящийся несколько в стороне от основной линии анализа вопрос о том, не есть ли коммуникация просто сторона изначальной природы человеческого разума, что полностью, конечно, снимало бы вопрос об истоках коммуникации. Со времен теории «социальных рефлексов» В. Мак-Дугалла[6] такой алгоритм списывания на полумистическую «изначальную природу» всех неопределенностей изучаемого объекта и собственной боязни отвечать на фундаментальные вопросы, многими гуманитарными исследователями считается не только некорректным, но и немного постыдным. Автор вполне разделяет это мнение.

Во всяком случае, если бы коммуникативность была бы врожденным качеством человека, она не менялась бы столь разительно в зависимости от возраста, ментальности, исторической эпохи, типа личности.

Как уже отмечалось, одной из вполне возможных, по представлениям автора, причин возникновения коммуникации явился довольно острый и исторически быстро ликвидированный дефицит членораздельной речи. В этом смысле, гипотетический период праязыка был уникальной матрицей бытия разумных существ, старающихся понять и вчувствоваться друг в друга, используя усовершенствованный язык животных. Если такой период был, а автор считает это вполне возможным, то он с необходимостью должен быть зашифрован на уровне символов коммуникаций в нашей дальней памяти.

Избыток таких символов у некоторых людей, или особое поражение дальней памяти, когда такие символы становятся доступными личности, возможно, и есть объяснение редких случаев аффекта коммуникофобии или коммуникофилии.

О существовании и качестве таких символов сейчас мы можем только догадываться по некоторым особенностям топонимики – называния предметов и отношений, имеющих похожие формы в принципиально разных языках. Напомним также мнение М. Хайдеггера и И. Гельдерлина о том, что апелляция к таким символам есть непременный атрибут высокой поэзии.

Иными словами, сам термин коммуникации вовсе не обязательно должен быть закреплен как обозначение простого обмена информацией с помощью технических средств, как это часто представляется со времен кибернетических трактовок коммуникации Н. Винера и Р. Якобсона[7]. Для этого, вообще говоря, вполне достаточен термин информационного взаимодействия с обозначением специфики корреспондентов и способов транслирования. По представлениям автора, собственно коммуникация имеет целый ряд качественных особенностей. Назовем лишь наиболее яркие из них.

1. Коммуникация действительно возникает как бы «из» общения, но возникает как формирующееся отрицание обычных эгоистических мотивов и алгоритмов общения и простого информационного обмена, демонстрируя все большую роль полевых, в духе известных формул К. Левина[8], эффектов поведения.

2. Стартовые мотивы вступления именно в коммуникацию чаще скрыты, вплетены в обычные системы потребностей общаться. Вполне возможно, что это мотивы сохранения (или формирования) своеобразной личностной гомеостазы, умение сохранять основу своей личности («самость» как архетипическую основу психики (К. Юнг) или потребность в самореализации (А. Маслоу))[9] в сложных ситуациях, или в череде сравнительно простых, но «растворяющих» личность, провоцирующих ориентацию только на групповое стигмирование.

В этом смысле, даже старт процессов движения к коммуникации парадоксален – если обычное общение выражает принципиальную неравновесность индивидуального разума, его стремление найти поддержку извне («модель велосипеда», где равновесие обретается только в движении), то коммуникацию правильнее, видимо, представить как некий движущийся личностный инвариант диадного, чаще всего, общения.

3. Существуют некие, не слишком многочисленные, законы трансформации обычных ситуаций социального взаимодействия в коммуникативные, - например, неизбежность стихийной или осознанной триггер-калибровки партнеров, кризисного состояния «аптайма» как своеобразной цены и этапа перехода к коммуникации и т.д. Подробнее эти структурные элементы акта коммуникации описываются ниже.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒