Пятый год обучения 5 страница

Не подозревал, что с такой высоты замок кажется совсем ненастоящим, игрушечным.

Может быть, я поднялся слишком высоко?

Я выравниваю метлу почти вертикально и поднимаюсь все выше и выше в самую черноту облачного мартовского неба, на котором не видно ни единой звезды.

Выше… выше… и выше…

От ледяного пронизывающего ветра слезятся глаза. Хогвартс давно исчез в облачной мути где-то там, далеко внизу.

Я не знаю, куда и зачем лечу. Просто лечу. Сидеть на метле не слишком удобно, и я мельком удивляюсь, как Поттеру удается проделывать такие головокружительные трюки и при этом не сваливаться на землю.

На холоде начинают ныть уши. Я рискую потереть их руками, но это не помогает. Метла, неверно расценив мои телодвижения, уходит в резкий вираж, и я поспешно хватаюсь за рукоятку. Дух захватывает. Пожалуй, мне даже нравится. Может быть, мне стоит летать почаще, потому что движение и бешеный ветер не позволяют думать ни о чем постороннем – только о самом полете. Мантия развивается и хлещет за моей спиной, то натягиваясь, то провисая, как парус. Я чувствую, что ткань почти насквозь пропиталась влагой. Нужно спуститься пониже. Испарения от сгрудившихся облаков слишком холодные. Я останавливаюсь и направляю рукоятку вниз. Снова захватывает дух. Метла подчиняется малейшему движению, чуть ли не мысли, и мне кажется, что она живая. Может быть, Поттер и в самом деле заколдовал ее?

Я медленно лечу на небольшой высоте. Я хотел бы лететь так всю жизнь, никуда не прилетая, никуда не торопясь и ни на что не надеясь.
Я лечу. Я запрещаю себе думать, но мысли начинают потихоньку просачиваться, как вода сквозь рассохшуюся бочку. Мысли норовят материализоваться и улечься на мои плечи как скользкие и грузные булыжники.

Альбус… Вольдеморт… Вольдеморт… Альбус… я не знаю, какой булыжник тяжелее. Я должен жить или я должен умереть? Неужели Дамблдор ждет моей смерти? Я не знаю. Мне кажется, я могу в это поверить. Я ненадежен, я слаб, от меня слишком много проблем. Моя любовь к Поттеру нелепа и неуместна. Я просто смешон. Я жалок. Альбусу не нужны такие люди. Они могут помешать в Нашем Общем Деле… в Их Общем Деле. Мерлин, неужели Альбус… мое сердце сжимается от тоски и боли. О нет. Нет. Нет. Нет, пожалуйста. Ты же знаешь. Я не могу. Да, ты просил меня не думать о Поттере, но я не могу… ты же знаешь. Да, я виноват… но я был уверен, ты сможешь простить меня.
Эти бессмысленные и беззвучные выкрики в черноту кажутся такими же нелепыми и жалкими, как я сам. Эмоции. Только дураки могут так безобразно распускаться. Только дураки слепо подчиняются чувствам.

Я дурак.

Поэтому Вольдеморт хочет, чтобы я остался жить. Дураки не опасны, они ему не мешают. Тем более не чужие дураки, а свои собственные. «Мой Северус»… Я – его Северус. Возможно, я – единственный ребенок, которого он брал на руки. Не важно, что чаще всего я орал как бешенный, потому что задыхался от смрада и ужаса, прижатый к его костлявой и острой груди. Все равно я был его Северус. Он кусал мои пальцы, но иногда мне казалось, что он целует их. Его губы, безжизненно сухие и холодные, похожие по осязанию на сброшенную змеиную кожу, вдруг на короткие мгновения осторожно и вдумчиво, почти нежно, задерживались на подушечках моих пальцев – прежде чем пальцы доставались тупым и ледяным зубам. Я помню это. Я помню, что в эти секунды его глаза переставали отсвечивать красным, приобретая естественный черный цвет, а вонь гнилого мяса сменялась странным, почти приятным запахом морского берега после отлива – заиленная вода, водоросли, соль, много-много йоду и легкая хининовая горечь размягченных и дырявых панцирей мертвых крабов. Я помню, что в такие мгновенья сразу прекращал орать и вырываться. Я сидел на его руках притихший и удивленный, и мне казалось, что я слышу в своей голове ревущий шум предштормового северного моря.

Вольдеморт не хочет, чтобы я умирал.

Вольдеморт заставил меня испытать страсть к пятнадцатилетнему ребенку – но это была моя собственная страсть, которая до этого таилась глубоко-глубоко, не смея вырваться наружу. Вольдеморт выпустил ее. Зачем? Я не знаю. Может быть, он хотел разоблачить меня как шпиона? Я не знаю.

То, что он сделал… то, что мной произошло… как будто чудовищный нарыв, с которым я жил много лет, наконец, прорвался – и это принесло несказанное облегчение. Живая кровь хлынула потоком, смывая сукровицу и гной.

Вольдеморту нужно, чтобы я оставался живым.

А Альбус хочет, чтобы я умер.

Это были странные, спутанные, почти ледяные мысли. Как будто не мои. Может быть, imperio? Нет, я бы почувствовал. А если заклятие наложено Альбусом? Или Вольдемортом?

В сущности, зачем?

Зачем я летаю на этой метле, зачем я…

Я устал.

Если бы мне позволили открыто защищать Поттера… в жизни был бы хоть какой-то созидающий смысл. Я больше не хочу защищать его, получая в ответ только презрение и ненависть.

Я устал.

О, никто и никогда не думает, что я тоже могу уставать.

Никто и никогда не создаст Армию Снейпа.

Никто и никогда пальцем не шевельнет, чтобы спасти мою жизнь.

Однажды я случайно услышал, как один студент из Ровенкло рассказывал гриффиндорцу анекдот о моих будто бы состоявшихся похоронах. Соль истории состояла в том, что похороны, назначенные в полдень, на бис повторяли в 2, в 4 в 8, в 10 – пока совсем не стемнело.

Может, стоит устроить ученикам (и не только ученикам) желанный, давно ожидаемый праздник?

Я устал.

Я устал от ненависти.

Я устал быть пешкой в чужой игре.

Не хочу. Я должен оставаться самим собой. К черту долг, к черту всё. Я сам себе хозяин. Я сам могу распорядиться своей жизнью так, как сочту нужным.

Вольдеморту необходимо, чтобы я оставался в живых. А я не привык оправдывать ожидания Милорда. И, пожалуй, уже поздно начинать привыкать.

Я снова набираю высоту. Вот так… очень хорошо. Резко налетевший порыв шквалистого ветра едва не сбивает меня с метлы. Где-то вдалеке ярко-голубая зарница прочертила небо, расколов его надвое; оглушительно громыхнуло, и неожиданно плотным леденящим потоком полился дождь.

Первая весенняя гроза в этом году. Я чувствую, как в полях дождевая вода смывает остатки грязного, почти черного снега, пропитывая землю холодной обновляющей свежестью. Я слышу, как первая трава пробивается наружу, и прохладный дождь наполняет нежные ростки хрупкой, но уже ощутимой силой. Я ощущаю пьянящий лиловый запах едва распустившихся первоцветов, смешанный с терпким запахом прелых прошлогодних листьев, отдающих тепло своего гниения, чтобы согреть новую зарождающуюся жизнь. Шумит дождь, шумит ветер, шумят мутноватые бурные ручейки, с нежностью омывая лицо земли и зовя ее к пробуждению. Шумят деревья, нетерпеливо протягивая черные голые ветки навстречу дождевым струям. Шумят крохотные почки в своем неутомимом желании поскорее вырасти и раскрыться.

Шумят крыльями невидимые птицы.

Я соскальзываю с метлы и повисаю на руках, держась за рукоятку. Потом разжимаю онемевшие пальцы.

Я падаю вниз с огромной высоты, пробираясь сквозь завесу ледяного дождя. Я падаю долго, прислушиваясь, как гулко шумит моя кровь.

Лили. Там, внизу, залитая дождем с головы до ног, стоит Лили и протягивает руки мне навстречу. Я всегда знал, что она будет встречать меня. Я вижу ее лицо – мокрое и счастливое. Я различаю прозрачную зелень широко распахнутых глаз. По длинным темно-рыжим волосам бегут целые потоки дождевой воды. «Северус?» - слышится мне изумленно радостный, такой бесконечно-любимый голос.

Да. Я иду к тебе. Я падаю к тебе.

Вдруг становится очень тихо. И темно. Земля несется прямо на меня с ужасающей быстротой, и я уже не вижу Лили, не вижу ничего.

Конец…

Какое облегчение…

Сейчас… еще секунда…

Что-то цепляет меня за шиворот и мощным рывком тянет вверх. Я не понимаю, что происходит. Почему я не ударился о землю? Почему снова лечу? Я поднимаю голову, едва-едва способный двигать затекшей шеей. Сначала я вижу крупные когтистые лапы. Потом красно-золотистое, огненное оперение. Мелодичный нежный голос уверенно пробивается сквозь шум дождя.

Фоукс. Это Фоукс.

Я дергаюсь. Я пытаюсь вырваться, выскочить из мантии, в которую намертво вцепились острые и крепкие когти. Фоукс издает квохчущие звуки, полные не то предостережения, не то недовольство. Я продолжаю дергаться. И тут же получаю мощный удар клювом по затылку. Это меня не останавливает. Но и Фоукс не сдается. Мы боремся на лету, но чертова птица явно сильнее меня. Почему-то я не решаюсь применить магию. С очередным ударом клюва я проваливаюсь в черноту, и на долю секунды мне кажется, что я наконец-то выпрыгнул из собственной мантии и лечу навстречу своему желанию туда, где осталась стоять под дождем Лили. Потом тьма пожирает мое сознание.

… Река. Я слышу, как шумит река. Откуда здесь река? Пахнет промозглой городской сыростью, выхлопными газами автомобилей, жирной китайской едой с обилием специй. Запахи странно знакомые. Кажется, я лежу на земле. Неожиданная вспышка боли разрывает голову. И тут же что-то теплое капает на то место, где гнездится боль. Я открываю глаза и вижу Фоукса. Его слезы стекают по ранам на голове, заживляя их. Птица наклоняется и проводит кончиком крыла по моему лицу. Сознание моментально проясняется, и я чувствую, что появились силы встать на ноги.

- Вот и хорошо, Северус, - слышу я тусклый и усталый голос, шелестящий, как пергамент, готовый рассыпаться от ветхости. – Пойдем в дом. А то простудишься.

Он идет первым. Я встаю, даже не пошатываясь, и иду следом. Идти-то всего несколько десятков футов. Я рядом со своим домом на Спиннерс-Энд. Здесь вторую неделю скрывается от Министерства Альбус Дамблдор. Его сутулая спина маячит впереди. Глаза все еще слезятся на весеннем ветру – я различаю только расплывчатое желтое пятно директорской мантии и иду, ориентируясь на него. Наверное, я мокрый насквозь, но не чувствую этого. Мне хочется закрыть глаза и очнуться где-нибудь за тысячу миль отсюда.

Собственная гостиная кажется чужой. Здесь непривычно пахнет, на старый диван небрежно брошен пушистый красно-золотой плед и пара шерстяных носков – тоже красных. В дом проведено электричество, но я редко им пользуюсь. Сейчас в изголовье дивана примостился торшер на длинной нелепой ножке; бежевый абажур с длинными кистями скрадывает яркий электрический свет. Торшер тоже не мой. И засахаренные орехи в вазочке на ночном столике не мои. А вот книги на полу возле дивана мои, точнее, это книги моей матери. Я узнаю потертый, потемневший переплет и кроваво-красную пентаграмму на обложках. Зачем он читал именно эти книги? Вон та инкунабула, с тяжелой серебряной застежкой и оправленными в серебро углами, была подарена Вольдемортом. Это черные книги. Чернее мне не встречались. От них поднимается еле уловимый, плеснево-склизкий дух. Я машинально нагибаюсь, поднимаю книги с пола и ставлю их на место – на самую дальнюю полку стеллажа вдоль правой стены.

- Ничего, что я взял почитать?

Я не отвечаю.

- Врага надо знать в лицо…. Кое-что из прочитанного оказалось для меня совершенно новым. Это было поучительно и довольно интересно.

Я стою посреди комнаты, наблюдая, как вода капает с моей мантии, собираясь возле ног в грязную лужу.

- Северус?

Может быть, нужно сесть. Или сначала переодеться. Я не знаю.

- Северус, ты весь мокрый.

- Извините, - глухо бормочу я, по-прежнему глядя в пол. Мне неловко, что от меня в доме столько грязи.

- Ты знаешь, а здесь, оказывается, довольно уютно. Очень тихо. И никто не мешает. У меня получилось что-то вроде небольшого отпуска, так что в конечном итоге я должен быть благодарен Корнелиусу Фаджу. Я даже пару раз заглянул в китайский ресторанчик в соседнем квартале. Сто лет не был в маггловских ресторанах. И, признаться, за это время они не изменились в лучшую сторону. Что за странная и скверная привычка есть на ходу и быстро? Еда – это длительный и интимный процесс, не правда ли, мой мальчик?

Что за бред он несет? Я отрываю взгляд от собственных ботинок в грязной луже и мимоходом смотрю на директора.

- Ну, слава Мерлину… хоть какие-то эмоции на лице. Северус… очнись, пожалуйста.

- Я хотел бы вернуться в Хогвартс. Прямо сейчас. Немедленно.

- Подожди немного. Ты должен отдохнуть.

Неожиданно что-то взрывается в моей голове, и оцепенение проходит. Я смотрю на этого человека, сидящего на моем диване, и ненавижу его спокойное умиротворенное лицо.

- Отдохнуть? Я совсем не устал! Пролететь пару миль на метле, а потом еще черт знает сколько в когтях вашей домашней птицы – это разве сложно? Кстати, куда она делась? Я бы с удовольствием свернул ей шею.

- Фоукс вернулся разыскать «Молнию». Гарри будет огорчен, если метла потеряется.

- О конечно, как же я не подумал о драгоценной метле драгоценного Поттера?! Какое неслыханное упущение!

- Северус… пожалуйста…

- Пожалуйста – что? Пожалуйста – заткнись? Пожалуйста – будь хорошим мальчиком? Пожалуйста – не спорь со старшими? Пожалуйста – вымаливай прощения за то, что решил одним махом…

- Северус…

- Я вас не просил! Как вы посмели… как вы посмели послать эту чертову птицу… как вы посмели вмешиваться… вы… вы…

Он что-то бормочет себе под нос. Моя одежда мгновенно делается сухой, и лужа под ногами исчезает. Почему-то это вызывает новый приступ бешенства.

- Я больше не ваш сотрудник, слышите, вы, благодетель!!

- Хорошо, Северус. Как хочешь.

И тут я окончательно срываюсь. Я кричу что-то о предательстве, о том, что он специально послал меня заниматься окклюменцией с Поттером, чтобы погубить, я кричу о том, что Вольдеморту всё известно, кричу, что больше не могу и мечтаю только об одном – умереть.
Он слушает меня совершенно спокойно, пока я не выдыхаюсь и не умолкаю, так и не встретив никакой реакции на свои слова. Ворот мантии давит, я расстегиваю его и без сил опускаюсь в кресло. Я снова совершенно пуст. Это моя привычная доминанта. Я пуст, я выпит, я мёртв.

Мёртвым не бывает больно и стыдно. Мёртвые не умирают.

- Хочешь чаю с малиной, Северус? - спрашивает он ровным и заботливым голосом, – Правда, не уверен, что эта маггловская малина достаточна хороша. Я купил ее в супермаркете сегодня утром.

- Интересно, в чем это вы ходили в супермаркет? Неужели в мантии? – неожиданно для самого себя спрашиваю я.

- О, это хороший вопрос. Я понаблюдал из окна за прохожими и, получив представление, как именно одеваются старые магглы, сотворил себе нечто подобное. Получилось совсем неплохо. Наверное, я был похож на сумасшедшего раввина… сделать бороду невидимой мне так и не удалось. Северус… прости меня.

- А..?

- Я виноват перед тобой… Я действительно слишком много себе позволил. Северус… хочешь, я дам тебе хроноворот, и ты попытаешься всё исправить? Абсолютно всё. Ты вернешься назад и женишься на Лили. Гарри никогда не родится, Лили останется жива. И никакой черной метки. Это будет не просто сделать… придется нарушить множество естественных запретов и значительно искривить реальность… но это не важно. Я помогу тебе. Всё получится, вот увидишь.

Он говорит так тихо, что я еле-еле различаю слова, но, несмотря на почти шепчущий и неуверенный голос, я понимаю – скорее чувствую – что его предложение не умозрительно, а абсолютно серьезно.

- Ты можешь подумать… не отвечай сразу.

На какую-то долю секунды мне нестерпимо хочется согласиться, я уже открываю рот, чтобы сказать «да», и вдруг сталкиваюсь с его глазами, полными напряжения и тревоги. Невесть откуда налетевший сквозняк выдыхает мне в лицо порцию ледяного воздуха, как будто сквозь меня только что пролетела целая дюжина привидений.

В этом старом маггловском доме нет привидений. Я уверен в этом.

- Альбус… он все знает. Он убьет меня.

- Нет.

- Почему?

- Ты ему нужен. И потом – не думаю, что он увидел что-то, кроме вожделения. При подавлении ментального тела обычно хорошо улавливаются именно первичные инстинкты. Сомневаюсь, что он удивился, увидев твое желание. Гарри – объективно очень привлекательный юноша. Ты с легкостью сумеешь объяснить Вольдеморту свое состояние … если захочешь, конечно.

- Если захочу…

- Ну да. Не надо хмуриться. Это я во всем виноват. Я не должен был… с самого начала я не должен был просить тебя заботиться о Гарри. Мне жаль, Северус. Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

- Я… я не знаю… не знаю, как это все… я не думал, что… я решил, это мое личное дело… мне нужно было рассказать вам о том, что происходит… все эти два месяца… я…

Мне никак не удается сложить слова в связное предложение. Лампа под абажуром ярко вспыхивает и неожиданно гаснет. Вот почему я не жалую электричество. Оно слишком восприимчиво к магии, чуть что – сразу вышибает пробки. В комнате совсем темно. Я слышу, как Альбус дышит. Никто из нас не спешит произносить “lumos”.

- Ты хотел умереть…- глухо произносит он. – Ты устал. Я знаю, как ты устал. Пожалуйста, прости меня…

- Альбус…

- Пожалуйста, прости меня, мой мальчик. Если бы ты умер…

Он не договаривает, но окончание фразы отчетливо звучит у меня в голове. Я вздрагиваю.

- Обещай мне, что больше никогда… - он почти шепчет, а может быть, он не произносит ни слова, и его мысли тихо проносятся в моем сознании, раня и тревожа.

За окном шумит проезжающая машина, и потолок прочерчивают длинные желтоватые полоски отраженного света фар. На мгновение я вижу его лицо – такое растерянное и осунувшееся, что кажется совсем молодым. И вдруг совершенно отчетливо я вижу перед глазами картинку многолетней давности. Пару дней назад мне исполнилось семнадцать, и я только-только вернулся в школу с рождественских каникул. Директорский кабинет в Хогвартсе. Я сижу в кресле, полумертвый от усталости и страха, и всматриваюсь в спокойное лицо Дамблдора. Вольдеморт припёр меня к стенке. Я уверен, что если не явлюсь в назначенный срок получать черную метку – он убьет мою мать. Я мог бы спрятать мать, но она ни за что не желает скрываться от своего Господина. Я мог бы увести ее силой – но я знаю, что она все равно сбежит.

- Безвыходных положений не бывает, мой мальчик, - ласково произносит Дамблдор, мимолетно касаясь ладонью моих волос, и я чуть-чуть расслабляюсь. – Мы что-нибудь придумаем. Верь мне, пожалуйста, и перестань дрожать.

- Северус, - нынешний голос совсем не так умиротворяющ, и я не слышу в нем ничего, кроме усталости. – Подумай о том, что я сказал про хроноворот. Ладно?

Он тоже видел сейчас тот наш разговор многолетней давности, с которого все и началось. Я даже не знаю, чье это было воспоминание – его или мое?

- Я подумаю, - хочу сказать я вслух, но понимаю, что говорить не нужно. Он и так меня слышит. И он знает, что я уже принял решение.

- Простишь ли ты меня когда-нибудь?

В его тихом голосе столько боли, что она достает до самого моего сердца. Я невольно потираю грудь, но легче не становится.

- Мне нечего вам прощать. Это был мой собственный выбор. Разрешите мне вернуться в Хогвартс, господин директор.

- Ты хочешь уйти прямо сейчас?

- Да.

- Подожди… - вдруг с напряжением, с заминкой произносит Альбус. – Не уходи. Не оставляй меня. Слышишь, побудь со мной хотя бы еще несколько минут, Северус. Я думаю, это необходимо нам обоим.

Воздух густеет, как запекшаяся кровь. Я невольно подаюсь вперед на его торопливые, боящиеся самих себя слова и неожиданно обнаруживаю отсутствие щита. Пустота внутри меня звенит пронзительно и нудно, но я слышу льющийся странный поток слов, заглушающий звон пустоты:

- Иди ко мне… тебе станет легче, нам станет легче, мой дорогой… иди ко мне…

Мы одновременно встаем.

Как во сне, я делаю несколько шагов к нему, без сил опускаюсь на пол, и, согнувшись в три погибели, утыкаюсь носом в его колени. Он легонько отстраняет меня и опускается рядом.

Мы стоим на коленях друг перед другом и молчим.

Где-то над головой шумят расцветшие яблоневые сады, их кипельно-розоватая свежесть пахнет так тонко и так опьяняюще, что легкая странная ломота закрадывается в кости.

Я дышу так глубоко, что начинает кружиться голова.

Я чувствую на своих щеках прикосновения ладоней – и эти прикосновения нежны как шелк и теплы, как майский вечер. Я трогаю раскрытыми губами эти ладони, вдыхая аромат яблоневого цветения, и мне кажется, я прикасаюсь ртом к лепесткам цветов.

Я больше не вижу перед собою Альбуса – я вижу только смутный силуэт и понимаю, что его физическое тело сейчас уступило место подлинной, неизменной и вечной сущности, которую нельзя увидеть, но можно почувствовать.

И я чувствую. Я чувствую легкий и ласковый жар на своих губах, горячий ветер с трепетом перебирает мои волосы, бережно вплетаясь в каждую прядь. Осыпающиеся бело-розовые лепестки вихрем ложатся на мое голое тело, и каждое прикосновение разливается сладостной волной, достающей до самого сердца.

Я чувствую, как аромат цветения сменяется зеленым ароматом молодого незрелого яблока, и падаю на спину, почти задыхаясь от свежести запаха и истомы, выкручивающей кости. Разгоряченное шелковое тело придавливает меня к полу, я по-прежнему вижу только смутный силуэт, но ощущаю его тяжесть, а жар в паху такой нестерпимый, что хочется кричать. И уверенные сильные пальцы начинают ласкать меня там – сначала их прикосновения почти невесомы и напоминают кружение мотылька вокруг свечи, а потом…

Бесконечно белые луга, и простор, и такое отчаянно синее небо, по которому я плыву, свободный и счастливо-блаженный, плыву… плыву… и кто-то так протяжно и хрипловато стонет, почти кричит знакомым голосом… моим собственным голосом…пусть кричит, это не мешает мне плыть… не мешает отвечать нежно-требовательным губам на моих губах…Пахнет спелым и сочным яблоком, нанизанным на золотистый солнечный луч. Выдерживать запредельную сладость этого запаха почти невозможно.

Да, да, да…Пожалуйста…

Я чувствую, как раздвигаются невесомые истомленные кости, пропуская в себя раскаленный жар, твердый огонь… он вибрирует, разрывая меня на части, он проникает в каждую клеточку немыслимым наслаждением, и мне кажется, я сейчас умру. Но жар лишь усиливается, делаясь частью меня, становясь мною… я выдыхаю, захлебываясь криком, и слышу ласковое-ласковое, такое знакомое: тише, мой мальчик, тише.

Мама, мамочка, ее прохладные пальцы перебирают мои волосы, я успокаиваюсь, грызу спелое яблоко и жмурюсь, и солнечный свет мелко дрожит, проникая сквозь мои сомкнутые ресницы… как хорошо, как спокойно…

Еще… еще… пожалуйста…

Бешенный огонь течет по жилам, бурлит, клокочет, сжигая все на своем пути… остудите меня, слишком… слишком горячо. Тише, мой мальчик, тише.

Знакомые прохладные руки легонько толкают меня в свежую утреннюю траву, полную ледяной и сладкой росы, я валяюсь в траве, грызу спелое яблоко и смотрю сквозь сомкнутые ресницы на огненно рыжие пряди волос, вспыхивающие тысячами искр под юным рассветным солнцем… как хорошо, как спокойно…

Сильнее… еще, еще… пожалуйста…

Плавится плоть, плавятся кости, я слышу, как глухо падают в траву созревшие яблоки и их горько-пряный аромат нестерпимо остр, он лижет мое лицо, терзает соски, низ живота и растворяется в паху без остатка.

Я кричу.

Мальчик открывает глаза, просыпаясь на сбитых, пропотевших простынях, и со стоном переворачивается на живот.

Да, да… вот так…

Северус, не трогай Гарри… оставь его… вот так… хорошо… тише, тише… ах… тише, мой мальчик…

Я кричу.

Ослепительная вспышка света взрывается в голове, и это так хорошо, что я кричу, кричу… и руки гладят меня по волосам, нежные, сильные, терпеливые руки… и медленно исчезает, растворяется в предрассветных сумерках яблоневый аромат, и теплый ветер шумит и шепчет мне на ухо: теперь спи, спи, Северус, спи… я люблю тебя…

- Альбус…

- Я здесь, мой дорогой, я с тобой… спи.

--- 23 -----

- Северус, что с тобой?

Веселое мартовское солнце заглядывает в витражные окна, и по светлым столам в учительской скачут разноцветные – красные, синие, желтые, зеленые – солнечные зайчики. Золотистый отблеск дремлет на руке Минервы, и я бездумно наблюдаю за игрой бликов, пытающихся перетечь с тонких женских пальцев на рукав моей мантии.

- Что с тобой? - повторяет она, продолжая удерживать меня за руку. – Ты как будто весь светишься. И, по-моему, стал выше ростом… что совсем уж странно.

В учительской, кроме нас, никого нет. Я осторожно приподнимаю край длинной мантии, и МакГонагалл с изумлением смотрит на подошвы моих ботинок, не достающих до земли примерно пару дюймов.

- Постой-постой, – её лицо напрягается и вдруг – обычно прохладное и замкнутое – расцветает, раскрывается, как бутон, глаза увлажняются и теплеют. – Альбус. Ты был вчера с Альбусом? Неужели он наконец-то…О господи, Северус. Это невероятно! Все-таки это случилось. Я очень рада за вас.

- Мне пришлось с утра удлинять мантию, - неловко улыбаюсь я. – Ни одно известное заклинание не помогает. – Но я уверен, эффект скоро исчезнет сам по себе.

Она, не отрываясь, смотрит на меня ласковыми, широко распахнутыми глазами, и я вдруг впервые за много лет замечаю их глубокий фиалковый цвет. Мне страшно неловко, и я не знаю, что еще сказать. Я готов сквозь землю провалиться от смущения.

- Миневра, прошу меня извинить… я должен идти. У меня урок на пятом курсе. Уже начался.

- Да-да, иди, конечно.

Она еще какое-то время удерживает мой рукав, улыбаясь с нежностью, какой я и не предполагал на ее остроносом хищном лице. Я почему-то совсем не сержусь и делаю уж совсем немыслимое – осторожно беру ее за кисть, где по-прежнему дремлет золотистый солнечный зайчик, и на мгновение подношу теплую ладонь, пахнущую садовой китайской розой, к своим губам.

Я опоздал на урок. Не слишком удобно передвигаться так, чтоб никто не заметил спонтанную и неконтролируемую левитацию. Спускаясь по лестнице, я пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь неприятном, чтобы скрыть собственное – как выразилась Миневра – «свечение». Надеюсь, мне удается это. Во всяком случае, когда я влетаю – в самом прямом смысле этого слова – в класс, никто ничего не подозревает.

Даже Поттер.

Он занят совершенно другими рассуждениями. Поссорился с Грейнджер и сел отдельно от нее. В чем дело? Я даже не смотрю в сторону Поттера, но, несмотря на это, его мысли доступны мне, как открытая книга. Блэк. Он жаждет поговорить с Блэком, а Грейнджер предостерегает его от необдуманных поступков, которые могут привести к исключению из школы.

И все равно Поттер поговорит с Блэком нынешним же вечером. Я уверен в этом.

- Сегодня мы будем готовить животворящее зелье, - начинаю я, усаживаясь за стол. – Список ингредиентов на доске. Можно приступать.
Внимательнее, пожалуйста.

Животворящее зелье. Если б я выпил пинты три этого самого зелья, то, скорее всего, чувствовал бы себя примерно так, как сейчас. Мое тело совершенно невесомо. Мне легко, спокойно, и я вижу окружающий мир так ясно, как будто, воспользовавшись ночным проливным дождем, кто-то смыл с реальности сероватый пыльный налет, и теперь все краски неожиданно стали во много раз ярче. Я различаю мельчайшие трещинки на каменной задней стене класса, я вижу тонкую золотистую ресницу, упавшую на светлый воротник мантии Драко Малфоя, я щурю глаза на отблески завитков, украшающих старый серебряный нож в руках Невилла Лонгботтома. Я слышу легкий неуверенный вздох Лаванды Браун, я слышу, как глубоко под полом скребутся и пищат мыши, как Пивс удовлетворенно охает где-то наверху, замыслив очередную проказу, как за стенами замка шумно набухают почки на деревьях, впитывая солнечную теплую влажность, как на опушке запретного леса пробиваются сквозь еще не растаявший рыхлый снег голубоватые первоцветы с листьями, гладкими, как атлас.

Я полон магией. Я залит ею до самых краев.

Я не смотрю в сторону Поттера, но прекрасно ощущаю, что он не сводит с меня тоскующих и тревожных глаз. Кажется, даже ссора с
Грейнджер отодвинулась на второй план. Он испуган, до сих пор испуган, но это не самое главное. Он ждет, когда я посмотрю на него. И в этом ожидании не только страх. Не глядя в его сторону, я отчетливо вижу внутренним зрением неловкую сутулую фигуру в слегка тесной и не по росту мантии, вижу крупные покрасневшие пальцы, сжимающие нож, замечаю обломанный и чуть обкусанный ноготь на мизинце правой руки, свежую царапину на худом запястье и выцветшее чернильное пятно на ребре ладони…К пятому курсу пора бы уже научиться владеть пером, мистер Поттер. Белки глаз слегка мутноваты, и ресницы слиплись, как будто минут десять назад он брызгал в лицо водой. Тонкая кожа под нижними веками болезненно голубовата, в носогубных складках залегли глубокие морщины. Рот… рот совершенно сух. Кожа на верхней тонкой губе потрескалась, и он то и дело прихватывает ее зубами, отгрызая маленькие прозрачные кусочки.

Он работает почти сосредоточено, но не перестает украдкой поглядывать на меня. Я молчу, не поворачивая головы в его сторону, и он не может понять, почему облегчение так быстро отступает перед невольным разочарованием. Он хочет, он ждет, чтобы я посмотрел на него. Чтобы я сделал хоть одно, пусть даже самое оскорбительное, замечание.

Я не могу. Не могу на тебя смотреть. Хотя я совершенно спокоен, потому что воздействие на мое ментальное тело уже прекратилось.

Вольдеморта нет, сознание Поттера чисто. Его мысли продолжают крутиться вокруг навязчивого желания поговорить с Блэком. Он не просто озадачен. Он чувствует, что мир – который он создавал с таким трудом и который (этого он не знает) не имеет никакого отношения к реальности – его привычный мир – готов вот-вот рухнуть. Он разуверился в Блэке, почти разуверился в собственном отце, и жаждет, чтобы крестный хоть как-то помог смягчить жуткое впечатление от воспоминаний, подсмотренных в Омуте Памяти. Должна быть какая-то веская причина, проговаривает про себя Поттер, какая-то причина, заставляющая их вести себя так… так низко. Он не верит самому себе. Он твердо знает, что нет и не может быть никакой причины, побуждающей к унижению другого человека. Пусть драка, дуэль – что угодно, но только не унижение. Не откровенное глумление и издевательства сразу четверых над одним.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒