|
|||
Everything I am (слэш) 1 страницаСтр 1 из 45Следующая ⇒ Everything I am (слэш) Проект "Поттер-Фанфикшн" Автор: Serpensortia Бета: 1) Главы 1 – 24 – Нитка, с 25 – Aerdin (вычитка); 2) Jenny (соответствие канону). Пэйринг: ГП/СС Рейтинг: NC-17 Жанр: Romance Размер: Макси Статус: Закончен Саммари: Шестой курс. Угроза жизни, ставшая почти обыденностью, первая любовь, принесшая разочарование, знание, что живешь только ради того, чтобы стать убийцей. И безумный май, который изменит всё.
Глава 1. Отношения.
I need to know the way you feel, I’ll give you everything I am And everything I want to be I’ve put it in your hands…
«The Color of the night»
- Подожди! – я делаю тщетную попытку удержать его. Как всегда, зря. Симус раздраженно дергает плечом, стряхивая мою руку. - Черт, Гарри, ну я же попросил – потом, мне некогда, - в сердцах произносит он. А потом почти убегает, не обернувшись.
Вот так каждый раз. Как только я предпринимаю попытку прояснить природу наших отношений, Финниган напускает на себя донельзя озабоченный вид и под любым благовидным предлогом сматывается в неизвестном направлении с максимальной скоростью. И избегает меня потом несколько недель. Можно быть уверенным, что и сегодня, и завтра он будет приходить в комнату только к отбою, раздеваться, стоя ко мне спиной, и запрыгивать в постель, на ходу задергивая за собой полог. Не оборачиваясь. Как будто я не знаю, как именно он выглядит, когда обнажен. Как будто я сожгу его взглядом. Как будто между нами никогда ничего не было.
Так будет продолжаться две или три недели, а потом он как ни в чем не бывало подойдет ко мне в пустынном послеобеденном коридоре и выдохнет прямо в ухо, не тратя времени на приветствия: - Ты хочешь, Поттер? – в его устах моя фамилия звучит почти непристойно. Как ругательство. Как пароль. И мы судорожно будем искать пустой класс или проверять, пуста ли наша общая спальня. И вновь сделаем то, что Симус называет «взаимной мастурбацией», а я – я не знаю, как я это называю. Всякий раз, когда мне хочется подобрать слово, я пытаюсь вызвать Симуса на откровенность. Всякий раз он называет меня в ответ «Гарри», показывая, что мы лишь друзья и не более того, и мы ссоримся – если можно назвать ссорами эти затяжные периоды молчания.
Я смотрю в конец коридора, где скрылся Симус, и чувствую себя до смерти уставшим. По-моему, мне уже надоело. И всё-таки я не знаю, как положить этому предел.
*** Кажется, я умудрился простудиться на вчерашней тренировке. В горле саднит, а вдоль позвоночника, заставляя ежиться, то и дело волнами пробегает озноб. Вчера был не лучший день для полетов, ветрено и вьюжно. Однако Джинни гоняла нас почти до темноты. Хорошо хоть, что в феврале еще рано темнеет. Вчера я не замечал, что заболеваю, а сегодня еле пересидел занятия. Нужно спуститься в госпиталь к мадам Помфри и принять необходимое количество зелий от простуды, но то ли от поднимающейся температуры, то ли от усталости мне лень двигаться с места. Я сижу в опустевшем классе по Трансфигурации и тупо смотрю в стену прямо перед собой. В моих ушах еще звучат последние слова Финнигана. А в голове, перебивая друг друга, вертятся картинки-воспоминания недавнего прошлого.
…Помню, никто не воспринял всерьез, когда Анжелина решила, что капитаном команды после нее должна стать самая младшая из Уизли. Но Энжи всегда отличалась настойчивостью – и мы проголосовали «за». Лично я поднял руку с чувством скрытого облегчения: по крайней мере, это избавило меня от жребия стать капитаном Гриффиндорской сборной. Я радовался самому факту восстановления в команде, тому, что вновь ловец – и трибуны стонут, кто от восторга, кто от разочарования, когда моя ладонь сжимает сопротивляющийся шарик снитча. Мы уже выиграли первый матч в этом учебном году, ребята были просто на седьмом небе от счастья, в гостиной после матчей нас носили на руках и пели шутливые пеаны. А предводительствовать… Мне и в жизни хватает ответственности. После того, как угасла деятельность «Отряда Дамблдора» - теперь вся школа изучает боевую магию открыто, так что необходимость в тайне отпала - я веду жизнь рядового студента. Самого что ни на есть рядового… если не считать шрама на лбу. И того, что меня не интересуют девушки.
Первой «интересный» факт заметила, разумеется, Гермиона. Это произошло пару месяцев назад. Мы сидели в библиотеке, готовясь к очередному занятию, и она попросила принести ей какую-то нужную, но забытую на полке книгу. Я принес, положил толстый том на край стола и машинально отвел прядь гермиониных волос, упавшую ей на лицо, когда она кивнула в знак благодарности. Отвел и отвел; сел на свое место и углубился в расчет какой-то формулы для очередного снейповского зелья, заданного на самостоятельное изучение с проверкой на следующем занятии. Нельзя, конечно, сказать, чтобы я стал много лучше понимать в зельях, однако откровенных ляпов уже не делаю. То ли выработался иммунитет на снейповское презрение, то ли он просто уделяет теперь моей особе меньше внимания. Как-никак он согласился взять меня в класс – уж не знаю, какими посулами его убедил это сделать Дамблдор, но факт, что называется, налицо. Теперь Снейп редко обращает на меня внимание во время урока. А потому мои дела по части приготовления зелий пошли на лад.
Гермиона заправила волосы за ухо и пробормотала что-то вроде «спасибо». Я ответил ей таким же нечленораздельным «пожалуйста». Минуту спустя она встала и решительно произнесла - вполголоса, чтобы не привлекать внимания мадам Пинс: - Гарри, давай пойдем погуляем. Я опешил и уставился на нее в крайнем недоумении: - Гермиона, ты что – перезанималась? Быть такого не может! - Пойдем, Гарри, - отозвалась она, не обращая внимания на мой тон, - я хочу спросить тебя кое о чем. Мы молча сдали книги и вышли из библиотеки. - Куда теперь? – полюбопытствовал я, - в гостиную? - На улицу, - сосредоточенно ответила Гермиона. На лице у нее читалась крайняя озабоченность. На улицу так на улицу – зимний день уже угасал, однако часа полтора светлого времени в запасе у нас еще было. Мы оделись и направились к недавно замерзшему пруду, в котором на дне спал огромный кальмар. Гермиона шла молча, но я не заводил разговора первым. Сколько раз мы с Роном нарывались на раздраженное «не мешай мне думать», трудно сосчитать, так что я помалкивал. Наконец Гермиона решительно повернулась ко мне и тронула за рукав, приглашая остановиться. Она, видимо, уже заготовила начальную фразу, однако стоило нам встретиться глазами, как она смутилась и потупилась. Это мне совсем не понравилось.
- Гермиона, - начал я осторожно, - у тебя какие-нибудь неприятности? Что-нибудь произошло? Она отчаянно потрясла головой. Я заметил, что щеки у нее пунцовые, и вряд ли дело в морозе – на нас были зимние мантии с меховыми воротниками и теплые шапки, а прогулка длилась не так долго. Гермиона не могла еще замерзнуть. У меня зародилось смутное и очень нехорошее предчувствие. Я торопливо загнал его обратно туда, откуда оно вылезло. Не может она догадываться об этом, твердил я себе, переминаясь как дурак с ноги на ногу и созерцая гермионину чёлку и заалевшую мочку уха. Наконец она справилась с собой.
- Гарри, - проговорила она негромко, полузакрыв глаза, - ты знаешь, что я твой друг. Так же, как Рон. Ведь так? Скажи? - Да, - ответил я осторожно, еще не понимая, куда, собственно, она клонит. - Тогда, Гарри, пожалуйста, скажи правду. Ах, как я не люблю, когда меня призывают быть правдивым. Так и тянет поступить наоборот. Ну да ладно, подумал я, еще не представляя себе, что именно мне предстоит сказать. - Гермиона, ты бы лучше объяснила, что случилось – или спросила то, что хочешь спросить, - предложил я, слегка улыбнувшись. Она помялась несколько секунд, а потом проговорила, с трудом подбирая слова: - Гарри… это, наверное, не моё дело, и ты вправе так и сказать мне… Только пожалуйста, пожалуйста, не сердись на меня… Ну, словом: Гарри, мне кажется, тебя не интересуют девушки? Если я и опасался чего-нибудь в подобном роде, я все равно оказался неподготовлен. Я стоял, не в силах выдавить ни звука, и только моргал на Гермиону из-за стекол очков, которые машинально поправлял и поправлял на переносице. Гермиона стояла тоже ужасно смущенная и теребила разноцветные кисти своего красно-жёлтого шарфа. Я не сразу обрел дар речи: - С чего ты взяла? - Я давно заметила, как ты разговариваешь – со мной, с Джинни, с Луной, не знаю, с кем еще – со всеми нашими девчонками. Только с Чу ты не держался, как со «своим парнем». Правда, Гарри, ты ни разу не обращал внимания? Ты не робеешь, не смущаешься, как Рон, не бываешь невыносимо наглым, как Малфой, не смотришь с таким пренебрежительным видом, как Финниган… Ты всегда приветлив. А если посмотреть, как ты общаешься с ребятами – ну, кроме Рона, конечно – нет, ты и там свой, особенно на нашем курсе… Ну не знаю, Гарри! – окончательно расстроилась она, - может быть, меня подвело воображение… Не сердись на меня, ради Бога! Ты так на меня смотришь… Гермиона говорила еще что-то, о том, что нарочно посмотрела специальную литературу в Запретной секции, что быть «им» не стыдно, что ей очень жаль и она хотела как лучше. Но я не слышал слов с того момента, как она произнесла – так, в порядке перечисления – фамилию Симуса. После этого я только старался ничем не выдать себя, не привлечь и без того зоркий взгляд Гермионы на человека, который составлял мою тайну уже не первую неделю. Я признался, что - да, осознаю себя именно «таким», нет, не чувствую себя от этого ни ущербным, ни несчастным, и что расскажу в случае необходимости о своих проблемах друзьям. Гермиона взяла с меня слово и удовлетворилась, решив, что теперь я должен повеселеть. Она и затеяла этот разговор оттого, что я казался ей мрачным и подавленным. Я убедил ее, что теперь, после признания, мне стало значительно лучше – и вообще всё уже хорошо – и мы вернулись в замок.
Но я солгал. Ущербным не ущербным, а несчастным я себя чувствовал точно. Да и чувствую, если на то пошло.
Я тяжело поднимаюсь со скамьи и бреду к выходу из класса. Надо всё-таки спуститься в больничное крыло. Нельзя же слечь с жаром, когда на носу квиддичный матч со Слизерином.
*** Вечером, накачанный лечебными зельями и нравоучениями мадам Помфри («Поттер, Вы что – ребенок? Надо было немедленно обратиться ко мне! Вы хотите заработать пневмонию?»), я лежу в постели и наблюдаю за тем, как остальные расправляют простыни и взбивают подушки. Теперь все разденутся, потушат свет – и какое-то время спустя тишину будет нарушать только мерное сопение.
Или чье-нибудь частое, сбивающееся дыхание, обладатель которого не хочет быть услышанным.
Наверное, привычка вслушиваться в тишину до тех пор, пока не станет тихо во всей башне, и сыграла определяющую роль в моем осознании, что я интересуюсь только своим полом. Мне не нравится, как это звучит. У магглов существует какое-то определение для таких случаев, «гей», кажется, но я не маггл – и не уверен, что мне хочется так себя называть.
Так или иначе, я знаю, что парни в нашей спальне часто не утруждают себя заклятием беззвучия. И слыша по ночам чьи-нибудь слабые стоны, мне хочется ощупью, в темноте, найти этого человека, забраться в тепло его постели и накрыть своей рукой его руку, напряженно ласкающую жаждущий разрядки член. Заменить ее своей. Найти сухие губы и прошептать прямо в них: «Можно, я помогу? Тебе понравится…»
Однако я знаю, что не сделаю этого. Больше не сделаю, как бы ни поднимался мой собственный член при мысли о том, что кто-то дотронулся бы до меня в жесте… ответной любезности. Как бы ни просило нежности мое тело. Я слишком дорого расплачиваюсь за то, что однажды поддался такому порыву. Это было с Симусом.
Я осуществил тогда свою самую горячечную мечту, думая о том, что точно свихнулся и сейчас услышу резкую отповедь. Но Финниган был слишком возбужден, чтобы протестовать, а потому не стал мне мешать. Более того, когда он, выгнувшись, кончил мне в руку и отдышался, он в свою очередь пошарил ладонью по моему телу, спускаясь все ниже, заставив меня задохнуться от стона. Я попытался задушить этот стон, прикусив собственные пальцы. Симус отвел мою руку от лица и впился в мои губы: с яростью, терзая зубами, почти трахая меня в рот в одном ритме с движениями ладони по моему члену. Я кончил мгновенно – это был первый раз, когда кто-то дотронулся до меня, и это было так здорово, что я каждой клеточкой тела потянулся к этому человеку. Хотя что там тело: я почувствовал, что готов полюбить Симуса. Но когда я уже наклонился к впадинке между его ключицами, чтобы поцеловать, меня прервал быстрый, все еще прерывистый, но уже насмешливый шепот: - Ну, Поттер, не ожидал, что ты такой извращенец… Хотя ты неплохо это делаешь. Я остановился на середине движения и вскинул на него глаза. Хорошо, что в темноте не было видно, как мучительно я покраснел. Аж слезы выступили, так жарко стало щекам. А Симус продолжил: -Ну что же, теперь я знаю, к кому обращаться, если мне не захочется дрочить в одиночку. Буду звать тебя на выручку. Лады? И, поскольку я молчал, чувствуя себя внезапно сброшенным с неба и втоптанным в грязь, он потянул меня за прядь волос: - Лады, Поттер? Я жалко кивнул. Симус зевнул во всю глотку и лениво закончил: - А теперь очисти простыни и отправляйся назад в свою постель. Я не позволю тебе спать здесь.
Конечно, я не сразу уснул в ту ночь. Удовлетворение, заставляющее расслабиться после полученного наслаждения, мешалось с чувством мучительного унижения – но если по моим щекам и катились слезы, никто о них не узнал. Дыхание мое было ровным. Мало ли вещей мы делаем под покровом темноты, о которых никто не знает! Гарри Поттер не плачет, сражаясь с Тёмным Лордом. Не заплачет же он оттого, что его немножко оскорбили после самого восхитительного, что может происходить между двумя людьми.
Я был уверен, что не смогу посмотреть Симусу в глаза после той ночи. Однако он держался, словно между нами ровным счетом ничего не произошло, и мое облегчение горчило от тщательно скрываемого разочарования. Вечером в общей гостиной он подошел и произнес мне прямо в ухо: - Ну что, Поттер… ты хочешь? Сердце мое подскочило и забилось где-то в желудке. Не сознавая, что делаю, я повернулся и посмотрел на него – наверное, со щенячьей мольбой во взоре. Мое желание было столь очевидным, что он насмешливо фыркнул: - Не кончи прямо здесь, Поттер. Пошли уже. Мы торопливо поднялись – не вместе, разумеется, он первым, я три минуты спустя – в нашу спальню. Когда я вошел, Симус наложил на дверь запирающее заклятие. Но я его не слышал. Финниган стоял передо мной абсолютно обнаженный, его член смотрел почти вертикально вверх, приглашая меня попробовать его на вкус. Со сдавленным стоном я подошел и положил ладони Симусу на плечи, подавляя в себе отчаянное желание упасть на колени и немедленно взять его в рот. Похоже, Симусу понравилась моя нерешительность. Мы с ним почти одного роста – он разве что чуть выше – поэтому встретиться губами не составило проблемы. А когда я очнулся от горячего, словно глинтвейн, опаляющего нервы поцелуя, Симус уже возился с застежкой моих форменных брюк. Мантия валялась на ближайшей кровати рядом с его собственной сброшенной одеждой, рубашка была распахнута. Я отчаянно вцепился в его плечи, чувствуя, что теряю не только волю, но и равновесие, когда он освободил мой ноющий от боли член. Симус хмыкнул: - Давай-ка лучше ляжем, Поттер. Пока ты не рухнул на пол. Не отрывая своих ладоней от его тела, я позволил подвести себя к кровати. Это снова была его кровать, и я упал на нее, увлекая Симуса за собой и смыкая руки за его шеей в неистовом объятии. Мне казалось, что от одного только соприкосновения наших тел я сойду с ума – однако Симус разорвал кольцо моих сплетенных рук и, невзирая на мольбы, отстранился, разглядывая меня. Я лежал в расстегнутой одежде, очки сбились набок – он поправил их, а затем легко соскочил с кровати, чтобы сдернуть с меня брюки, ухватив за штанины. Для этого ему пришлось присесть – а разгибаясь, он легким и естественным движением вобрал в рот мой член, одновременно обхватывая пальцами его основание. Кажется, я закричал – а затем взорвался совершенно сумасшедшим оргазмом. Потом я любил его – нежно и бережно, целуя каждый дюйм смуглого поджарого тела еще долго после того, как он кончил, желая только, чтобы этот час перед отбоем никогда не заканчивался. Но Симус вновь стряхнул меня с себя и приказал привести себя в порядок и почистить покрывало.
Так оно и продолжалось несколько недель кряду – иногда каждый день, иногда через два, три – в такие дни я не находил себе места и боялся выдать себя словом или взглядом.
А потом мне захотелось определенности в том, что я про себя уже самонадеянно называл наши отношения. Нет, мне не нужны были ежедневные признания в любви – мне хватило бы и одного раза, если бы Симус согласился на откровенный разговор. И тут всё кончилось.
Мы слишком мало знали друг друга – и, наверное, уже не узнаем. При первой же попытке заговорить на щекотливую тему он назвал меня по имени – прозвучавшему из его уст более холодно и официально, чем моя фамилия, произносимая Снейпом. Финниган грубо отделался от меня и неделю удерживал в состоянии мучительного воздержания – и троекратно усилившегося желания. Я похудел, на щеках выступил болезненный румянец, Рон начал интересоваться моим самочувствием, а Гермиона предлагать варианты лечения от депрессии. Наверное, тогда у нее и зародились первые подозрения о моей ориентации. Все-таки у нашей подруги всегда было замечательно и с логикой, и с интуицией. В итоге когда Симус произнес – прямо перед Зельеварением – мне на ухо ключевую фразу, меня пробило дрожью. Я не помню, как досидел до конца урока – Снейп влепил мне за что-то неуд, но это не имело значения по сравнению с пережитым ожиданием. И мы снова делали это – занимались любовью, как про себя привык называть я, или взаимной мастурбацией, как равнодушно бросал Симус.
Но надолго моей выдержки не хватило – я снова спросил несколько дней спустя, что он думает по поводу нашей весьма необычной дружбы. И снова остался один.
И снова. Пока не понял, что добьюсь скорее окончательного разрыва, чем ласкового слова.
Хотя в те нечастые минуты, что мы бываем вместе теперь, руки Симуса остаются всё такими же чуткими, он отстраняется все дальше – или, может быть, я вижу это все отчетливее? Я ему не нужен.
Боже, как я его хочу.
Все раздеваются, перебрасываясь шутками и вспоминая прошедший день. Я наблюдаю за ними из-под полуприкрытых ресниц, притворяясь задремавшим. Симус входит в спальню последним и даже не смотрит в мою сторону. Он выглядит довольным – таким довольным, что только не мурлычет. К моему горлу против желания подступает горечь. Почему, ну почему он вынуждает меня чувствовать себя таким несчастным – и таким грязным, словно то, что мы делаем, унизительно или стыдно? Как он может быть таким счастливым? Почему его самого не задевает неясность наших отношений? Мне не хочется, так не хочется думать, что он использует меня лишь как средство для физической разрядки. Это, наверное, давало бы ему право считать меня кем-то… неполноценным. Кем-то, кому нужно нечто большее, чем просто оргазм. Извращенцем. Неужели мне нужно просто смириться?
Финниган бросает на меня быстрый незаметный взгляд. Потом проходит к своей постели – до моего обострившегося обоняния доносится слабый аромат его кожи – и начинает неспешно раздеваться. Я не вижу его и, кажется, все отдал бы за то, чтобы просто повернуть голову. Но он не купится на то, что я просто повернулся во сне. Он нарочно меня провоцирует.
Наконец скрип пружин свидетельствует о том, что все улеглись. Спальня погружается в темноту, и в этой темноте я отчетливо слышу голос Симуса: - А Патил и впрямь так хороша, как о ней говорят!
Смешки и шутки, раздающиеся в ответ, не доходят до моего сознания. Я нахожу в себе силы не уткнуться лицом в подушку – я знаю, что он все еще наблюдает за мной. Симуса вообще трудно обмануть. Я просто смотрю в темноту, вдруг замечая, что забыл задернуть полог. Конечно, я ведь ждал его, хотел увидеть. Поэтому он и не поверил, что я сплю.
Я лежу в милосердной тишине и долго не могу уснуть.
Глава 2. Башня Астрономии.
Утром я просыпаюсь с невыносимой головной болью. Мне хочется думать, что виной мигрени недолеченная простуда. Солнечный свет, заливающий спальню, режет слезящиеся глаза, заставляя меня хмуриться и стараться всё время держаться спиной к окну. Я встаю одним из последних, когда в комнате остаются только Рон и Симус. Рон нетерпеливо мнется на месте и нервничает, призывая меня поторопиться, если я хочу успеть проглотить хотя бы стакан чаю. Он давно мог бы спуститься и занять нам места за столом, как делает это обычно, но сегодня я не хочу, чтобы он уходил раньше меня. Не хочу, чтобы оставлял меня с Финниганом наедине.
А тот, похоже, вообще никуда не торопится. Я не смотрю в сторону его кровати, но и так прекрасно представляю, как он неспешно, посвистывая, завязывает шнурки на ботинках, потом одергивает мантию, поправляет узел галстука… Я привык следить за последовательностью его действий, мне не нужно оборачиваться. В комнате царит напряженное молчание – его, похоже, не слышит только Рон, то и дело подгоняющий меня. Но когда я готов взять сумку и идти, Симус неожиданно произносит: - Рон, слушай, а ты не мог бы, в самом деле, занять нам места? Мы мигом догоним. А то ведь и в самом деле не успеем – ты вечно ешь дольше всех! Если Рон и оскорбляется – или поражается странной просьбе Симуса, который обычно засылает везде вперед себя Дина Томаса, он не подает виду. Кивнув мне и пробормотав: «Гарри, ну так я вас жду», он выскакивает за дверь. Мы остаемся одни. Я тоже подхватываю сумку с учебниками и решительно двигаюсь к выходу, но Симус останавливает меня: - Поттер… - сердце пропускает удар, я сжимаюсь и надеюсь только, что он не видит этого. – Гарри… - продолжает Симус раздумчиво, - я хотел тебе кое-что рассказать… Ну, в общем…
Что-то подталкивает меня сказать слова, о которых, я знаю, я спустя пять минут безумно пожалею: - Не трудись подбирать фразы, Симус. Я и без того желаю тебе удачи с Парвати. А также с кем угодно на территории как Хогвартса, так и вне его. Ты мне ничего не должен, я тебе тоже. В конце концов, пока гормоны бушуют, можно и так. А если девчонка классная попалась – так это же здорово! Удачи тебе.
Моя улыбка обманывает даже меня самого. Мне не больно, не обидно – я знал, что скажу это, я обдумывал это несколько часов… Я только не знал, что придется сделать это так скоро. Что у меня не будет времени на то, чтобы подготовиться. Теперь надо доиграть роль до конца. Симус изумлён. Я вижу это изумление, отрешенно разглядывая, словно со стороны, его лицо. Вижу, как он ищет в моих интонациях фальшь или обиду, как не находит и как на лицо его набегает тень.
Что – ты ожидал, что я буду просить продолжать со мной встречаться?
Я выдерживаю его взгляд, не моргнув, а потом предлагаю совершенно искренним тоном: - Может, все-таки завтракать, если нас больше ничего не задерживает?
- Но… Поттер… - Мерлин, моя фамилия, произнесенная его голосом… она как удар под дых.
- Что?
- Значит, ты все-таки не спал, раз про Парвати знаешь? – силится он поймать меня.
- Уже спал, но проснулся, когда свет выключили. Знаешь, как бывает?
- Ну, знаю… Гарри… Я не хотел бы, чтобы мы стали врагами.
Вот оно что. Мир, дружба, жвачка.
- Ну что ты, ей-богу, нет, конечно! – выдаю я небрежно и даже умудряюсь рассмеяться, – пошли завтракать, мыслитель ты наш!
Он кивает, так и оставшись в недоумении и некотором недовольстве, и мы выходим.
Как проходит день, я не помню.
*** - Гарри! Гарри! Гарри же! – Рон и Гермиона трясут меня за плечи и настойчиво пытаются оттереть ладони. Я смотрю на них словно издалека и никак не могу взять в толк, чего им от меня надо. Они почти на руках втаскивают меня вглубь башни Астрономии, Гермиона торопливо разматывает свой шарф и начинает растирать им мое лицо и уши. Я слабо сопротивляюсь, потом начинаю отмахиваться – и тут обнаруживаю, что она почти плачет. Это разом приводит меня в себя: - Гермиона, что ты? Что случилось? - Случилось? – хрипло говорит Рон, - ничего, кроме того, что мы битых два часа тебя ищем по всему замку, в котором никто тебя не видел. Гарри, ты что, псих – переться зимой на башню в одной мантии-невидимке?! Я оглядываю себя и обнаруживаю на своих плечах зимнюю мантию Рона. Капюшон отцовской мантии откинут. Значит, они искали меня ощупью, пока не нашарили – или не задели случайно, так, что он слетел с головы. - Нам бы и в голову не пришло разыскивать тебя здесь! – продолжает Рон горячо, - одежда на месте, следовательно, из Хогвартса ты никуда исчезнуть не мог. Мы перевернули все вверх дном, даже у слизеринцев были… Знаешь, кто нам подсказал, где тебя искать? - Кто? – равнодушно осведомляюсь я. - Снейп! – сообщает Гермиона. Ее голос уже не дрожит, она торопливо отвинчивает крышку с какой-то фляги, вынутой из внутреннего кармана. Затем решительно вталкивает ее горлышко между моими губами: - Пей!
Я решаю не противиться. Я не очень хорошо помню, как пришел сюда, точнее сказать, я этого просто не помню. Последним, что сохранила память, было отчетливое желание броситься вниз - и понимание, что я не имею права, поскольку являюсь надеждой этого, мать его… магического мира. Что было дальше, я не знаю. И не знаю, сколько часов я здесь пробыл – наверное, от холода я потерял сознание.
Я отхлебываю из фляжки. Резкий кислый вкус горячего зелья сводит челюсти, я не могу заставить себя сделать второй глоток, но Гермиона настойчива. Она по-прежнему держит фляжку рядом с моим лицом и терпеливо ждет. Я покорно проглатываю вторую порцию. - Еще два глотка осталось, - безапелляционно требует Гермиона, - пей, иначе мы отправим тебя в госпиталь!
Наверное, это лекарство ее собственной рецептуры. Я допиваю. Тепло и силы возвращаются в окоченевшее тело, я начинаю дрожать, и друзья с тревогой всматриваются в мое лицо. Они ни о чем не спрашивают, да и не спросят, но я должен сказать им. Они, должно быть, и впрямь переполошили весь Хогвартс. - Мы расстались, - говорю я непослушным низким голосом, опустив глаза и желая больше никогда не поднимать их. Сейчас Рон задаст вопрос: «С кем?», а потом посмотрит на меня с отвращением.
Но ничего не происходит – кроме того, что кудрявая голова Гермионы вдруг подныривает под мой локоть, а сама она крепко прижимается ко мне. Я не сразу понимаю, что она обнимает меня – и Рон тоже обхватил мои плечи своими веснушчатыми лапами. - Мы поняли, Гарри, - говорит он тихо.
Эти слова заставляют меня вскинуть голову: - Что поняли?
- Гарри, - Уизли ухмыляется, - я всё же не идиот. Не знаю, когда догадалась Гермиона, но я-то давно знаю, что ты гей. Не вижу в этом ничего такого, чего стоило бы стыдиться или так тщательно скрывать от нас. А имя не важно. Не говори нам.
Безумное напряжение последних суток прорывается судорожным вздохом. Я прижимаю к себе Гермиону и благодарно стискиваю шершавую ладонь своего друга. И глаза против воли все-таки становятся влажными.
- Мы поняли, Гарри, что вы поссорились или расстались, - говорит Гермиона куда-то мне в шею, - мы никому и не говорили особо, что потеряли тебя. Так, потихоньку спрашивали, не видел ли кто. Мы с тобой, Гарри, как ты мог забыть? Мы же твои друзья.
Наконец мы расцепляем наше тройное объятие, и я позволяю увести себя в общую гостиную.
Невероятно, но признание Рона в том, что он подозревал, что я гей – значит, все-таки этот термин и к магам относится – некоторым образом успокоило меня и примирило с действительностью. Правда, я так и не перестал ощущать себя капризом природы, сотворенным ради забавы и обреченным на инакость и скрытность. Я никогда не видел никого, кто предпочитал бы только собственный пол. И не уверен, что увижу.
|
|||
|