М. К. Дитерихс 33 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 32 из 37Следующая ⇒

Выясняется, что противник оголил все фронты и бросил все силы на

Екатеринбург, удержим ли долго Екатеринбург, трудно сказать.

Принимаем все меры к удержанию. Все лишнее из Екатеринбурга

эвакуировано.

Вчера выехал к вам курьер с интересующими вас документами; сообщи

решение ЦИК и можем ли мы оповестить население известным вам

текстом?

Свердлов. — В заседании президиума ЦИК от 18 постановлено признать

решение Урч. обл. совдепа правильным. Можете публиковать свой текст;

у нас вчера во всех газетах было помещено соответствующее сообщение;

сейчас послал за точным текстом и передам его тебе. Пока же сообщаю

следующее: 1) держитесь во чтобы то ни стало, посылаем подкрепления

во все районы; отправляем значительные отряды; надеемся при их

посредстве сломить Чехов. 2) посылаем на все фронты несколько сот

надежных партийной публики из Питерских и Московских рабочих

специальной работы среди армии, так и среди населения. 3) еще раз

напоминаю необходимости обеспечить тыл. 4) сообщу о немцах. После

убийства Мирбаха немцы потребовали ввода батальона в Москву. Мы

категорически отказали; были на волосок от войны. Немцы теперь

отказались от этого требования. По-видимому войны сейчас не будет.

Больше пока ничего сообщить нечего.

Сейчас передам точно текст нашей публикации”.

Дальше идет дословный текст объявления центральной советской власти

о “казни Николая Романова”, помещенного выше и перепечатанного из №

144 газеты “Уральский рабочий”.

Необходимо иметь в виду, что разговор по прямому проводу происходил

в присутствии посторонних лиц — телеграфистов и чиновников — почему

оба разговаривавшие сдержанны в выражениях и словах. Так, Свердлов,

знавший уже раньше о предстоящем убийстве Царской Семьи, совершенно

не касается существа этого преступления, а Белобородов

иносказательно сообщает ему о высылке с курьером интересующих

центральную власть документов: это Исаак Голощекин, везущий в Москву

три таинственных тяжелых ящика, в которых, можно предполагать, были

головы несчастных жертв.

Характерен вопрос Янкеля Свердлова о КОМИСЛ: это орган, из которого

затем развернулись чрезвычайные следственные комиссии и который в то

время был специальным органом партии Бронштейна по выполнению на

местах всех необходимых ей террористических актов. Сеть этих органов

управлялась непосредственно из центрального органа в Москве, сплошь

да рядом минуя исполнительные органы официальной советской власти на

местах. Организуя такую сеть для Уральской области, Москва избрала

местным ее центром Мотовилихинский завод и Пермь, а не Екатеринбург,

почему распоряжения следственной комиссии могли легко не быть

известными в административных органах края. Членами именно

Мотовилихинской следственной комиссии Алексеем Плешковым, Иваном

Бересневым и Жужговым было совершено похищение и убийство Великого

Князя Михаила Александровича. Поэтому-то знавший об этом Янкель

Свердлов и указывает Белобородову, кого надо запросить по

Алапаевскому убийству, то есть кто помимо екатеринбургских деятелей

мог совершить преступление. Быть может, Белобородов и знал все

обстоятельства, но перед телеграфистами никакого другого ответа

Янкелю Свердлову дать не мог, так как официально он доносил в

Москву, что Великие Князья в Алапаевске похищены белогвардейской

бандой.

Приведенный документ лишний раз подтверждает, что вдохновительным

центром убийства Царской Семьи и других Членов Дома Романовых не

могла не быть Москва. “Можете публиковать свой текст”, —

снисходительно и почти пренебрежительно отвечает Янкель Свердлов

председателю Екатеринбургского областного совета Белобородову; мы

свое уже опубликовали и вам сейчас его сообщу, а ваше, если хотите,

публикуйте... вот кажется смысл тона вдохновителя Янкеля Свердлова;

тон снисходительного, но сознающего свою власть начальника к

провинциальному подчиненному.

Они, вдохновители, после удачно совершенного преступления

почувствовали свои силы совершенно окрепшими в России. Шайка

циммервальдовских революционеров Израиля почувствовала себя полными,

свободными и всесильными хозяевами водворения в России царства

религии Лжи, опыта, не удавшегося их племенным предкам в Израиле.

Начался тот неудержимый разгром жизни былой могучей и сильной духом

страны, который поверг ее в современное притупленное, придушенное

состояние. Началась та бесконечная Вальпургиева ночь, пляска диких и

сатанинских социалистических экспериментов, которая бросила

обезумевших и изголодавшихся людей в погоне за куском земного хлеба

в кровавую Антихристову борьбу: брата на брата, отца на сына, сына

на мать и матери на дочь. И в триумфе своей победы, упиваясь

успехом, вдохновители-изуверы готовы крикнуть России: “Мы распяли

вашу Россию, мы распяли вашу идеологию...”

“Если ты Христос — сойди с креста...”

“Истинно, истинно говорю вам, — звучат светлые и благостные,

далекие, но вечные слова Иисуса Христа, — если пшеничное зерно,

падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то

принесет много плода”.

ПОСЛЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Недолго продержалась “столица красного Урала” Екатеринбург в

советской власти после совершившегося в ее стенах кровавого,

кошмарного преступления. Приближение войск Войцеховского вынудило

главарей областного совета бежать на Пермь. С ними же скрылись из

города чины чрезвычайной следственной комиссии, большая часть

охранников отряда особого назначения и все люди особого отряда Петра

Ермакова. Все они, совершив изуверское злодеяние в Ипатьевском доме,

умчались продолжать свою преступную деятельность в Перми и ее

окрестностях и рассыпались по разным направлениям.

Большая часть областных комиссаров покинула город 24 июля, всего

часов за 6 до вступления передовых Сибирских и Чешских частей, и

направилась в подготовленном поезде на Пермь через Богдановичи и

Алапаевск, так как Кунгурское направление было уже перехвачено

белогвардейскими войсками. Комиссарский поезд, обеспечивая себе по

совету Янкеля Свердлова тыл, хитроумно прикрывался от возможных

случайностей двигавшимся перед ним эшелоном офицеров Академии

Генерального штаба во главе с генералом Андогским: “Пусть

расстреляют ученых офицеров, а мы успеем скрыться”, — говорили

комиссары, достойные творцы новой советской России. Они ехали

отдыхая, в веселом настроении и сильно пьянствуя. Один из них, судя

по описанию комиссар Тупетул, член областного президиума и участник

совещаний, обсуждавших “перевозку” Царской Семьи в Екатеринбург,

сильно подвыпивши, часто бегал на паровоз и отводил душу в беседе с

паровозным машинистом. Рассказывал он ему о себе, делился

впечатлениями о пережитых последних днях в Екатеринбурге, поведал и

об убийстве Царской Семьи. Рассказывал, как подвыпивший некультурный

человек, с подробностями, деталями, упоминал и о деятелях этого

преступления, главарях и исполнителях, так что у машиниста, до того

стоявшего совершенно в стороне от событий в городе и деятельности

советских представителей, составилось определенное и прочное мнение:

“главарь преступления в Ипатьевском доме — это Исаак Голощекин, все

от него исходило”.

Исаак Голощекин выехал из Екатеринбурга в отдельном вагоне-салоне

поздно вечером 19 июля и направился прямо в Москву. Он ехал тем

специальным курьером, о котором Белобородов сообщал Янкелю Свердлову

в разговоре по прямому проводу и который вез “документы”,

интересовавшие Янкеля Свердлова. Он вез с собой в салоне три очень

тяжелых, не по объему, ящика. Это не были сундуки или чемоданы из

числа тех Царских, в которые Янкель Юровский с Никулиным после

совершения убийства упаковали разграбленные и похищенные ими из дома

Ипатьева вещи Царской Семьи. Это были самые обыкновенные, дощатые,

укупорочные ящики,. забитые гвоздями и увязанные веревками, которым,

не касаясь содержимого в них, совсем было не место в салоне. Здесь

же, конечно, они бросались в глаза и не могли не привлечь к себе

внимания спутников Исаака Голощекина, сопровождавших чинов охраны и

поездной прислуги. Исаак Голощекин заметил это и интересовавшимся

поспешил пояснить, что он везет в этих ящиках образцы артиллерийских

снарядов для Путиловского завода.

В Москве Исаак Голощекин забрал ящики, уехал к Янкелю Свердлову и

пять дней жил у него, не возвращаясь в вагон. С его пребыванием в

Москве среди мелких служащих совнаркома, преимущественно из числа

тех американских эмигрантов, с которыми так хорошо была знакома

русская военная статистика, распространился слух, что Исаак

Голощекин привез в спирте головы бывшего Царя и Членов его Семьи, а

один более пессимистически смотревший на прочность советской власти

в России, потирая руки, говорил: “Ну, теперь во всяком случае жизнь

обеспечена; поедем в Америку и будем демонстрировать в

кинематографах головы Романовых”.

Конечно, такой взгляд на обеспеченную будущность мог быть следствием

только слухов и досужей молвы, но, как выразился сподвижник и

сотрудник Исаака Голощекина и Янкеля Юровского, доктор Сакович: “Я

не верю в расстрел бывшего Государя, но, сталкиваясь с Голощекиным и

Юровским, я могу допустить, что, не считаясь ни с чем, они — циники

до мозга костей — могли совершить любую гнусность”. Отчего бы эти

“циники” не могли совершить и другой гнусности, как совершили

первую, и привезти в ящиках Исаака Голощекина головы христианских

мучеников Царской Семьи как неоспоримое доказательство для

центральных изуверов Израиля факта совершенного убийства. Какие

документы, в прямом значении слова, и с какой целью могли бы

интересовать Янкеля Свердлова, Нахамкеса и Бронштейна? Документы о

заговоре? Но их, как известно, не было, как и не было и заговора.

Дневники Государя? Но советская власть могла располагать ими и без

убийства. Белобородов же в разговоре говорит иносказательно об

интересующих документах, ставя их в тесную связь с совершенным

преступлением. Какие же это могли быть “документы” в

действительности, и были ли это “документы” в прямом смысле слова?

Исаак Голощекин провел в Москве пять беспокойных дней; вдохновителям

и вдохновляемым главарям советской власти надо было обдумать и

решить, что делать, если преступление случайно обнаружится и

подымется шум, а особенно за границей, так как теперь советская

власть уже начинала интересоваться вопросом: “что скажут за

границей”, ибо мечтала раздвигать рамки исповедуемого

интернационала. Но для сынов религии Лжи нет той внешней или

внутренней политической дилеммы, которой они не могли бы разрешить.

То же было и теперь. Было решено, что при надобности все

преступление будет приписано своим политическим сотрудникам и врагам

— левым эсерам, которые будто бы совершили убийство Царской Семьи в

целях дискредитировать советскую власть коммунистов.

Через пять дней Исаак Голощекин с четырьмя новыми спутниками

вернулся в вагон-салон и поехал с ними в Петроград. Ящиков при нем

уже не было. В пути были разговоры и о Царской Семье, причем Исаак

Голощекин говорил спутникам, что “теперь дело с Царицей улажено”, но

особенно по этому поводу не распространялся, так что подслушивавшему

удалось еще только услыхать, что тело бывшего Царя было сожжено.

Из Петрограда Исаак Голощекин вернулся в Пермь, где Уральский

областной совет снова открыл свои действия, а Исаак Голощекин занял

в нем опять должность военного комиссара. Но и в дальнейшем Исаак

Голощекин продолжал часто ездить в Москву, где он пользовался

большим влиянием в партии Бронштейна. В последний раз он выехал из

Москвы в Пермь 24 декабря 1918 года, как раз в день потери

большевиками этого города.

Известно, что за время его деятельности в Перми имя его было

постоянно связано с различными зверствами, учиненными советскими

властями в отношении духовенства Пермской епархии. Он причастен к

убийству епископа Гермогена, он же фигурировал и в убийстве епископа

Андроника. Это был по всему один из деятельнейших агентов партии

Бронштейна, имея повсеместно исключительное значение в чрезвычайных

следственных комиссиях, не входя, однако, в их официальный состав.

Это был один из наиболее ярких и ярых местных революционеров

Израиля, определенно работавший на поприще идейно-религиозной борьбы

партии Бронштейна.

Правой рукой Исаака Голощекина как в самом преступлении, так и в

сокрытии тел убитых Членов Царской Семьи был Янкель Юровский. После

совершения преступления он совместно с Исааком Голощекиным поехал в

Москву, но что стало с ним дальше, пока установить не удалось [ 4 ].

В 1920 году в заграничной печати появились записки и воспоминания

одного англичанина, попавшего после оставления Екатеринбурга

Сибирскими войсками в плен к большевикам и встретившегося там с

Янкелем Юровским. По словам англичанина, Янкель Юровский производил

впечатление человека если не сумасшедшего, то сильно нервно

потрясенного. Он выказывал признаки страдания манией преследования,

сильно пал духом, опустился и в общем являлся очень ярким типом

человека с нечистой совестью, совершившего преступление и теперь

ожидающего ежеминутно расплаты и наказания за содеянное зло.

14 июля 1918 года в день, когда для Янкеля Юровского уже было

известно, что через два дня ему предстоит стать палачом

окарауливаемых им Августейших Узников, он присутствовал на последнем

богослужении, совершенном в Ипатьевском доме для Царской Семьи.

Служба прошла в исключительно тесном духовном общении между

служившим обедницу протоиереем Сторожевым и молившимися Членами

Августейшей Семьи. Это было именно то редкое, но полное высокой

благости настроение, которое невольно охватывает всех присутствующих

и заставляет даже неверующих становиться серьезными, устраняя

какие-либо наклонности к шутке, насмешке, издевательству или

критике.

Когда после окончания службы отец Сторожев вошел в комендантскую

комнату для того, чтобы переодеться, он услышал сзади себя сказанное

серьезным тоном слова:

“Ну вот помолились и от сердца отлегло”. Это говорил Янкель

Юровский.

Отец Сторожев ему ответил: “Знаете, кто верит в Бога, тот

действительно получает в молитве укрепление сил”. Тогда Янкель

Юровский, продолжая быть серьезным, сказал:

“Я никогда не отрицал влияния религии и говорю это совершенно

откровенно”.

Не слишком ли много Янкель Юровский взял на себя, решившись стать

убийцей “Помазанника Божия” и Его Семьи? Соответствовали ли его силы

силам идейного последователя Бронштейна, силам Богоборца? Не

почувствовал ли он уже после совершения преступления, что он перешел

ту грань, за которой человек не может не только исповедовать, но

даже говорить о какой-либо религии Духа? Сознательно ли он вступил

на поприще религиозной борьбы или бессознательно, как слишком

обыденный и ограниченный еврей, и стал оружием в руках сильного и

безжалостного борца за религию Лжи Исаака Голощекина?

Если правду писал англичанин, то в бессознательности принятой на

себя непосильной миссии и непосильного преступления становится

вполне естественным и неизбежным то состояние, в котором нашел

Янкеля Юровского иностранный корреспондент.

То не людской суд, то Божий суд начинался над Янкелем Юровским.

17 июля утром, выспавшись после совершенного ночью злодеяния, Павел

Медведев пришел в дом Ипатьева и застал там полную картину

открытого, хамского грабежа. В комнатах, где проживала покойная

Августейшая Семья, был полный беспорядок. Царские вещи были

перерыты, выворочены и разбросаны повсюду. Драгоценные вещи, камни,

золото, серебро лежали кучками на столе и диване в комендантской

комнате. В этой комнате теперь находились Исаак Голощекин, Янкель

Юровский, Никулин и “латыши”; они разбирали драгоценности и

укладывали их в Царские же чемоданы.

При виде этой картины злоба и зависть закрались в душу Медведева:

“ишь грабители, разбойники; все себе забирают”. Он нашел на столе

какую-то книгу Священного писания; приподнял ее... под ней лежали 60

рублей кредитными билетами десятирублевого достоинства. Эти деньги

он потихоньку взял себе. На полу поднял три серебряных колечка с

записями на них каких-то молитв и несколько носовых платков и тоже

взял и то, и другое себе. Больше ничего сам не брал из Царских

вещей, кроме одной пары мужских носков и одной женской рубашки, еще

раньше полученных им от Мошкина. Потом Янкель Юровский позволил ему

взять маленькую кожаную сумочку Боткина и в ней несколько пустяшных

вещиц доктора. Все это он передал 18 июля своей жене, приехавшей к

нему по его вызову. В этот же день он получил от Янкеля Юровского

8000 рублей для раздачи их семьям охранников в Сысерти, куда он и

уехал вместе с женой.

Вернулся Павел Медведев в Екатеринбург 21 июля и в этот день, сняв

охрану с дома, распустил ее; кого домой, а кто записался в красную

армию — на вокзал. Сам до 24 июля проболтался и пропьянствовал в

городе, а вечером вместе со старым своим приятелем комиссаром

Мрачковским уехал в Нижний Тагил. Там комиссар Сысертского завода

Алексей Яковлевич Сафонов взял его к себе в помощники по выпечке

хлеба для армии, и он находился при нем до октября.

В октябре его послали “на формировку” в Пермь, но Павел Медведев был

уже недоволен властями и служить, как другие, в красной армии он не

желал. Он считал себя обиженным, не оцененным. Он причислял себя к

сознательным работникам нового режима, не к грабителям, а его, как

всякого хулигана, хотели насильно послать в солдаты. У него были

большие заручки; он обратился к военному комиссару Исааку

Голощекину, и тот помог Медведеву, дав ему какую-то записку в отдел

формирования. Там комиссар еврей Гольдберг, сделав какую-то приписку

на записке Исаака Голощекина, послал его в определенный вагон на

станцию Пермь 2-я. В вагоне Медведев нашел несколько неизвестных ему

лиц; они повели Павла Медведева к Камскому железнодорожному мосту,

показали ему приспособления для взрыва моста на случай надобности и

приказали ему находиться на правом берегу Камы в особой избушке и

охранять приспособления для взрыва моста. Медведев под фамилией

Бобылева поселился в этой избушке и жил там вместе со своим

помощником рабочим Сысертского завода Петром Васильевичем

Алексеевым. Специальной же охраной моста ведал особый комиссар по

фамилии Колегов, при котором состояла команда мадьяр.

23 декабря накануне занятия Перми войсками генерала Пепеляева

Медведев получил письменное приказание взорвать мост, и ему были

переданы принадлежности для взрыва. Затем к нему пришел комиссар

5-го участка службы пути Яковлев и под расписку вручил еще одно

предписание взорвать мост. Мост уже был под ружейным огнем

наступавших сибиряков. Колегов, Яковлев и Алексеев, равно как и

мадьяры, убежали. Медведев никогда не имел дела с подрывными

средствами и, вероятно, взорвал бы раньше самого себя, чем мост.

Кроме того, сибиряки были уже сзади него, и если бы ему и удалось

взорвать мост, то вслед за сим его расстреляли бы на месте

белогвардейцы. Павел понял, что советская власть его бросила между

двух огней, не жалея его.

Тогда Медведев решил моста не взрывать и добровольно сдаться

подходившим сибирякам. Его обыскали, нашли револьвер Наган, нашли

принадлежности для взрыва моста. Но никто его не допросил и не

спросили даже фамилии. Вместе с другими добровольно сдавшимися

красноармейцами он был сначала помещен в так называемые красные

казармы, а потом его командировали на должность санитара в 139-й

эвакуационный госпиталь, где 11 февраля 1919 года его разыскал агент

следователя Соколова Алексеев, арестовал и 16 февраля привез в

Екатеринбургскую губернскую тюрьму.

Здесь Павла Медведева допросили следственные власти. Он

представлялся человеком, достаточно развитым для его положения как

рабочего. Это типичный русский большевик из фабричной среды. Он не

был ни особенно угнетен, ни подавлен. Чувствовалась в нем некоторая

растерянность, конечно, понятная в его теперешнем положении. Но она

не отражалась на его душевном состоянии. Он владел собой и оставлял

своим рассказом впечатление человека “себе на уме”. Объяснения его

сами по себе представлялись совершенно достоверными. Он рассказывал

о фактах, как обыкновенно о них говорит человек, когда он говорит

правдиво; в главных чертах не было ничего такого, что заключало бы в

себе внутренние противоречия и оставляло бы впечатление лживости,

выдуманности объяснений.

Только в одном отношении он привирал — когда обрисовывал свою

собственную роль, свое собственное участие в деле. Ясно совершенно

было, что свое участие он всемерно старался затушевать и свалить

часть своей вины на других. В конечном выводе его объяснение — это

типичное сознание убийцы в убийстве, учиненном многими лицами с

заранее обдуманным намерением и по предварительному уговору; каждый

из многих убийц, признавая основной факт преступления и свою

юридическую виновность, всячески старался отпихнуться за счет других

от своей фактической вины, затушевывая свою роль, замалчивая или

отрицая факты, им самим учиненные. Поэтому Медведев упорно отрицал,

что он участвовал в расстреле, и даже тогда, когда ему была сделана

очная ставка с его женой. Он говорил, что в момент самого расстрела

Янкель Юровский послал его на улицу послушать, будут ли слышны

выстрелы. Но показания Летемина, Проскурякова, Якимова и жены

Медведева определенно устанавливают, что Медведев никуда в это время

не выходил и был единственным из охранников, который участвовал

фактически в расстреле.

Недолго пришлось Павлу Медведеву просидеть в Екатеринбургской

тюрьме; 25 марта того же года он умер от сыпного тифа и 27-го того

же месяца погребен. Событие это записано в метрических книгах

Градо-Екатеринбургской Михайло-Архангельской церкви за 1919 год в

ст. № 50 и подписано священником А. Глубоковским.

Так совершился Божий суд над одним из восьми русских палачей,

участвовавших в непосредственном расстреле бывшего Государя

Императора и Его Августейшей Семьи.

О судьбе следующего палача, зверя-матроса Хохрякова известно

следующее:

Хохряков ушел с красной армией на Тагил, а затем состоял начальником

особого карательного отряда, отличался в Перми многочисленными

кровавыми, зверскими подвигами по искоренению контрреволюции и

империалистов-буржуев. По местным рассказам, Хохрякову приписывается

и начальствование командой, покончившей с графиней А. В.

Гендриковой, Е. А. Шнейдер и другими.

Во время одного неудачного для него столкновения с белогвардейской

командой под Тагилом Хохряков был убит; тело его доставили в Пермь,

где состоялось торжественное погребение на театральной площади в

центре города. Как народному герою советского царства ему был

воздвигнут особый памятник, изображавший, по рассказам, громадный

кулак с зажатым в пальцах красным знаменем. Когда войска генерала

Пепеляева заняли Пермь, тело Хохрякова было вырыто из могилы и

выброшено в ассенизационные поля, а памятник снесен и земля на

площади выровнена.

Из документов, оставшихся после Хохрякова и писанных им

собственноручно, выясняется, что “за время командировки в Тобольск с

особым поручением” им было израсходовано 130.242 рубля 15 копеек, и

сверх того выдано “т. Родионову начальнику Уральских отрядов

находящихся в г. Тобольске и коменданту охраны семьи бывшего царя”

10.000 рублей, а всего 140.242 рубля 15 копеек. Из числа

оправдательных документов, приложенных к отчету Хохрякова,

характерны для истории минувших событий следующие его пометки:

“на пароходе Русь товарищам комиссарам было отпущено 20 ложек, 20

вилок, 20 ножей, 20 тарелок, 5 порций телятины, 2 порции

бефстроганов, 3 порции курицы, 1 отбивная, 1 сельтерской”.

“напокупку сестных припасов как себя так и для прибывающих куреров

из Екатеринбурга”

“встреча латышских стрелков”

“выдано т. Родионову для расплаты сломовыми извощиками заперевозку

сост. Екат. 1 багажа бывшего царя”

“Екатеринбургскому отряду находящемуся в Тобольске с особым

поручением”

“Расписка еврея Заславского в получении 500 рублей “для личных

расходов и расплаты по некоторым домам”

“квитанции от телеграмм посылаемых в Облсовет и Москву”. Их было

послано: в Екатеринбург — 29, в Москву — 4, в Тюмень — 1 и в Ишим —

Для будущей России Хохряков оставил по себе память как об одном из

тех кошмарных злодеев, вышедших из Кронштадта, которых едва ли в

состоянии забыть русский христианин, переживший ужасы погромов и

резни в Кронштадте, Выборге и Севастополе и мрачную эпопею

социалистического возрождения России, эпохи

Гучков-Керенский-Бронштейн.

Следующие два изувера-палача, Петр Ермаков и Александр Костоусов, с

их сподвижниками: Вагановым, Леватных, Партиным, бросились из

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒