М. К. Дитерихс 6 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 37Следующая ⇒

совершались весьма неожиданно и быстро. За несколько дней до взятия

Екатеринбурга чехами я ушел к ним в состав офицерской роты

полковника Румши и участвовал во взятии Екатеринбурга.

После этого в офицерской среде возникла мысль сделать все возможное

для установления истины: действительно ли убит Государь Император”.

Вот и все, что было по части частных офицерских организаций,

руководившихся принципами национального характера и добрыми

намерениями искренно помочь или спасти Царскую Семью. После

расстрела бывшего Царя в городе говорили, что была раскрыта какая-то

тайная монархическая организация, но никто из вышеназванных офицеров

о ней ничего не знал, никто из них сам не пострадал и никто из них

не слыхал, чтобы вообще пострадал какой-либо другой офицер в городе

за попытку спасти Царскую Семью.

Офицеры этих организаций, стремившиеся честно сделать доброе дело и

действительно помочь заключенной Царской Семье, не кричали о своей

деятельности, не шумели, не кичились своими связями в прошлом, не

бахвалились своими намерениями и работой, и кто знает, если бы Богу

угодно было дать больше времени в их распоряжение — может быть, им и

удалось бы серьезно помочь Несчастным Узникам. Таких офицеров было

мало, офицеров долга и чести; революция их слишком разбросала,

обессилила и забила.

Но зато более многочисленным были группы иных офицеров-спасителей —

продуктов и сынов революции. Быть может, в действительности ни в

какие организации они не входили и никаких организаций у них не

было, а существовали они только у них на словах. Эти офицеры

отличались бахвальством и чванством; шумели о своей деятельности,

где только могли; кричали чуть что не на всех перекрестках, входя во

все откровенности с первыми встречными и не смущаясь того, что могли

быть услышаны советскими агентами и властями. Последние, однако, как

ни странно, совершенно игнорировали деятельность подобных типов, не

преследовали крикливых заговорщиков, а иногда были даже в явных с

ними сношениях.

Татьяна Евгеньевна Мельник, дочь убитого доктора Боткина,

проживавшая у отца в Тобольске, рассказывает об одной из таких

организаций, на которую ей пришлось натолкнуться в Тобольске:

“Это было в семье одного купца-мясника, пасынок которого тоже мнил

себя организатором и был явным противником отца Алексея (Васильева).

Он очень много говорил о своей организации, состоявшей якобы из

офицеров и союза фронтовиков...

Однажды мы были в гостях у этого организатора, где, кроме нас, его

родителей и жены, был еще его зять, член совдепа...

Вдруг звонок; организатор сам бежит открыть двери и возвращается с

каким-то растерянным видом и представляет нам господина I.,

открывающего в Тобольске кинематограф. При первом взгляде на него мы

поняли, что кинематограф здесь ни при чем. Это был человек среднего

роста, с маленькими холеными руками, с правильными чертами

интеллигентного лица, с великолепным пробором и тщательно

подстриженной бородкой. Его слегка картавое произношение обличало

человека, привыкшего говорить на иностранных языках. Мы не знали,

кто он, но сразу догадались об его Петроградском происхождении, а

он, очевидно, предупрежденный организатором, сел около нас с братом,

начал разговор, сначала общий, потом постепенно переходя на рассказы

из Петроградской жизни: “Моя кузина княгиня Урусова”. “Вы знаете

князя Кочубей?” “Когда мы были на Высочайшем обеде”. “У нас в первой

гвардейской дивизии”, и т. д., без конца и без удержу, не замечая

ужасных гримас организатора и насторожившегося члена совдепа. При

второй встрече повторилось то же самое, так что бывшие у

организатора гости предупреждали его: “Берегитесь, он не похож на

варшавского мещанина”.

Понятно, что комиссары все его отлично знали, о чем, к его великому

изумлению, ему и говорили, но тем не менее дали беспрепятственно

выехать из Тобольска...

Когда Их Величество увезли из Тобольска, мы осведомились (у

организатора), почему, собственно говоря, его организация не

предприняла чего-либо против этого. “Вы не знаете, — сказал он нам,

— мы ведь сорганизовались для спасения Алексея Николаевича”. Подошло

время отъезда Великих Княжен и Алексея Николаевича, и мы опять

обратились с тем же вопросом к организатору. “Помилуйте, ведь не

могли же мы себя обнаружить, ведь нас бы всех красноармейцы

переловили...”

К сожалению, таких организаторов-офицеров из той категории, которая

во время войны получила определение “временные джентльмены”, было в

это время несравненно больше, чем былых скромных и честных

тружеников военного дела и долга. Большинство этих последних

покоились “смертью храбрых” на полях Галиции, Польши и Пруссии, а

немногие оставшиеся замкнулись под гнетом новых политических веяний

и новых выскочек-нахалов.

Были и еще другого направления организаторы-офицеры, связывавшие

также свою деятельность с именем Царской Семьи. Совершенно

своеобразный и загадочный характер работы представителей этих

организаций сильно походил на какую-то очень крупную и преступную

провокацию и даже предательство по отношению к Их Величествам, и

были они неуязвимы в пределах советской России, пользуясь какой-то

особой властью для выполнения своих тайных целей.

Проявила себя эта категория организаций вскоре после перевозки

Царской Семьи в Тобольск и продолжала свою работу долго после

разразившейся Екатеринбургской драмы, перенеся район своей темной

деятельности на нашу территорию. Раскрыть в полной мере те явно

преступные цели, к которым стремились эти загадочные организации, к

сожалению, не удалось: оказалось, они пользовались значительной

силой влияния и в наших пределах. Но добытый материал тем не менее

достаточен, чтобы до известной степени осветить одну из мрачнейших

сторон нашей общественной жизни последних лет, много помогшей

воцарению в России иудо-русской власти.

Эта организация имела и сейчас еще имеет обширные связи как в рядах

советской и антисоветской среды России, так и за границей.

Руководящий центр ее был первоначально, после Февральской революции,

в Петрограде, и был представлен, главным образом, людьми той

категории высокого света, которые, в сущности, не принимались в

интимный круг Императорской Семьи, но образовывали класс придворных

2-й категории и наполняли Петроград многочисленными

безответственными светско-политическими кружками, стремившимися

закулисно влиять на всю историческую жизнь России. После

октябрьского переворота этот центр перекочевал в Берлин и продолжал

оттуда руководство своими агентами в России.

На Урале центральной фигурой этой организации явился капитан Борис

Николаевич Соловьев, женившийся на дочери Григория Распутина уже

после убийства отца. Кто он был и откуда появился — неизвестно;

никто не знал его ни в Тобольске, ни в среде Царской Семьи, ни среди

придворных, оставшихся при Ней, как самых Ей близких людей по всей

предыдущей жизни.

В то время, когда Царская Семья проживала в Тобольске, Соловьев

устроился в Тюмень, откуда до Тобольска зимой ездили на лошадях, а

летом на пароходах. Таким образом, Тюмень перехватывала пути из

Европейской России на Тобольск. Здесь, в Тюмени, Соловьев установил

как бы заставу для всех лиц, пытавшихся пробраться в Тобольск, в

целях повидаться там с заключенными Членами Августейшей Семьи.

Соловьев говорил, что стоит во главе организации, поставившей целью

своей деятельности охранение интересов заключенной в Тобольске

Царской Семьи путем наблюдения за условиями жизни Государя,

Государыни, Наследника и Великих Княжен, снабжения их различными

необходимыми для улучшения стола и домашней обстановки продуктами и

вещами и, наконец, принятия мер к устранению вредных для Царской

Семьи людей.

Все сочувствовавшие задачам и целям указанной организации должны

были являться к нему, прежде чем приступить к оказанию в той или

иной форме помощи Царской Семье; в противном случае, говорил

Соловьев, “я налагаю вето” на распоряжение и деятельность лиц,

“работающих без моего ведома и ослушников предаю советским властям”.

Так, по его собственным словам, им были преданы большевикам два

офицера гвардейской кавалерии и одна дама, которые и были будто бы

расстреляны.

Действительно ли имело место это подлое предательство Соловьева, или

врал он ради запугивания новичков и личных выгод — дело совести этой

темной личности, но почему Соловьев, не известный никому из

заключенных в Тобольске, считал себя вправе быть чуть ли не

вершителем судьбы несчастных Узников — остается всецело на совести

тех лиц руководившего центра, которые его послали с такими задачами,

руководили им и вовремя укрылись в Берлине.

Правой рукой Соловьева в Тобольске и ближайшим выполнителем

поставленных центральной организацией целей являлся настоятель

церкви Благовещения в Тобольске отец Алексей Васильев.

Провидению угодно было и здесь, в Тобольске, приблизить к людям

великой и чистой христианской веры пастыря, недостойного носившегося

им сана и сыгравшего роковую роль в последовавших несчастиях Царской

Семьи во время заключения в Тобольске.

Алексей Васильев принадлежал тоже к тому типу организаторов, на

которых указывает Татьяна Мельник. Он любил рассказывать о своей

организации всем, если думал, что это может составить выгоду для

него самого. Он довел об этом даже до сведения Государя и

Государыни, которым хотелось ему верить. В отношении Соловьева

сначала, когда от Соловьева поступали деньги, Алексей Васильев

проявлял корректность. Но потом, по-видимому, ему захотелось играть

первенствующую роль, и тогда он стал лить на Соловьева ушаты помоев,

получая от него в ответ таковые же. В общем, по нравственному и

моральному обликам Соловьев и Алексей Васильев были работниками

парными.

Положение Царской Семьи в Тобольске в первые месяцы, в общем, было

довольно сносным. Им разрешалось ходить каждую обедню в церковь, а

всенощные всегда служили дома и служил причт Благовещенской церкви с

певчими; свите не делалось никакого стеснения, и она свободно

входила и выходила, когда хотела; отношение жителей города было

более, чем благожелательное, и Царская Семья получала постоянно к

столу различные посылки из съестного и сладкого, присылавшиеся

разными доброжелателями из местного населения. Солдаты охраны того

времени не обращали на все это никакого внимания, и многие из них

высказывали свою любовь и верные чувства Государю и Членам Его

Семьи.

В этот период — август, сентябрь — центр упомянутой организации

ничем себя не проявил. Если он имел действительные намерения спасти

Царскую Семью, то именно это время было наиболее благоприятным: в

составе самой охраны и особенно среди солдат бывшего 4-го

Императорской фамилии стрелкового полка большая часть людей сама

предлагала Государю воспользоваться днями их дежурства для

совершения побега. Император ответил им, что он никуда из России не

уедет и разлучаться с Семьей не будет. Однако, безусловно, в этот

период проявляются признаки заинтересованности настроением бывшего

Императора и Государыни Императрицы со стороны императора

Вильгельма: в Тобольске появляются русские офицеры типа лиц той же

среды, из которой состоял центр организации, и передают Царской

Семье предложение Вильгельма принять его помощь. Ответы Государя и

Государыни были отрицательными.

В начале октября направление мыслей солдат охраны стало ухудшаться:

приехавший от Керенского новый комиссар Панкратов со своим

помощником Никольским затеяли политическую борьбу с местными

большевиками, во главе которых был некий Писаревский, и объектом

своих политических экспериментов сделали солдат охраны.

Солдаты стали нервничать, разлагаться, хулиганничать. Цель у них

была иногда вовсе не причинить неприятность Августейшей Семье, но

выходило так, что страдала всегда Она. Стали придираться ко всяким

мелочам распорядка жизни Семьи, до тех пор не вызывавшим никаких

недоразумений; обратили внимание, что Государь и Наследник

продолжают носить погоны, заметили кинжал на черкеске у Государя;

поднялись разговоры о слишком большой свободе приближенных к

арестованным, словом, как говорят, атмосфера начала

наэлектризовываться.

К этому времени между Людендорфом и Гофманом, с одной стороны, и

Лениным и Троцким, с другой, то есть между крайней правой партией —

Германии и крайней левой — России, уже состоялся известный договор.

Не секрет теперь, что в рядах деятелей и сотрудников Ленина и

Троцкого-Бронштейна оказались также многие из нашей крайней правой,

или, вернее, причислявшие себя к таковой: Красин, Гутер,

Бонч-Бруевич, Шнеур, Муравьев и почти вся былая тайная охранка и

много других, выявившихся своей активной деятельностью и еще больше

— действовавших скрытно, за спиной. Такое содружество было понятно:

на Ленина и Бронштейна крайняя Германская партия смотрела как на

временное оружие, которое в нужный момент будет убрано, а на

вспаханное поле посеют семена объединившиеся крайние правые Германии

и России. Теоретически расчет был правилен, но практически его

составили люди вовсе не духовно-национальных принципов монархизма, а

люди полицейско-личного режима.

За последнее время излюбленным способом этого режима для достижения

намеченных целей явилась провокация самого разнообразного вида и

самого широкого размера.

Та же провокация нашла себе место и в Тобольске в отношении

несчастной Царской Семьи.

Выше уже было сказано, что вывести цельное заключение из

деятельности организации, к которой принадлежали люди типа Соловьева

и Васильева, не представилось возможным. Здесь история

ограничивается лишь изложением тех фактов, которые определялись

расследованием, и тех мыслей, которые зарождались как следствие

совокупности всех фактов и обстоятельств, прошедших в период работ

по исследованию трагической кончины бывшего Государя Императора и

Его Семьи.

Как раз в это время, когда атмосфера вокруг Царской Семьи начала

сгущаться и настроение охраны обострялось, в лице Алексея Васильева

и Соловьева начинает проявлять свою деятельность “охранения

интересов заключенных” рассматриваемая Петроградская организация.

Чтобы попасть в церковь, Царской Семье приходилось пройти садом,

перейти улицу и тогда уже был вход на паперть. При каждом выходе в

церковь Арестованных по обеим сторонам этого пути ставились

шпалерами солдаты охраны. Был день 3 ноября (21 октября по старому

стилю, день восшествия на престол бывшего Государя Императора); вся

Семья приобщалась у ранней обедни; народу в церкви было совсем мало;

никто решительно ни в городе, ни в охране не обратил внимания на

службу именно в этот день. Кончилась служба. Августейшая Семья

направилась домой. И вот в тот момент, когда бывший Государь и

Государыня появились на паперти, по распоряжению Алексея Васильева,

совершенно неожиданно раздался звон всех колоколов собора и

продолжался все время, пока Царская Семья шла между рядами

насторожившихся солдат охраны и не скрылась в подъезде

губернаторского дома, который Она занимала. В глазах солдат,

привезенных из Царского Села, Алексей Васильев воспроизвел полностью

картину выхода Их Величеств из церкви в период, когда Они были на

престоле.

На счастье, семена развала, сеявшиеся в охране распрей Панкратова с

Писаревским, еще не успели достаточно взрасти, и начальнику охраны

полковнику Кобылинскому удалось на этот раз еще овладеть настроением

массы, и инцидент ознаменовался только шумом, криками возмущения и

негодования в среде охраны, не причинив реальных последствий для

Августейшей Семьи. Но отношение солдат охраны резко изменилось, они

потребовали удаления Панкратова и присылки из Петрограда или Москвы

большевистского комиссара, и с этого времени Писаревский приобретал

себе все более и более сторонников в рядах охраны.

Наступило Рождество. 25 декабря вся Царская Семья была у ранней

обедни. После обедни начался молебен. Церковь была битком набита

народом; солдаты охраны, в то время уже довольно демократизованные,

обыкновенно церкви не посещали, а те, кто бывал в наряде в шпалерах,

пока шла служба, разбредались повсюду коротать время по-своему. Но

на этот раз почему-то в церковь явилась чуть не вся охрана и в

особенности элементы уже совершенно обольшевичившиеся. Молебен шел

своим порядком, подходил к концу. И вот опять, снова по распоряжению

Алексея Васильева, неожиданно для всех диакон провозгласил

многолетие всей Царской Семье, именуя при этом полными былыми

титулами: Его Императорскому Величеству, Ее Императорскому

Величеству, Их Императорским Высочествам...

Бунт среди охраны и городского пролетариата разразился невероятный;

солдаты рвали и метали, подстрекаемые еще большевистскими

руководителями, и с громадным трудом удалось их удержать от

проявления крайних, насильственных действий над Членами безвинно

пострадавшей Царской Семьи. В конце концов на состоявшемся шумном,

буйно настроенном митинге более умеренным элементам удалось провести

резолюцию: в церковь совсем Семью не пускать; пусть молятся дома, но

каждый раз на богослужении должен присутствовать солдат.

Так, Алексей Васильев, исполняя волю поставивших его, “охранил

интересы заключенных”; только случайно в Тобольске не свершилось

самосуда разъяренной Алексеем Васильевым толпы над бывшим Государем

и Его Семьей. Во всяком случае, Царская Семья была лишена свободы

посещения церкви, а следовательно, лишена возможности общаться с

приезжавшими к Ним в Тобольск друзьями. Быть может, это тоже входило

в планы Петроградской организации.

В свой центр, в Петроград, Васильев и Соловьев доносили, что ими

организована сильная организация в 300 человек, а следовательно, нет

надобности присылать новых офицеров и увеличивать численно

организацию, но требовали все новых и новых присылок денег, как для

Царской Семьи, так и для содержания организации. Действительно,

через писца, исполнявшего в Тобольске обязанности дворника и

ставшего, как оказалось впоследствии, большевиком, Алексей Васильев

передал бывшему Государю незначительную сумму денег, которая потом,

при сличении с суммами, присылавшимися Васильеву и Соловьеву,

оказалась совершенно ничтожной. Все же остальные деньги оставались у

этих местных исполнителей распоряжений центрального органа.

По-видимому, и в отношении численности организации Соловьев и

Васильев были также далеки от истины, или же организация эта имела

какие-нибудь особые цели, так как на последовавшие события

организация не реагировала; провезли из Тобольска в Екатеринбург с

маленьким конвоем бывшего Государя, Государыню и Великую княжну

Марию Николаевну; провезли туда же, спустя три недели, остальных

членов Царской Семьи; свершили в Екатеринбурге Исаак Голощекин и

Янкель Юровский свое злое дело — ни Соловьев, ни Васильев, ни их

организация не проявляют никаких мер по “охране интересов Царской

Семьи”.

Когда был взят Екатеринбург, то из разбитой, отступавшей армии

Берзина к нам перебежало много наших офицеров. В числе их был и

генерального штаба капитан Симонов, начальник штаба армии Берзина.

Хотя это был офицер, перечисленный в генеральный штаб уже приказом

Бронштейна-Троцкого, но, занимая видную должность у Берзина, он

много помогал нашему офицерству перебраться на белогвардейскую

сторону и в конце концов сам последовал за ними. В Омске он нашел

своего Начальника Академии Генерала Андогского; последний,

покровительствуя Симонову, взял его в Ставку на ответственную

должность Начальника разведывательного и контрразведывательного

отдела.

В Омске Симонов всем говорил и докладывал официально Верховному

Правителю, что, служа в рядах большевиков, он слышал от комиссаров,

что Наследник Цесаревич и Великие Княжны живы, но неизвестно, где

находятся. Лично Симонов твердо верил в это, решительно отстаивал

эту версию, но никаких реальных доказательств представить не мог.

В феврале 1919 года Соловьев оказался во Владивостоке. Проживал он в

гостинице, сохраняя большое инкогнито, но открылся начальнику

паспортного пункта полковнику Макарову и просил у него четыре

незаполненных бланка заграничных паспортов. Макарову он рассказал,

что Наследник Цесаревич и Великие Княжны живы и невредимы, что он

ждет условной телеграммы о Их выезде и просит заграничные бланки,

которые заполнит сам, будто бы для отправки Августейших детей за

границу.

Примерно в это же время во Владивосток по делам службы приезжал и

новый начальник полковника Макарова капитан Симонов. Оказалось, что

с Соловьевым они знакомы и солидарны в вопросе спасения Царских

детей.

Фантазия, походившая по абсурдности на умышленно злостное

распространение сведений с преднамеренной целью, быстро

распространялась по всей Сибири; передавалась она из уст в уста, как

непреложная истина, и верили ей гораздо больше и легче, чем

обоснованным на фактах докладам следователя Соколова. При этом, как

ни грустно, большинство утверждало, что спасены Дети при посредстве

немцев и увезены в Германию.

Германия, Германия — вот клич, который проходит красной нитью по

деятельности тайной монархической Петроградской организации.

Несколько позже из Берлина в Сибирь приехала княгиня Вяземская.

Кажется, ее приезд был связан с исключительным интересом к судьбе

Царской Семьи и особенно Великого Князя Михаила Александровича. Она

называла себя близким другом Брасовой — супруги Великого Князя

Михаила Александровича. Она всюду бывала, познакомилась со всеми, не

побрезговала близко сойтись и с известной, роковой в Забайкалье,

Марией Михайловной (это по-русски, а по-настоящему — Розенцвейг).

Она настойчиво утверждала, что Царские Дети живы и особенно

отстаивала, что жив Великий Князь Михаил Александрович. Она

обращалась ко всем... кроме тех, кто располагал фактическими

материалами по следственному производству. Знала ли она Соловьева —

неизвестно, но какая-то неуловимая связь в деятельности всех этих

лиц была.

Когда, наконец, Соловьев был арестован и доставлен в Читинскую

тюрьму (это было уже в феврале 1920 года), в камеру к следователю

Соколову с криком ворвалась Мария Михайловна и потребовала

немедленного освобождения четы Соловьевых, как ее ближайших

друзей... Удивление Соколова было полное, но выпустить он был

принужден.

Отобранные при аресте у Соловьева бумаги остались при следствии. Из

них выяснялись его связи с Петроградским центром и... с немцами.

В чем именно выливались связи, мог выяснить только допрос, но

Соловьев, освобожденный из тюрьмы, поспешил скрыться и, надо

полагать, далеко. Вот почему окончательных выводов о роли и

деятельности этой Петроградско-Берлинской организации сделать

нельзя.

Всеми этими перечисленными организациями еще не исчерпывается весь

вопрос “о заговорах” с нашей стороны. Был еще целый ряд отдельно

приезжавших офицеров, работавших, по их словам, будто бы тоже от

каких-то организаций. Но каких? Можно только предполагать, то есть

нити, как-то сами по себе, продолжали все протягиваться между Уралом

и Берлином.

Весной 1918 года в Тобольск приезжал некто, именовавший себя

корнетом Крымского конного полка Марковым, пасынком

генерал-губернатора Ялты Думбадзе. О том, для чего он приезжал и что

он делал в Тобольске, можно судить по его словам в декабре 1918

года. Будучи в это время в Киеве, он рассказывал, что Император

Вильгельм, под влиянием Принца Гессенского, предлагал Государыне

Императрице Александре Федоровне с дочерьми приехать в Германию, но

Она это предложение отклонила. Он показывал письмо Государыни к Ее

брату принцу Гессенскому, которое он получил от Ее Величества, для

доставки по назначению, в Тобольске. Он говорил, что, уехав из

Тобольска, он уже в Москве узнал, что Их перевозят в Екатеринбург, и

настойчиво отрицал убийство Царской Семьи. Он уверял, что все живы,

но скрываются, и что он знает, где Они все находятся, но не желает

указать.

В Киеве Марков был на совершенно особом положении у немцев: он

сносился телеграммами с немецким командованием в Берлине; немцы за

ним очень ухаживали, если он выходил в Киеве в город, его

сопровождали два немецких капрала; в Берлин он выехал не с эшелонами

других русских офицеров, эвакуированных немцами при оставлении

Украины, а с германским командованием. Он говорил, что бывал везде и

в советской России имел повсюду доступ у большевиков через немцев.

Быть может, в рассказе Маркова было слишком много юношеской

хвастливости о своем значении у немцев, но факты видели другие

офицеры и таково было их впечатление. В такой исторической странице,

как излагаемая книга, ценно каждое маленькое указание, которое может

проливать истинный смысл на минувшие, тяжелые события. Письмо,

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒