М. К. Дитерихс 4 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 37Следующая ⇒

Княжна Мария Николаевна, доктор Боткин, Демидова, Чемадуров и

Седнев. Затем Татищева, Гендрикову, Шнейдер и Волкова увозят с

вокзала в тюрьму, где уже содержался приехавший в Екатеринбург с

Государем Долгоруков. Остальным комиссары объявляют: “Вы нам не

нужны” и приказывают покинуть пределы Пермской губернии.

Доктору Деревенько и здесь оказывается возможным составить

исключение: он берет свои вещи, оставляет вагон и в то время, как

остальных прицепляют к поезду и отправляют на Тюмень, он нанимает в

городе комнату на частной квартире, живет спокойно все время здесь,

и 25 июля застает его в Екатеринбурге.

Исключение не ограничивается только жизнью в городе: доктор

Деревенько посещает, вначале довольно часто, заключенных в доме

Ипатьева и пользует больного Наследника Цесаревича.

Одновременно он работает в городе на частной практике и приобретает

обширную клиентуру почти исключительно среди многочисленного

еврейского населения города.

Когда в Екатеринбург приехал некий Иван Иванович Сидоров и стал

искать возможности установить сношения с заключенными в Ипатьевском

доме, его направили к доктору Деревенько. Последний сговаривается с

бывшим в то время комендантом дома Особого назначения Авдеевым и

лично дает распоряжение об ежедневной доставке Царской Семье молока,

яиц, масла и пр.

Но вот 5 июля вместо Авдеева комендантом назначается Янкель

Юровский. Принесших в этот день молоко и проч. женщин задерживает

охрана; выходит Янкель Юровский: “Кто носить дозволил?”

“Авдеев приказал по распоряжению доктора Деревенько”.

“Ах, доктор Деревенько. Значит, тут и доктор Деревенько”, — отмечает

Янкель Юровский.

Числа 6-7 июля Деревенько был приглашен Янкелем Юровским в дом

Ипатьева и после этого посещения прекратил навещать заключенного

больного Наследника Цесаревича, а поступил на службу в советский

военный госпиталь,

Янкель Юровский не простой еврей — житель Екатеринбурга; он не

только комендант “дома особого назначения”, он вместе с Областным

Военным комиссаром евреем Исааком Голощекиным секретные главари

местной Областной Чрезвычайки.

Наступают ужасные дни 8 — 18 июля: пристреливают Татищева,

Долгорукого, Нагорного, Седнева, Боткина, Демидову, Харитонова,

Труппа; выполняются кровавые трагедии в Ипатьевском доме, в

Алапаевске; перевозятся в Пермь для расстрела позже Гендрикова,

Шнейдер, Волков...

Доктор Деревенько 25 июля участвует в торжественных встречах и

чествованиях наших войск в Екатеринбурге.

Когда 17 июля, по обыкновению, женщины принесли в дом Ипатьева

молоко, им объявили: “идите и больше не носите”. Узнав потом о

расстреле бывшего Царя и о вывозе Семьи, они бросились к доктору

Деревенько... “Доктор ничего не знал, сильно смущен был и в лице

изменился”.

Он приглашен офицерами на розыски тел у шахты в Коптяковском лесу;

он участвует в протоколах осмотра дома Ипатьева следственной

властью. Когда на дне шахты находят хирургически отделенный чей-то

палец и вставную верхнюю челюсть доктора Боткина, доктор Деревенько

авторитетно и категорически заявил: “Палец — это доктора Боткина”.

“Палец, говорит экспертиза в Омске, тонкий, длинный; палец

принадлежит человеку, привыкшему к маникюру; палец — выхоленный;

палец можно скорее признать принадлежащим женщине”.

Странно, что Чемадуров, в бессвязном повествовании Жильяру еще до

находки пальца, но видавшись в Екатеринбурге с доктором Деревенько,

говорит: “убиты Боткин и все другие”, а Государь и вся его Семья

живы.

Когда и. д. прокурором Кутузовым через газетные объявления

приглашались для показания все что-либо знавшие по Царскому делу,

доктор Деревенько не пришел дать своих показаний. Он не был допрошен

никем: ни следователем Наметкиным, ни членом суда Сергеевым, ни

прокуратурой, никем. А когда дело перешло в руки следователя Н. А.

Соколова, горячо взявшегося за допросы всех состоявших при Царской

Семье придворных, доктора Деревенько в Екатеринбурге не оказалось:

он перевелся куда-то в глубь Сибири, а ныне остался в Томске у

большевиков.

Странный характер имел доктор Деревенько, странный был человек.

Если для жителей города Екатеринбурга, истомленных гнетом советского

режима, день 25 июля был светлым, радостным праздником, то для

вступивших в город русских людей этот день был полон самых тяжелых,

ужасных новостей. Никто не хотел верить в возможность убийства всей

Царской Семьи; никто не мог допустить существования в человеке, в

людях зверства такого небывалого размера. Слухи одни фантастичнее

других, одни невероятнее других быстро распространялись по городу, и

все цеплялись за малейшие лучи надежды, отталкивая от себя кошмарную

картину, которую поневоле выставляли комнаты дома Ипатьева.

При таком тяжелом настроении люди приступили к розыскам правды.

БЕЛОГВАРДЕЙСКИЕ ЗАГОВОРЫ

И в объявлении Президиума Уральского Обласовета, и в сообщении

Президиума ЦИК в Москве советские власти в объяснении причин,

вынудивших их прибегнуть к расстрелу бывшего Царя Николая II без

суда и в спешном порядке, как на один из главнейших аргументов

ссылаются на открытые ими белогвардейские заговоры, имевшие будто бы

целью вырвать из их рук отрекшегося Государя и Его Семью.

Председатель ЦИК Янкель Свердлов, как видно из “публикации”

центральной власти, счел нужным напомнить своим коллегам о раскрытии

в свое время такого же белогвардейского заговора в Тобольске,

побудившего тогда советскую власть перевезти Царскую Семью в

Екатеринбург, пункт, считавшийся, по-видимому, более обеспеченным,

как центр их силы и власти на Красном Урале. Документы о раскрытом

заговоре, имевшем целью похитить бывшего Царя в Екатеринбурге,

Янкель Свердлов обещал разобрать и опубликовать в ближайшие дни.

Могли ли быть у советской власти фактические основания опираться в

своих объяснениях на опасность таких белогвардейских заговоров?

Существовали ли вообще заговоры для “похищения Царской Семьи” в

Тобольске или Екатеринбурге и какова была их реальная сила и

вытекавшая отсюда степень опасности для “правосудия” советской

власти? Какие, наконец, документы обещал опубликовать для всеобщего

сведения Янкель Свердлов как доказательство заговоров офицеров и

вообще белогвардейцев?

Эти вопросы, независимо от их значения для самого дела, чрезвычайно

существенны в интересах исторических и национальных. Естественно,

что конспиративность как самих заговоров, так еще более истинной

работы главарей советской власти значительно затрудняет всестороннее

освещение этих вопросов и безусловное установление фактической

правды, но сделать попытки в этом направлении необходимо.

В июне 1918 года в Москве, в обществе и среди некоторых кругов

советских деятелей распространились упорные и тревожные сведения и

слухи, что где-то и кем-то совершено убийство Царя. Переполох в

определенных советских сферах, вызванный распространением этих

сведений, по-видимому, был большой. Слухи, все нарастая и нарастая,

достигли такой степени реальности, что 20 июня Председатель

Екатеринбургского совдепа получил из Москвы такой официальный

запрос:

“В Москве распространились сведения, что будто бы убит бывший

Император Николай второй, сообщите имеющиеся у вас сведения.

Управляющий делами совета народных комиссаров Владимир Бонч-Бруевич.

499”.

Кажется, особенного беспокойства этот запрос в екатеринбургских

деятелях не вызвал; на запрос была положена своеобразная для

существа запроса резолюция: “копию телеграммы сообщить “Известиям” и

“Уральскому Рабочему”, а затем, разными почерками, о жильцах дома

Ипатьева”, “В дело Цар.” и снова — “к делу о жильцах в д. Ипатьева”.

Но волнение в Москве, видимо, серьезно охватило официальные

общественные советские сферы: вслед за указанным запросом

Бонч-Бруевича 21 июня шлет телеграмму “Екатеринбургскому Президенту

Совдепа” комиссар “ПТА” товарищ Старк:

“Срочно сообщите достоверности слухов убийстве Николая Романова

вестнику точка 887”.

Резолюция: “Ответ посл.” и “к делу о жильцах д. Ипатьева”.

Но или ответа не было, или таковой задержался, и 24 июня тот же

Старк шлет в Екатеринбург комиссару советского органа “Известия”,

товарищу Воробьеву, новую телеграмму:

“Прошу срочно сообщить достоверности слухов убийстве Николая

Романова очень важно”.

Однако нельзя не обратить внимания, что интересуются правдивостью

слухов об убийстве бывшего Императора не Янкель Свердлов, с которым,

как видно из брошенных бумаг и дел, почти исключительно сносились

главари Екатеринбургского Президиума по всяким политическим делам, а

или российский полоумный негодяй Бонч-Бруевич, или немецко-шведский

сотрудник советов — Старк.

При расследовании дела были косвенные указания на то, что именно в

этот период произошел разговор по прямому проводу между Лениным и

командующим армией Берзиным, сущность которого будто бы сводилась к

тому, что Ленин возлагал ответственность за безопасность бывшего

Царя на Берзина. Происходил ли такой разговор в действительности —

неизвестно, но нижеприводимый документ позволяет думать, что

что-нибудь подобное было. Мало того, документ этот, во-первых,

объясняет, почему Ленин мог иметь разговор и, именно, с командующим

армией, а во-вторых, дает определенный ответ: какого убийства

опасались и ожидали в Москве? Откуда, по московской молве, скорее

всего можно было ожидать опасности? И наконец, кто распускал в

Москве сведения об убийстве?

Вот этот документ:

“Три адреса. Москва, Совнаркому, Нарком, воен., бюро печати, ЦИК.

“Мною полученных Московских газетах отпечатано сообщение об убийстве

Николая Романова на каком-то разъезде от Екатеринбурга

красноармейцами. Официально сообщаю что 21 июня мною с участием

членов В. военной инспекции и военного комиссара Ур. военного округа

и члена всерос. след. комиссии был произведен осмотр помещений как

содержится Николай Романов с семьей и проверка караула и охраны все

члены семьи и сам Николай жив и все сведения об его убийстве и т. д.

провокация. 198. 27 июня 1918 года, 0 часов 5 минут.

Главнокомандующий Североуралосибирским фронтом Берзин”.

Так вот откуда в некоторых московских сферах и в массе населения,

вероятнее всего, допускался заговор, ожидалась возможность

опасности: не о белогвардейском освобождении думала масса, не на нем

строилась молва, а росли слухи, вытекая из хорошего знания своих

сотрудников, своих деятелей — советского воинства — красноармейцев.

Это — глас народа, а не “публикации” Янкеля Свердлова. Вот почему

мог иметь место и разговор Ленина с Берзиным, с командующим этими

красноармейцами; а возлагал ли Ленин при этом ответственность за

жизнь бывшего Царя на Берзина — не все ли равно. Склонность Ленина к

тактическим маневрам слишком хорошо известна, чтобы можно было

придавать серьезное значение такому обязательству Берзина.

Тем не менее “не бывает дыма без огня”: волнениям и беспокойствам

народных масс Москвы, к сожалению, причины были. В это именно время

в Перми был убит тремя членами Мотовилихинской чрезвычайки Великий

Князь Михаил Александрович. Скрыть убийство, как ни старались

советские власти, очевидно, не удалось: сами убийцы рассказывали

приятелям о нем. Вероятно, передаваясь из уст в уста, это убийство,

докатившись до Москвы, и послужило основанием для создавшихся слухов

об убийстве бывшего Государя. Может быть, Янкель Свердлов понимал

это, почему и не проявлял интереса к слухам, волновавшим

Бонч-Бруевича.

Но если Янкель Свердлов был индифферентен к слухам, то по каким-то

иным причинам он в это же примерно время был сильно озабочен также

судьбою бывшего Царя и Его Семьи, но, по-видимому, совершенно в

другом отношении. В эти знаменательные дни убийств на Урале Членов

Дома Романовых у Янкеля Свердлова жил вызванный или приехавший

самостоятельно — неизвестно, один из виднейших екатеринбургских

советских деятелей, областной военный комиссар Исаак Голощекин.

Пребывание его в Москве связывалось с вопросами, обсуждавшимися и

разрешавшимися в отношении именно судьбы Царской Семьи. По поводу ее

Екатеринбургу были даны указания центральной властью.

Какие это могли быть указания, какие особые обстоятельства могли

влиять на них, рассматриваться будет в своем месте. Здесь же, в

отделе о заговорах, необходимо отметить лишь то, что если допустить,

что советские власти были вынуждены расстрелять бывшего Царя без

суда и в срочном порядке, побуждаемые какими-то насильственными

намерениями людей противного лагеря, то безусловно устанавливается,

что о таковых “намерениях” советские власти знали задолго до

совершения “казни”, почему имели время не только произвести суд, но

и вывезти для суда в другое место. Вот этот документ, который уже

был приведен выше: “Сыромолотов как раз поехал для организации дела

согласно указаний центра”, телеграфирует 4 июля Белобородов через

Сыромолотова Голощекину, “опасения напрасны точка Авдеев сменен его

помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул

весь сменен заменяется другим точка 4558”.

От 4 до 16 июля времени было достаточно, чтобы судить, вывезти и

вообще принять, при желании, много иных мер. Следовательно, первая

ложь, допущенная советской властью в своем официальном оповещении,

это — необходимость спешной казни.

Но вот на какие мысли наводит еще эта телеграмма Белобородова: чего

опасались Янкель Свердлов и Исаак Голощекин?

Телеграмма Белобородова является ответной на неизвестный запрос

Голощекина; в Ипатьевском доме в охране заключенных произошло

какое-то чрезвычайно серьезное событие; произошло оно после 27 июня,

так как Берзин все проверял, осматривал, ничего опасного не нашел и,

будучи достаточно крупным советским деятелем, ничего о нем не знал,

посылая в Москву свое донесение. Произошло оно не позже, как за

один-два дня до 4 июля, так как Голощекин, посылая свой запрос,

должен был, в свою очередь, получить из Екатеринбурга извещение о

происшедшем событии. Получается такая картина: в то время, когда

Берзин доносил, что в доме Ипатьева все обстоит благополучно, в

действительности в доме оказывалось так неблагополучно, что пришлось

сместить коменданта, арестовать его помощника и заменить всю

внутреннюю охрану.

Теперь уже известно, что советские власти объяснили внезапную смену

4 июля Авдеева, Мошкина и охраны тем обстоятельством, что у Мошкина

был найден золотой крестик, украденный им у Царской Семьи. Неужели

этой покражи так испугались Янкель Свердлов и Исаак Голощекин? Ясно

и определенно одно, что, во всяком случае, не офицерского или

белогвардейского заговора в Екатеринбурге испугались главари

советской власти, ибо не стали бы они покрывать его ложью об

украденном крестике, а, вероятно, постарались бы использовать в

полной мере обнаруженный заговор, чтобы расправиться с виновными и

нежелательными им невиновными.

Между тем время шло, убили в Москве Мирбаха, подавлено эсеровское

восстание, немцы отказались от ввода своих войск в Москву,

возможность войны с ними миновала, совершилась “казнь Николая

Романова” в Екатеринбурге, “похищение Великих Князей” в Алапаевске,

“бегство” Великого Князя Михаила Александровича в Перми, прошел

июль, август, сентябрь, миновал весь 1918 год, а обещанного Янкелем

Свердловым опубликования документов о белогвардейском заговоре все

не появлялось.

Наступила весна 1919 года. На горизонтах царства пятиконечной звезды

снова начали сгущаться грозовые тучи, напоминавшие главарям

советской власти начало лета 1918 года.

С востока быстрым потоком снова устремились к берегам матушки-Волги

молодые войска омского правительства; с юга двинулась объединенная

добровольческо-казачья рать генерала Деникина; с юго-запада

зашевелились снова гайдамаки Петлюры; с севера, усилившись

“союзниками”, угрожал Архангельск; с северо-запада приближался

Юденич и что-то там около него и за ним зашевелилось опять немецкое,

этих былых хозяев октябрьских дней 17-го года и счастливой эпохи

расцвета смольного могущества “русского пролетариата”.

Гроза надвигалась серьезная, сильная. Можно было ждать, что немцы

подкрепят “белогвардейские банды” и, чего доброго, соединятся с

“союзниками” против своих же былых холопов, отказавшихся платить по

договорам.

Цель оправдывает средства, не надо брезговать ничем; это так легко и

привычно совдепским заправилам. К их услугам агенты повсюду, агенты

их же племени, или примыкающие к ним из народов всех стран мира.

Вспомнили при этом и о Царском деле — деле А, как именуется оно в

советских канцеляриях; снова подумали о необходимости подготовить

тыловые пути и почву для будущей деятельности и будущей победы

окончательной.

И вот в марте месяце в “их” иностранной прессе появляются статьи,

заметки, интервью, явно представляющие минувшие события в

благоприятном для советских главарей свете.

Длинно перепечатывать их, но некоторые носят настолько характерный

отпечаток своего происхождения, что в интересах исторических

необходимо примириться с некоторой длиннотой повествования.

Вот статья из газеты “Майничи Хроникл”:

“Друг одного из корреспондентов английской газеты “Морнинг пост”,

только что прибывший из Петербурга, рассказывает, что Великий Князь

Кирилл получил 18-го ноября письмо от Великой Княжны Татьяны, в

котором говорится, что Царица и Великие Княжны находятся в

безопасности и что Царь расстрелян не был. Согласно этого письма,

один большевистский офицер вошел к Царю и объявил ему, что он

назначен для приведения в исполнение смертного приговора. На вопрос

— нет ли способа избежать этого, он ответил, что сам он относится к

этому индифферентно, но что ему надо иметь обезображенное тело, как

доказательство приведения в исполнение данного ему приказания.

Какой-то граф, имя которого в письме не упоминается, предложил себя

на место Царя. Царь настойчиво протестовал. Но граф настаивал и

большевистский офицер кончил спор тем, что застрелил графа, согласно

его желания. В это время Царь воспользовался моментом и скрылся

неизвестно куда”.

В этой заметке интересны намеки на якобы существовавшие

дружественные отношения между Великой Княжной Татьяной Николаевной и

Великим Князем Кириллом Владимировичем и на убийство какого-то графа

вместо Государя. Это последнее, по существу, является удивительно

похожим на сумасшедший бред Чемадурова, который утверждал, что убит

один Боткин и другие, а Государь и Царская Семья спаслись. С другой

стороны, бесследное исчезновение всей Царской Семьи снова является

попыткой провести идею якобы существовавшего заговора для похищения.

А вот другая, более длинная, но чрезвычайно фантастическая статья.

Представлена она в виде интервью корреспондента “Нью-Йорк тайме”

господина Аккермана с каким-то мифическим камердинером покойного

Государя Парфеном Алексеевичем Домниным:

“Начиная с первых дней июля, над городом появились аэропланы и

летали довольно низко, бросая иногда бомбы, в большинстве не

приносящие вреда. В то же время появились слухи, что чехословаки

приготовляются занять город. В один из таких вечеров Николай

вернулся со своей обычной прогулки по саду в необычайном

возбуждении; помолившись перед иконою Николая Чудотворца, он

бросился на кровать не раздеваясь; никогда раньше он так не делал.

— Позвольте мне вас раздеть, — сказал я.

— Не беспокойся, старина, — ответил Николай. — У меня тяжело на

сердце и я чувствую, что уже недолго проживу. Может быть, сегодня...

— И бывший Царь не кончил фразы.

— Бог с Вами, что Вы говорите, — возразил я. И он рассказал мне, что

во время прогулки в саду он получил известия о заседании

специального комитета Совдепа казачьих и красноармейских депутатов

Урала, которое должно вырешить его судьбу, ввиду слухов, что он

собирается бежать к чехословакам, в свою очередь обязавшимся будто

бы вырвать его из рук Советов. “Я не знаю, что может случиться”, —

сказал Николай в заключение.

Царь содержался под строжайшим надзором: ему не позволялось ни

покупать газет, ни даже выходить сверх краткого времени для

прогулок; прислуга постоянно обыскивалась и меня один раз, например,

заставили снять решительно все с себя, подозревая, что я проношу

письма. Еду давали скудно, да и то она состояла, главным образом, из

картофеля и селедок. Хлеба же давали по полфунта в день на каждого

члена семьи. Царевич все это время болел. Раз он вбежал в комнату

отца в слезах и совершенно вне себя бросился на руки к отцу и сквозь

рыдания едва выговорил:

— Милый папа, они хотят тебя застрелить.

— Воля Божья во всем, — ответил Царь, — но милый мальчик, будь

спокоен, будь спокоен. Где мама?

— Мама плачет.

— Поди, попроси маму перестать плакать. Божья воля должна

свершиться.

— Папа, папа, — плакал Царевич, — ты и так уже много страдал, за что

же они хотят тебя убить?

— Алексей, — сказал Царь, — я прошу тебя об одном, — пойдя и успокой

маму.

Царевич вышел, а Николай стал на колени перед иконой и долго

молился. Он вообще проводил за молитвой много времени; и если

пробуждался по ночам, то уже больше не засыпал, а все время молился.

Лишь иногда ему разрешалось видеть Царицу “Алису”, так он звал ее.

Раз и она пришла в слезах и сказала:

— Ты должен привести все свои письма и документы в порядок, дай свои

последние распоряжения и завещание.

После этого Николай проводил ночи за письмами. Он написал много;

среди писем были: к дочерям, к брату Михаилу Александровичу, к дяде

Николаю Николаевичу, к генералу Догерту, князю Гендрикову, графу

Олсуфьеву, принцу Ольденбургскому, графу Сумарокову-Эльстону и

многим другим. Он не запечатывал письма, потому что их тщательно

цензуровали в Советах, и случалось нередко, что письма возвращались

с пометкой: “Не отправлять”. Часто Николай целыми днями ничего не ел

и все молился; было ясно, что он сильно беспокоился и болел сердцем.

Поздним вечером 15 июля в комнату Царя вошел комиссар охраны и

объявил:

— Гражданин Николай Александрович Романов, вы должны отправиться со

мною в заседание Совета рабочих, казачьих и красноармейских

депутатов Уральского округа.

— Скажите откровенно, — возразил Николай, — что вы желаете увести

меня для расстрела.

— Нет, не опасайтесь, — ответил комиссар, улыбаясь, — вас требуют на

заседание.

Николай поднялся с кровати, надел свою серую солдатскую рубаху,

сапоги, опоясался и вышел с комиссаром. Два солдата стояли у дверей,

а три других окружили и стали обыскивать бывшего Царя. После этого

один из латышей пошел впереди, Царя поставили за ним, потом стал

комиссар, в хвосте — остальные солдаты. Николай Александрович не

возвращался долго, почти два с половиной часа. Он был очень бледен и

подбородок его нервно дрожал.

— Дай мне, старина, воды, — сказал он мне. Я принес, и он залпом

выпил большой стакан.

— Что случилось? — спросил я.

— Они мне объявили, что через три часа я буду расстрелян, — ответил

мне Царь.

На заседании в присутствии Николая и были прочитаны все детали

контрреволюционного заговора тайной организации “защиты родины и

свободы”. Там указывалось, что организация стремилась подавить

“рабоче-крестьянскую революцию, подстрекая массы против советской

власти, обвиняя советы во всех злодействах и несчастиях, постигших

страну, которые были причинены всему свету империализмом, войною,

кровопролитиями, голодом, недостачей работы, расстройством

транспорта, продвижением немцев и т.д. Организация намерена была

объединить все несоветские фракции и социалистов наравне с

монархистами.

Документы указывали, что всех своих намерений организация не смогла

осуществить из-за несогласия правого крыла с левым и что во главе

заговора стоял личный друг Царя — генерал Догерт. В организацию

входили и представители рабочих кругов, как-то: князь Кропоткин,

генерального штаба полковник Сукарт, инженер Ильинский, и были также

причины думать, что Савинков был в непосредственных отношениях с

этой организацией и что именно Савинков предполагался во главе

нового Правительства как военный диктатор. Все эти лица соблюдали

очень строгую конспирацию. Боевую группу в Москве составило около

700 офицеров; но после их переправили в Самару, где и ожидались

подкрепления от союзников для восстановления Уральского фронта,

которым отделялась бы Великороссия от Сибири. Затем, когда дело уже

началось бы, предполагалось мобилизовать всех сочувствующих,

свергнуть советы и вновь выступить против Германии.

Документально указывалось, что в заговоре участвовали такие

социалистические Партии, как народные социалисты, правые

социал-революционеры, отчасти меньшевики в согласии с кадетами.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒