Часть третья.

Часть третья.

Улица Хрустальная была одним из тех немногих мест, где фасадная роскошь особняков, которые вырастали из земли, как грибы после дождя, неразрывно переплеталась с убогими лохмотьями попрошаек всех мастей и рангов. Попасть сюда было запредельной мечтой каждого из них и те, кому это удавалось, даже держались по-особенному. Само место требовало соблюдения некоторых приличий. Это была одна из старейших улиц города, но от её былого великолепия почти ничего уже не осталось; узорную лепнину заменил практичный профнастил, уютные трактирчики и кабачки превратились в офисы, банки, торговые центры, салоны сотовой связи, многое было просто снесено за ненадобностью. Только старая аллея, разделявшая широкое полотно дороги, сохранила память прошлого массивными резными скамейками, коваными оградами и фонарями изящной, тонкой работы. Конечно, каждый год аллея исправно красилась, но время выело металл ржавчиной, камень избороздили многочисленные сети трещин, однако это только больше придавало ей особого рода шарм и приобщения к давно минувшим дням. Ухоженность и приятность улицы постоянно приводилось в пример всему городу, и никто не хотел обращать внимание на нищих, воришек, мелких торговцев, что зачатую раскладывались по углам домов и что-то жалобно просили купить. Они словно стали неотъемлемой частью ландшафта Хрустальной «улицы нищих», как её назвали в народе.

Именно здесь жила семья Гольцыных, занимавшая не последнее место в обществе городской элиты. Отец семейства, Виктор Иосифович, владел обширной сетью продовольственных магазинов и искренне полагал себя интеллигентным человеком, скромностью и тактом которого, можно было только глухо завидовать. Эта его страсть быть чистым совестью перед людьми порой граничила с сумасшествием.

Самоутверждение себя человеком высшего порядка было подкреплено тем фактом, что в один прекрасный день жена Виктора Иосифовича, Екатерина Степановна Гольцына, в девичестве носившая фамилию Извольской, нашла своих пращуров людьми, принадлежавшими к княжеской крови. По этому случаю Екатерина Степановна даже решила изменить свою фамилию, но встретила ожесточённое сопротивление супруга. День за днём в семье разгорались скандалы, драматичные сцены сопровождались разбиванием дорогой немецкой посуды и отрыванием штор. Твёрдость характера и несгибаемая воля Екатерины Степановны в сочетание с немыслимым упрямством всё-таки сломили мужа. Гольцына добилась хотя и не полной победы, но столь желанного компромисса, который, наконец, принёс в дом покой.

И теперь всем своим знакомым она представлялась как Екатерина Степановна Извольская - Гольцына, не забывая в особо торжественных случаях добавлять титул княгини. В своих причудах она доходила до того, что требовала от прислуги называть себя никак не меньше чем «Ваше сиятельство» или на худой конец «мадам Извольская». Даже вечера, которые обычно проходили у них по выходным, имели бледный оттенок аристократического прошлого. Костюмы, жесты, беседы и сама обстановка комнат были отражением её дворянского естества, что очень раздражало Виктора Иосифовича и двух его дочерей Марию и Елизавету. Со временем круг знакомых семьи ширился и «приёмы», проводимые Гольцыными, стали чем-то вроде визитной карточки всего уездного бомонда. Попасть к ним мечтали многие, поскольку на этих встречах нередко решались вопросы, касающиеся благосостояния и появление там могло означать путёвку в новую жизнь, но лишь избранные удостаивались этой чести. Одним из таких избранных стал Анатолий Иванович Киселёв. Это произошло сразу после одного примечательного случая, происшедшего осенью 1993 года.

Виктор Иосифович, тогда только начинавший свою предпринимательскую деятельность, возвращался с конференции по развитию малого бизнеса. За окнами его автомобиля моросил мелкий дождь, по радио передавали очередные новости, а глаза слипались от усталости. Виктор Иосифович торопился. Он пролетал светофоры, не обращая внимания на красные огни. Двигатель надрывно рычал, машину бросало по мокрому асфальту и, казалось, вот-вот могло выбросить с дороги, но Гольцын нажимал на акселератор до отказа. Единственное о ком он думал, была Екатерина. Она лежала в реанимации после тяжёлых родов и ….. у неё родилась дочь.

«Я назову её Лизой. - Думал Виктор Иосифович, подъезжая к опасному повороту на Октябрьской. - Только бы с Катенькой ничего не случилось».

Он слишком поздно увидел его. Что-то глухо ударилось о правое крыло и отлетело в сторону. Гольцын остановил машину. Его онемевшие пальцы вцепились в руль, сердце бешено билось, на лбу выступила испарина. На негнущихся, ватных ногах он вышел из автомобиля и направился к крылу. Гольцын увидел кровь. Костенея от ужаса, он обернулся назад. В десяти метрах от машины лежал человек, но что-то в нём было пугающе странное. Виктор Иосифович никак не мог понять, что именно и, только подойдя к телу, всё понял. Перед ним в неестественной изломанной позе лежал мальчик десяти - двенадцати лет, из-под куртки по асфальту медленно растекалась кровь, она размывалась дождём и оттого, казалось, что её невозможно много, так много, что вся дорога в крови. По грязному разбитому личику стекала вода, широко раскрытые глаза ребёнка недвижно смотрели на Гольцына.

«Убил.. - Пронеслось в его голове. - Ребёнка убил».

Что-то насторожило Виктора Иосифовича, он наклонился над телом и замер. Губы ребёнка шевелились, что-то шептали.

- Мамочка, миленькая. - Еле расслышал Гольцын, неотрывно смотря в синие глаза мальчика.

- Я сейчас!...сейчас. - Дрожащим голосом закричал он и побежал к машине.

- Сейчас. - Повторил Виктор Иосифович, заводя мотор. - Если меня посадят, как Катенька без меня будет?... Что же я?! Его нужно в больницу.

Гальцын посмотрел в зеркало заднего вида на маленькое лежавшее под дождём тельце.

- Он же ещё живой!

Гальцын как-то весь привстал на сиденье и отчаянно стал смотреть по сторонам:

- Вдруг кто-то видел. Нет. Мне в тюрьму нельзя, у меня жена, дети, у меня работа.

Он включил первую передачу и ещё раз посмотрел в зеркало:

- Нужно подъехать ближе, чтобы лучше было затаскивать. Только бы жил! Только бы….

Неожиданно для себя Гольцын выжал сцепление и медленно покатил вперёд, словно какая-то сила заставляла его убежать, уйти от этого проклятого места. Он хотел так думать, оправдать себя, что это не он, это сила, рок. Автомобиль удалялся всё дальше, а вместе с ним удалялась жизнь, надежда, лишь мокрый асфальт и умирающий ребёнок.

- Он всё равно бы не выжил.

Через несколько дней к Гольцыну пришли - это был капитан Анатолий Иванович Киселёв. Ему понадобилась всего неделя, чтобы узнать всё. В понедельник утром Киселёв вызвал Виктора Иосифовича в УВД на допрос. После недолгого разговора, сопровождавшегося рыданиями и мольбами о прощении, дело было брошено в стол. Анатолий Иванович жалел его, жену, дочь и всю жизнь Гольцына, которая в один момент превратилась в кошмар, и нужно сказать жалел не просто так. Ещё месяц понадобилось следователю на то, чтобы уладить все неожиданно возникшие проблемы и за отдельное вознаграждение прекратить следствие.

С тех пор Анатолий Иванович при необходимости напоминал Виктору Иосифовичу о происшедшем, и Гольцыну приходилось исполнять все его просьбы. Он ненавидел Киселёва всем своим естеством и был бы готов убить его при других обстоятельствах, но, к сожалению, Анатолий Иванович имел копию собранных против него доказательств. Екатерине Степановне же он представил Киселёва, как единственного друга детства и таким образом сделал Анатолия Ивановича всегда желанным гостем в своём доме.

- Витя? Витя очнись, у нас всё-таки гости!

Екатерина Степановна смотрела на мужа. Её бледное от белил лицо было наполнено искренней заботой и участием.

- Забыла сказать тебе, что к нам скоро придёт твой друг, и он сказал, что будет в сопровождении какого-то молодого человека. Интересно, кто он? Неужели сын? Мы так часто видим его и даже не знали, что у него есть сын. Странно, не правда ли?

Кончиками пальцев Извольская взяла со столика веер, словно ей стало нестерпимо жарко.

- Фи, Витя, - жеманно скривилась она - Какой ты бестактный, ты совсем забыл о нашем дорогом госте, хотя бы предложил ему выпить.

- Чёрт с ним и со всеми этими подхалимами, которые только и смотрят, что бы уволочь под пиджаком! Что ещё за друг? - Виктор Иосифович требовательно смотрел на жену, и в его взгляде читалась угроза.

- Как?! Ты не знаешь Анатолия Ивановича Киселёва, лучшего своего друга?

- Заткнись дура!! Это ты его пригласила, ТЫ?!! - Гольцын схватился за голову - Сколько же вы будете мучить меня? Идиоты, вокруг меня одни идиоты.

Глаза Екатерины Степановны повлажнели, пухлые губы изогнулись, изображая обиду будто у маленького капризного ребенка, у которого пытаются что-то отнять. В последнее время это было единственное средство, способное утихомирить часто распалявшегося мужа. При виде этой маски уже немолодого, но такого родного лица, Виктор Иосифович отчего-то особенно остро чувствовал свою вину.

В коридоре раздался звонок. Когда на пороге гостиной появился Киселёв, Виктор Иосифович уже собирался демонстративно уйти, но властная рука Извольской намертво вцепилась в его плечо.

- О, Анатолий Иванович, какая честь для нас видеть такого замечательного человека в нашем скромном доме! - Воскликнула Екатерина Степановна, незаметно толкнув мужа в бок - Правда, Витя?

- Голыми руками бы задушил… - зло прошипел он, но так, что эти слова расслышала только супруга.

- Витя! - В ужасе воскликнула она, пристально глядя на Гольцына.

Размашистым шагом он подошёл к Киселёву и, с чувством пожав ему руку, весело произнёс:

- О да, всенепременно рад встречи, милостивый государь, и очень признателен за Ваш столь неожиданный визит!

Некоторое время они стояли друг напротив друга, и, казалось, сам воздух накалялся вокруг них.

«Никогда не видел более странной дружбы» - думал Владислав, переводя взгляд с ехидной усмешки Анатолия Ивановича на холодные полные ненависти глаза Виктора Иосифовича.

- А кто это с вами? - решилась прервать затянувшуюся сцену Извольская.

- И мне представьте господа. - Потребовал невысокий мужчина преклонных лет, выходя из столовой. Этот мужчина с первого взгляда вызывал стойкое чувство неприязни. Отчасти это чувство возникало от глуповатой вздорной внешности, какой и быть не может в приличном человеке, но более всего неприязнь вызывал его высокий блеющий голос, который в некоторые минуты достигал таких колебаний, что слушателям хотелось просто выть от отвращения.

Анатолий Иванович удивительно легко и свободно поклонился, поцеловал руку Извольской и объявил:

- Этот замечательный молодой человек Владислав Александрович Мытарев мой ПРТЖ и просто занимательнейшая личность. А это, - Киселёв повёл голову в сторону хозяйки дома, - её сиятельство княгиня Екатерина Степановна Извольская - Гольцына и, разумеется, князь Виктор Иосифович Гольцын.

Киселёв сделал особое ударение на слове князь, отчего вся фраза встала в двусмысленном положении.

- А Вы, сударь? - Спросил он у незнакомого мужчины больше из вежливости, чем из интереса.

- О, я извиняюсь. Я, собственно говоря, Забродов Александр Семёнович - хороший знакомый семьи.

Глаза Анатолия Ивановича округлились, казалось, его удивлению не будет предела, он даже несколько раз моргнул, чтобы удостовериться в явности присутствия этого человека.

- Прошу в столовую, господа. - Властно произнесла Екатерина Степановна, приглашающим жестом поводя рукой в сторону одной из комнат. - Дочери мои, Мария и Лизавета, опять по дискотекам изволили, так что придётся нам сегодня обойтись без их очаровательного общества.

- Как угодно-с. - Поддакнул Киселёв.

Глядя на его величественную походку, Владислав всё больше удивлялся той разительной перемене в старике, как если бы он вдруг стал хамелеоном, с лёгкостью сменив жесты, повадки, речь, осанку. Теперь Киселёв больше напоминал отставного полковника конца девятнадцатого века, не походя на прежнего обрюзгшего ворчливого старика и уж тем более на интеллигента советской закалки, каким он представился Владиславу при знакомстве. Совсем запутавшись, Владислав прошёл за остальными.

Помещение куда он вошел, было небольшим залом с огромным овальным столом по середине. Стены были увешаны яркими гобеленами с золотой вышивкой. Освещаемые громадой хрустальной люстры, нависавшей над столом, они слепили глаза роскошью, поражая воображение причудливыми узорами. В нишах, обрамлённых мраморными колоннами, стояло несколько статуй, бесстрастно созерцавших окружающее великолепие. Здесь было всего слишком много.

- Прошу садиться. - Пригласила Екатерина Степановна и, позвонив в колокольчик, удовлетворённо оглядела всех присутствующих.

Когда в дверях появилась чистенькая опрятная служанка, она вежливо попросила принести чаю. Неожиданно зазвонил телефон. Забродов неловко завозился на стуле и, достав мобильный телефон, густо покраснел:

- Прошу извинить меня, мадам…. Господа. - Смущённо пробормотал он и вышел из помещения.

Ненадолго звенящая тишина окутала каждого из них.

- Гришка, ети тебя в душу! - Загремело под потолком - Я тебе ещё раз повторяю, скажи своим алкашам, чтобы завтра же стояк мне поставили и горячую с холодной из металлопластиковых отвели! Не сделаешь, я их уволю, а тебя епона мать на всю премию нагну!!! И не звони мне больше. Я сказал не звони, ты у меня дороги мести пойдёшь! ВСЁ!!!

- Итак. Пока мы ждем, может быть стоит познакомиться поближе. - Извольская ещё раз нетерпеливо позвонила в колокольчик и нахмурилась.

- Ну, Анатолия Ивановича мы все хорошо знаем - проговорил Виктор Иосифович, отводя глаза - С Забродовым Александром Семёновичем тоже, если кто и не знаком лично, то непременно слышал, а вот Вы, Владислав Александрович. Расскажите что-нибудь о себе. Кто, откуда и как сошлись с нашим дорогим другом Киселёвым?

Владислав, казалось, онемел, он так долго ждал этого. Всем своим естеством желал оказаться среди них или нет, среди им подобным, так мечтал вырваться из опостылевшей ямы бедности. Но не теперь, не теперь, когда что-то стало отталкивать от этих расфуфыренных, расфранченных манекенов, создавших, как и он когда-то, свой маленький жалкий мирок посреди океана обыкновения.

«Почему я думаю о них так? Как - будто это не я вошь подзаборная, как - будто это они захлёбываются своей ничтожностью».

- Наш новый друг кажется до крайности смущён. - Весело до неприязни засмеялась Екатерина Степановна.

- Я тут теорию выдумал, - вставил Забродов, - если позволите, расскажу.

- Ну, где там чай?!

Екатерина Степановна нервно постукивала пальцами по столу.

- Извольте вашу теорию, - поддержал Забродова Киселев, поднимаясь с места - а мы пока с его сиятельством Виктором Иосифовичем отойдём ненадолго, но мы скоро к вам присоединимся.

Они вышли из зала и закрыли за собой дверь, тем самым, создав неловкость для остальных. Принесли чай и зефирные пирожные на серебряном подносе.

- Итак, Вы знаете сколько на свете глупых людей? - начал Забродов, отхлебнув принесённый прислугой чай - Заметьте не дуралеев всех мастей, а именно глупцов. Ведь дурак - он дурак для остальных, но умный в свою сторону, а глупый человек может даже и осознаёт себя человеком, но всё же мысли в себе не имеет ни в свою сторону, ни в чужую. Он просто живет, потому что так устроена природа. И если так сказать абстрагировать, то, как нам известно, человек потому и человек, что мысль имеет и распоряжается ей. Хоть одну, самую наипоследнейшую, но имеет.

Забродов взял пирожное и глубоко задумался, его низкий бугристый лоб избороздили морщины.

- Глупый человек живёт, как бы опираясь и, не побоюсь этого слова, цепляясь за те ситуации, которые происходят с ним волею случая. А раз он живёт только цепляясь по инстинктам своим и не имеет в себе мысли, то он скорее животное нежели человек и никаких прав социальных осуществлять не может. Более того, не имеет право их осуществлять, и ведь богатых глупцов, скажу я Вам, господа…. и дамы, никак не меньше, чем бедных.

- Интересная теория, Александр Семёнович. - Улыбаясь, похвалила Извольская. - И что среди богатых тоже? Ну это верно глупость быть глупым… Ха-ха… среди богатых.

- Значит если глупый человек и не человек вовсе, а животное, то его и убить можно и ограбить, а всё, что нажил поделить между остальными, которые умные и мысль имеют. И кто будет решать, кто умный, а кто глупец? Будете решать Вы, потому что глупец прав никаких не имеет за себя судить. Вы ведь на это намекали? И совесть чиста и одним животным меньше. - Горько усмехнувшись в лицо Забродову, проговорил Владислав.

- Не извращайте мои слова, молодой человек! Вы,… вы ничего не поняли, это всего лишь теория. Ну надо же каков наглец!!

Александр Семёнович задыхался от обиды и возмущения, глаза сузились, ноздри жадно хватали воздух, пот выступил на лице, складывалось такое впечатление, что скажи Владислав ещё слово, и он полезет в драку, уже не обращая внимания на приличия, хозяев дома и весомую разницу в возрастах.

- Полноте, милостивый государь, полноте. - Стал успокаивать его, как из под земли возникший Киселёв. Он сунул Забродову в карман пиджака бумажку, которую успел написать за время отсутствия и отошёл к своему месту:

- Видите, человек пошутить изволил, не от умысла ведь, по-доброму.

Ближе к вечеру все переместились в маленькую, уютную комнату «курить табаку», как выразилась Екатерина Степановна, которая сама впрочем это дело не жаловала. Комната была заставлена тяжёлой старинной мебелью из морёного дуба, палисандрового дерева, карельской берёзы. Стены увешаны картинами в золочёных рамах, в углу стояла старинная посудная горка, за стёклами которой тускло мерцал хрусталь. Когда разожгли камин, достали коробку с кубинскими сигарами из резного буфета, она вдруг обратилась к Киселёву с вопросом. Его никто не ожидал услышать, так он был неуместен:

- А что старшая дочка Зайцева? В «обществе» слухи пошли, что, потеряв мужа, она теперь живёт впроголодь, а отец и слышать о ней не хочет.

- Во вторник денег приходила занимать, говорила, что на работу устроилась, сына кормить нечем.

- Бедная девочка, столько пережить и всё одной с ребёнком на руках.

- Скотина этот Зайцев. - Категорично заявил Гольцын.

После разговора с Киселёвым он почти весь вечер молчал, хмурился и лишь изредка вставлял короткие реплики, чтобы поддержать приличия хозяина дома.

- Если была б моя воля, расстрелял.

- Господи, Витя, как можно?! Нельзя же быть таким кровожадным! Он хоть и плох в семье, да на ногах крепко стоит, иной раз такой славный и шутит и поможет чем, если нужно.

Гольцын сцепил зубы, чтобы не наговорить лишнего, к тому же вечер плавно двигался к завершению и ему не хотелось портить его под конец.

- Бог с ним. Вы мне лучше скажите, получали ли Вы моё письмо, Александр Семёнович?

- Когда?

- Давече в руки вашей секретарши отправил. - Киселёв прямо как клещ вцепился в Забродова.

- Ах письмо-о, да-с получал, получал. - Соврал он. - Простите, про что оно было? Запамятовал, знаете ли, столько дел сейчас на моих плечах покоится.

- Кладбище дел. - Съязвил Владислав, сидевший в отдалении. Ему уже давно было противно это общество.

- Что простите? - Не понял Забродов. - Да, да, именно кладбище дел. Рук не хватает, знаете ли, довести до благопристойности.

- Дом у нас без тепла, люди замерзают, а ты нич… - Анатолий Иванович вовремя спохватился, - ничего-с не знаете. Собственно в бумажечке всё и написано: адрес и суть непристойности состояния этого щекотливого дела.

- Приеду, приеду. - Отводя взгляд, заверил Александр Семёнович.

Виктор Иосифович злорадно усмехнулся. Забродов побледнел, он, наконец, понял какую ошибку совершил, ведь слово, данное на приёме у Извольских должно исполняться неукоснительно. Это уже стало почти традицией. Нарушивший слово, беспощадно изгонялся из общества Гольцыных, теряя доверие, как самих хозяев, так и всех властных людей города.

Увидев раздосадованного Александра Семёновича, Екатерина Степановна звонко засмеялась и радостно захлопала в ладоши:

- Да-с, Александр Семёнович, слово не воробей - вылетит, не поймаешь. Придётся Вам ехать, как раз перед новым годом людям радость справите.

Киселёв глубоко затянулся сигарой и с блаженной улыбкой выдохнул крепкий клуб дыма. Он был доволен собой в высшей степени.

- Недельки через три, когда дела разгребу-с. - Выдавил из себя Забродов, сминая окурок в хрустальной пепельнице.

На прощание Екатерина Степановна поблагодарила всех за превосходное времяпрепровождения, отметила Владислава за то, как он остроумно и тонко подшутил над Забродовым, и удалилась.

Проводив гостей, Гольцын ещё долго смотрел в окно и напряжённо думал. Думал о том, кто же всё-таки этот Владислав Александрович Мытарев, какое отношение он имеет к Киселёву, а главное как его можно будет использовать против Анатолия Ивановича. В его голове складывались безрадостные картины, но вместе с тем он всё же надеялся на благополучное завершение своих мучений.

Часть четвёртая.

В декабре стоял невыносимый холод. Люди кутались в одежды, прикрывали ладонями лица, но колючий ледяной воздух всё равно пробирал до костей. Редкие прохожие спешили оказаться в тепле домов; кто-то пританцовывал на месте, ожидая автобуса, кто-то ускорял шаг, некоторые просто заходили в магазины, офисы, кафе с той единственной целью, которая преследует страдающего холодом человека. Мёртвые деревья забрались инеем, создавая впечатление особой ломкости ветвей, словно были сделаны из стекла. Иней покрывал всё: деревья, трубы, балконы, скамейки, стены некоторых домов. И оттого улицы приобретали какую-то лёгкость, воздушность особенно по утрам, когда ещё не было гула и пестроты автомобилей, людей, светофоров. Дни стояли солнечные, небо хрустально чистое и глубокое. Этой звенящей красотой был наполнен весь город, только клубы поднимающегося с теплотрасс пара ломали картину, заставляя задуматься о том, как бы скорее добраться до тепла и тогда не оставалось ничего, кроме холода.

Владислав размашистой походкой шёл по улице, это была походка уверенного в себе человека. Он изменился, пальто, джинсы, ботинки, само выражение лица подчёркивали в нём новое состояние души. Последнее время он просто наслаждался ходом событий, в которых играл непосредственную роль. После «приёма» у Гольцыных жизнь стала налаживаться. Владислава взяли оператором в супермаркет, прописали в комнате Васьки Горьковского, которая пустовала вот уже полгода, даже подарили небольшую сумму на первое время. Всё это осуществлялось под чутким руководством Анатолия Ивановича, который поскольку имел сердечную дружбу с отцом семейства Гольцыных, фактически вытащил Владислава из затруднительного положения. Владислав подозревал, что и сумма, выделенная из кассы супермаркета, была спровоцирована Виктором Иосифовичем. Да и само уважительное отношение руководства словно подтверждало это. Как - будто Владислав вдруг встал с ними на одну ступень.

«Как мало нужно человеку для счастья» - думал Владислав, вдыхая свежесть воздуха. Он смотрел на прохожих, на улицу и чувствовал себя их неотделимой частью.

Вдруг его взгляд привлекла женщина. Она сидела на тротуаре, прислонившись спиной к стене. Наполовину расстёгнутая изъеденная молью шуба, летние туфли, грязная в мелкую клетку юбка до щиколоток, русые засаленные волосы торчат из-под тёплого коричневого платка. Она была вне всех, бросалась в глаза среди пестроты и ухоженного приличия людей, отталкивала своей внешностью до отвращения, и потому стоило взглянуть на неё, как всё окружение исчезало.

«Странно, чем больше предмет выделяется из общего благополучия устроенного бытия, тем больше он привлекает внимание, притягивает, завораживает своей неповторимостью». Но что больше всего поразило Владислава, это абсолютно безразличное, пустое лицо. В нём не было даже искры жизни. Не мигая, женщина смотрела перед собой, и Владислав сначала подумал, что она должно быть мертва. Подойдя ближе, он вдруг замер. Её лицо отчего-то неприятно дёргалось, губы непрерывно шептали и… она гладила снег. Нежно, плавно, словно самое близкое ей существо

- Хороший, хороший. - С трудом расслышал Владислав.

Он так и стоял возле неё, не в силах сделать хотя бы один шаг. Стоял и смотрел. Неожиданно женщина резко повернула голову в его сторону. Она смотрела на Владислава, слегка наклонившись на бок и улыбалась:

- Хороший, хороший.

В её глазах не было хоть малой мысли, что-то животное проступало в них. Пугающее. Чужое. Через секунду с поразительной ловкостью она вцепилась Владиславу в рукав, лицо исказилось в гримасе:

- Ты зачем его отпустил? Он так ждал, когда наступит утро, теперь сидит здесь рядом. - Женщина показала пальцем на снег - Вон…. Сатана!! Сатана сидит у тебя на плечах, убей его!!! Убей!!!!

Она кричала Владиславу в лицо, отрывисто грозила пальцем, изгибалась, тянула за рукав. Движения были ломаными, резкими, одно следовало за другим с задержкой, как если бы сумасшедшая была куклой.

- Убей, убей, убей!!!

Владислав сумел вырваться и побежал. Когда он оглянулся, женщина стояла на том же месте, размахивала руками и истошно кричала:

- Хор-ош-ий! Ха-ха-ха.

Свернув на незнакомую улочку, Владислав остановился и тут он увидел Дмитрия Ивановича. Зайцев быстро шагал от остановки и по-видимому очень спешил. Владислав посмотрел на часы, половина девятого. Как во сне он пошёл за ним, не понимая зачем, шёл в отдалении, словно какая-то сила тянула его за Дмитрием Ивановичем. Когда несколько перекрёстков и переулков остались позади, Владислав с удивлением понял, что старается быть незамеченным. Он прижимался к стенам подальше от фонарей, сливался с прохожими в местах, где их было особенно много. Владислав смотрел Зайцеву в затылок и вдруг с поразительной ясностью увидел своё непреодолимое желание убить этого человека. «И совесть чиста и одним животным меньше». Прохожих становилось всё меньше. Тусклые фонари чуть разгоняли окружающую темноту. Дома стали теснить улицу, приземистые, ветхие, всё больше с заколоченными ставнями. Владислав прибавил шаг, но Зайцев почему-то остановился. Подозрительно оглядевшись, словно боясь встретить знакомого, того, кто может обличить его, он подошёл к подъезду старого одноэтажного здания. Справой стороны к дому прижимались гнилые почерневшие от времени пристройки, слевой глухой проулок.

- Самое время… - шёпотом произнёс Владислав, поднимая из снега камень. - Лишу жизни одного - помогу многим, себе помогу. Что же это я? Неужели готов пойти на смертоубийство ради паршивых денег, которые он у меня отобрал? Нет…. Убью, потому что он и не человек.

Немного постояв у расшатанного деревянного крыльца, Дмитрий Иванович достал сотовый телефон.

- Анастасия Пал-лна, выйдите пожалуйста на крыльцо.

Зайцев стоял, слегка наклонившись вперёд, дышал на окоченевшие пальцы и не мог видеть Мытарева. Мороз усиливался, снег жалобно скрипел под ногами. Прячась за деревьями, Владислав стал подбираться ближе. Пульс участился, руки мелко дрожали, зрачки расширились. Ему было всё равно, что с ним будет дальше, только не дать позволить жить этому человеку. Человеку?

- Убью, потому что и не человек вовсе, не человек.

- Дмитрий Иванович, здравствуйте!

Кутаясь в шаль, из подъезда выбежала молодая девушка. Маленькая, тоненькая, лет пятнадцати, она подбежала к Зайцеву и с чувством обняла за шею:

- А у нас мама болеет, вторую неделю с кровати не встаёт - Она тяжело совсем по взрослому вздохнула и с грустью добавила - Ванька тоже кашлять начал. Вы к нам зайдёте?

- Нет, не сегодня. - Дмитрий Иванович протянул Анастасии свёрток. - Сколько смог. Скажи маме, чтобы выздоравливала и брату привет передавай, скажи дядька заходил, на следующей неделе придёт, машинку подарит. Хорошо? Ну, всё, давай беги.

Зайцев нежно поцеловал племянницу в лоб и, подождав пока она скроется в темноте подъезда, повернул обратно.

«Неужели в этом погибшем человеке что-то осталось от сердца? Его ждут, любят, надеются и всё, что он делает, обращено к ним от чувства. Он нужен кому-то, нужен не по расчёту, а значит от души. Почему же он раздавил меня, растоптал, убил во мне жизнь? Два лица одного человека, вся суть положения в двух лицах, в масках. Главное надеть вовремя… Неужели я убийца?! Я, вознамерившийся вершить суд от себя над ним.... Не может быть! Он не имеет право существовать только потому, что живёт для себя и шагает по головам, уничтожая тех, кого считает слабыми, не способными устоять. А сестра? Нет. Он унизил меня… и Марина, он отрёкся от неё. Тогда причём здесь я, какое мне дело до неё?».

Потерянный, Владислав стоял посередине пустого двора, не находя ответа. В нём боролись жажда мести, доводы рассудка и сама душа словно выворачивалась на изнанку, но никто так и не смог взять верх. Со смешанным чувством Владислав вернулся домой и пролежал всю ночь, он не мог заснуть. Каждый раз, закрывая глаза, Владислав видел себя с окровавленным камнем в руке, и стоило присмотреться к лицу, как в его чертах начинал проступать образ Зайцева.

«А что если и убил? Жизнь от этого кончится? Так же будешь ходить на работу, гулять по парку, пить пиво на остановке и ровным счётом ничего не потеряешь. Если конечно не посадят, а посадят, так и всё равно живёшь. Разве всё в окружении дело? Сам пошёл, сам решился и ведь почти убил. На всё решился, никто камень в руку не вкладывал. Окружение это ты сам, ты - весь мир. Делаешь что захочешь, говоришь, дышишь, придумываешь для себя рамки ограничения и сам же нарушаешь их. Бумажки, квиточки, карточки твоей мыслью написаны, твою силу имеют, и придумал и воплотил, дал жизнь и отнял. Закрою глаза и их не станет, никого не станет. Это не человек живёт в мире, это мир живёт в человеке, рождаясь, умирая, воскресая и восставая сызнова. Он чувствует, пропускает через себя. Законы, юристы, суды - ничто. Я закон, я судья и адвокат и никто не может указать мне как быть!!! Убить? Смог, смог бы…. А потом удавился бы, ведь если нет ограничений, ничего нет, ни чёрта, ни креста, только я в своём одиночестве. Господи, как же всё просто».

- Просыпайтесь, Владислав Александрович, комиссия едет.

В комнату осторожно заглянул патлатый молодой парень. Он хитро щурился и был в таком возбуждённом состоянии, что Владислав забеспокоился.

- Случилось что?

- Нет, Владислав Александрович, произошло. Комиссия, говорю, едет, - пояснил парень, - дом смотреть. Анатолий Иванович места себе не находит. Ха.… Сам Забродов сейчас к нам пожалует. Знаете, как Иваныч его ждёт? Краснющий весь, подавай, кричит мне его сюда, три шкуры с него спущу.

- Спасибо, что доложил. - Закряхтел Владислав, поднимаясь с кровати. - Да, забыл сказать, на скрипке пилить не смей, сам знаешь момент ответственный. Киселёв вместе с Ириной тебя на гвозде повесят, если тишину потревожишь.

Студент энергично закачал головой, сверкнул глазами и удалился. Отчего - то Владислав решил, что он непременно пошёл за скрипкой.

Когда к дому подъехала серебристая Audi, а следом за ней грязно-серая буханка, жильцы уже нетерпеливо толпились у подъезда. Закутанные во все, что смогли найти, они с раннего утра стояли на морозе. Окружение раздражало их: проклятый воздух, обжигавший лица, пролетевшая над крышами птица, сигнал автомобиля, где-то там, в отдалении, холод, скрип снега и густой пар изо рта. Чувствовалось общее напряжение, усердно поддерживаемое Николаем Чернобровиным, который ходил между соседями, заложив руки за спину, и каждому что-то втолковывал.

Забродов степенно вышел из автомобиля и снисходительно оглядел толпу.

- Выгружайтесь.

Буханка закачалась, заскрипела и после недолгого ожидания перед людьми предстали пять человек весьма непристойного вида. В ватниках, замызганных раздергайках, засаленных фуфайках и валенках, они словно хотели показать, что начальство держит их в чёрном теле, заставляя нести непосильный труд. По выражениям опухших с похмелья лиц трудно было не заметить полное безразличие ко всем присутствующим. Каждый находился в себе, прислушивался к организму и возможно желал только одного - послать всех к чертям и опохмелиться.

- Честь имею, тьфу ты…. Здравствуйте товарищи. - Придавая словам вес, произнёс Александр Семёнович.

Толпа нахмурилась и сделала шаг в его сторону. Инстинктивно Забродов попятился и, упираясь спиной в дверцу автомобиля, наконец, понял, что отступать больше некуда. Его глаза испуганно бегали по злым обмороженным лицам, пальцы сами собой ощупывали ручку дверцы. В эти минуты Забродов отчаянно боролся с непреодолимым желанием убежать, но трезвый рассудок руководителя и сознание своего превосходства, по крайней мере, в стенах собственного кабинета, не давали свершиться позору. Его подчиненным, похоже, было всё равно. Они бесстрастно смотрели на происходящее и покорно ожидали расправы.

- Бей буржуев! - Не к месту загорлопанил Коля из толпы.

Сотрудники ЖКО резко выдохнули, толпа в едином порыве колыхнулась вперёд. Первым, сообразив всю неприятность положения, был мужчина с газовым ключом в руках. Он попытался незаметно припустить, но тут же был сбит с ног мощным телом Ирины Викторовны.

- Карау-ул! - Закричал он, отпихиваясь от озверевшей женщины.

- Так его Ирка, так его! - Улюлюкал Коля, подзуживая жену. Впервые её гнев обрушился не на его голову, чему он был несказанно рад.

- Ломами их.

- На костёр!!

- Сколько же можно над людьми издеваться?! - раздавалось со всех сторон.

- Кости им переломать! - Выкрикнул студент. - В подвал и дело с концом.

Люди обступили Забродова, руки жадно потянулись к нему, словно безумие охватило всех вокруг. Жажда крови пьянила, сводила с ума. Даже старики размахивали над головами клюшками, осознав, что за их мучения, катастрофические условия жизни, мизерные пенсии, чёрствых детей и внуков сейчас кто-то ответит. Им было безразлично кто, только бы разрядить ту злость и ненависть к окружающим, накопившуюся за долгие годы.

- Стоять! Стоять говорю!! - Металлический голос Анатолия Ивановича загремел окрест, заставляя отступить от Забродова. - Пропусти! Пусти, ядрёна вошь!

Киселёв пробирался сквозь тесно стоявших людей.

- А-а-а, Александр Семёнович? - Лукаво осведомился он. - Мы Вас тут ждали, ждали, вот и дождались. Голубь Вы наш сизокрылый.

- Страус. - Предложил свою версию студент.

В толпе раздавались нервные смешки, жильцы улыбались.

- Как есть страус. - Поддакнул кто-то.

- Сизокрылый. С бодуна с воробьями на слёт.

Киселёв поднял прижавшегося к металлическому боку автомобиля Забродова и стал грубо отряхивать от снега. Александр Семёнович выпрямился и с надменным видом уверенно прошёл в дом. Он знал, что в любой ситуации начальнику необходимо держать фасон и это всегда действовало на недообразованных простолюдинов. За ним, опасливо поглядывая на окружающих, прокрались рабочие.

- Так! - Как ни в чём не бывало, скомандовал Александр Семёнович. - Газ проверить, трубы посмотреть, проводку оценить, заменить, мне доложить. Гришка!

- Да, Александр Семёнович.

- Проследи за своими крохоборами, если что уволокут на бутылку, нам с тобой отсюда ноги не унести, закопают там, на пустыре и всё.

Забродов развёл руками, как бы показывая это самое «всё».

- Сделаем, Александр Семёнович.

Через три часа Григорий собрал рабочих на кухне. Забродов гордо восседал на гнилой табуретке и требовательно смотрел на подчинённых.

- Ну? - Задрав обвисший подбородок, осведомился он.

- Проводка почти новенькая, Александр Семёнович. - Залебезил Гришка. - Сантехника терпит. Видимо, перед тем как их сюда поселить, наспех сделали. Газ на уровне, скажи Дань.

Данила вяло мотнул головой, он до сих пор не мог оправиться от тумаков Чернобровиной.

- Только вот… - Григорий потупился, - трубы сгнили все.

Забродов залился краской, сузил маленькие злые глазки и вкрадчиво спросил:

- Что?

- Трубы.- Запнулся Гриша.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒