Мелинда Салисбери «Плыть против течения» 2 страница

Когда я пришла на кухню, отец стоял лицом к плите. Нож блестел в его руке, и я замерла на пороге, сердце трепетало.

Я сглотнула. Сказала себе расслабиться. Он столько старался, готовя это, не для того, чтобы убить меня до ужина. Если он это и сделает, то после.

Это мало утешало. И юмор был черным.

- Вкусно пахнет, - сказала я, пройдя на кухню. Если он делал вид, что все нормально, то и я могла. – Новый невод на месте. Я проверю его через пару дней. Луха видно не было.

Отец остался спиной ко мне, но хмыкнул в ответ, и я зажгла свечи и собрала тарелки и утварь. Он открыл печь и вытащил шипящий противень, который заполнил комнату запахом тимьяна и потери.

Он повернулся, сжимая противень руками в варежках, посмотрел на меня и замер, вздрогнув так резко, что я боялась, что он уронит еду. Но он взял себя в руки и донес противень до стола, а я налила ему темное пиво, поставила стакан с его стороны, а потом налила себе воды.

- Все хорошо? – выдавила я. Он все еще смотрел на меня с нечитаемым видом.

- Твои волосы… - я ждала продолжение, но он сказал. – Садись. Готово.

Я посмотрела на противень, увидела, что еды хватило бы на троих, как раньше. Я, он. И мама.

Было больно. Впервые за долгое время я ощущала старую знакомую боль под ребрами, словно кто-то резко ударил локтем. Изнутри. Я закрыла глаза и дышала ртом, ожидая, пока это пройдет.

Когда я открыла глаза, то увидела, что отец уже начал есть, словно все было в порядке. Может, так и было. Я вела себя глупо. Вряд ли он понял, что сделал.

Подавив печаль в груди, я села и подняла одну картофелину с противня. Сметана с нее капала на тарелку, сыр и бекон вытекали изнутри. Это было его коронным блюдом, когда я была маленькой. Я просила приготовить его дважды в неделю, но он делал его не больше двух раз в год. Он запекал картофель в печи, в пепле. Когда он был почти готов, отец вытаскивал картофель и счищал пепел, а потом убирал внутренности. Он смешивал картофель изнутри с сыром и беконом и наполнял кожуру, закрывал отверстия. Для подачи он срезал верхушки и поливал сметаной с чесноком и зеленым луком, тимьяном и эстрагоном. Вкус был соленым, с дымком, жирным и сливочным. Это был вкус дома, но я слишком нервничала, чтобы попробовать, боялась того, что вылезет на поверхность от этого. Вместо этого я сделала глоток воды.

- Он ухаживает за тобой? Маррен Росс?

Я чуть не выплюнула воду на стол. Рен? За мной? Словно он был вежливым юношей, а я – милой девицей, которую он хотел взять в жены. Я отчасти желала, чтобы Рен был тут и услышал это. Он бы умер.

Я смогла скрыть эмоции, ответив:

- Нет, - сказала я. – Никто за мной не ухаживает. Рен просто приносит бумагу, которая нужна мне для переписывания, с мельницы. Он принес ее, потому что я не спустилась. Почта будет в конце недели, и мне нужно закончить работу за следующие пару дней.

Отец недовольно хмыкнул и притих, как всегда делал, когда я говорила о своей работе. Потому я ее и упомянула.

Это началось как еще один способ для меня стать незаменимой для отца. Приносить деньги. За роль наомфуила платили лишь с виду. Было неплохо, когда наомфуилу давали долю мяса, молока и зерна, но те дни давно прошли, как и кончилось приданое матери и репутация моей семьи.

Я же зарабатывала неплохо – я была дешевле, чем городские писари, благодаря тому, что Рен поставлял мне бумагу, и я красиво писала, даже я так могла сказать. Я была востребована.

Настолько, что работа уже ждала меня в Турсо.

Я была умной – многие беженцы отправлялись на юг, в Инвернесс. Если меня будут искать, они отправятся туда. И я выбрала путь на восток. Я буду работать на клерка в соборе Святого Петра как его помощник. Он даже не был против, что я – девушка. Четыре года я старалась для этого, планировала, копила деньги и подавала запросы, а теперь меня отделяли дни от прощания с Ормскаулой. И я уеду к счастью.

Прощайте, осуждающие жители деревни. Прощай, плохая репутация. И риск быть убитой.

Я не могла дождаться.

Вкус свободы пробудил мой аппетит, и я взялась за ужин, подавляя воспоминания, пока хрустела беконом и пробовала мягкий картофель.

- Так он вернется?

Я замерла, не прожевав, и посмотрела на отца с осознанием. Потому он приготовил ужин. Потому он сделал на троих. Не по привычке, а на случай, если Рен придет домой со мной. Это было выступление, а не ужин. Тут все хорошо, парень. Нормальный папа заботится о дочери. Хочешь картофель?

Он думал, что, если Рен интересовался мной, он проследит, в порядке ли я, будет заботиться обо мне. И он расскажет жителям деревни, если я исчезну. Все же потеря одного члена семьи может быть списана на несчастный случай, но двоих была подозрительной.

- Он – сын Лиз Росс, да? – продолжил отец, когда я не ответила. – И он работает на мельнице, говоришь?

- Конечно, а кто нет?

- Даже с его ногой?

- Ему не нужна нога, чтобы резать бумагу.

Он хмыкнул.

Мы доедали в тишине, поделили последний картофель, словно он приготовил больше, чтобы нам была добавка, а не из-за возможных гостей.

Я обрадовалась, когда после этого мы вернулись к привычной рутине: я убрала со стола, а отец растопил низ свечи и приклеил ее к блюдцу. Он делал так каждый вечер, хотя у нас были подсвечники, пара хороших, серебряных, которые появились в доме с мамой.

Он прошел мимо меня, направляясь в свой кабинет, и я покачнулась, увидев маму. Она на миг оказалась рядом со мной, говорила с ним строгим тоном, который не вязался с изгибом ее губ и искрящимися глазами, что мы не припасали подсвечники, так что их можно было использовать.

Слишком много воспоминаний всплывало в последнее время. Если бы я была суеверной, стала бы переживать.

Я отогнала прошлое и поставила чайник на плиту для чая, слушала, как скрипнуло его кресло, когда он сел, как его дневник со стуком открылся, тяжелая деревянная обложка задела стол.

Мой отец писал в дневнике наомфуила каждый вечер, ни разу не пропускал. Даже две зимы назад, когда лихорадка приковала нас обоих к кроватям, и мы почти бредили, он вставал и все проверял, записывал результат, а потом терял сознание за столом. Он не мог пропустить ни дня, как не мог отрастить крылья и перелететь гору. Такой была роль наомфуила.

Наомфуил, грубо говоря, означал «святой» на старом языке, название возвращало на несколько веков назад, когда все верили, что боги жили в озере, требовали жертв и поклонения, и наомфуил играл роль посредника между ними и нами. На тот момент это была самая важная роль в деревне.

Пока один истинный бог не устроил землетрясение, расколов гору и убив старых языческих богов озера, сделав роль наомфуила бесполезной, а озеро огромным.

Я зажгла больше свеч, расставила их на кухне, придавая ей ложное ощущение веселья. В таком свете она выглядела уютно: скатерть на столе в красно-белую клетку, шкаф с фарфором, который я протирала каждую неделю, хотя ту посуду мы даже не использовали. Медные сковороды, букетики трав сохли между ними. За годы ничего не изменилось.

Я уловила свое отражение в окне, пока мыла тарелки. Отражение было искажено капельками от пара и толстым стеклом. От этого мои щеки были круглее, и на миг на меня посмотрела моя мать.

Я испуганно брызнула на окно. Струйки воды потекли, стирая картинку. Я сняла шарф с головы, убрала его в карман, запустила пальцы в волосы, чтобы вернуть им привычный объем. В этот раз в отражении я увидела только себя.

Прислонившись бедрами к краю рукомойника, я склонилась, открыла окно, чтобы выпустить пар. В комнату проник туман с прохладой. Я ненадолго замерла, слушала тихий шелест озера об берег, плотную тишину вокруг него. Я гадала, какой была жизнь в большом городе, где гремели повозки и шумели люди, где были всякие другие городские звуки.

Я снова склонилась, закрыла окно на засов, а потом закрыла ставни. Я заварила чай, взяла две чашки одной рукой и свечу другой, задула остальные свечи.

- Говоришь, ты заменила невод? – спросил отец, когда я вошла. Он тихо поблагодарил, когда я поставила его чай.

- Да. О, и уровень воды снова опустился. Еще пять дюймов со вчера. Так низко, что мелководье начинает высыхать, - я сделала паузу. – Думаю, уровень опустился, пока мы были там, еще сильнее. На дюйм точно. Я видела по колышкам.

Он отчасти обернулся, лампа на столе озарила его строгий профиль.

- Ты упомянула это мальчишке Россу?

- Не пришлось. Он сам заметил.

Отец полностью повернулся ко мне.

- Он может рассказать об этом Жилю Стюарту? – он оскалился, произнося имя хозяина мельницы, словно оно было ядом.

- Конечно, нет. Но Жиль все равно узнает, ведь ты ему напишешь, - сказала я. Он молчал, и я спросила. – Па, ты написал отчет? Потому что Жиль планирует расширить мельницу. Ему нужно узнать, что он не может. Озеро не выдержит то, сколько он будет забирать воды.

Он поджал губы и ответил:

- Еще не написал. Пока что.

- Но…

- Я сказал, пока – нет, - прогремел он. – Думаешь, я не знаю свою работу? Я не хочу, чтобы они прибыли сюда, если нет необходимости. Хуже будет, если Жиль поймет, что мельница не сможет и дальше работать день и ночь без проблем.

Он отпустил меня, повернувшись к столу, и я поспешила в свою комнату, ругая себя по пути. Я нарушила сразу все пять правил. Я была глупой. Я почти выбралась отсюда, так зачем решила рисковать собой сейчас?

Я закрыла дверь своей спальни, опустила чай и свечу на стульчик у своей кровати и легла. Отец был прав в одном – из-за жадности Жиля Стюарта так быстро падал уровень воды. Он всю зиму увеличивал расход мельницы, и это он хотел расшириться и построить еще одну вышку. Из-за Жиля воды убывало больше, чем успевало пополниться. Он ведь мог это понять? Он должен был знать, что озеро не бесконечное.

Я остановила себя. Я не должна была переживать из-за этого. Я уеду раньше, чем это станет важным. Это было не мое дело, не моя проблема. Мои проблемы лежали в милях отсюда, в Турсо. Это должно было занимать все мои мысли. То, как я построю новую жизнь.

Я сунула подушку под голову и пыталась представить это. Новый город, новая я. Свой дом. Работа. Друзья.

Может, даже…

Крик женщины снаружи разбил мои фантазии.

Я чуть не сбила чай, спеша встать, ножик оказался в моей руке раньше, чем я оказалась на ногах. Это был лух. Не женщина. Они звучали похоже.

Я добралась до двери спальни, и отец прошел мимо с ружьем в руке. Он запихивал в него снаряды по пути, закрыл его взмахом запястья.

Он повернулся ко мне, двигая предохранитель.

- Оставайся тут.

И он ушел в ночь.

Я поспешила к окну, но отражение комнаты не давало мне увидеть, что снаружи. Я потушила свечу, но даже так видела лишь на несколько футов вперед из-за тумана. Не было видно ни отца, ни кота. Я задержала дыхание, замерла, ждала.

Крик раздался снова, сзади, со стороны курятника.

Сжимая нож, я выбежала из комнаты, держась как можно ближе к стене, пока двигалась по коридору к кухне. Я открыла ставни и прислушалась.

Было тихо, но мою шею покалывало, словно за мной следили.

Что-то врезалось в дверь дома, и я закричала. А потом побежала туда, подняла руку, крепко сжимая нож…

Она распахнулась, и я успела остановить себя, не пронзив отца.

Его лицо было пустым, глаза ничего не видели, он не замечал, как близко был к тому, чтобы стать чехлом для моего ножа. Я опустила его, сердце гремело как тысяча бегущих лошадей, но он молчал, смотрел на меня – сквозь меня. Он вообще не замечал нож в моей руке.

Моя кровь похолодела.

- Папа? – я не звала его так с детства. Мой голос был высоким, как у ребенка.

Наконец, он посмотрел на меня.

- Убери это, - он хмуро посмотрел на нож. Я закрыла его и сунула в карман.

- Ты попал по нему? – спросила я, но уже знала ответ, потому что не слышала выстрела. – Хочешь вернуться и посмотреть? – предложила я. – Я могу пойти…

- Нет! – рявкнул он, глаза пылали. – Ты остаешься дома, слышишь меня? И держись подальше от окон. Ты меня понимаешь, Альва?

Я уставилась на него, страх приковал меня к месту, обездвижил язык.

- Ты меня слышишь? – сказал он, сжимая мои плечи и тряся так, что зубы застучали. – Ты не покинешь эти стены без моего разрешения.

Я смогла кивнуть, и он отпустил меня.

Больше ничего не сказав, он ушел прочь, вернулся в свой кабинет и закрыл дверь.

Я оставалась на месте, все внутри стало жидким. Я боялась двигаться. Я не знала, потеряю сознание, или меня стошнит, или я заплачу. И я ничего не делала, пока не убедилась, что могу двигаться, не теряя контроль. А потом я вернулась в свою комнату, закрыла дверь, замерла посреди комнаты, считая удары сердца. Я считала себя готовой к этому. Но оказалась совсем не готова. Я даже не пыталась себя защитить.

Я закрыла ставни на окне и, когда убедилась, что отец не вернется, упала на колени и сдвинула старый ковер, что дала мне мама. Я подцепила ножом половицы и подняла их.

Под полом в спальне скрывалась холщовая сумка, новая простая шаль, пара ботинок с твердой подошвой, два очень красивых платья с кружевом, которые я никогда не носила в Ормскауле, а еще набор перьев для каллиграфии, коричневые, черные, красные и синие чернила, лист золота, почти двести крон золотыми, серебряными и медными монетами.

И пистолет, которым отец убил мою мать семь лет назад.

ПЯТЬ

Я проснулась рано утром и обнаружила, что отец уже покинул дом. Сначала я обрадовалась, но потом обнаружила, что он забрал с собой все молоко, остатки вчерашнего хлеба, половину головки сыра и несколько сушеных колбасок из кладовой.

Я позавтракала жидкой кашей и чаем, черным, как мое настроение. Я могла бы подоить козу – я слышала, как она блеяла снаружи – но с моей удачей он может вернуться, пока я буду во дворе, и наказание за непослушание будет серьезным. Лучше дожидаться его возвращения.

Я отправилась в его комнату, чтобы навести порядок, и обнаружила, что его кровать аккуратно заправлена, одеяла – с острыми уголками, как делала я. Он не спал в ней. В его кабинете я обнаружила, что пропало одно ружье, а коробка со снарядами была полупустой. Похоже, он покинул дом ночью и ушел охотиться на луха, пока я спала. И он был снаружи всю ночь.

Я вернулась в свою комнату, ощущая, как мой пистолет гудит под половицей. Я снова подняла половицу и вытащила его, ощутила знакомый вес в руке.

Я не знала, зачем взяла его. Зачем до сих пор хранила его. Он был милым, если пистолеты можно было так звать. Пистолеты с кремнёвым замком, которые мне можно использовать, принадлежали бабушке моего отца. Дерево было в царапинах, металл потускнел, хотя о них хорошо заботились, но их старость была заметна. Но пистолет, убивший мою мать, был очень красивым.

Рукоять из бледного дерева была инкрустирована перламутром ракушки и закруглена, чтобы удобно ложилась в ладонь. Дуло было длинным и изящным. Для этого пистолета подходили не те пули, что обычно для кремнёвых – не круглые шарики олова, а сияющие и с серебристым кончиком. Куда важнее было то, что зарядить можно было сразу несколько. Шесть плотно помещались внутрь, и он выпускал их очередью. И не было бардака из-за пороха, весь механизм работал гладко как часы. Я знала, потому что проверяла его, хоть и не заряженным. С ними он был бы и вовсе разрушительным. Бам. Бам. Бам. Быстрее биения сердца.

Раньше он был слишком большим для моих ладоней, а теперь отлично подходил.

Порой я думала выбросить его в озеро, дать воде и времени превратить его в ничто. А иногда думала опустить его на стол между собой и отцом, пока мы едим, тихо опустить его на открытое пространство. Или отдать шерифу, когда он придет. Сказать ему то, что я думала сказать семь лет назад.

В мрачные времена я представляла, как использую его для отмщения и поиска живого дома для тех двух последних снарядов.

Если честно, я хотела взять его с собой и спрятать под другими половицами еще на семь лет. У меня хотя бы были теперь снаряды для него. Я долго хотела их, еще четыре, чтобы заполнить пистолет. Я не могла отогнать ощущение, что пистолет хотел быть полным. Завершенным.

Конечно, для этого мне нужно было спуститься в Ормскаулу и найти Рена, а это стало сложнее из-за запрета покидать дом.

«Но ты можешь спуститься с горы и вернуться за три часа», - сказал подлый голосок в моей голове.

Я снова спрятала пистолет, а потом выглянула в окно в сторону озера. Отца не было видно, но он все еще мог вернуться в любой момент.

«Он забрал столько еды, - продолжил голосок. – Много еды. Наверное, он задумал оставаться там до ужина».

Часы на кухне отзвенели восемь раз. Мы ели около шести вечера.

«Вниз и обратно за три часа… Это может быть твой последний шанс».

Черт.

Я не успела толком обдумать это, как оказалась снаружи с корзинкой в руке, обогнула край озера в простой коричневой шали, выглядывая его. Я добралась до тропы незамеченной, и страх угас. Шанс столкнуться с ним стал намного ниже, если только он не пошел к Жилю. Но интуиция подсказывала мне, что он не там, и я еще раз посмотрела на север и отправилась вниз.

* * *

Почти час спустя я сделала последний поворот на горной тропе, ведя пальцами по вереску, низкий гул мельницы Жиля стал доноситься до меня, нарушая покой. А потом я увидела Ормскаулу: милые домики с соломенными крышами и белыми стенами, сияющими на солнце, маленькие точки куриц, возящихся на аккуратных участках огражденной земли за ними. Пейзаж напоминал что-то из сказки, и мне пришлось подавлять желание запеть. Волосы были скрыты под шалью, щеки раскраснелись от ветра. Простая деревенская девушка спускалась к симпатичной деревушке, которую звала домом…

Путь вверх по горе был настоящим адом для моих бедер.

Но это еще впереди, как и остальные проблемы, и я не могла не радоваться под теплым солнцем. Корзинка свисала с левого локтя, а в правой руке я сжимала верный кремнёвый пистолет, почти готовый к выстрелу. Мне нравился его вес, как и вес ножа, постукивающего меня по бедру с каждым шагом. Что за девушка, что за человек успокаивался от такого.

Эта девушка. Этот человек. И что с того?

Недалеко от деревни я миновала мельницу: длинное здание без окон с одной башней, выпускающей белый пар в воздух, пока огромное колесо забирало воду из реки. Шум вблизи оглушал, ревел, гремел и скрипел, и я сморщила нос, будто это помогло бы. Будет в сто раз хуже, когда Жиль расширит мельницу. И вода для нее…

«Не мое дело», - напомнила я себе. Не мое дело, уже не моя проблема.

Я разрядила пистолет и убрала его в корзинку, прибыв в Ормскаулу, где мое настроение тут же испортилось. Вблизи деревня все еще была как из книги сказок, но как только я пересекла мост и вошла, история изменилась из той, где я могла быть юной героиней, на ту, где я была монстром. Или дочерью монстра. В это их заставлял верить Жиль.

И он был прав. Мой отец был таким, как и говорил Жиль. Он был убийцей.

Я знала, потому что была там.

Потому я не могла злиться на них за их отношение ко мне.

* * *

Я прошла мимо старика Йена Стюарта, третьего или четвертого кузена Жиля, сидевшего в его саду. Он заметил меня и глубоко вдохнул, а потом поцеловал свои костяшки и прижал ко лбу, защищаясь, будто я была горным призраком. Женщины стали оттаскивать детей от калиток, пока я шла мимо, словно они могли заразиться отсутствием матери. Мужчины, которые проходили мимо меня, щурились, словно пытались понять, кем я могла стать: такой же, как мой возможно-убийца отец, или такой же, как моя возможно-бросившая-ребенка-и-отца мать. Я не знала, какой вариант был для них приятнее.

По словам Рена, никто не поверил Жилю, когда он спустился с горы, крича об убийстве. Они кивали и говорили «да, это ужасно», но многие считали, что моя мать ушла по своей воле, отправилась в Балинкельд и дальше, когда поняла, что привязала себя к мужчине, для которого озеро всегда было важнее. Они увидели достаточно за дни и недели, ведущие к ее исчезновению, чтобы поверить, что она не выдержала и убежала.

Отсюда появилась и моя идея уйти. Мне понравилось, что они поверили, что моя мама была там, жила так, как хотела. Я не смогла спасти ее от папы, но могла сделать хоть это для нас.

Когда я добралась до площади деревни, я удивилась, увидев, что люди бросали старую мебель и мусор с мельницы в центре для костра. А потом вспомнила, что близился Самхад – фестиваль начала лета.

Пока я смотрела на растущую гору, я почти ощущала вкус жареных колбасок, соленого масла и горячего хлеба. Я подумала о последних яблоках с прошлогоднего урожая, засохших за зиму. Их резали, нанизывали на палочки и обмакивали в горячую карамель, которая капала на ладони, и их приходилось потом вылизывать. Березовый сок в крохотных чашках был шелковым на вкус. Мой отец поднимал меня на плечи, чтобы я видела над толпой, где играли скрипачи, люди танцевали у Шеста, а влюбленные целовались.

Я помнила один год особенно, он опустил меня, купил горячий виски себе и маме, а мне – сосновые леденцы, чтобы я отвлеклась, пока они пили. А мама отодвинула чашку и рассмеялась.

- Я же не могу теперь это пить! – сказала она, и отец опешил на миг, а потом шлепнул себя по лбу.

- Забыл, - усмехнулся он.

- Везет, - ответила мама, а потом они оба рассмеялись.

Тогда я не поняла, что смешного было. Когда они обнялись, я ощущала себя одиноко, сидя в стороне…

Всплыло другое воспоминание, о том же празднике, но о нескладном юноше с русыми волосами, падающими ему на глаза. Он сидел один на краю колодца, к его ноге была привязана грубая палка, и он смотрел на всех так, словно мог отгонять людей силой разума. Но не меня. Я отошла от своих обнимающихся родителей и села рядом с ним. Я предложила ему конфету. Я помнила, как она захрустела, когда он вгрызся зубами в твердый сахар. Он попросил еще одну, и я дала ее. Он съел все, пока я посасывала один леденец.

Рен.

Это был последний Самхад, на котором я была. А потом…

- Альва?

Я поняла, что передо мной был Гэван Стюарт, сын Жиля. Он робко махал рукой перед моим лицом. Из-за него смотрели его друзья, которые когда-то были и моими. На их лицах было веселье, смятение и, может, капля презрения. Я выпрямилась в ответ.

- Здравствуй, - сказал Гэван, карие глаза радостно засияли. – Рад встрече. Давно не виделись. Как ты?

- В порядке, - я кивнула на костер. – Как все идет?

- Хорошо. Ночь будет чудесной. Лучшей, это точно. Ты… собираешься прийти в этом году?

Редкие спросили бы такое без ехидной нотки в голосе, но Гэван звучал искренне. Он был искренне заинтересован. Он был копией своего отца – рыже-золотые волосы, румяное лицо, крупное телосложение – но характер Гэвана был милым. И ему не нужно было страдать, Жиль был его отцом, и все заискивали перед ним из-за этого. Мельница когда-нибудь станет его, как и Ормскаула, по сути. Многих юношей испортила бы такая власть.

Но Гэван… всегда был добрым.

- Нет, - сказала я, ответив ему, наконец, и избавив других от мучений. Гэван был неплохим, но Хэтти Логан, Кора Рейд и Джеймс Баллантин – нет. Мы дружили когда-то давно. Семь лет назад, если точнее.

- Подумай об этом, - продолжил Гэван. – Мы тебя почти не видим.

- Папа не дает отдохнуть, - ответила я. – На озере много работы.

- Если передумаешь, я станцую с тобой, - он улыбнулся мне, еще и так ярко и мило, что я невольно улыбнулась в ответ.

А потом заметила, как Рен быстро помахал мне и пропал в переулке, ведущем к таверне, напоминая мне, что я тут не для того, чтобы злить жителей.

- Мне нужно идти, - сказала я.

- До завтра? – с надеждой спросил Гэван.

- Еще увидимся, - сказала я и, только отойдя, поняла, что это можно было посчитать обещанием.

* * *

Я зашла сперва в магазин, скрылась среди рядов с банками квашеной капусты и маринованного лука, бутылками молока и масла, делая вид, что выбираю между разными мешками муки, пока другой посетитель не ушел.

- Телегу с почтой заметили? – спросила я у Мэгги Уилсон, подходя к стойке, даже не поздоровавшись с ней. Не было смысла притворяться, что мы дружим.

Я как-то раз услышала, как она говорила миссис Логан громким шепотом, чтобы до меня долетели ее слова, что я порежусь однажды, если останусь такой острой на язык. Старая лицемерка. Она и сама не была мягкой.

Мэгги Уилсон знала все в Ормскауле – Жиль Стюарт деньгами и мельницей влиял на всех, но настоящим лидером была Мэгги. Она одна владела магазином после смерти ее мужа после пары месяцев их брака. В местной легенде говорилось, что она горевала всего три дня: один плакала, другой хоронила его, а на третий переставила все в магазине под себя. После этого она снова открыла двери, и с тех пор они не закрывались. Это было сорок лет назад, и она продолжала работать, закаленная, с железным сердцем.

Я предпочла бы быть острой, чем тупой. Ножи были лучше, когда были острыми. Казалось, она-то должна была согласиться.

Она посмотрела на меня поверх очков-полумесяцев.

- Айе, он прибудет завтра к полудню, по моим подсчетам. В этом году во время праздника, - она прищурилась. – Надеюсь, все будут вести себя прилично при нем.

И мои щеки тут же вспыхнули.

Я была влюблена в Дункана Страуда, почтальона, пару лет назад. Я точно была не одна такая. Когда он впервые появился тут, двадцатилетний, только получивший работу, площадь была наполнена до стен всеми женщинами Ормскаулы, желающими посмотреть. Я не могла отвести взгляда от мышц на его руках, движущихся, пока он опускал мешки на землю. Я такого еще не видела.

- Я вернусь, ты и заскучать не успеешь, - сказал он, уезжая, подмигнув мне, и я была побеждена. Так просто.

Я полгода ждала его возвращения. Я уже продумала план побега из деревни, но после Дункана мой план принял другой поворот, в котором он забрасывал меня на плечо и говорил, что возьмет меня в жены, что не мог жить без меня и забирал меня с собой.

Если что, мне было четырнадцать. Ничего лучше я не знала. Так что случившееся потом было мне по заслугам.

Когда он вернулся, я ждала. Сидела у дороги у Ормскаулы в лучших юбке и блузке, стараясь не щуриться от солнца, попадающего по глазам. Он узнал меня и остановил телегу, предложил подвезти. Я забралась, отдала ему завершенную работу по переписыванию, и, когда он склонился, чтобы подвинуть эти бумаги, я попыталась поцеловать его.

Я поймала его за щеку. Он не смеялся, просто отодвинул меня и до ужаса нежным голосом объяснил, что я была слишком худой и юной для него. И в ответ я убежала. Спрыгнула с телеги и взлетела на гору зализывать раны.

Он оставил новые манускрипты для переписывания у Мэгги, которая с обвинением глядела на меня, когда я пришла в магазин за ними, словно знала, что случилось. Я была уверена, что он не рассказал ей, но после этого она всегда с упреком смотрела на меня, стоило спросить о нем.

- Полагаю, ты вернешься для встречи с ним? – спросила Мэгги, фыркая с неодобрением. – По работе, - добавила она, и я постаралась не покраснеть снова.

Если бы она знала, что Дункан был моим шансом сбежать отсюда. Что через несколько дней я буду прятаться под мешками писем и товаров, радуясь, что больше не придется ее видеть.

- Приходится бороться с нищетой, миссис Уилсон, - широко улыбнулась я.

- Тут можно со многим бороться.

Мою грудь сдавило.

- И как это понимать?

- Никак, - сказала она, хотя тон говорил об обратном. – Что ж, не буду тебя задерживать.

Она намекнула мне убираться оттуда, и я так и сделала, не дав себе сказать то, о чем пожалела бы.

ШЕСТЬ

Я нашла Рена в таверне Мака.

Если говорить мягко, таверна была «с характером»: зловещие темные пятна на деревянном полу, расцарапанные столы, одноглазый растрепанный кот, сидящий на страже на стойке, который кусал почти сразу, как только смотрел на вас.

Это место напоминало мне капкан, но нищие не выбирали.

В таверне продавали два вида пива, один вид виски, вот и все. Для народа богаче, как Жиль Стюарт, была гостиница, где можно было купить хороший ужин от Рози Тальбо и запить вином, но для таких, как Рен и я, да и многие работники мельницы, была таверна. Сегодня тут было почти пусто, все работали или спали перед ночной сменой.

Рен сидел в углу с глиняной чашкой в руке. На нем был черный плащ с поднятым воротником, его волосы задевали воротник. Он поднял взгляд, только когда я села напротив него, пронзил меня голубыми глазами.

«Он съел целый мешочек сосновых леденцов. Кроме конфеты у меня во рту».

Как я могла не помнить это?

- Привет, - я прикрыла смятение, взяв его кружку и сделав глоток из нее.

Там не эль, а яблочный сок. Освежает после похожа. Но удивляет. Я отодвинула кружку к нему.

- Ты принесла деньги? – тихо сказал он.

Я вытащила из корзинки деньги за снаряды, мешочек монет, каждая из которых была замотана в ткань, чтобы они не звенели, раскрывая себя. Я проверила, что Мака не видно, и подвинула мешочек по столу к Рену. Кот следил за нами с подозрением.

Казалось, Рен просто взмахнул рукой, и мешочек пропал, а его ладони снова сжали кружку. Он ничего не говорил, поднял кружку и сделал глоток.

- А моя половина сделки? – спросила я, когда снаряды не появились на столе от того же ловкого движения.

Он отвел взгляд туда, где появился Мак, став следить за нами вместе с котом с долей презрения, протирая кружку грязного вида тряпкой.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒