Данте Алигьери 15 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 55Следующая ⇒

Двойной печали Иокасты пел,[921] –

Сказал воспевший мирные селенья,[922] –

58 То, как я там Клио[923] уразумел,

Тобой как будто вера не водила,

Та, без которой мало добрых дел.

61 Раз так, огонь какого же светила

Иль светоча тебя разомрачил,

Чтоб устремить за рыбарем[924] ветрила?»

64 И тот: «Меня ты первый устремил

К Парнасу[925], пить пещерных струй прохладу,

И первый, после бога, озарил,

67 Ты был, как тот, кто за собой лампаду

Несет в ночи и не себе дает,

Но вслед идущим помощь и отраду,

70 Когда сказал: «Век обновленья ждет:[926]

Мир первых дней и правда – у порога,

И новый отрок близится с высот».

73 Ты дал мне петь, ты дал мне верить в бога!

Но, чтоб все части сделались ясны,

Я свой набросок расцвечу немного.

76 Уже был мир до самой глубины

Проникнут правой верой, насажденной

Посланниками неземной страны;

79 И так твой возглас, выше приведенный,

Созвучен был словам учителей,

Что к ним я стал ходить, как друг исконный.

82 Я видел в них таких святых людей,

Что в дни Домициановых[927] гонений

Их слезы не бывали без моей.

85 Пока я жил под кровом смертной сени,

Я помогал им, и их строгий чин

Меня отторг от всех других учений.

88 И, не доведши греческих дружин,[928]

В стихах, к фиванским рекам, я крестился,

Но утаил, что я христианин,

91 И показным язычеством прикрылся.

За этот грех там, где четвертый круг,

Четыре с лишним века я кружился.

94 Но ты, моим глазам раскрывший вдруг

Все доброе, о чем мы говорили,

Скажи, пока нам вверх идти досуг,

97 Где старый наш Теренций, где Цецилий,[929]

Где Варий, Плавт? Что знаешь ты про них:

Где обитают и осуждены ли?»

100 «Они, как Персий[930], я и ряд других, –

Ответил вождь мой, – там, где грек[931], вспоенный

Каменами щедрее остальных:

103 То – первый круг тюрьмы неозаренной,

Где речь нередко о горе[932] звучит,

Семьей кормилиц наших населенной.

106 Там с нами Антифонт и Еврипид,

Там встретишь Симонида, Агафона[933]

И многих, кто меж греков знаменит.

109 Там из тобой воспетых[934] – Антигона,

Аргейя, Деифила, и скорбям

Верна Йемена, как во время оно;

112 Там дочь Тиресия, Фетида там,

И Дейдамия с сестрами своими,

И Лангию открывшая царям».

115 Уже беседа смолкла между ними,

И кругозор их был опять широк,

Не сжатый больше стенами крутыми,

118 И четверо служанок дня[935] свой срок

Исполнило, и пятая вздымала,

Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,

121 Когда мой вождь: «По мне бы, надлежало

Кнаруже правым двигаться плечом,

Как мы сходили с самого начала».

124 Здесь нам обычай стал поводырем;

И так как был согласен дух высокий,

Мы этим и направились путем.

127 Они пошли вперед; я, одинокий»

Вослед; и слушал разговор певцов,

Дававший мне поэзии уроки.

130 Но вскоре сладостные звуки слов

Прервало древо, заградив дорогу,

Пленительное запахом плодов.

133 Как ель все уже кверху понемногу,

Так это – книзу, так что взлезть нельзя

Хотя бы даже к нижнему отрогу.

136 С той стороны, где замкнута стезя,

Со скал спадала блещущая влага

И растекалась, по листам скользя.

139 Поэты стали в расстоянье шага;

И некий голос, средь листвы незрим,

Воскликнул: «Вам запретно это благо!»[936]

142 И вновь: «Мария не устам своим,[937]

За вас просящим, послужить желала,

А лишь тому, чтоб вышел пир честным.

145 У римлянок напитка не бывало

Иного, чем вода; и Даниил

Презрел еду, и мудрость в нем мужала.

148 Начальный век, как золото, светил,

И голод желудями услаждался,

И нектар жажде каждый ключ струил.

151 Акридами и медом насыщался

Среди пустынь креститель Иоанн;

А как велик и славен он остался,

1 54 Тому залог в Евангелии дан».

Песнь двадцать третья[938]

1 Я устремлял глаза в густые чащи

Зеленых листьев, как иной ловец,

Из‑за пичужек жизнь свою губящий,

4 Но тот, кто был мне больше, чем отец,

Промолвил: «Сын, пора идти; нам надо

Полезней тратить время под конец».

7 Мой взгляд – и шаг ничуть не позже взгляда –

Вслед мудрецам я обратил тотчас,

И мне в пути их речь была отрада.

10 Вдруг плач и пенье донеслись до нас, –

«Labia mea, Domine»[939], – рождая

И наслажденье, и печаль зараз.

13 «Отец, что это?» – молвил я, внимая.

И он: «Быть может, тени там идут,

Земного долга узел разрешая».

16 Как странники задумчиво бредут

И, на пути настигнув проходящих,

Оглянут незнакомцев и не ждут,

19 Так, обгоняя нас, не столь спешащих,

Оглядывала нас со стороны

Толпа теней, смиренных и молчащих.

22 Глаза их были впалы и темны,

Бескровны лица, и так скудно тело,

Что кости были с кожей сращены.

25 Не думаю, чтоб ссохся так всецело

Сам Эрисихтон,[940] даже досягнув,

Голодный, до страшнейшего предела.

28 «Вот те,[941] – подумал я, на них взглянув, –

Которые в Ерусалиме жили

В дни Мариам, вонзившей в сына клюв».

31 Как перстни без камней, глазницы были;

Кто ищет «omo»[942] на лице людском,

Здесь букву М прочел бы без усилий.

34 Кто, если он с причиной незнаком,

Поверил бы, что тени чахнут тоже,

Прельщаемые влагой и плодом?

37 Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,

Их страждущая плоть изморена,

Их худобе и шелудивой коже;

40 И вот из глуби черепа одна

В меня впилась глазами и вскричала:

«Откуда эта милость мне дана?»

43 Ее лица я не узнал сначала,

Но в голосе я сразу угадал

То, что в обличье навсегда пропало.

46 От этой искры ярко засиял

Знакомый образ, встав из тьмы бесследной,

И я черты Форезе[943] увидал.

49 «О, не гнушайся этой кожей бледной, –

Так он просил, – и струпною корой,

И этой плотью, мясом слишком бедной!

52 Скажи мне правду о себе, открой,

Кто эти души, два твоих собрата;

Не откажись поговорить со мной!»

55 «Твой мертвый лик оплакал я когда‑то, –

Сказал я, – но сейчас он так изрыт,

Что сердце вновь не меньшей болью сжато.

58 Молю, скажи мне, что вас так мертвит;

Я так дивлюсь, что мне не до ответа;

Кто полн другим, тот плохо говорит».

61 И он: «По воле вечного совета

То древо, позади нас, в брызгах вод,

Томительною силою одето.

64 Поющий здесь и плачущий народ,

За то, что угождал чрезмерно чреву,

В алчбе и в жажде к святости идет.

67 Охоту есть и пить внушают зеву

Пахучие плоды и водопад,

Который растекается по древу.

70 И так не раз, пока они кружат,

Свое терзанье обновляют тени,

Или верней – отраду из отрад:

73 Ведь та же воля[944] шлет их к древней сени,

Что слала и Христа воззвать «Или!»,[945]

Когда спасла нас кровь его мучений».

76 И я ему: «С тех пор, как плен земли

Твоя душа на лучший мир сменила,

Еще пять лет, Форезе, не прошли.

79 И если раньше исчерпалась сила

В тебе грешить, чем тяжкий твой порок

Благая боль пред богом облегчила,

82 То как же ты сюда подняться мог?

Я ждал тебя застать на нижней грани,

Там, где выплачивают срок за срок».[946]

85 И он мне: «Сладкую полынь страданий

Испить так рано был я приведен

Моею Неллой.[947] Скорбь ее рыданий,

88 Ее мольбы и сокрушенный стон

Меня оттуда извлекли до срока,

Минуя все круги, на этот склон.

91 Тем драгоценней для господня ока

Моя вдовица, милая жена,

Что в доблести все больше одинока;

94 Сардинская Барбаджа[948] – та скромна

И женской честью может похваляться

Пред той Барбаджей,[949] где живет она.

97 О милый брат, к чему распространяться?

Уже я вижу тот грядущий час,

Которого недолго дожидаться,

100 Когда с амвона огласят указ,

Чтоб воспретить бесстыжим флорентийкам

Разгуливать с сосцами напоказ.

103 Каким дикаркам или сарацинкам

Духовный или светский нужен бич,

Чтоб с голой грудью не ходить по рынкам?

106 Когда б могли беспутницы постичь,

Что быстрый бег небес припас их краю,

Уже им рты раскрыл бы скорбный клич;

109 Беда, – когда я верно предрекаю, –

Их ждет скорей, чем станет бородат

Иной, кто спит сейчас под «баю‑баю».

112 Но не таись передо мною, брат!

Не – только я, но все, кто с нами рядом,

Глядят туда, где свет тобой разъят».

115 Я молвил: «Если ты окинешь взглядом,

Как ты со мной и я с тобой живал,

Воспоминанье будет горьким ядом.

118 От жизни той меня мой вождь воззвал,

На днях, когда над нами округленной

Была (и я на солнце указал)

121 Сестра того.[950] Меня он в тьме бездонной

Провел средь истых мертвых, и за ним

Я движусь, истой плотью облеченный.

124 Так я поднялся, им руководим,

Всю эту гору огибая кружно,

Где правят тех, кто в мире был кривым.

127 Он говорит, что мы дойдем содружно

До высоты, где Беатриче ждет;

А там ему меня покинуть нужно.

130 Так говорит Вергилий, этот вот

(Я указал); другой – та тень святая,

Которой ради дрогнул ваш оплот,

133 Из этих царств ее освобождая».

Песнь двадцать четвертая[951]

1 Ход не мешал речам, и речи – ходу;

И мы вперед спешили, как спешит

Корабль под ветром в добрую погоду.

4 А тени, дважды мертвые на вид,

Провалы глаз уставив на живого,

Являли ясно, как он их дивит.

7 Я, продолжая начатое слово,

Сказал: «Она, быть может, к вышине

Идет медлительней из‑за другого.

10 Но где Пиккарда[952], – скажешь ли ты мне?

А здесь – кого бы вспомнить полагалось

Из тех, кто мне дивится в тишине?»

13 «Моя сестра, чьей красоте равнялась

Ее лишь благость, радостным венцом

На высотах Олимпа[953] увенчалась».

16 Так он сказал сначала; и потом:

«Ничье прозванье здесь не под запретом;

Ведь каждый облик выдоен постом.

19 Вот Бонаджунта Луккский,[954] – и при этом

Он пальцем указал, – а тот, щедрей,

Чем прочие, расшитый темным цветом,[955]

22 Святую церковь звал женой своей;[956]

Он был из Тура; искупает гладом

Больсенских, сваренных в вине, угрей».

25 Еще он назвал многих, шедших рядом;

И не был недоволен ни один:

Я никого не видел с мрачным взглядом.

28 Там грыз впустую пильский Убальдин[957]

И Бонифаций[958], посохом Равенны

Премногих пасший длинный ряд годин.

31 Там был мессер Маркезе;[959] в век свой бренный

Он мог в Форли, не иссыхая, пить,

Но жаждой мучился ежемгновенной.

34 Как тот, кто смотрит, чтобы оценить,

Я, посмотрев, избрал поэта Лукки,

Который явно жаждал говорить.

37 Сквозь шепот, имя словно бы Джентукки[960]

Я чуял там,[961] где сам он чуял зной

Ниспосланной ему язвящей муки.

40 «Дух, если хочешь говорить со мной, –

Сказал я, – сделай так, чтоб речь звучала

И нам обоим принесла покой».

43 «Есть женщина, еще без покрывала,[962] –

Сказал он. – С ней отрадным ты найдешь

Мой город, хоть его бранят немало.

46 Ты это предсказанье унесешь

И, если понял шепот мой превратно,

Потом увидишь, что оно не ложь.

49 Но ты ли тот, кто миру спел так внятно

Песнь, чье начало я произношу:

«Вы, жены, те, кому любовь понятна?»

52 И я: «Когда любовью я дышу,[963]

То я внимателен; ей только надо

Мне подсказать слова, и я пишу».

55 И он: «Я вижу, в чем для нас преграда,

Чем я, Гвиттон[964], Нотарий далеки

От нового пленительного лада.

58 Я вижу, как послушно на листки

Наносят ваши перья[965] смысл внушенный,

Что нам, конечно, было не с руки.

61 Вот все, на взгляд хоть самый изощренный,

Чем разнятся и тот и этот лад».

И он умолк, казалось – утоленный.

64 Как в воздухе сгрудившийся отряд

Проворных птиц, зимующих вдоль Нила,[966]

Порой спешит, вытягиваясь в ряд,

67 Так вся толпа вдруг лица отвратила

И быстрым шагом дальше понеслась,

От худобы и воли легкокрыла.

70 И словно тот, кто, бегом утомясь,

Из спутников рад пропустить любого,

Чтоб отдышаться, медленно пройдясь,

73 Так здесь, отстав от сонмища святого,

Форезе шел со мной, нетороплив,

И молвил: «Скоро ль встретимся мы снова?»

76 И я: «Не знаю, сколько буду жив;

Пусть даже близок берег, но желанье

К нему летит, меня опередив;

79 Затем что край, мне данный в обитанье,[967]

Что день – скуднее доблестью одет

И скорбное предвидит увяданье».

82 И он: «Иди. Зачинщика всех бед[968]

Звериный хвост, – мне это въяве зримо, –

Влачит к ущелью, где пощады нет.

85 Зверь мчится все быстрей, неудержимо,

И тот уже растерзан, и на срам

Оставлен труп, простертый недвижимо.

88 Не много раз вращаться тем кругам

(Он вверх взглянул), чтобы ты понял ясно

То, что ясней не вымолвлю я сам.

91 Теперь простимся; время здесь всевластно,

А, идя равной поступью с тобой,

Я принужден терять его напрасно».

94 Как, отделясь от едущих гурьбой,

Наездник мчит коня насколько можно,

Чтоб, ради славы, первым встретить бой,

97 Так, торопясь, он зашагал тревожно;

И вновь со мной остались эти два,

Чье имя в мире было столь вельможно.

100 Уже его я различал едва,

И он не больше был доступен взгляду,

Чем были разуму его слова,

103 Когда живую, всю в плодах, громаду

Другого древа я увидел вдруг,

Крутого склона обогнув преграду.

106 Я видел – люди, вскинув кисти рук,

Взывали к листьям, веющим широко,

Как просит детвора, теснясь вокруг,

109 А окруженный не дает до срока,

Но, чтобы зуд желания возрос,

Приманку держит на виду высоко.

112 Потом ушли, как пробудясь от грез.

Мы подступили, приближаясь слева,

К стволу, не внемлющему просьб и слез.

115 «Идите мимо! Это отпрыск древа,[969]

Которое растет на высотах

И от которого вкусила Ева».

118 Так чей‑то голос говорил в листах;

И мы, теснясь, запретные пределы

Вдоль кручи обогнули второпях.

121 «Припомните, – он говорил, – Нефелы[970]

Проклятый род, когда он, сыт и пьян,

На бой с Тезеем ринулся, двутелый;

124 И как вольготно лил еврейский стан,

За что и был отвергнут Гедеоном,[971]

Когда с холмов он шел на Мадиан».

127 Так, стороною, под нависшим склоном,

Мы шли и слушали про грех обжор,

Сопровожденный горестным уроном.

130 Потом, все трое, вышли на простор

И так прошли в раздумье, молчаливы,

За тысячу шагов, потупя взор.

133 «О чем бы так задуматься могли вы?» –

Нежданный голос громко прозвучал,

Так что я вздрогнул, словно зверь пугливый.

136 Я поднял взгляд; вовеки не блистал

Настолько ослепительно и ало

В горниле сплав стекла или металл,

139 Как тот блистал, чье слово нас встречало:

«Чтобы подняться на гору, здесь вход;

Идущим к миру – здесь идти пристало».

142 Мой взор затмился, встретив облик тот;

И я пошел вослед за мудрецами,

Как человек, когда на слух идет.

145 И как перед рассветными лучами

Благоухает майский ветерок,

Травою напоенный и цветами,

148 Так легкий ветер мне чело облек,

И я почуял перьев мановенье,

Распространявших амврозийный ток,

151 И услыхал: «Блажен, чье озаренье

Столь благодатно, что ему чужда

Услада уст и вкуса вожделенье,

1 54 Чтоб не алкать сверх меры никогда».

Песнь двадцать пятая[972]

1 Час понуждал быстрей идти по всклону,

Затем что солнцем полуденный круг

Был сдан Тельцу, а ночью – Скорпиону;[973]

4 И словно тот, кто не глядит вокруг,

Но направляет к цели шаг упорный,

Когда ему помедлить недосуг,

7 Мы, друг за другом, шли тесниной горной,

Где ступеней стесненная гряда

Была как раз для одного просторной.

10 Как юный аист крылья иногда

Поднимет к взлету и опустит снова,

Не смея оторваться от гнезда,

13 Так и во мне, уже вспылать готова,

Тотчас же угасала речь моя,

И мой вопрос не претворялся в слово.

16 Отец мой, видя, как колеблюсь я,

Сказал мне на ходу: «Стреляй же смело,

Раз ты свой лук напряг до острия!»

19 Раскрыв уста уже не оробело:

«Как можно изнуряться, – я сказал, –

Там, где питать не требуется тело?»

22 «Припомни то, как Мелеагр[974] сгорал,

Когда подверглась головня сожженью,

И минет горечь, – он мне отвечал. –

25 И, рассудив, как всякому движенью

Движеньем вторят ваши зеркала,[975]

Ты жесткое принудишь к размягченью.

28 Но, чтобы мысль твоя покой нашла,

Вот Стаций здесь; и я к нему взываю,

Чтобы твоя болячка зажила».

31 «Прости, что вечный строй я излагаю[976]

В твоем присутствии, – сказал поэт. –

Но отказать тебе я не дерзаю».

34 Потом он начал: «Если мой ответ

Ты примешь в разуменье, сын мой милый,

То сказанному «как» прольется свет.

37 Беспримесная кровь, которой жилы

Вобрать не могут в жаждущую пасть,

Как лишнее, чего доесть нет силы,

40 Приемлет в сердце творческую власть

Образовать собой все тело ваше,

Как в жилах кровь творит любую часть.

43 Очистясь вновь и в то сойдя, что краше

Не называть, впоследствии она

Сливается с чужой в природной чаше.

46 Здесь та и эта соединена,

Та – покоряясь, эта – созидая,

Затем что в высшем месте[977] рождена.

49 Смешавшись с той и к делу приступая,

Она ее сгущает, сгусток свой,

Раз созданный, помалу оживляя.

52 Зиждительная сила, став душой,

Лишь тем отличной от души растенья,

Что та дошла, а этой – путь большой,

55 Усваивает чувства и движенья,

Как гриб морской, и нужные дает

Зачатым свойствам средства выраженья.

58 Так ширится, мой сын, и так растет

То, что в родящем сердце пребывало,

Где естество всю плоть предсоздает.

61 Но уловить, как тварь младенцем стала,

Не так легко, и здесь ты видишь тьму;

Мудрейшего, чем ты,[978] она сбивала,

64 И он учил, что, судя по всему,

Душа с возможным разумом не слита,

Затем что нет вместилища ему.

67 Но если правде грудь твоя открыта,

Знай, что, едва зародыш завершен

И мозговая ткань вполне развита,

70 Прадвижитель, в веселии склонен,

Прекрасный труд природы созерцает,

И новый дух в него вдыхает он,

73 Который все, что там росло, вбирает;

И вот душа, слиянная в одно,

Живет, и чувствует, и постигает.

76 И если то, что я сказал, темно,

Взгляни, как в соке, что из лоз сочится,

Жар солнца превращается в вино.

79 Когда ж у Лахезис[979] весь лен ссучится,

Душа спешит из тела прочь, но в ней

И бренное, и вечное таится.

82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;

Но память, разум, воля – те намного

В деянии становятся острей.

85 Она летит, не медля у порога,

Чудесно к одному из берегов;[980]

Ей только здесь ясна ее дорога.

88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов

Поток творящей силы излучаться,

Как прежде он питал плотской покров.

91 Как воздух, если в нем пары клубятся

И чуждый луч их мгла в себе дробит,

Различно начинает расцвечаться,

94 Так ближний воздух принимает вид,

В какой его, воздействуя, приводит

Душа, которая внутри стоит.[981]

97 И как сиянье повсеместно ходит

За пламенем и неразрывно с ним,

Так новый облик вслед за духом бродит

100 И, так как тот через него стал зрим,

Зовется тенью; ею создаются

Орудья чувствам – зренью и другим.

103 У нас владеют речью и смеются,

Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,

Как здесь они, ты слышал, раздаются.

106 И все, чей дух взволнован и смущен,

Сквозит в обличье тени; оттого‑то

И был ты нашим видом удивлен».

109 Последнего достигнув поворота,

Мы обратились к правой стороне,

И нас другая заняла забота.

112 Здесь горный склон – в бушующем огне,

А из обрыва ветер бьет, взлетая,

И пригибает пламя вновь к стене;

115 Нам приходилось двигаться вдоль края,

По одному; так шел я, здесь – огня,

А там – паденья робко избегая.

118 «Тут надо, – вождь остерегал меня, –

Глаза держать в поводьях неустанно,

Себя все время от беды храня».

121 «Summae Deus clementiae»[982], – нежданно

Из пламени напев донесся к нам;

Мне было все же и взглянуть желанно,

124 И я увидел духов, шедших там;

И то их путь, то вновь каймы полоска

Мой взор распределяли пополам.

127 Чуть гимн умолк, как «Virum non cognosco!»[983] –

Раздался крик. И снова песнь текла,

Подобием глухого отголоска.

130 И снова крик: «Диана не могла

В своем лесу терпеть позор Гелики,[984]

Вкусившей яд Венеры». И была

133 Вновь песнь; и вновь превозносили клики

Жен и мужей, чей брак для многих впредь

Явил пример, безгрешностью великий.

136 Так, вероятно, восклицать и петь

Им в том огне все время полагалось;

Таков бальзам их, такова их снедь,

139 Чтоб язва наконец зарубцевалась.

Песнь двадцать шестая[985]

1 Пока мы шли, друг другу вслед, по краю

И добрый вождь твердил не раз еще:

«Будь осторожен, я предупреждаю!» –

4 Мне солнце било в правое плечо

И целый запад в белый превращало

Из синего, сияя горячо;

7 И где ложилась тень моя, там ало

Казалось пламя; и толпа была,

В нем проходя, удивлена немало.

10 Речь между ними обо мне зашла,

И тень, я слышал, тени говорила:

«Не таковы бесплотные тела».

13 Иные подались, сколь можно было,

Ко мне, стараясь, как являл их вид,

Ступать не там, где их бы не палило.

16 «О ты, кому почтительность[986] велит,

Должно быть, сдерживать поспешность шага,

Ответь тому, кто жаждет и горит![987]

19 Не только мне ответ твой будет благо:

Он этим всем нужнее, чем нужна

Индийцу или эфиопу влага.

22 Скажи нам, почему ты – как стена

Для солнца, словно ты еще не встретил

Сетей кончины». Так из душ одна[988]

25 Мне говорила; я бы ей ответил

Без промедленья, но как раз тогда

Мой взгляд иное зрелище приметил.

28 Навстречу этой новая чреда

Шла по пути, объятому пыланьем,

И я помедлил, чтоб взглянуть туда.

31 Вдруг вижу – тени, здесь и там, лобзаньем

Спешат друг к другу на ходу прильнуть

И кратким утешаются свиданьем.

34 Так муравьи, столкнувшись где‑нибудь,

Потрутся рыльцами, чтобы дознаться,

Быть может, про добычу и про путь.

37 Но только миг объятья дружбы длятся,

И с первым шагом на пути своем

Одни других перекричать стремятся, –

40 Те, новые: «Гоморра и Содом!»[989],

А эти: «В телку лезет Пасифая[990],

Желая похоть утолить с бычком!»

43 Как если б журавлей летела стая –

Одна к пескам, другая на Рифей,[991]

Та – стужи, эта – солнца избегая,

46 Так расстаются две чреды теней,

Чтоб снова петь в слезах обычным ладом

И восклицать про то, что им сродней.

49 И двинулись опять со мною рядом

Те, что меня просили дать ответ,

Готовность слушать выражая взглядом.

52 Я, видя вновь, что им покоя нет,

Сказал: «О души, к свету мирной славы

Обретшие ведущий верно след,

55 Мой прах, незрелый или величавый,

Не там остался: здесь я во плоти,

Со мной и кровь ее, и все суставы.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒