Данте Алигьери 9 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 55Следующая ⇒

Принять его в простертые ладони,

Которых крепость испытал Алкид.

133 Вергилий, ощутив себя в их лоне,

Сказал: «Стань тут», – и, чтоб мой страх исчез,

Обвил меня рукой, надежней брони.

136 Как Гаризенда[496], если стать под свес,

Вершину словно клонит понемногу

Навстречу туче в высоте небес,

139 Так надо мной, взиравшим сквозь тревогу,

Навис Антей, и в этот миг я знал,

Что сам не эту выбрал бы дорогу.

142 Но он легко нас опустил в провал,

Где поглощен Иуда тьмой предельной

И Люцифер. И, разогнувшись, встал,

145 Взнесясь подобно мачте корабельной.

Песнь тридцать вторая[497]

1 Когда б мой стих был хриплый и скрипучий,

Как требует зловещее жерло,

Куда спадают все другие кручи,

4 Мне б это крепче выжать помогло

Сок замысла; но здесь мой слог некстати,

И речь вести мне будет тяжело;

7 Ведь вовсе не из легких предприятий –

Представить образ мирового дна;

Тут не отделаешься «мамой‑тятей».

10 Но помощь Муз да будет мне дана,

Как Амфиону[498], строившему Фивы,

Чтоб в слове сущность выразить сполна.

13 Жалчайший род, чей жребий несчастливый

И молвить трудно, лучше б на земле

Ты был овечьим стадом, нечестивый!

16 Мы оказались[499] в преисподней мгле,

У ног гиганта, на равнине гладкой,

И я дивился шедшей вверх скале,

19 Как вдруг услышал крик: «Шагай с оглядкой!

Ведь ты почти что на головы нам,

Злосчастным братьям,[500] наступаешь пяткой!»

22 Я увидал, взглянув по сторонам,

Что подо мною озеро, от стужи

Подобное стеклу, а не волнам.

25 В разгар зимы не облечен снаружи

Таким покровом в Австрии Дунай,

И дальний Танаис[501] твердеет хуже;

28 Когда бы Тамбернику[502] невзначай

Иль Пьетрапане[503] дать сюда свалиться,

У озера не хрустнул бы и край.

31 И как лягушка выставить ловчится,

Чтобы поквакать, рыльце из пруда,

Когда ж ее страда и ночью снится,

34 Так, вмерзши до таилища стыда[504]

И аисту под звук стуча зубами,

Синели души грешных изо льда.

37 Свое лицо они склоняли сами,

Свидетельствуя в облике таком

О стуже – ртом, о горести – глазами.

40 Взглянув окрест, я вновь поник челом

И увидал двоих,[505] так сжатых рядом,

Что волосы их сбились в цельный ком.

43 «Вы, грудь о грудь окованные хладом, –

Сказал я, – кто вы?» Каждый шею взнес

И на меня оборотился взглядом.

46 И их глаза, набухшие от слез,

Излились влагой, и она застыла,

И веки им обледенил мороз.

49 Бревно с бревном скоба бы не скрепила

Столь прочно; и они, как два козла,

Боднулись лбами, – так их злость душила.

52 И кто‑то молвил,[506] не подняв чела,

От холода безухий: «Что такое?

Зачем ты в нас глядишь, как в зеркала?

55 Когда ты хочешь знать, кто эти двое:

Им завещал Альберто, их отец,

Бизенцский дол, наследье родовое.

58 Родные братья; из конца в конец

Обшарь хотя бы всю Каину, – гаже

Не вязнет в студне ни один мертвец:

61 Ни тот, которому,[507] на зоркой страже,

Артур пронзил копьем и грудь и тень,

Ни сам Фокачча[508], ни вот этот даже,

64 Что головой мне застит скудный день

И прозывался Сассоль Маскерони;[509]

В Тоскане слышали про эту тень.

67 А я, – чтоб все явить, как на ладони, –

Был Камичон де'Пацци,[510] и я жду

Карлино[511] для затменья беззаконий».

70 Потом я видел сотни лиц[512] во льду,

Подобных песьим мордам; и доныне

Страх у меня к замерзшему пруду.

73 И вот, пока мы шли к той середине,

Где сходится всех тяжестей поток,[513]

И я дрожал в темнеющей пустыне, –

76 Была то воля,[514] случай или рок,

Не знаю, – только, меж голов ступая,

Я одному ногой ушиб висок.[515]

79 «Ты что дерешься? – вскрикнул дух, стеная. –

Ведь не пришел же ты меня толкнуть,

За Монтаперти лишний раз отмщая?»

82 И я: «Учитель, подожди чуть‑чуть;

Пусть он меня избавит от сомнений;

Потом ускорим, сколько хочешь, путь».

85 Вожатый стал; и я промолвил тени,

Которая ругалась всем дурным:

«Кто ты, к другим столь злобный средь мучений?»

88 «А сам ты кто, ступающий другим

На лица в Антеноре, – он ответил, –

Больней, чем если бы ты был живым?»

91 «Я жив, и ты бы утешенье встретил, –

Был мой ответ, – когда б из рода в род

В моих созвучьях я тебя отметил».

94 И он сказал: «Хочу наоборот.

Отстань, уйди; хитрец ты плоховатый:

Нашел, чем льстить средь ледяных болот!»

97 Вцепясь ему в затылок волосатый,

Я так сказал: «Себя ты назовешь

Иль без волос останешься, проклятый!»

100 И он в ответ: «Раз ты мне космы рвешь,

Я не скажу, не обнаружу, кто я,

Хотя б меня ты изувечил сплошь».

103 Уже, рукой в его загривке роя,

Я не одну ему повыдрал прядь,

А он глядел все книзу, громко воя.

106 Вдруг кто‑то крикнул: «Бокка, брось орать!

И без того уж челюстью грохочешь.

Разлаялся! Кой черт с тобой опять?»

109 «Теперь молчи, – сказал я, – если хочешь,

Предатель гнусный! В мире свой позор

Через меня навеки ты упрочишь».

112 «Ступай, – сказал он, – врать тебе простор.

Но твой рассказ пусть в точности означит

И этого, что на язык так скор.

115 Он по французским денежкам здесь плачет.

«Дуэра[516], – ты расскажешь, – водворен

Там, где в прохладце грешный люд маячит»

118 А если спросят, кто еще, то вон –

Здесь Беккерия[517], ближе братьи прочей,

Которому нашейник[518] рассечен;

121 Там Джанни Сольданьер[519] потупил очи,

И Ганеллон[520], и Тебальделло[521] с ним,

Тот, что Фаэнцу отомкнул средь ночи».

124 Мы отошли, и тут глазам моим

Предстали двое, в яме леденея;

Один, как шапкой, был накрыт другим.

127 Как хлеб грызет голодный, стервенея,

Так верхний зубы нижнему вонзал

Туда, где мозг смыкаются и шея.

130 И сам Тидей[522] не яростней глодал

Лоб Меналиппа, в час перед кончиной,

Чем этот призрак череп пожирал.

133 «Ты, одержимый злобою звериной

К тому, кого ты истерзал, жуя,

Скажи, – промолвил я, – что ей причиной.

136 И если праведна вражда твоя, –

Узнав, кто вы и чем ты так обижен,

Тебе на свете послужу и я,

139 Пока не станет мой язык недвижен».

Песнь тридцать третья[523]

1 Подняв уста от мерзостного брашна,

Он вытер свой окровавленный рот

О волосы, в которых грыз так страшно,

4 Потом сказал: «Отчаянных невзгод

Ты в скорбном сердце обновляешь бремя;

Не только речь, и мысль о них гнетет.

7 Но если слово прорастет, как семя,

Хулой врагу, которого гложу,

Я рад вещать и плакать в то же время.

10 Не знаю, кто ты, как прошел межу

Печальных стран, откуда нет возврата,

Но ты тосканец, как на слух сужу.

13 Я графом Уголино[524] был когда‑то,

Архиепископом Руджери – он;

Недаром здесь мы ближе, чем два брата.

16 Что я злодейски был им обойден,

Ему доверясь, заточен как пленник,

Потом убит, – известно испокон;

19 Но ни один не ведал современник

Про то, как смерть моя была страшна.

Внемли и знай, что сделал мой изменник.

22 В отверстье клетки – с той поры она

Голодной Башней называться стала,

И многим в ней неволя суждена –

25 Я новых лун перевидал немало,

Когда зловещий сон меня потряс,

Грядущего разверзши покрывало.

28 Он[525], с ловчими, – так снилось мне в тот час, –

Гнал волка и волчат от их стоянки

К холму, что Лукку заслонил от нас;

31 Усердных псиц задорил дух приманки,

А головными впереди неслись

Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.[526]

34 Отцу и детям было не спастись:

Охотникам досталась их потреба,

И в ребра зубы острые впились.

37 Очнувшись раньше, чем зарделось небо,

Я услыхал, как, мучимые сном,

Мои четыре сына[527] просят хлеба.

40 Когда без слез ты слушаешь о том,

Что этим стоном сердцу возвещалось, –

Ты плакал ли когда‑нибудь о чем?

43 Они проснулись; время приближалось,

Когда тюремщик пищу подает,

И мысль у всех недавним сном терзалась.[528]

46 И вдруг я слышу – забивают вход

Ужасной башни; я глядел, застылый,

На сыновей; я чувствовал, что вот –

49 Я каменею, и стонать нет силы;

Стонали дети; Ансельмуччо мой

Спросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»

52 Но я не плакал; молча, как немой,

Провел весь день и ночь, пока денница

Не вышла с новым солнцем в мир земной.

55 Когда луча ничтожная частица

Проникла в скорбный склеп и я открыл,

Каков я сам, взглянув на эти лица, –

58 Себе я пальцы в муке укусил.

Им думалось, что это голод нудит

Меня кусать; и каждый, встав, просил:

61 «Отец, ешь нас, нам это легче будет;

Ты дал нам эти жалкие тела, –

Возьми их сам; так справедливость судит».

64 Но я утих, чтоб им не делать зла.

В безмолвье день, за ним другой промчался.

Зачем, земля, ты нас не пожрала!

67 Настал четвертый. Гаддо зашатался

И бросился к моим ногам, стеня:

«Отец, да помоги же!» – и скончался.

70 И я, как ты здесь смотришь на меня,

Смотрел, как трое пали Друг за другом

От пятого и до шестого дня.

73 Уже слепой, я щупал их с испугом,

Два дня звал мертвых с воплями тоски;

Но злей, чем горе, голод был недугом».[529]

76 Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,

Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая

Как у собаки крепкие клыки.

79 О Пиза, стыд пленительного края,

Где раздается si![530] Коль медлит суд

Твоих соседей, – пусть, тебя карая,

82 Капрара и Горгона[531] с мест сойдут

И устье Арно заградят заставой,

Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!

85 Как ни был бы ославлен темной славой

Граф Уголлино, замки уступив, –[532]

За что детей вести на крест неправый!

88 Невинны были, о исчадье Фив,[533]

И Угуччоне с молодым Бригатой,

И те, кого я назвал,[534] в песнь вложив.

91 Мы шли вперед[535] равниною покатой

Туда, где, лежа навзничь, грешный род

Терзается, жестоким льдом зажатый.

94 Там самый плач им плакать не дает,

И боль, прорвать не в силах покрывала,

К сугубой муке снова внутрь идет;

97 Затем что слезы с самого начала,

В подбровной накопляясь глубине,

Твердеют, как хрустальные забрала.

100 И в этот час, хоть и казалось мне,

Что все мое лицо, и лоб, и веки

От холода бесчувственны вполне,

103 Я ощутил как будто ветер некий.

«Учитель, – я спросил, – чем он рожден?

Ведь всякий пар угашен здесь навеки».[536]

106 И вождь: «Ты вскоре будешь приведен

В то место, где, узрев ответ воочью,

Постигнешь сам, чем воздух возмущен».

109 Один из тех, кто скован льдом и ночью,

Вскричал: «О души, злые до того,

Что вас послали прямо к средоточью,

112 Снимите гнет со взгляда моего,

Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою,

Пока мороз не затянул его».

115 И я в ответ: «Тебе я взор открою,

Но назовись; и если я солгал,

Пусть окажусь под ледяной корою!»

118 «Я – инок Альбериго,[537] – он сказал, –

Тот, что плоды растил на злое дело

И здесь на финик смокву променял».[538]

121 «Ты разве умер?»[539] – с уст моих слетело.

И он в ответ: «Мне ведать не дано,

Как здравствует мое земное тело.

124 Здесь, в Толомее, так заведено,

Что часто души, раньше, чем сразила

Их Атропос[540], уже летят на дно.

127 И чтоб тебе еще приятней было

Снять у меня стеклянный полог с глаз,

Знай, что, едва предательство свершила,

130 Как я, душа, вселяется тотчас

Ей в тело бес, и в нем он остается,

Доколе срок для плоти не угас.

133 Душа катится вниз, на дно колодца.

Еще, быть может, к мертвым не причли

И ту, что там за мной от стужи жмется.

136 Ты это должен знать, раз ты с земли:

Он звался Бранка д'Орья;[541] наша братья

С ним свыклась, годы вместе провели».

139 «Что это правда, мало вероятья, –

Сказал я. – Бранка д'Орья жив, здоров,

Он ест, и пьет, и спит, и носит платья».

142 И дух в ответ: «В смолой кипящий ров[542]

Еще Микеле Цанке не направил,

С землею разлучась, своих шагов,

145 Как этот беса во плоти оставил

Взамен себя, с сородичем одним,

С которым вместе он себя прославил.

148 Но руку протяни к глазам моим,

Открой мне их!» И я рукой не двинул,

И было доблестью быть подлым с ним.

151 О генуэзцы, вы, в чьем сердце минул

Последний стыд и все осквернено,

Зачем ваш род еще с земли не сгинул?

154 С гнуснейшим из романцев[543] заодно

Я встретил одного из вас,[544] который

Душой в Коците погружен давно,

157 А телом здесь обманывает взоры.

Песнь тридцать четвертая[545]

1 Vexma regis prodeunt inferni[546]

«Навстречу нам», – сказал учитель. – «Вот,

Смотри, уже он виден в этой черни».

4 Когда на нашем небе ночь встает

Или в тумане меркнет ясность взгляда,

Так мельница вдали крылами бьет,

7 Как здесь во мгле встававшая громада.

Я хоронился за вождем, как мог,

Чтобы от ветра мне была пощада.

10 Мы были там,[547] – мне страшно этих строк, –

Где тени в недрах ледяного слоя

Сквозят глубоко, как в стекле сучок.

13 Одни лежат; другие вмерзли стоя,

Кто вверх, кто книзу головой застыв;

А кто – дугой, лицо ступнями кроя.

16 В безмолвии дальнейший путь свершив

И пожелав, чтобы мой взгляд окинул

Того, кто был когда‑то так красив,

19 Учитель мой вперед меня подвинул,

Сказав: «Вот Дит[548], вот мы пришли туда,

Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул».

22 Как холоден и слаб я стал тогда,

Не спрашивай, читатель; речь – убоже;

Писать о том не стоит и труда.

25 Я не был мертв, и жив я не был тоже;

А рассудить ты можешь и один:

Ни тем, ни этим быть – с чем это схоже.

28 Мучительной державы властелин

Грудь изо льда вздымал наполовину;

И мне по росту ближе исполин,

31 Чем руки Люцифера исполину;

По этой части ты бы сам расчел,

Каков он весь, ушедший телом в льдину.

34 О, если вежды он к Творцу возвел[549]

И был так дивен, как теперь ужасен,

Он, истинно, первопричина зол!

37 И я от изумленья стал безгласен,

Когда увидел три лица на нем;

Одно – над грудью; цвет его был красен;

40 А над одним и над другим плечом

Два смежных с этим в стороны грозило,

Смыкаясь на затылке под хохлом.

43 Лицо направо – бело‑желтым было;

Окраска же у левого была,

Как у пришедших с водопадов Нила.[550]

46 Росло под каждым два больших крыла,

Как должно птице, столь великой в мире;

Таких ветрил и мачта не несла.

49 Без перьев, вид у них был нетопырий;

Он ими веял, движа рамена,

И гнал три ветра вдоль по темной шири,

52 Струи Коцита леденя до дна.

Шесть глаз точило слезы, и стекала

Из трех пастей кровавая слюна.

55 Они все три терзали, как трепала,

По грешнику;[551] так, с каждой стороны

По одному, в них трое изнывало.

58 Переднему не зубы так страшны,

Как ногти были, все одну и ту же

Сдирающие кожу со спины.

61 «Тот, наверху, страдающий всех хуже, –

Промолвил вождь, – Иуда Искарьот;

Внутрь головой и пятками наруже.

64 А эти – видишь – головой вперед:

Вот Брут[552], свисающий из черной пасти;

Он корчится – и губ не разомкнет!

67 Напротив – Кассий, телом коренастей.

Но наступает ночь;[553] пора и в путь;

Ты видел все, что было в нашей власти».

70 Велев себя вкруг шеи обомкнуть

И выбрав миг и место, мой вожатый,

Как только крылья обнажили грудь,

73 Приблизился, вцепился в стан косматый

И стал спускаться вниз, с клока на клок,

Меж корок льда и грудью волосатой.

76 Когда мы пробирались там,[554] где бок,

Загнув к бедру, дает уклон пологий,

Вождь, тяжело дыша, с усильем лег

79 Челом туда, где прежде были ноги,

И стал по шерсти подыматься ввысь,

Я думал – вспять, по той же вновь дороге.

82 Учитель молвил: «Крепче ухватись, –

И он дышал, как человек усталый. –

Вот путь, чтоб нам из бездны зла спастись».

85 Он в толще скал[555] проник сквозь отступ малый.

Помог мне сесть на край, потом ко мне

Уверенно перешагнул на скалы.

88 Я ждал, глаза подъемля к Сатане,

Что он такой, как я его покинул,

А он торчал ногами к вышине.

91 И что за трепет на меня нахлынул,

Пусть судят те, кто, слыша мой рассказ,

Не угадал, какой рубеж я минул.

94 «Встань, – вождь промолвил. – Ожидает нас

Немалый путь, и нелегка дорога,

А солнце входит во второй свой час».[556]

97 Мы были с ним не посреди чертога;

То был, верней, естественный подвал,

С неровным дном, и свет мерцал убого.

100 «Учитель, – молвил я, как только встал, –

Пока мы здесь, на глубине безвестной,

Скажи, чтоб я в сомненьях не блуждал:

103 Где лед? Зачем вот этот в яме тесной

Торчит стремглав? И как уже пройден

От ночи к утру солнцем путь небесный?»

106 «Ты думал – мы, как прежде, – молвил он, –

За средоточьем, там, где я вцепился

В руно червя, которым мир пронзен?

109 Спускаясь вниз, ты там и находился;

Но я в той точке сделал поворот,

Где гнет всех грузов отовсюду слился;

112 И над тобой теперь небесный свод,[557]

Обратный своду, что взнесен навеки

Над сушей и под сенью чьих высот

115 Угасла жизнь в безгрешном Человеке;

Тебя держащий каменный настил

Есть малый круг, обратный лик Джудекки.

118 Тут – день встает, там – вечер наступил;

А этот вот, чья лестница мохната,

Все так же воткнут, как и прежде был.

121 Сюда с небес вонзился он когда‑то;[558]

Земля, что раньше наверху цвела,

Застлалась морем, ужасом объята,

124 И в наше полушарье перешла;

И здесь, быть может, вверх горой скакнула,

И он остался в пустоте дупла».

127 Там место есть,[559] вдали от Вельзевула,

Насколько стены склепа вдаль ведут;

Оно приметно только из-за гула

130 Ручья, который вытекает тут,

Пробившись через камень, им точимый;

Он вьется сверху, и наклон не крут.

133 Мой вождь и я на этот путь незримый

Ступили, чтоб вернуться в ясный свет,

И двигались все вверх, неутомимы,

136 Он – впереди, а я ему вослед,

Пока моих очей не озарила

Краса небес в зияющий просвет;

139 И здесь мы вышли вновь узреть светила.[560]

* ЧИСТИЛИЩЕ *

Песнь первая[561]

1 Для лучших вод подъемля парус ныне,

Мой гений вновь стремит свою ладью,

Блуждавшую в столь яростной пучине,

4 И я второе царство[562] воспою,

Где души обретают очищенье

И к вечному восходят бытию.

7 Пусть мертвое воскреснет песнопенье,[563]

Святые Музы, – я взываю к вам;

Пусть Каллиопа,[564] мне в сопровожденье,

10 Поднявшись вновь, ударит по струнам,

Как встарь, когда Сорок сразила лира

И нанесла им беспощадный срам.

13 Отрадный цвет восточного сапфира,

Накопленный в воздушной вышине,

Прозрачной вплоть до первой тверди мира,

16 Опять мне очи упоил вполне,

Чуть я расстался с темью без рассвета,

Глаза и грудь отяготившей мне.

19 Маяк любви, прекрасная планета,[565]

Зажгла восток улыбкою лучей,

И ближних Рыб затмила ясность эта.

22 Я вправо, к остью[566], поднял взгляд очей,

И он пленился четырьмя звездами,[567]

Чей отсвет первых озарял людей.[568]

25 Казалось, твердь ликует их огнями;

О северная сирая страна,

Где их сверканье не горит над нами!

28 Покинув оком эти пламена,

Я обратился к остью полуночи,[569]

Где Колесница[570] не была видна;

31 И некий старец[571] мне предстал пред очи,

Исполненный почтенности такой,

Какой для сына полон облик отчий.

34 Цвет бороды был исчерна‑седой,

И ей волна волос уподоблялась,

Ложась на грудь раздвоенной грядой.

37 Его лицо так ярко украшалось

Священным светом четырех светил,

Что это блещет солнце – мне казалось.

40 «Кто вы, и кто темницу вам открыл,

Чтобы к слепому выйти водопаду?[572] –

Колебля оперенье[573], он спросил. –

43 Кто вывел вас? Где взяли вы лампаду,

Чтоб выбраться из глубины земли

Сквозь черноту, разлитую по Аду?

46 Вы ль над законом бездны возмогли,

Иль новое решилось в горней сени,

Что падшие к скале моей пришли?»

49 Мой вождь, внимая величавой тени,

И голосом, и взглядом, и рукой

Мне преклонил и веки, и колени.

52 Потом сказал: «Я здесь не сам собой.

Жена сошла с небес, ко мне взывая,

Чтоб я помог идущему со мной.

55 Но раз ты хочешь точно знать, какая

У нас судьба, то это мне закон,

Который я уважу, исполняя.

58 Последний вечер[574] не изведал он;

Но был к нему так близок, безрассудный,

Что срок ему недолгий был сужден.

61 Как я сказал, к нему я в этот трудный

Был послан час; и только через тьму

Мог вывести его стезею чудной.

64 Весь грешный люд я показал ему;

И души показать ему желаю,

Врученные надзору твоему.

67 Как мы блуждали, я не излагаю;

Мне сила свыше помогла, и вот

Тебя я вижу и тебе внимаю.

70 Ты благосклонно встреть его приход:

Он восхотел свободы,[575] столь бесценной,

Как знают все, кто жизнь ей отдает.

73 Ты это знал, приняв, как дар блаженный,

Смерть в Утике, где ризу бытия

Совлек, чтоб в грозный день[576] ей стать нетленной.

76 Запретов не ломал ни он, ни я:

Он – жив, меня Минос[577] нигде не тронет,

И круг мой – тот, где Марция твоя[578]

79 На дне очей мольбу к тебе хоронит,

О чистый дух, считать ее своей.[579]

Пусть мысль о ней и к нам тебя преклонит!

82 Дай нам войти в твои семь царств,[580] чтоб ей

Тебя я славил, ежели пристала

Речь о тебе средь горестных теней».

85 «Мне Марция настолько взор пленяла,

Пока я был в том мире, – он сказал, –

Что для нее я делал все, бывало.

88 Теперь меж нас бежит зловещий вал;[581]

Я, изведенный силою чудесной,[582]

Блюдя устав, к ней безучастен стал.

91 Но если ты посол жены небесной,

Достаточно и слова твоего,

Без всякой льстивой речи, здесь невместной.

94 Ступай и тростьем опояшь его[583]

И сам ему омой лицо, стирая

Всю грязь, чтоб не осталось ничего.

97 Нельзя, глазами мглистыми взирая,

Идти навстречу первому из слуг,[584]

Принадлежащих к светлым сонмам Рая.

100 Весь этот островок обвив вокруг,

Внизу, где море бьет в него волною,

Растет тростник вдоль илистых излук.

103 Растения, обильные листвою

Иль жесткие, не могут там расти,

Затем что неуступчивы прибою.

106 Вернитесь не по этому пути;

Восходит солнце и покажет ясно,

Как вам удобней на гору взойти».

109 Так он исчез; я встал с колен и, страстно

Прильнув к тому, кто был моим вождем

Его глаза я вопрошал безгласно.

112 Он начал: «Сын, ступай за мной; идем

В ту сторону; мы здесь на косогоре

И по уклону книзу повернем».

115 Уже заря одолевала в споре

Нестойкий мрак, и, устремляя взгляд,

Я различал трепещущее море.

118 Мы шли, куда нас вел безлюдный скат,

Как тот, кто вновь дорогу, обретает

И, лишь по ней шагая, будет рад.

121 Дойдя дотуда, где роса вступает

В боренье с солнцем, потому что там,

На ветерке, нескоро исчезает, –

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒