Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Данте Алигьери 7 страница



 

127 Потом он молвил брату: «Если можно,

То не укажете ли нам пути

Отсюда вправо, чтобы бестревожно

 

130 Из здешних мест мы с ним могли уйти

И черных ангелов не понуждая

Нас из ложбины этой унести».

 

133 И брат: «Тут есть вблизи гряда большая;

Она идет от круговой стены,

Все яростные рвы пересекая,

 

136 Но рухнула над этим; вы должны

Подняться по обвалу; склон обрыва

И дно лощины сплошь завалены».

 

139 Вождь голову понурил молчаливо.

«Тот, кто крюком, – сказал он наконец, –

Хватает грешных, говорил нам лживо».

 

142 «Я не один в Болонье образец

Слыхал того, как бес ко злу привержен, –

Промолвил брат. – Он всякой лжи отец».

 

145 Затем мой вождь пошел, слегка рассержен,

Широкой поступью и хмуря лоб;

И я от тех, кто бременем удержан,

 

148 Направился по следу милых стоп.

 

Песнь двадцать четвертая[335]

 

1 Покуда год не вышел из малюток

И солнцу кудри греет Водолей[336],

А ночь все ближе к половине суток

 

4 И чертит иней посреди полей

Подобье своего седого брата,[337]

Хоть каждый раз его перо хилей, –

 

7 Крестьянин, чья кормушка небогата,

Встает и видит – побелел весь луг,

И бьет себя пониже перехвата;

 

10 Уходит в дом, ворчит, снует вокруг,

Не зная, бедный, что тут делать надо;

А выйдет вновь – и ободрится вдруг,

 

13 Увидев мир сменившим цвет наряда

В короткий миг; берет свой посошок

И гонит вон пастись овечье стадо.

 

16 Так вождь причиной был моих тревог,

Когда казался смутен и несветел,

И так же сразу боль мою отвлек:

 

19 Как только он упавший мост приметил,

Он бросил мне все тот же ясный взгляд,

Что у подножья горного[338] я встретил.

 

22 Он оглядел загроможденный скат,

Подумал и, кладя конец заботам,

Раскрыв объятья, взял меня в обхват.

 

25 И словно тот, кто трудится с расчетом,

Как бы все время глядя пред собой,

Так он, подняв меня единым взметом

 

28 На камень, намечал уже другой

И говорил: «Теперь вот тот потрогай,

Таков ли он, чтоб твердо стать ногой».

 

31 В плаще[339] бы не пройти такой дорогой;

Едва и мы, с утеса на утес,

Ползли наверх, он – легкий, я – с подмогой.

 

34 И если бы не то, что наш откос

Был ниже прежнего, – как мой вожатый,

Не знаю, я бы вряд ли перенес.

 

37 Но так как область Злых Щелей покатый

К срединному жерлу дает наклон,

То стены, меж которых рвы зажаты,

 

40 По высоте не равны с двух сторон.

Мы наконец взошли на верх обвала,

Где самый крайний камень прислонен.

 

43 Мне так дыханья в легких не хватало,

Что дальше я не в силах был идти;

Едва взойдя, я тут же сел устало.

 

46 «Теперь ты леность должен отмести, –

Сказал учитель. – Лежа под периной

Да сидя в мягком, славы не найти.

 

49 Кто без нее готов быть взят кончиной,

Такой же в мире оставляет след,

Как в ветре дым и пена над пучиной.

 

52 Встань! Победи томленье, нет побед,

Запретных духу, если он не вянет,

Как эта плоть, которой он одет!

 

55 Еще длиннее лестница предстанет;[340]

Уйти от них – не в этом твой удел;[341]

И если слышишь, пусть душа воспрянет».

 

58 Тогда я встал; я показать хотел,

Что я дышу свободней, чем на деле,

И молвил так: «Идем, я бодр и смел!»

 

61 Мы гребнем взяли путь; еще тяжеле,

Обрывистый, крутой, в обломках скал,

Он был, чем тот, каким мы шли доселе.

 

64 Чтоб скрыть усталость, я не умолкал;

Вдруг голос из расселины раздался,

Который даже не как речь звучал.

 

67 Слов я понять не мог, хотя взобрался

На горб моста, изогнутого там;

Но говоривший как бы удалялся.

 

70 Я наклонился, но живым глазам

Достигнуть дна мешала тьма густая;

И я: «Учитель, сделай так, чтоб нам

 

73 Сойти на вал, и станем возле края;

Я слушаю, но смысла не пойму,

И ничего не вижу, взор склоняя».

 

76 И он: «Мой отклик слову твоему –

Свершить; когда желанье справедливо,

То надо молча следовать ему».

 

79 Мы с моста вниз сошли неторопливо,

Где он с восьмым смыкается кольцом,

И тут весь ров открылся мне с обрыва.

 

82 И я внутри увидел страшный ком

Змей, и так много разных было видно,

Что стынет кровь, чуть вспомяну о нем.

 

85 Ливийской степи[342] было бы завидно:

Пусть кенхр, и амфисбена, и фарей

Плодятся в ней, и якул, и ехидна, –

 

88 Там нет ни стольких гадов, ни лютей,

Хотя бы все владенья эфиопа

И берег Чермных вод прибавить к ней.

 

91 Средь этого чудовищного скопа

Нагой народ,[343] мечась, ни уголка

Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа[344].

 

94 Скрутив им руки за спиной, бока

Хвостом и головой пронзали змеи,

Чтоб спереди связать концы клубка.

 

97 Вдруг к одному, – он был нам всех виднее, –

Метнулся змей и впился, как копье,

В то место, где сращенье плеч и шеи.

 

100 Быстрей, чем I начертишь или О,

Он[345] вспыхнул, и сгорел, и в пепел свился,

И тело, рухнув, утерял свое.

 

103 Когда он так упал и развалился,

Прах вновь сомкнулся воедино сам

И в прежнее обличье возвратился.

 

106 Так ведомо великим мудрецам,

Что гибнет Феникс,[346] чтоб восстать, как новый,

Когда подходит к пятистам годам.

 

109 Не травы – корм его, не сок плодовый,

Но ладанные слезы и амом,

А нард и мирра – смертные покровы.

 

112 Как тот, кто падает,[347] к земле влеком,

Он сам не знает – демонскою силой

Иль запруженьем, властным над умом,

 

115 И, встав, кругом обводит взгляд застылый,

Еще в себя от муки не придя,

И вздох, взирая, издает унылый, –

 

118 Таков был грешник, вставший погодя.

О божья мощь, сколь праведный ты мститель,

Когда вот так сражаешь, не щадя!

 

121 Кто он такой, его спросил учитель.

И тот: «Я из Тосканы в этот лог

Недавно сверзился. Я был любитель

 

124 Жить по‑скотски, а по‑людски не мог,

Да мулом был и впрямь; я – Ванни Фуччи[348],

Зверь[349], из Пистойи, лучшей из берлог».

 

127 И я вождю: «Пусть подождет у кручи;

Спроси, за что он спихнут в этот ров;[350]

Ведь он же был кровавый и кипучий».

 

130 Тот, услыхав и отвечать готов,

Свое лицо и дух ко мне направил

И от дурного срама стал багров.

 

133 «Гораздо мне больнее, – он добавил, –

Что ты меня в такой беде застал,

Чем было в миг, когда я жизнь оставил.

 

136 Я исполняю то, что ты желал:

Я так глубоко брошен в яму эту

За то, что утварь в ризнице украл.

 

139 Тогда другой был привлечен к ответу.

Но чтобы ты свиданию со мной

Не радовался, если выйдешь к свету,

 

142 То слушай весть и шире слух открой:

Сперва в Пистойе сила Черных сгинет,[351]

Потом Фьоренца обновит свой строй.[352]

 

145 Марс от долины Магры пар[353] надвинет,

Повитый мглою облачных пелен,

И на поля Пиценские низринет,

 

148 И будет бой жесток и разъярен;

Но он туман размечет своевольно,

И каждый Белый будет сокрушен.

 

151 Я так сказал, чтоб ты терзался больно!»[354]

 

Песнь двадцать пятая[355]

 

1 По окончаньи речи, вскинув руки

И выпятив два кукиша, злодей

Воскликнул так: «На, боже, обе штуки!»

 

4 С тех самых пор и стал я другом змей:

Одна из них ему гортань обвила,

Как будто говоря: «Молчи, не смей!»,

 

7 Другая – руки, и кругом скрутила,

Так туго затянув клубок узла,

Что всякая из них исчезла сила.

 

10 Сгори, Пистойя, истребись дотла!

Такой, как ты, существовать не надо!

Ты свой же корень в скверне превзошла![356]

 

13 Мне ни в одном из темных кругов Ада

Строптивей богу дух не представал,

Ни тот, кто в Фивах пал с вершины града.[357]

 

16 Он, не сказав ни слова, побежал;

И видел я, как следом осерчало

Скакал кентавр, крича: «Где, где бахвал?»

 

19 Так много змей в Маремме[358] не бывало,

Сколькими круп его был оплетен

Дотуда, где наш облик[359] брал начало.

 

22 А над затылком нависал дракон,

Ему налегший на плечи, крылатый,

Которым каждый встречный опален.

 

25 «Ты видишь Кака,[360] – мне сказал вожатый. –

Немало крови от него лилось,

Где Авентин вознес крутые скаты.

 

28 Он с братьями теперь шагает врозь[361]

За то, что обобрал не без оглядки

Большое стадо, что вблизи паслось.

 

31 Но не дал Геркулес ему повадки

И палицей отстукал до ста раз,

Хоть тот был мертв на первом же десятке».

 

34 Пока о проскакавшем шел рассказ,

Три духа[362] собрались внизу; едва ли

Заметил бы их кто‑нибудь из нас,

 

37 Вождь или я, но снизу закричали:

«Вы кто?» Тогда наш разговор затих,

И мы пришедших молча озирали.

 

40 Я их не знал; но тут один из них

Спросил, и я по этому вопросу

Догадываться мог об остальных:

 

43 «А что же Чанфа не пришел к утесу?»

И я, чтоб вождь прислушался к нему,

От подбородка палец поднял к носу.

 

46 Не диво, если слову моему,

Читатель, ты поверишь неохотно:

Мне, видевшему, чудно самому.

 

49 Едва я оглянул их мимолетно,

Взметнулся шестиногий змей,[363] внаскок

Облапил одного и стиснул плотно.

 

52 Зажав ему бока меж средних ног,

Передними он в плечи уцепился

И вгрызся духу в каждую из щек;

 

55 А задними за ляжки ухватился

И между них ему просунул хвост,

Который кверху вдоль спины извился.

 

58 Плющ, дереву опутав мощный рост,

Не так его глушит, как зверь висячий

Чужое тело обмотал взахлест.

 

61 И оба слиплись, точно воск горячий,

И смешиваться начал цвет их тел,

Окрашенных теперь уже иначе,

 

64 Как если бы бумажный лист горел

И бурый цвет распространялся в зное,

Еще не черен и уже не бел.

 

67 «Увы, Аньель, да что с тобой такое? –

Кричали, глядя, остальные два. –

Смотри, уже ты ни один, ни двое».

 

70 Меж тем единой стала голова,

И смесь двух лиц явилась перед нами,

Где прежние мерещились едва.

 

73 Четыре отрасли[364] – двумя руками,

А бедра, ноги, и живот, и грудь

Невиданными сделались частями.

 

76 Все бывшее в одну смесилось муть;

И жуткий образ медленной походкой,

Ничто и двое, продолжал свой путь.

 

79 Как ящерица под широкой плеткой

Палящих дней, меняя тын, мелькнет

Через дорогу молнией короткой,

 

82 Так, двум другим кидаясь на живот,

Мелькнул змееныш лютый,[365] желто‑черный,

Как шарик перца; и туда, где плод

 

85 Еще в утробе влагой жизнетворной

Питается,[366] ужалил одного;

Потом скользнул к его ногам, проворный.

 

88 Пронзенный не промолвил ничего

И лишь зевнул, как бы от сна совея

Иль словно лихорадило его.

 

91 Змей смотрит на него, а он – на змея;

Тот – язвой, этот – ртом пускают дым,

И дым смыкает гада и злодея.

 

94 Лукан да смолкнет[367] там, где назван им

Злосчастливый Сабелл или Насидий,

И да внимает замыслам моим.

 

97 Пусть Кадма[368] с Аретузой пел Овидий

И этого – змеей, а ту – ручьем

Измыслил обратить, – я не в обиде:

 

100 Два естества, вот так, к лицу лицом,

Друг в друга он не претворял телесно,

Заставив их меняться веществом.

 

103 у этих превращенье шло совместно:

Змееныш хвост, как вилку, расколол,

А раненый стопы содвинул тесно.

 

106 Он голени и бедра плотно свел,

И, самый след сращенья уничтожа,

Они сомкнулись в нераздельный ствол.

 

109 У змея вилка делалась похожа

На гибнущее там, и здесь мягка,

А там корява становилась кожа.

 

112 Суставы рук вошли до кулака

Под мышки, между тем как удлинялись

Коротенькие лапки у зверька.

 

115 Две задние конечности смотались

В тот член, который человек таит,

А у бедняги два образовались.

 

118 Покамест дымом каждый был повит

И новым цветом начал облекаться,

Тут – облысев, там – волосом покрыт, –

 

121 Один успел упасть, другой – подняться,

Но луч бесчестных глаз был так же прям,

И в нем их морды начали меняться.

 

124 Стоявший растянул лицо к вискам,

И то, что лишнего туда наплыло,

Пошло от щек на вещество ушам.

 

127 А то, что не сползло назад, застыло

Комком, откуда ноздри отросли

И вздулись губы, сколько надо было.

 

130 Лежавший рыло вытянул в пыли,

А уши, убывая еле зримо,

Как рожки у улитки, внутрь ушли.

 

133 Язык, когда‑то росший неделимо

И бойкий, треснул надвое, а тот,

Двойной, стянулся, – и не стало дыма.

 

136 Душа в обличье гадины ползет

И с шипом удаляется в лощину,

А тот вдогонку, говоря, плюет.

 

139 Он, повернув к ней новенькую спину,

Сказал другому:[369] «Пусть теперь ничком,

Как я, Буозо оползет долину».

 

142 Так, видел я, менялась естеством

Седьмая свалка;[370] и притом так странно,

Что я, быть может, прегрешил пером.

 

145 Хотя уж видеть начали туманно

Мои глаза и самый дух блуждал,

Те не могли укрыться столь нежданно,

 

148 Чтоб я хромого Пуччо не узнал;

Из всех троих он был один нетронут

С тех пор, как подошел к подножью скал;

 

151 Другой был тот, по ком в Гавилле стонут.[371]

 

Песнь двадцать шестая[372]

 

1 Гордись, Фьоренца, долей величавой!

Ты над землей и морем бьешь крылом,

И самый Ад твоей наполнен славой!

 

4 Я пять таких в собранье воровском

Нашел сограждан, что могу стыдиться,

Да и тебе немного чести в том.

 

7 Но если нам под утро правда снится,

Ты ощутишь в один из близких дней,

К чему и Прато[373], как и все, стремится;

 

10 Поэтому – тем лучше, чем скорей;

Раз быть должно, так пусть бы миновало!

С теченьем лет мне будет тяжелей.

 

13 По выступам, которые сначала

Вели нас вниз, поднялся спутник мой,

И я, влекомый им, взошел устало;

 

16 И дальше, одинокою тропой

Меж трещин и камней хребта крутого,

Нога не шла, не подсобясь рукой.

 

19 Тогда страдал я и страдаю снова,

Когда припомню то,[374] что я видал;

И взнуздываю ум сильней былого,

 

22 Чтоб он без добрых правил не блуждал,

И то, что мне дала звезда благая

Иль кто‑то лучший, сам я не попрал.

 

25 Как селянин, на холме отдыхая, –

Когда сокроет ненадолго взгляд[375]

Тот, кем страна озарена земная,

 

28 И комары, сменяя мух, кружат, –

Долину видит полной светляками

Там, где он жнет, где режет виноград,

 

31 Так, видел я, вся искрилась огнями

Восьмая глубь, как только с двух сторон

Расщелина открылась перед нами.

 

34 И как, конями поднят в небосклон,[376]

На колеснице Илия вздымался,

А тот, кто был медведями отмщен,

 

37 Ему вослед глазами устремлялся

И только пламень различал едва,

Который вверх, как облачко, взвивался, –

 

40 Так движутся огни в гортани рва,

И в каждом замкнут грешник утаенный,

Хоть взор не замечает воровства.

 

43 С вершины моста я смотрел, склоненный,

И, не держись я за одну из плит,

Я бы упал, никем не понужденный;

 

46 И вождь, приметив мой усердный вид,

Сказал мне так: «Здесь каждый дух затерян

Внутри огня, которым он горит».

 

49 «Теперь, учитель, я вполне уверен, –

Ответил я. – Уж я и сам постиг,

И даже так спросить я был намерен:

 

52 Кто в том огне, что там вдали возник,

Двойной вверху, как бы с костра подъятый,

Где с братом был положен Полиник?»[377]

 

55 «В нем мучатся, – ответил мой вожатый, –

Улисс и Диомед,[378] и так вдвоем,

Как шли на гнев,[379] идут путем расплаты;

 

58 Казнятся этим стонущим огнем

И ввод коня,[380] разверзший стены града,

Откуда римлян вышел славный дом,

 

61 И то, что Дейдамия[381] в сенях Ада

Зовет Ахилла, мертвая, стеня,

И за Палладий[382] в нем дана награда».

 

64 «Когда есть речь у этого огня,

Учитель, – я сказал, – тебя молю я,

Сто раз тебя молю, утешь меня,

 

67 Дождись, покуда, меж других кочуя,

Рогатый пламень к нам не подойдет:

Смотри, как я склонен к нему, тоскуя».

 

70 «Такая просьба, – мне он в свой черед, –

Всегда к свершенью сердце расположит;

Но твой язык на время пусть замрет.

 

73 Спрошу их я; то, что тебя тревожит,

И сам я понял; а на твой вопрос

Они, как греки, промолчат, быть может».

 

76 Когда огонь пришел под наш утес

И место «и мгновенье подобало,

Учитель мой, я слышал, произнес:

 

79 «О вы, чей пламень раздвояет жало!

Когда почтил вас я в мой краткий час,

Когда почтил вас много или мало,

 

82 Слагая в мире мой высокий сказ,[383]

Постойте; вы поведать мне повинны,

Где, заблудясь, погиб один из вас».[384]

 

85 С протяжным ропотом огонь старинный

Качнул свой больший рог; так иногда

Томится на ветру костер пустынный,

 

88 Туда клоня вершину и сюда,

Как если б это был язык вещавший,

Он издал голос и сказал: «Когда

 

91 Расстался я с Цирцеей[385], год скрывавшей

Меня вблизи Гаэты,[386] где потом

Пристал Эней, так этот край назвавший, –

 

94 Ни нежность к сыну, ни перед отцом

Священный страх, ни долг любви спокойный

Близ Пенелопы с радостным челом

 

97 Не возмогли смирить мой голод знойный

Изведать мира дальний кругозор

И все, чем дурны люди и достойны.

 

100 И я в морской отважился простор,

На малом судне выйдя одиноко

С моей дружиной, верной с давних пор.

 

103 Я видел оба берега,[387] Моррокко[388],

Испанию, край сардов,[389] рубежи

Всех островов, раскиданных широко.

 

106 Уже мы были древние мужи,

Войдя в пролив, в том дальнем месте света,

Где Геркулес воздвиг свои межи,[390]

 

109 Чтобы пловец не преступал запрета;

Севилья справа отошла назад,

Осталась слева, перед этим, Сетта[391].

 

112 «О братья, – так сказал я, – на закат

Пришедшие дорогой многотрудной!

Тот малый срок, пока еще не спят

 

115 Земные чувства, их остаток скудный

Отдайте постиженью новизны,

Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный![392]

 

118 Подумайте о том, чьи вы сыны:

Вы созданы не для животной доли,

Но к доблести и к знанью рождены».

 

121 Товарищей так живо укололи

Мои слова и ринули вперед,

Что я и сам бы не сдержал их воли.

 

124 Кормой к рассвету, свой шальной полет

На крыльях весел судно устремило,

Все время влево уклоняя ход.[393]

 

127 Уже в ночи я видел все светила

Другого остья,[394] и морская грудь

Склонившееся наше заслонила.

 

130 Пять раз успел внизу луны блеснуть

И столько ж раз погаснуть свет заемный,[395]

С тех пор как мы пустились в дерзкий путь,

 

133 Когда гора[396], далекой грудой темной,

Открылась нам; от века своего

Я не видал еще такой огромной.

 

136 Сменилось плачем наше торжество:

От новых стран поднялся вихрь, с налета

Ударил в судно, повернул его

 

139 Три раза в быстрине водоворота;

Корма взметнулась на четвертый раз,

Нос канул книзу, как назначил Кто‑то,[397]

 

142 И море, хлынув, поглотило нас».

 

Песнь двадцать седьмая[398]

 

1 Уже горел прямым и ровным светом

Умолкший пламень, уходя во тьму,

Отпущенный приветливым поэтом, –

 

4 Когда другой, возникший вслед ему,[399]

Невнятным гулом, рвущимся из жала,

Привлек наш взор к верховью своему.

 

7 Как сицилийский бык,[400] взревев сначала

От возгласов того, – и поделом, –

Чье мастерство его образовало,

 

10 Ревел от голоса казнимых в нем

И, хоть он был всего лишь медь литая,

Страдающим казался существом,

 

13 Так, в пламени пути не обретая,

В его наречье, в нераздельный рык,

Слова преображались, вылетая.

 

16 Когда же звук их наконец проник

Сквозь острие, придав ему дрожанье,

Которое им сообщал язык,

 

19 К нам донеслось: «К тебе мое воззванье,

О ты, что, по‑ломбардски говоря,[401]

Сказал: «Иди, я утолил желанье!»

 

22 Мольбу, быть может, позднюю творя,

Молю, помедли здесь, где мы страдаем:

Смотри, я медлю пред тобой, горя!

 

25 Когда, простясь с латинским милым краем,

Ты только что достиг слепого дна,

Где я за грех содеянный терзаем,

 

28 Скажи: в Романье[402] – мир или война?

От стен Урбино[403] и до горной сени,

Вскормившей Тибр, лежит моя страна».

 

31 Я вслушивался, полон размышлений,

Когда вожатый, тронув локоть мне,

Промолвил так: «Ответь латинской тени».

 

34 Уже ответ мой был готов вполне,

И я сказал, мгновенно речь построя:

«О дух, сокрытый в этой глубине,

 

37 Твоя Романья[404] даже в дни покоя

Без войн в сердцах тиранов не жила;

Но явного сейчас не видно боя.

 

40 Равенна[405] – все такая, как была:

Орел Поленты в ней обосновался,

До самой Червьи распластав крыла.

 

43 Оплот, который долго защищался[406]

И где французов алый холм полег,

В зеленых лапах ныне оказался.[407]

 

46 Барбос Верруккьо и его щенок,[408]

С Монтаньей[409] обошедшиеся скверно,

Сверлят зубами тот же все кусок.

 

49 В твердынях над Ламоне и Сантерпо[410]

Владычит львенок белого герба,

Друзей меняя дважды в год примерно;

 

52 А та, где льется Савьо,[411] той судьба

Между горой и долом находиться,

Живя меж волей и ярмом раба.

 

55 Но кто же ты, прошу тебя открыться;

Ведь я тебе охотно отвечал, –

Пусть в мире память о тебе продлится!»

 

58 Сперва огонь немного помычал

По‑своему, потом, качнув не сразу

Колючую вершину, прозвучал»:

 

61 «Когда б я знал, что моему рассказу

Внимает тот, кто вновь увидит свет,

То мой огонь не дрогнул бы ни разу.

 

64 Но так как в мир от нас возврата нет

И я такого не слыхал примера,

Я, не страшась позора, дам ответ».

 

67 Я меч сменил на пояс кордильера[412]

И верил, что приемлю благодать;

И так моя исполнилась бы вера,

 

70 Когда бы в грех не ввел меня опять

Верховный пастырь[413] (злой ему судьбины!);

Как это было, – я хочу сказать.

 

73 Пока я нес, в минувшие годины,

Дар материнский мяса и костей,

Обычай мой был лисий, а не львиный.

 

76 Я знал все виды потайных путей

И ведал ухищренья всякой масти;

Край света слышал звук моих затей.

 

79 Когда я понял, что достиг той части

Моей стези, где мудрый человек,

Убрав свой парус, сматывает снасти,

 

82 Все, что меня пленяло, я отсек;

И, сокрушенно исповедь содеяв, –

О горе мне! – я спасся бы навек.

 

85 Первоначальник новых фарисеев,[414]

Воюя в тех местах, где Латеран,[415]

Не против сарацин иль иудеев,

 

88 Затем что в битву шел на христиан,

Не виноватых в том,[416] что Акра взята,

Не торговавших в землях басурман,

 

91 Свой величавый сан и все, что свято,

Презрел в себе, во мне – смиренный чин

И вервь[417], тела сушившую когда‑то,

 

94 И, словно прокаженный Константин,[418]

Сильвестра из Сираттских недр призвавший,

Призвал меня, решив, что я один

 

97 Уйму надменный жар, его снедавший;

Я слушал и не знал, что возразить:

Как во хмелю казался вопрошавший.

 

100 «Не бойся, – продолжал он говорить, –

Ты согрешенью будешь непричастен,

Подав совет, как Пенестрино[419] срыть.

 

103 Рай запирать и отпирать я властен;

Я два ключа недаром получил,

К которым мой предместник[420] был бесстрастен».

 

106 Меня столь важный довод оттеснил

Туда, где я молчать не смел бы доле,

И я: «Отец, когда с меня ты смыл

 

109 Мой грех, творимый по твоей же воле, –

Да будет твой посул длиннее дел,

И возликуешь на святом престоле».

 

112 В мой смертный час Франциск[421] за мной слетел,



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.