ЗЕЛЕНЫЙ АВТОБУС

ЗЕЛЕНЫЙ АВТОБУС

Николай Петрович Смирнов ехал к сыну. Век дорогу он был молчалив. Вокруг сидели люди, но он никого из них не знал. Ну и хорошо, что не знал. Хорошо, что один...

Автобус мчался по ровной заасфальтированной дороге. По обе стороны сплошь зеленели деревья. В приоткрытое окно струился свежий утренний воздух, еще не нагретый летним солнцем.

Однообразие пейзажа утомляло. Николай Петрович отвернулся от окна, взял газету, но ему не читалось. Он искоса посмотрел на своего соседа, лейтенанта. Тот сидел с прикрытыми глазами. Лицо его было совсем юным. Прямой высокий лоб. С приметной горбинкой нос. По‑детски пухлые губы, казалось, улыбались. А широкий подбородок, как у мальчишки‑драчуна, задиристо приподнят: тронь попробуй!

На повороте автобус сильно качнуло, и лейтенант разомкнул веки. Под стрелками бровей, как светящиеся угольки, загорелись пронзительные глаза. Лейтенант изучающе посмотрел на Николая Петровича: залысина, седина на висках, рубец шрама, как ободок, через всю переносицу...

На переднем сиденье громко разговаривали. Два чубатых парня о чем‑то спорили. Один не в меру горячился, ссылаясь на законы квантовой механики, другой доказывал, что тайну электрона познают еще не скоро.

«Студенты, должно быть, – подумал Николай Петрович и про себя отметил: – Мой Игорь тоже мог бы быть студентом, да не захотел, баламут окаянный...»

Мысли о сыне перемежались с воспоминаниями о собственной молодости. Тогда была война. Разруха, голод, смерть ходили рядом, заслонив собой все радостное и светлое.

Почему‑то вспомнился тот страшный день сорок первого года, когда на тихое смоленское село посыпались бомбы. Жаркое летнее небо запенилось и закипело от огненных разрывов. Хвосты черного дыма то и дело перечеркивали звенящую синь. Речка, в которой беззаботно плавали домашние утки, как и небо, забилась в смертельных судорогах. Высоко взлетали частые белые смерчи, будто в воду одновременно вонзались тысячи гигантских винтов. Несло гарь, копоть. И в этом кромешном аду с плачем и криком метались в страхе дети и женщины.

Две бомбы разорвались в усадьбе Смирновых. Мать бежала огородом и кричала:

– Колюшка, сынок, ложись, прячься в канаву...

А в этот момент низко, над самым садом, проревел самолет с черными крестами. Мать подпрыгнула, мелькнула в воздухе – и все скрылось в черном тягучем тумане...

Потом вынырнуло откуда‑то страшное, кричащее лицо тетки Дарьи:

– Марфуша!.. За что же это они нас, сволочи?

Тетка Дарья сорвала с головы платок и дрожащими руками стала стирать кровь с губ. Мать растерянно водила глазами и не понимала, почему сбежались к ней люди, а она лежит среди грядок не встает...

В тот день в маленьком смоленском селе похоронили восемнадцать человек. После этого каждую ночь небо лизали дымно‑багровые сполохи. Больно стонала русская земля. Вскоре по узкой улице родного села пропылили чужие мотоциклисты. Немцы шныряли по хатам. Прячущихся мужчин расстреливали на месте. Беззащитных женщин избивали до полусмерти и варварски грабили нехитрое крестьянское добро. У Коли Смирнова сердце сжималось в тугой комочек. Он ненавидел тех, кто сделал его сиротой...

Однажды он не выдержал и заявил тетке Дарье заменившей ему мать:

– Простите, я оставлю вас... Пойду в лес... К партизанам...

Тетка Дарья огрубевшими руками прижала к груди его голову и поцеловала в лоб:

– Иди, сынок. Все равно житья нам здесь не будет. Сделай то, что должен был сделать твой батька. Мсти им, гадам проклятым... За мать, за отца... 3 все наши слезы...

Вечером Коля ушел из села. Война сделала его взрослым раньше времени.

Все это неведомо Игорю, его сыну. Почему же в свои восемнадцать лет он так равнодушен к тому что отобрало у отца юность?..

Учился Игорь хорошо, у него был твердый до упрямства характер. Как и положено отцу, Николай Петрович мог прощать сыну многое, хотя его отцовские чувства нередко подвергались жестоким испытаниям. А однажды – это было как удар – Игорь пришел из института и заявил:

– Учиться больше не буду. Не хочу, надоело!

– А чего ты хочешь?

– Хочу пожить без дурацких лекций, экзаменов и зачетов. Институт от меня никуда не уйдет, а молодость пропорхнет – только ее и видел.

– Выбрось эту блажь из головы, слушать противно.

– Папа, я серьезно!

– А мне шутить с тобой недосуг!

Игорь обиженно взглянул на отца:

– Тебе недосуг поговорить со мной...– И добавил резко: – Как можешь ты воспитывать своих матросов, если не умеешь понять собственного сына!

– Эк куда хватил! – Николай Петрович остановился в недоумении. – Да знаешь ли ты, что я в твои годы в окопах мерз, жизнь на земле защищал...

– Ой, не надо громких слов, – поморщился Игорь.– Я же знаю, о чем сейчас начнешь говорить. Вы, мол, отвоевали нам счастье... Спасли мир... Газетные истины. Скучно, понимаешь?

– Скучно, говоришь? – У Николая Петровича задрожала нижняя губа, он хотел еще что‑то сказать, но не нашел нужных слов и ударил сына по щеке.

На следующий день Игорь собрал чемодан и уехал. А через некоторое время от него пришло письмо из Риги – ровное, сдержанное, но без извинений. Он писал, что плавает на траулере, ловит рыбу. Обида на сына была очень велика, хотя мичман Николай Смирнов считал виноватым и себя. Вскоре он ушел на пенсию. А Игорь на свою рыбацкую судьбу не жаловался. Два раза сходил в Атлантику, просолился морскими ветрами. Может, поэтому и служить он попросился на флот...

Николай Петрович сложил газету и хотел сунуть ее в карман.

– Разрешите, пожалуйста, – вдруг обратился к нему лейтенант, – взглянуть, что в мире творится.

– В мире интересного много. – Николай Петрович протянул ему газету и спросил:

–Должно, из училища только, к новому месту службы следуете?

– Не угадали. К старому месту. На корабль возвращаюсь.

«Так и есть: гордец!» – заключил Николай Петрович и на всякий случай поинтересовался:

– А может, вы вместе с моим сыном служите? Смирнов... Игорь. Старший матрос... Не слыхали о таком?

– Нет, не слыхал.

– Баламутный парень... – Николай Петрович хотел добавить слово «был», но лейтенант не дослушал его, сказал:

– Если дома баламутил, значит, и на службе продолжает. – После короткой паузы многозначительно добавил: –Проблема времени: молодежь не устраивают старые методы воспитания, а новых родители пока не изобрели. Нам, военным, это хорошо видно, потому что на службе обнажаются все промахи домашнего воспитания.

«Никакой ты службы еще не знаешь, соколик, – подумал Смирнов. – Без году неделя, как погоны надел, а уже: нам видно... проблема времени...»

Вслух он сказал:

– Все верно. Молодежь нынче не та, что была раньше. Хлопотней стало родителям.

Лейтенант навязывал тему разговора:

– Великое дело, когда родители постоянно чувствуют ответственность за воспитание детей. Вот вы беспокоитесь, хотите помочь командиру. А другие сбагрят сына, да еще и требуют: мол, перевоспитайте его.

Николаю Петровичу стало не по себе от похвалы лейтенанта. Он не заслуживал ее хотя бы потому, что не сумел когда‑то перестроить свое отношение к Игорю. Все считал его ребенком и думал, что просто отцовских прав ему хватит еще надолго. А оно вышло по‑другому.

На похвалу лейтенанта Николай Петрович ответил:

– А может, я не помочь, а помешать кому‑нибудь хочу. Человеку нужна не только помощь, но иной раз и помеха. Смешаешь его благополучную картотеку, смотришь, он ночь не поспит в тоске и тревоге.

–‑ Не понимаю, зачем это? – удивился лейтенант.

– Ум надо будоражить, иначе застояться может.

Уточнять свою мысль Николай Петрович не стал.

Зачем кому‑то поверять, что усомнился в сыне, что не мог принять за чистую монету все, о чем тот писал ему?

Умудренный опытом, многое повидавший на своем веку, Николай Петрович привык видеть жизнь со всеми ее трудностями и противоречиями. Он не хотел, глядя на радугу, замечать только яркие тона. А Игорь о своей службе писал только в радужных красках, в каждом его письме была сплошная похвальба. То его объявили отличником, то он сдал испытания на классность. Освоил смежную специальность. Наконец, его назначили командиром отделения. И все это в течение одного года.

Нет, не мог Николай Петрович поверить в такое. Он слишком хорошо знал корабельную службу, а потом... у него были основания сомневаться в сыне. Ему не нравились в Игоре чрезмерная самоуверенность и бесшабашность...

В окне замелькали дома с высокими остроконечными крышами. Слева неожиданно открылось море. Оно было совсем тихое, вяло‑сиреневое, а к горизонту густо‑синее, с белесыми полосами течений в легкой серебряной чешуе. Лицо Николая Петровича оживилось. В глазах вспыхнули искорки радости. Он любил море, поэтому не мог смотреть на него без волнения.

На автостанции лейтенант услужливо объяснил Николаю Петровичу, как добраться до гавани, пожелал удачи, и они дружелюбно расстались. А объяснять Смирнову ничего не надо было: он знал в этом прибалтийском городе каждый перекресток и поэтому до места добрался быстро. Гавань встретила его знакомым шумом – гудела, грохотала, лязгала железом. Флотский день был в разгаре: корабли снимались со швартовов, становились на якорь, юркие буксиры сновали вдоль причалов.

Ракетоносец, на котором служил Игорь, только что возвратился из похода и стоял у стенки. Внешний вид корабля с антенными устройствами, ракетными установками был внушительный. Когда‑то мичман Смирнов мечтал поплавать на таком красавце, но осуществить мечту так и не удалось. Во время войны служил в морской пехоте. После войны плавал на тральщиках, и эти годы для него, в сущности, были продолжением войны.

И как память об этом на переносице остался шрам. Затраленная мина взорвалась почти у самого борта. Мичман Смирнов работал на верхней палубе, и взрывная волна подхватила его, ударила о леерную стойку.

За боевое траление на Балтике Николай Петрович был награжден орденом Красной Звезды. Сын его в ту пору только что пошел в школу. А сейчас Игорь уже военный моряк, плавает теми фарватерами, которые когда‑то очищал от мин отец. Быстро, ох как быстро летит время!..

На ракетоносце проводились авральные работы. Матросы драили палубу, надстройки, мыли борта, красили мачту. Проходя по верхней палубе, Николай Петрович смотрел по сторонам, надеясь увидеть среди матросов Игоря. Он хотел было спросить у дежурного, где работает старший матрос Смирнов, но передумал. Офицер провел Смирнова низким длинным коридором с мерцающими тусклыми лампочками, потом они поднялись по крутому трапу, и дежурный уступил дорогу, указывая на дверь каюты командира корабля.

Из‑за стола встал капитан третьего ранга, шагнул навстречу и вдруг воскликнул:

– О, кого я вижу! Если не ошибаюсь – мичман Смирнов?

Николаю Петровичу были знакомы и этот басовитый голос, и густо‑черные глаза, и смугловатое лицо.

– Неужели не узнали?

– Как же, узнал...

– Какой приятный сюрприз! Через столько лет встретить своего наставника, своего учителя! Кто бы мог подумать!

Командир корабля усадил Смирнова в кресло, предложил сигарету. Николай Петрович давно бросил курить, но сейчас не отказался, закурил.

– Простите, отчество ваше не помню, – виновато сказал офицер. – Плохим был матросом, по имени и отчеству не знал своих командиров.

– Николай Петрович, – представился Смирнов. – А вас, кажется, Иваном Дмитриевичем величают.

– Смотрите‑ка, помните, не забыли...

Иван Дмитриевич встал, прошелся по каюте, остановился у иллюминатора. В движениях, жестах ничего лишнего. Таким и помнил Николай Петрович матроса Сушкова.

... В команду минеров, которую возглавлял мичман Смирнов, Сушков пришел с неважной репутацией. В служебной характеристике так и было записано: «Ершист, резок с товарищами, склонен к пререканиям...» Но мичман Смирнов как‑то сразу нашел подход к матросу, и служба у того пошла хорошо. А через год Сушков поступил в военно‑морское училище. И вот перед Смирновым стоял командир ракетоносца капитан третьего ранга, в судьбе которого он, Николай Петрович, сыграл немаловажную роль.

– Сто раз вспоминал вас и говорил спасибо, – твердо произнес Иван Дмитриевич. – А вот то, что Игорь Смирнов ваш сын, почему‑то и в голову не пришло. За сына тоже спасибо.

– Как?.. Как он тут?

– Отличный парень. Скромный, думающий. Недавно командиром отделения его назначил. Работает что надо.

– Не баламутит?

– Да нет. – Иван Дмитриевич улыбнулся. – Чувствуется отцовская закалка.

Николай Петрович качнул головой:

– Говорите только правду. Я приехал с единственной целью, потому что боялся за Игоря.

– Можете быть спокойным. – Командир смотрел в глаза Смирнову. – Краснеть за сына вам не придется. Не скрою, первое время малость пошаливал, а потом все стало на свое место. – Офицер взглянул на часы: –На корабле у нас скоро начнутся торжества. Ждем командующего флотом. Поговорить с Игорем успеете. Сейчас я вам устрою встречу.

Игорь вошел в каюту робко и сразу увидел рядом с командиром отца – большого, загорелого, в черном костюме.

Николай Петрович пожал сыну руку:

– Ну, как ты здесь?

– Нормально... – неопределенно ответил Игорь.

Чтобы не стеснять своим присутствием, Иван Дмитриевич вышел из каюты.

Игорь сел рядом с отцом, спросил:

– Что нового дома?

– Все по‑старому, живы‑здоровы. Мать без тебя скучает. Вскочила раз ночью – почудилось, вроде ее кто‑то в окно позвал. Выглянул я: никого нет. Тоскует, вот и кажется...

– А как ты сюда попал?

– Купил билет, сел в рейсовый автобус и вот приехал. Тебя решил навестить.

Игорь не знал, что еще спросить. А отец строго глядел на него. Все те же непокорные губы, серые глаза под широким разлетом бровей. Сын знал, чего ждет отец, и виновато произнес:

– Ты меня прости, папа, за тот случай... Помнишь? Глупость я тогда сказал...

– Будет тебе! Что было, то прошло. – Николай Петрович положил руку на плечо сына. – Командир тобой доволен, и меня это радует.

– Стараюсь помаленьку, – совсем по‑детски ответил Игорь, а потом его голос зазвучал возбужденно: –Знаешь, я недавно одно маленькое изобретение сделал. Ну, рационализаторское предложение внес. Вчера были ракетные стрельбы, мое предложение на практике проверили. Отлично все получилось. Не веришь? Вот посмотришь, может, сегодня даже командующий флотом об этом скажет.

– Скажет, непременно скажет, – поддакивал Николай Петрович и с нескрываемой лаской смотрел на сына.

– Ну, пап, я с тобой серьезно, а ты... – обиженно заметил Игорь.

– Не ершись, я не смеюсь. – Николай Петрович потрепал сына по плечу. – Мне просто приятно, что ты рядом и что есть вот такой...

В каюту вошел командир корабля, извинился и сказал:

– Скоро объявят построение по «Большому сбору». Игорю нужно еще переодеться в парадную форму. И вы, Николай Петрович, малость прихорошитесь. Я разрешаю вам встать в строй. Если, конечно, желаете...

Экипаж ракетоносца выстроился на верхней палубе. Белоснежный катер под флагом командующего подходил к правому борту. Горнист заиграл захождение. Оркестр – встречный марш. Командующий первым шагнул с катера на нижнюю площадку трапа и быстро, не прикасаясь к поручням, поднялся наверх. За ним поднимались адмиралы и офицеры.

Николай Петрович стоял в строю офицеров – как раз напротив Игоря, на противоположном борту. Он следил за лицом сына –оно бросалось ему в глаза своей юношеской, какой‑то чувствительной внутренней привязанностью ко всему происходящему сейчас на корабле.

Приняв рапорт от командира, командующий обошел строй, поздоровался с моряками, потом подошел к трибуне, которая стояла на середине палубы. Говорил он спокойно, размеренно.

– Дорогие товарищи! –неслось из динамиков по всей гавани, –Ваши отцы насмерть стояли у высот Севастополя и стен Ленинграда, громили врагов под Москвой и Сталинградом... Помните, что традиции–это не просто эстафета, это –кровь отцов... Будьте достойными их...

Николай Петрович был растроган. Сейчас он видел уже не одного Игоря, он видел моряков того поколения, которое не только храбро, но и умело разделит со своими отцами любые ратные труды. Вот все они, кто стоит с Игорем в строю, родились после войны. А сегодня им уже доверено сложное, невиданной мощи ракетное оружие. И они, эти повелители грозного оружия, в ответе за судьбу страны. Разве можно ими не гордиться!..

Командующий с благодарностью говорил об успехах экипажа корабля в освоении новой техники, в выполнении призовых ракетных стрельб. Старший матрос Игорь Смирнов украдкой бросал взгляд то на оратора, то на отца и с нетерпением ждал, когда будет названо его имя. Игорю очень хотелось, чтобы командующий персонально отметил его рационализаторское предложение, поблагодарил за службу. Уж больно велико было у него желание сделать что‑то необычайно приятное отцу.

Речь уже была окончена, а Игорь так и не услышал своего имени. Он с каким‑то равнодушием уже наблюдал за тем, как командир корабля принимал из рук адмирала Почетную грамоту и переходящее Знамя, хотя понимал, что награды эти были и ему наградами. Волна новых чувств нахлынула на Игоря, когда он увидел, как после официального церемониала командующий подошел к отцу и на виду у всех обнял его совсем по‑дружески. Потом они разговаривали, Игорь не слышал, о чем, но он видел радостное и одухотворенное лицо отца. Стоящий рядом матрос легонько подтолкнул Игоря локтем. Смирнов‑младший не обернулся, а только всем своим видом дал понять: знай, мол, наших. Гордость за отца распирала его, хотелось подойти к отцу и стать рядом...

– А о чем вы разговаривали с адмиралом? И вообще, откуда он тебя знает? – допытывался потом Игорь у отца.

Николай Петрович вместе с радостью почувствовал и какую‑то внутреннюю досаду, что раньше не полностью посвятил Игоря в свое прошлое. Сыновьям должно быть известно о жизни отцов все: их детство, юность, их друзья, их авторитет, их идеалы.

– Спрашиваешь, откуда меня знает командующий? – Николай Петрович говорил задумчиво, мягко. – Воевали мы с ним вместе. Можно сказать, моим крестным отцом он был на флоте, В Ленинграде, когда уже немцев жиманули от города, блокаду прорвали, мне страсть как захотелось на корабль попасть. А думаешь легко в ту пору было это сделать? Война, брат, а тут мало ли у кого какие прихоти и желания... А вот он, командующий‑то, взял меня на корабль... Тогда он соединением кораблей командовал. Трижды из его рук я награды получал. Один орден уже после войны. Вот так мы и знакомы с ним...

– И с командиром корабля капитаном третьего ранга Сушковым тоже вместе воевал? – У Игоря все больше пробуждался интерес к флотской биографии отца.

– Нет, твой командир помоложе меня. – Николай Петрович подчеркнуто шутя заметил: –У вашего командира когда‑то я был командиром! Понятно тебе, мариман зеленый?

– Так точно, товарищ мичман! – Игорь вытянулся по стойке «смирно».

Отец хлопнул по плечу сына, а потом оба рассмеялись.

Вечером Николай Петрович сидел с Игорем в скверике на автостанции. До отправления автобуса оставалось еще несколько минут.

– Папа, я хочу с тобой посоветоваться, – решительно начал Игорь. – Не знаю, одобришь или нет. Хочу поступить в военно‑морское училище. Буду офицером. Пусть наш смирновский род традиции морские продолжает.

Николай Петрович, прищурив глаза, смотрел куда‑то вдаль. Деревья в скверике были обсыпаны прозрачными бусинками воды. Недавно прошел тихий дождь, и снова светило солнце, готовое спрятаться за горизонт. В крупной капле, что задержалась на веточке, отражались небо, деревья, зеленый автобус. В ней Николай Петрович видел себя, Игоря. По тонкой ветке почти незримой ниточкой стекалась влага. Капля медленно росла, становилась все больше, и отражение в ней увеличивалось. Потом она стала тяжелой, оторвалась и маленькими капельками рассыпалась по листьям. И в них по‑прежнему отражались небо, зеленый автобус. Маленькие капельки тоже собирали влагу и медленно вырастали в крупные капли...

– В училище, говоришь, решил? – Николай Петрович испытующе посмотрел на Игоря. – Что ж, дело стоящее. – И, уже прощаясь, сказал: – Только гляди, чтобы все в порядке по службе было...

Еще долго на корабле Игорь, казалось, слышал голос отца: «Чтобы все в порядке...» Потом ему грезилось, будто стоит он на командирском мостике большого ракетного корабля и адмирал крепко жмет ему руку...

А в это время где‑то далеко в ночи покачивался зеленый автобус, увозящий отца домой.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒