Глава II. ДРУГ ПЕТРАРКИ

Глава II

ДРУГ ПЕТРАРКИ

воя речь в защиту Марсилия Падуанского[3]всполошила сегодня ученых мужей. – Франческо Манчини с упреком взглянул на шедшего рядом Колу. – Особенно их напугали цитаты о народовластии.

– Можно подумать, что законы существуют лишь затем, чтобы оправдывать произвол, – отозвался Риенцо.

– Не будь наивным, друг мой, законы всегда служат сильным. Давать правителям советы по меньшей мере рискованно. К тому же в большинстве случаев страдания человека вызываются несоответствием его желаний с окружающим миропорядком, – заметил старый нотарий. – Поэтому необходимо приспосабливать одно к другому. А так как миропорядок не в нашей власти, то остается менять желания.

– Мы можем изменить и порядок, – возразил Кола. – Разве не об этом вопиют руины прошлого? Надо лишь заставить людей поверить в такую возможность.

– И ты хочешь сделать это? – улыбнулся старик.

– Почему бы и нет! Кто‑то должен указать новый путь.

– Тогда готовься попасть на крест.

– Даже если под ним будет костер! – отозвался Риенцо.

* * *

– Лоренцо! Лоренцо, смотри кто вернулся! – громко позвала Нина. – Что же ты не встречаешь?

Игравший в углу четырехлетний мальчик, вскочив на ноги, бросился к двери. Кола ди Риенцо радостно подхватил подбежавшего сына. Вместе с ним в таверну вошли несколько молодых людей в поношенных студенческих куртках. Возбужденно переговариваясь, они расположились у камина. Из кухни вышел Бернардо.

– Ну, как? Что сказали в папской камере?[4] – обратился он к брату.

– Дали официальное разрешение. Можно опубликовать переводы! – Кола подбросил малыша вверх и, ловко поймав, усадил на колени.

– Я уверен – они прочли лишь первые страницы, – засмеялся один из студентов. – Не то епископ наверняка бы запретил.

В этот момент на пороге появился Чекко Манчини в своей измазанной красками рабочей куртке.

– А, Чекко, заходи, заходи! – весело приветствовал его Кола. – Есть добрая весть.

– Уж не отпустили ли тебе по ошибке грехи? – улыбнулся художник.

– Почти угадал. Епископ и камера разрешили опубликовать республиканские законы.

– Поздравляю! И советую поспешить, пока там не передумали. – Он достал сахарную конфету и потрепал маленького Лоренцо по щеке. – Это тебе от деда Франческо.

– Что отец? Как себя чувствует? – спросила Нина.

– Слава богу! Послал сказать, чтобы вы готовились к празднику. Завтра в Рим приезжает Петрарка.

– Петрарка! К нам едет великий Петрарка! – раздались взволнованные возгласы.

Все обступили художника.

– Его приглашали короноваться лавром в Париже и в Неаполе, – продолжал Чекко. – Но он предпочел, чтобы зеленый венок был возложен на него здесь. Говорят, король Роберт Неаполитанский три дня напрасно упрашивал поэта остаться.

– Клянусь – он истинный итальянец! – воскликнул Кола. – Такие не забывают родину.

– Теперь ясно, почему епископ разрешил публикацию древних законов, – заметил Гуаллато. – Он боится Петрарки… Послушайте, как тот разделался с папским двором в Авиньоне.

Студент поднял руку. В наступившей тишине зазвучали стихи:

Да поразит тебя небесный гром,

Негодный двор! Ты, бедных разоряя

И крохи их в свою казну сбирая,

Богаче и сильнее с каждым днем.

Гнездо измен, где все то зло творится,

Что губит ныне божий свет,–

Вино, еда, постель – вот твой завет,

И лишь один разврат в тебе гнездится.

– Не так громко, друг! Тут не пустырь, – похлопал юношу по плечу Чекко. – Что простят Петрарке, не простят нам. – Художник внимательно обвел взглядом собравшихся и с улыбкой добавил – В наше время жизнь потерять нетрудно. А она может пригодиться и для дела.

* * *

Город с утра был охвачен волнением. Весть о прибытии Петрарки разнеслась по Риму. Толпы народа в праздничных одеждах устремились к Большим воротам. Сюда же стекались жители окрестных селений. Древняя либиканская дорога была запружена людьми. Всем хотелось увидеть торжественный въезд любимого поэта.

Несколько сот всадников‑кавалеротти, юношей из зажиточных семей, служивших в городской милиции и представлявших цвет римской армии, поскакали в Альбано для встречи. Вместе с членами знатных феодальных родов и посланцами неаполитанского короля, сопровождавшими Петрарку, они должны были составить почетный эскорт.

По одну сторону от двойных ворот, с высоким аттиком, возведенным еще во времена императора Клавдия, расположились представители тринадцати цехов во главе с консулами и советниками.

Ближе к центру колыхались на ветру расшитые эмблемами знамена старших цехов: земледельцев, шерстяников, мясников.

Напротив стояли должностные лица городских районов. Под цветными парчовыми штандартами находились выборные начальники‑капориони, рядом сборщики налогов габельери и гаршиери, ведавшие продовольственным снабжением. За расстановкой и поддержанием порядка следили «добрые мужи» из «Совета тринадцати»[5] и солдаты префекта.

По обочинам дороги, насколько хватало глаз, толпились ремесленники, подмастерья, ученики, поденщики, монахи, крестьяне, нищие. Среди простонародья выделялись яркими нарядами купцы и их жены. Отдельными группами держались студенты, писцы, художники и люди дворянского сословия.

Кола ди Риенцо с друзьями поднялся на городскую стену, чтобы лучше наблюдать церемонию. Глядя вниз на оживленную толпу, он думал о Франческо Петрарке.

Какая удивительная судьба выпала на долю этого человека! Слава поэта гремела по всей Европе. Могущественные государи осыпали его милостями, наперебой приглашая к себе. И вот через несколько часов он получит высшее признание и будет, по древнему обычаю, увенчан зеленым венком на Капитолии.

– Короноваться лавром в тридцать шесть лет не приходилось еще ни одному поэту, – заметил Чекко Манчини. – Петрарка первый так рано добился этой чести.

– Говорят, он сын простолюдина? – спросил Кола.

– Его отца изгнали из Флоренции вместе с Данте. До прихода к власти черных гвельфов[6] он был нотарием коммуны.

– Какая интересная фамилия – Петрарка. Ни у кого не встречал такой.

– По‑настоящему его фамилия Петракко, – отозвался художник. – Поэт переделал ее для благозвучия на латинский лад.

– Он родился во Франции?

– Нет, в Ареццо. Семья переехала в Авиньон, когда ему было лет восемь.

– Ты видел его?

– Несколько лет назад Петрарка гостил в Риме у Стефано Колонна. Мы познакомились во дворце, где я расписывал стены.

– Каков он? Хорош собой?

– Ростом Франческо пониже тебя. Лицом смугл, худощав. Пожалуй, замечательны в нем лишь глаза: всегда живые, необычайно проницательные.

– Я слышал, Петрарка готовился стать юристом, прежде чем пошел в клирики? – вежливо осведомился один из студентов.

– Отец хотел сделать из него законника, – сказал Чекко. – Его послали изучать право в Монтелье, потом в Болонью. Но Франческо больше интересовался древней литературой, далее принял духовный сан, чтобы без помех заниматься любимым делом.

– А почему он так дружит с родом Колонна? Им посвящено уже несколько сонетов.

– Неужели не знаешь! Кардинал Джованни Колонна был в Авиньоне первым его покровителем.

– Смотрите! Смотрите! – показал Гуаллато.

Вдали на дороге, запруженной народом, появился всадник в красной мантии. Следом, поднимая облака пыли, двигался блестящий многолюдный эскорт. Стоявшая внизу толпа взволнованно загудела.

– Едет! Петрарка едет! – донеслись крики.

Сотни встречающих замахали руками, шапками, платками. Шум голосов постепенно нарастал. Через некоторое время стало видно непокрытую голову поэта, сидевшего на белой лошади.

Знаменосцы у ворот склонили перед ним знамена. Под ликующие возгласы римлян, осыпаемый цветами, Петрарка въехал в город.

В сопровождении горожан он направился к Капитолию, где должна была состояться торжественная коронация. Кола ди Риенцо, Чекко Манчини и другие поспешно спустились со стены, стараясь держаться поближе к поэту. Вместе с толпой они дошли до площади.

Епископ, префект, сенаторы и высшее духовенство уже ожидали перед Дворцом Сенаторов. Специально отведенные места на возвышении занимали послы и именитые граждане. Доктора свободных наук, выбранные для возложения лаврового венка, находились в центре у стола, обитого зеленым бархатом. Здесь же собрались ученые богословы, порты и профессора Римского университета.

Со всех сторон из соседних улиц и переулков продолжал прибывать народ. Солдаты городской стражи, оцепившие центральную часть площади, с трудом сдерживали быстро растущую толпу.

Внезапно в разных концах площади раздались голоса, требовавшие тишины.

На невысокий помост, держа в руках развернутый свиток, взошел глашатай сената. Он огласил постановление о коронации Петрарки и о присвоении ему звания почетного гражданина Рима.

Затем на помост поднялся Франческо Петрарка. На его голову был торжественно возложен зеленый венок. На ближайшей колокольне ударили в большой колокол. Гулкий звон слился с возбужденными криками толпы. Народ восторженно поздравлял увенчанного лаврами поэта.

* * *

– Собирайся живее! Нас ждут во дворце Колонна. – Чекко Манчини, шумно дыша, вошел в маленькую мансарду.

– Неужели Петрарка! – Кола радостно взглянул на вошедшего, отложив в сторону гусиное перо.

– Его познакомили вчера с твоей книгой. Брат рассказывал, что он очень заинтересовался и просил, чтобы мы зашли сегодня пораньше.

– Разве он не уезжает?

– Уедет после парадного обеда. Утром поэт хочет побродить по Риму. Мы будем провожатыми.

Кола ди Риенцо поспешил вслед за художником. Они быстро прошли несколько улиц и оказались перед огромным палаццо с садом.

Дворец принадлежал Стефано Колонна и примыкал одной стороной к старой городской стене. За стеной высилась гигантская колонна Траяна[7], ставшая символом феодального рода, захватившего рту часть Рима.

То был настоящий город в городе. Владение могущественных синьоров охраняли десятки солдат. Высокая ограда и башни служили защитой во время частых междоусобиц.

Миновав узкие ворота под одной из таких башен, друзья подошли к отделанному белым мрамором парадному входу палаццо Колонна. Слуги в коротких бархатных куртках, украшенных гербами, провели их в сад. Там с открытой книгой в руках уже прогуливался Петрарка в своей неизменной черной сутане.

– Здравствуй, Чекко! – узнав, приветствовал он художника. – Любуюсь вот твоими миниатюрами. Как поживаешь?

– Спасибо, неплохо! Брат передал, чтобы я привел сюда нашего законника.

– Очень рад! – Поэт внимательно посмотрел на Колу. – Прочитал вчера ваш труд. Работа интересная. Но пока все спят, надо выбраться отсюда.

Петрарка с улыбкой кивнул гостям и, попросив привратника открыть садовую калитку, повел их в сторону колонны Траяна. Вскоре они вышли на широкую площадь. Остовы величественных зданий, десятки мраморных колонн и разбитых скульптур напоминали еще здесь о былом могуществе империи.

В центре площади стояла знаменитая тридцатиметровая колонна из крупных блоков греческого мрамора. Над ней виднелась огромная статуя Траяна. По массивному стволу колонны развертывалось спиралью вверх двадцать четыре витка двухсотметрового резного фриза с волнистыми краями. Около двух с половиной тысяч фигур барельефа представляли различные эпизоды двух дакских войн. Батальные сцены перемежались с мирными картинами и с изображениями жертвоприношений богам, в честь удачных походов, присоединивших к империи новую цветущую провинцию. Внутри колонны помещалась винтовая лестница, ведущая на капитель. Кубическое каменное основание с дверью украшали изображения трофейного оружия варваров. Там под мраморной плитой находилась урна с прахом императора Траяна.

– Какое величественное надгробье! Да и вся площадь, – рассматривая барельеф, сказал Петрарка. – Древние знали цену славы.

– Здесь был когда‑то самый большой из римских форумов, – отозвался Чекко. – Чтобы построить его, Траян приказал снести каменный туфовый холм между Капитолием и Квириналом. Говорят, он был выше колонны.

– Срыть холм чужими руками не трудно, – тихо заметил Кола. – Многие ставили себе памятники при жизни, не надеясь, что о них вспомнят после смерти.

– Дело не в одном тщеславии, – покачал головой художник. – Грандиозные сооружения укрепляли в римлянах веру в свои силы. Она‑то и делала их непобедимыми.

– Где теперь та вера! – с горечью произнес молодой человек. – Если бы удалось воскресить ее в народе!

– Что бы тогда? – с интересом взглянув на молодого человека, спросил Петрарка.

– Тогда можно было бы возродить великую республику.

Поэт положил руку на плечо Колы ди Риенцо:

– Я рад, что встретил человека, разделяющего мои мысли. Видеть родину свободной и единой – мечта всех истинных патриотов. Но боюсь, что осуществить это труднее, чем ты думаешь.

– И все же мы должны начать эту борьбу, – твердо сказал Кола.

– Еда, и сон, и образ жизни праздный – вот добродетели людской вся суть, – задумчиво продекламировал Петрарка. Он помолчал и с улыбкой добавил: – Ваш труден и опасен путь, друзья мои! Но тем прошу я боле – нс покидайте дела в тяжкой доле.

Беседуя, поэт и его спутники двинулись дальше.

* * *

Маленькая старая харчевня на берегу Тибра с утра до вечера была полна народа. С тех пор как Кола ди Риенцо стал нотарием и начал выступать в защиту прав тех, кто страдал от произвола знати, многие шли сюда за помощью и советом.

В этот день здесь было особенно людно. Горожане горячо обсуждали последние новости. Известие о смерти Бенедикта XII и избрании нового папы Климента VI пробудило большие надежды. Городская камера и сенат отправили в Авиньон посольство с просьбой перенести римские юбилейные торжества, предстоящие в 1400 году, на 1350 год. Согласие папского двора сулило в близком будущем немалые выгоды.

– Клянусь святой пасхой, это было бы здорово! – грохнул кулаком по столу подвыпивший столяр Паоло Буффа. – На такой праздник повалят толпы паломников. Придется много строить: приводить в порядок церкви, часовни. У нас снова будет полно работы.

– Дела тогда всем хватит, – кивнул могучего сложения кривоглазый кузнец дель Веккио. – А то сидим впроголодь, без заказов.

– Пока тут грызутся синьоры, папа вряд ли вернется в Рим, – выразил сомнение его сосед, торговец зеленью, рассудительный Кафарелло.

– Богомольцев сюда не заманишь, – разнося кружки с дешевым вином, согласился с ним Бернардо. – На Аппиевой дороге вчера опять купцов ограбили. Округа кишит разбойниками.

– И в городе их не меньше. На нашу харчевню уже трижды нападали, – помогая брату, отозвалась из кухни Ирена. – По ночам мы как в осажденной крепости.

– Это, верно, люди Мартино ди Порто. У барона с вашим Колой старые счеты, – заметил торговец зеленью.

– Кто их разберет в темноте, – вздохнул Бернардо. – В последний раз мы с братом еле отбились. Хорошо еще, в доме были постояльцы и соседи вовремя подоспели.

– Бандиты наглеют с каждым днем, – вмешался в разговор маленький горбатый ткач Симоне. – Сегодня в Колизее нашли троих убитых.

– А все из‑за проклятых баронов, – оторвавшись от кружки, сказал столяр. – Им разрешают носить оружие и держать наемников. Вот они и творят что вздумают, а нашему брату даже защищаться не позволяют.

– Кола прав: чтобы навести здесь порядок, надо вышвырнуть из Рима эту нечисть! – сверкая своим единственным глазом, хрипло произнес кузнец дель Веккио.

– Как их вышвырнешь! – пробормотал ткач. – Вон сколько у них солдат.

Внезапно разговоры умолкли. Все повернулись к окнам. К харчевне подъехали всадники. В дверях появился Кола ди Риенцо в сопровождении Франческо Манчини и нескольких вооруженных кавалеротти. Поцеловав подбежавшую жену и весело кивнув сидевшим за столами, он быстро прошел по залу и поднялся по лестнице в свою мансарду.

– Готовь мужа в дальнюю дорогу, Нина, – обнял Франческо Манчини дочь. – Твой Кола едет в Авиньон. Совет горожан посылает его к новому папе для переговоров.

– Но ведь городское посольство уже уехало?

– То официальные представители от сената, а он будет посланцем от римского народа.

Собравшиеся в зале с восторгом приветствовали новость.

– Неужели нельзя найти другого? – обратилась к отцу Нина. – Вы же знаете, сколько у него здесь врагов! И мне сейчас тяжело: я жду ребенка.

– Все так, моя девочка, – прижал ее к груди старый нотарий. – Но что поделаешь? Возможно, Кола уговорит Климента Шестого вернуться в Рим. Для нашего города это очень важно. Еще решено просить о помощи Петрарку. Если поэт согласится участвовать в депутации, можно многого добиться. Говорят, новый папа большой эрудит. – Франческо Манчини ласково потрепал дочь по щеке. – Ступай помоги Коле собраться. А вы, – кивнул он Бернардо и Ирене, – угостите пока этих славных юношей. Они добровольно вызвались охранять Колу в пути.

* * *

Опустив поводья, Кола ди Риенцо медленно ехал по тропинке, проложенной среди фруктовых садов и виноградников. Вокруг, окаймленная невысокими холмами, расстилалась живописная зеленая долина Copra. Конь уверенно шел знакомой дорогой. Несмотря на ясное солнечное утро, полное осенних ароматов и пения птиц, лицо путника было печально.

Уже полгода он жил в Авиньоне в ожидании папского решения. Другие члены римского посольства давно покинули Францию. Он один остался вести переговоры. Каждую неделю Климент VI принимал его в своем дворце, любезно беседовал о древних искусствах и литературе, но от деловых разговоров уклонялся.

Правда, после многократных свиданий папа обещал издать буллу о перенесении юбилея на 1350 год. Однако исполнить свое обещание он не торопился.

Затянувшееся посольство тяготило молодого римлянина. Необходимость являться ко двору, скрывать свои мысли и вести пустые светские разговоры с каждым разом все сильнее раздражала его. Лишь письма из дома, изредка доходившие с оказией, да встречи с Петраркой, жившим неподалеку от города в маленьком имении в Воклюзе, скрашивали безрадостное существование.

В памяти Колы вдруг ожила с необычайной яркостью их первая встреча в Авиньоне. Они увиделись тогда у входа в один из древних храмов и провели вместе весь день, беседуя о судьбах Рима, о величии и падении античной республики, давшей миру столько славных имен. Он поделился с поэтом своими сокровенными мечтами о возрождении Вечного города. Петрарка, обычно такой спокойный и сдержанный, со слезами на глазах восторженно обнял его, и с тех пор они стали друзьями.

Вспомнив о предстоящем свидании с поэтом, Кола с грустью подумал, что вскоре он надолго лишится своего единственного друга и защитника. В ближайшее время Петрарка должен был отправиться в далекое путешествие в Неаполь. Тогда он останется один в этой чужой, малознакомой стране, где у него столько врагов.

Вернуться же в Рим без санкции Климента VI и обещанных им грамот было нельзя. Чтобы начинать серьезную борьбу с могущественными баронами, надо было любой ценой заручиться хотя бы формальной поддержкой главы церкви.

В том, что папа заинтересован в обуздании непокорных вассалов, можно было не сомневаться. Уже много лет крупные римские бароны чувствовали себя полновластными хозяевами в папской области и с момента переезда их сюзерена во Францию почти перестали с ним считаться.

Вместе с тем было ясно, что его святейшество постарается не допустить полного разгрома баронов. Создание свободной республики, о чем мечтал народ, никак не входило в его расчеты.

Погруженный в свои мысли, всадник не заметил, как добрался до усадьбы Петрарки. Знакомый лай белой лохматой собаки вывел его из задумчивости. Спрыгнув с коня, Кола ди Риенцо потрепал по шерсти подбежавшего к нему пса.

В глубине сада показался высокий сгорбленный человек – старый преданный слуга поэта. Узнав римского посла, он приветливо ему поклонился.

Вверив коня попечениям слуги, Кола подошел к незатейливому деревенскому домику под черепичной крышей. На открытой веранде он увидел хозяина, склонившегося над книгами. Тот был, как обычно, в серой грубой сутане, с закатанными по локоть рукавами, и в легких сандалиях на босу ногу.

– Молодец, что приехал! – радостно встретил Петрарка земляка. – Я уже начал беспокоиться, не случилось ли чего. Убийцы здесь стоят дешево.

– Кажется, хотят обойтись без них, – поднимаясь на крыльцо, усмехнулся гость. – Зачем тратиться. Есть более верное средство. Какой уж месяц я здесь.

– Что папа?

– Принимает, как прежде. Обещает даже назначить своим секретарем. Все обещает…

– Жаль, я уезжаю, – заметил поэт. – И помочь тебе будет некому. Постарайся уведомить меня. В крайнем случае, пошли письмо с папскими курьерами.

– Надеюсь, до твоего возвращения ничего страшного не произойдет, – вздохнул Кола. – Все будет зависеть от положения в Риме. Пока «Совет тринадцати» там в силе, меня не тронут.

– Дай бог, – сказал Петрарка, освобождая от книг часть стола. – Ну, чем тебя угощать?

Хозяин усадил гостя к столу и поставил перед ним кружку кислого молока и сыр.

– К обеду я жду гостей. Приедет мой маленький Иоанн. Говорят, он больше похож на меня, чем на мать, – расхаживая по веранде, с улыбкой продолжал Франческо. – Тогда устроим прощальный пир. В погребе еще осталось несколько бутылок из тех, что прислал Климент Шестой.

Принимаясь за скромное угощение, Кола ди Риенцо с любопытством посматривал на друга. Грубая серая сутана священника ловко сидела на его невысокой стройной фигуре. Рано поседевшие, густые волосы ниспадали до плеч, обрамляя волевое энергичное лицо.

– Посмотри, какую прекрасную вещь прислал мой неаполитанский друг Боккаччо, – сказал Петрарка. – Мы познакомились три года назад при дворе короля Роберта. Он примерно твоих лет.

– Я слышал о нем. Кажется, его имя Джованни. Вижу, у тебя появилось немало новых книг.

– Это моя страсть, – кивнул поэт. – Давно мечтаю иметь хорошую библиотеку. Когда вернусь, обязательно займусь ею. Иди‑ка взгляни.

Петрарка просел гостя в одну из комнат и с гордостью показал на полки и подставки с книгами.

– Вот мое единственное богатство. Здесь собраны творения древних и новых авторов. В общении с ними я провожу многие часы. Среди них есть умнейшие люди. – Он помолчал и негромко добавил: – Впрочем, немало и пустомель – особенно из наших богословов. Как добрый христианин я поместил их под потолок, поближе к небу.

– К блаженным невеждам надо быть снисходительным, – улыбнулся Кола. – Ведь только их глупость и придает цену мудрецам.

– На свете все относительно, – кивнул Франческо. – Но в одном они нравы. Философия доступна лишь немногим, наиболее сильным умам.

– Осмеивая одно суеверие, теологи обычно впадают в другое и, как правило, считают, что еретиков следует сжигать, – заметил молодой римлянин.

– Кто же, по‑твоему, ближе к истине?

– Те, кто, требуя свободы для себя, признают ее за другими. Ведь в каждом может быть искра божьего разума.

– Я тоже люблю философию, – задумчиво произнес Петрарка. – Но не ту пустую, болтливую, которой кичатся наши ученые. Мне кажется, гораздо полезнее заботиться о доброй воле, чем о блестящем разуме. Познать бога нельзя, а любить можно, и эта любовь – счастье.

– Однако как любить то, чего не знаешь? – удивленно спросил римский посол.

– Достаточно знать о господе, насколько нам дано, что он неисчерпаемый источник всякого блага, – ответил Франческо. – «Что толку мерить разумом надменным всю глубину бездонную вселенной». Чем смотреть только вверх, лучше лишний раз заглянуть в себя. Человеку следует помышлять о людском, а о небесном пусть пекутся ангелы.

Поэт достал с нижней полки большую рукопись в простой деревянной обложке и положил ее на столик у окна.

– Вот моя исповедь. Здесь изложены некоторые мысли. Я еще не успел дописать. Думаю закончить в Неаполе.

Кола ди Риенцо с волнением раскрыл рукопись. Листы были не склеены и пестрели исправлениями. На первой странице выделялось обведенное чернилами по‑латыни «О презрении к миру». Ниже в скобках стояла надпись: «Беседа с блаженным Августином».

– Буду счастлив познакомиться с новым творением. – Кола осторожно перелистал несколько страниц. – Твои книги «О достопамятных вещах» и «О знаменитых мужах» мне очень понравились. Особенно биографии Цезаря и Александра Македонского.

– Рад, что ты ценишь эти сочинения, – сказал Петрарка. – Ведь мнение тысячи глупцов вряд ли стоит признания одного умного человека.

– Услышать такие слова из твоих уст – большая честь, – смутился гость. – А кто из великих мужей прошлого тебе больше по душе?

– Полагаю, в этом наши вкусы не разойдутся, – улыбнулся Франческо. – Моим первым учителем в поэзии, как и у Данте, был творец «Энеиды». Знакомство с Вергилием и побудило меня создать «Эпистолы» и «Африку». Твои любимцы Тит Ливий и Цицерон[8] также являются моими добрыми друзьями. – Он достал из ящика стола толстую пачку незапечатанных писем. – С величайшим из древнеримских ораторов я даже веду литературную переписку. Цицерон учит меня краткости и выразительности стиля. – Хозяин помахал в воздухе письмами и сунул их обратно в ящик. – Если хочешь, потом посмотришь. А сейчас пойдем спустимся в погреб. Солнце уже высоко. Пора подумать об обеде.

Колонна Траяна

РИС. 13–16.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒