Внимание! 6 страница

— А что же вы к ним?.. — растроганно спрашивает Ирина, с удивлением и участием глядя на разговорившуюся вдруг старушку.

— Понимаешь, ведь забрали меня совсем девчонкой. Моложе тебя была, только техникум закончила, замуж выскочила за лейтенанта молодого... Сыну еще и десяти месяцев не было, как мужа взяли... «Чистка» в армии началась... И меня через пару месяцев обманом повезли, вроде на свидание с ним... Еще одну женщину со мной везли с двумя детьми постарше, так она сразу заголосила... Я ей говорю: «Зачем ты так, ведь мы сейчас своих увидим?!.» А она: «Ты что, не понимаешь, что нас арестовали?!». А потом еще и детей отобрали... Ох!.. Если бы не отец — заслуженный большевик, так и не знала бы до сих пор, где сынок мой...

— А!.. Это он к вам приходит?!..

— Да приходит... Но — как к чужой!.. Чужая я ему, понимаешь?!.. Да я и не виню его... Увидел он меня впервые, когда ему уже двадцать исполнилось!.. Так что я за всю свою жизнь — жизни еще и не видела... Ни кино, ни театра, даже книг не начиталась… Когда реабилитировали, зрение уже совсем испортилось... Ничего не успела… — она поднимается и, подойдя к Юзефе Петровне, так же как Ирина, смачивает ей губы лимонной водичкой.

Затем садится на стул рядом с нею и продолжает со вздохом:

— Мне ж от них ничего не надо, только чтобы можно было пользоваться фонотекой... В обществе этом спектакли, книги на пленку записаны... Можно брать и слушать... Ирочка, будьте так любезны, попросите Ларису Михайловну помочь мне!.. Сама просить я не сумею!..

— Попробую, — почти прошептала потрясенная услышанным Ирина.

Увязая по колено в снегу — зима в 1986 году выдалась удивительно снежной, Ирина пересекает пустырь перед детской больницей, где лежит Денис. Ветер бросает в лицо пушистые комья снега. На Ирине легкое демисезонное пальто, так как компенсацию она получила лишь перед самой больницей, и зимним обзавестись не успела, на голове — та самая песцовая шапка, которую она летом забрала с некоторыми вещами из Припяти.

Ирина бросает снежок в одно из окон второго этажа больничного корпуса, занесенного сугробами и окруженного густо растущими соснами, раскидистые ветви которых аж потрескивают от тяжести снежного покрова. Денис машет ей из окна. Показавшаяся за ним медсестра, кивком здоровается с Ириной.

Через несколько минут Денис в спортивной шапочке и во взрослом теплом вельветовом халате, подпоясанном так, чтобы не волочился по полу, выбегает к маме и бросается к ней в объятия. Она кружит его. Шапка слетает с ее головы, обнажая коротко остриженные волосы.

— Ой, мамочка, — худенькой ручкой ерошит ее стрижку Денис. — Как волосики твои жалко!..

— Пустяки!.. Новые отрастут… Ну-ка, защищайся! — скомандовала Ирина, готовя снежок.

И они бросают друг в друга снежки, смеются. Вдруг Денис сильно закашлялся, но сквозь кашель спрашивает Ирину, радостно сверкая заслезившимися глазками:

— Мам, мы что, квартиру уже получили?!.

Она замирает. Грустно смотрит на сына, отрицательно качая головой.

Ирина сидит в затемненном шторами кабинете, приставив один глаз к оптическому отверстию громоздкого офтальмологического аппарата, с другой стороны которого сидит известный профессор-окулист, изучая ее глаз.

— Вот так... Сюда смотрите… А теперь прямо… Хорошо, — он устало поворачивается на вращающемся кресле к Ларисе Михайловне, сидящей на удобном диване рядом. Молча смотрит на нее.

— Ослепла чуть-чуть? — спрашивает Лариса Михайловна Ирину. — Посидим в сумерках, пока глазки отдохнут... Что скажете, Виктор Алексеевич?

— Что я могу сказать?! Только и того, что есть осложненные ядерные катаракты обоих глаз... Но вам, милая, — обратился он к Ирине, — я все-таки посоветовал бы достать малоизвестное средство, у него два названия — «таурин» или «тауфон»... Я его еще сам не видел, пока им только физики-ядерщики пользуются... Если достанете — было бы очень неплохо… Вы молоды еще... Оно будет задерживать развитие катаракт… Будьте здоровы!..

— Спасибо, Виктор Алексеевич!.. — почтительно провожает профессора до двери Лариса Михайловна.

Возвращаясь, она идет к окну.

— Что-то нас давно твои профсоюзы не атакуют, а?!.. Да, я написала по требованию Минздрава заключение... Я уже говорила, что нам запретили ставить диагнозы, связанные с лучевым поражением... А я рискнула — поставила тебе «лучевую катаракту»!.. Ну, в худшем случае, отделение заберут у меня, так мне же легче будет… А вот журналы с дозиметрией мне найти так и не удалось, будто и не было их вовсе, — говорит она, раздвигая шторы и глядя на крупные хлопья снега, слишком медленно и плавно, словно в сказочном сне, кружащие за окном.

— Профсоюзы нас не беспокоят, потому что, когда они приходили в последний раз — пятеро от разных ведомств, меня трясти от них стало... Неважно уже, с чем они приходят — с плохим или хорошим — видеть их больше не могу!.. Об этом я им и сказала, когда они спросили о моих пожеланиях...

— Напрасно ты так!.. Пусть бы побегали теперь… А то ведь их, кроме как через партийный контроль ЦК КПСС, не вырвешь из теплых кресел...

Вдруг в кабинет врывается разъяренный представительный гражданин.

— Что случилось?.. Вы ко мне?..

— К вам, к вам! Из Хмельницка вот приехал узнать, лечился ли у вас некто Сорока, инженер наш?..

Лариса Михайловна побледнела, и резко поднялась навстречу посетителю:

— Да, лечился... А в чем дело?!.

— А в том, что он, видите ли, заработал себе на аварийном блоке катаракты, ослеп, понимаешь ли... А мы ему инвалидность теперь плати?!. С какой стати?!. Мы его в Чернобыль не посылали!.. Он самовольно, на следующий день после сообщения об аварии, сорвался туда... Никто его не просил!..

— Не самовольно, а добровольно!.. Он, инженер-химик, посчитал своим долгом быть там, где нужнее... И если бы больше было таких добровольцев, то аварий было бы куда меньше... Человек уже два месяца слепой, а вы ему до сих пор ни копейки не заплатили... И еще посмели прийти сюда!.. — надвигается на растерявшегося чиновника, сверля его гневным, уничтожающим взором всегда таких мягких и добрых карих глаз, Лариса Михайловна.

Опешивший представительный гражданин ретируется. И только он скрылся за дверью, в кабинет робко заглядывает Катерина.

— Можно, Лариса Михайловна?

— Да, Катюша, входи!.. Ты что-то спросить хотела?..

Катя с необычайно торжественным видом входит в кабинет, держа руки за спиной, и начинает демонстративно расхаживать из стороны в сторону, пристально глядя на удивленных женщин. Потом, чуть не плача, восклицает:

— Да вы что, ничего не замечаете, что ли?!..

— Ну, слава Богу!.. — обнимает ее Лариса Михайловна и, отстранившись, с нежностью смотрит на два блестящих от счастливых слез, распахнутых ей навстречу Катиных глаза.

— Спасибо вам, спасительница вы наша!.. — шмыгает носом Катерина, достает из-за спины огромный букет гвоздик. — Это муж ко мне пришел как раз, а тут такая радость!.. Так он вот… Вам, от всей души!..

— Вот этого не надо! — строго говорит Лариса Михайловна. — Зачем же тратиться?!.

— Да как же?!. Радость ведь какая!.. Вы же меня к жизни вернули!.. Возьмите, прошу вас!.. Он бы не знаю, что для вас сделал за это, ей-Богу!..

— Ну, хорошо. Спасибо!.. Иди к нему, Катюша, — Лариса Михайловна ставит букет в вазу, смахивая накатившие слезы. — С вами здесь совсем сентиментальной станешь!..

— А еще говорят — чудес не бывает! — взволнованно говорит Ирина. — А сны вы толковать умеете, Лариса Михайловна?..

— Давай попробуем, — садится та на диванчик, отдыхая.

— Приснилось мне сегодня: будто идем мы с Денисом к маме... Царство ей Небесное!.. Она после смерти часто мне снится, я вам говорила… Так вот, идем мы к ней почему-то на пристань припятскую... Она вроде там в будочке такой живет, ну вот в каких мороженое продают... Подходим мы к пристани, а там на не замерзшей почему-то воде стоит огромный белый корабль... Я говорю: «Вот видишь, даже морские лайнеры к нам заплывали…» Вдруг этот корабль разворачивается и своим громадным острым носом плывет прямо на нас… вначале по воде, потом — по снегу… А мы уже около маминой будочки. Я быстро зарываю Дениса в снег... Вдруг с высокого борта на меня летит длинный толстый канат с петлей... Я отбрасываю его и тоже зарываюсь в снег у будки... Корабль крутится около нее туда-сюда, но будочка его к нам не пускает... Покрутился он так, да и поплыл восвояси... Я вижу, что опасность миновала, выбираюсь из снега сама, откапываю Дениса, и мы заходим в будку… А там на кровати мама лежит — под ледяным колпаком над головою... Я бросаюсь к ней, плачу, дышу на лед... И лед начинает таять... А когда он совсем растаял, мама оживает, поднимается в постели ко мне и улыбается... А я плачу, теперь уже от счастья, обнимаю ее и... просыпаюсь... Вот такой сон...

— Мне думается, что было у тебя какое-то мертвое дело, а теперь оно оттаяло... И сдается мне, что квартиру тебе уже выделили, только сообщить еще не удосужились!.. — объясняет сон Лариса Михайловна.

… Ирина с сыном покидают по-новогоднему украшенный мебельный магазин. Идут к автобусной остановке. Денис с трудом несет перед собой связанные вместе одеяло и две подушки, Ирина — свернутый матрац и раскладушку.

Они входят в подъезд девятиэтажного жилого дома. Поднимаются лифтом на восьмой этаж.

— Мама, в этом доме одни припятчане живут? — спрашивает Денис.

— Да, наверное…

— А это что здесь написано?.. Посмотри…

Ирина читает надпись, выцарапанную на щитке с кнопками этажей: «Шаровики!»

— Что это значит? — спрашивает Денис.

— Глупость какая-то... Пойдем, — подталкивает его Ирина в открывшуюся дверь лифта.

— Это твоя комната!.. — торжественно провозглашает она, когда они вошли в свою новую, пустую еще квартиру. — Давай пока сюда поставим раскладушку...

— Ой, мамочка!.. — обнимает ее Денис так, что она роняет на пол раскладушку и матрац. — Значит, скоро ты меня насовсем из больницы заберешь?!.

— Конечно же... Ну, все, все... Пусти, задушишь!.. Раздевайся… Приберем здесь, пока не стемнело, а то в комнатах света еще нет... Так что Новый год на кухне встречать будем... Но ничего, после праздников мы с тобой все наладим, купим мебель… и заживем по-царски, — радуется Ирина.

После праздников — они вновь в мебельном магазине, где во всех отделах висят таблички: «Мебель только для чернобыльцев». Они выбирают дешевый диван и тахту, скромную стенку для жилой комнаты, ибо полученной компенсации на дорогую мебель им, конечно, не хватит. И только около кухонных гарнитуров они долго ходят, присматриваются. Уж для кухни можно позволить себе выбрать приличную импортную мебель, которая все равно вся — «только для чернобыльцев».

— Я могу взять этот гарнитур? — спрашивает Ирина скучающую продавщицу.

— Чернобыльцам, — безразлично отвечает та.

— Мы — чернобыльцы. Вот паспорт...

— Таких гарнитуров больше нет... Только что забрали последний...

— А этот?..

— Этот продан.

— А... такой я могу купить? — показывает Ирина на другой, тоже импортный гарнитур.

— Этот тоже последний... Здесь мойку переделывать нужно...

— Ну, хорошо, а что вы нам можете предложить?!.

— Вот есть один, Броварской фабрики... Берите, если хотите…

Они подходят к кассе. Ирина рассчитывается за отобранную мебель.

— По два червонца на брата — и получай!.. — слышит она, как сбоку тихо торгуется рабочий магазина с солидным мужчиной в галстуке.

— Сколько всего?.. — спрашивает тот.

— Стольник — нам!.. И ей — зелененькую, — показывает рабочий на женщину, сидящую за столом администратора.

— Добро!.. По рукам!..

Когда, рассчитавшись, Ирина подошла к окошку, где оформляют доставку мебели на дом, тот же рабочий догоняет ее и тихо спрашивает:

— Вам срочно нужно мебель доставить, не так ли?!.

— Да, хотелось бы побыстрей... У нас в квартире совсем пусто еще...

— Полсотни давай!.. Сейчас же погрузим и отвезем…

— Но мне сказали, что машин свободных сегодня нет...

— Давай деньги, хозяйка, и «все будет путем»!..

— Хорошо, — робко соглашается Ирина.

— Мам, — дергает ее за рукав Денис, когда отошел рабочий. — Нам та тетя сказала, что таких гарнитуров, как мы хотели, больше нет... А пока я на улице стоял, их уже три вывезли!..

* * *

… Вам идти! — сказали Ирине, когда подошла ее очередь.

— Слушаю вас, — участливо встретила ее замминистра.

— Видите ли, — волнуясь, подходит к столу Ирина, — мой сын тяжело болен… Ему нужна срочная операция... Вот наши бумаги... Я бы хотела, чтобы его оперировали за границей... Ведь сейчас весь мир готов помогать чернобыльцам… А мы из Припяти... Вот, посмотрите... Мы жили на окраине, почти у реактора… К тому же сын в тот день с другом еще на речку бегал... А теперь такое… — выпалила она устало и, без приглашения, опустилась на стул.

— Я вам сочувствую, — рассматривает бумаги зам. — Но помочь вам — увы! — нечем… Это не наша компетенция... Да и средствами мы не располагаем... Вы же знаете — нужна валюта…

— Но что же мне делать?..

— Право, не знаю... Обратитесь в Союз «Чернобыль», может быть, они... На телевидение… В этот их марафон, наконец…

— Они нас показывали в прошлый раз…

— И что?..

— Ничего… Как видите…

— Не знаю... Просите у них... Мы могли бы разве что дать путевку оздоровительную вашему сыну куда-нибудь...

— Спасибо. Путевку ему в поликлинике уже дали — на море, в разгар зноя… Вот теперь не знаю, как забрать его поскорее… Совсем ему плохо там… Извините, — встает Ирина.

Понуро выходит она из Минздрава, вновь садится на скамейку в парке, кладет под язык валидол. Вспоминает …

* * *

... Холодный осенний полдень. Простоволосая, все в том же демисезонном пальто, мучимая горячей, нестерпимой болью, разлившейся по всему телу, едва волоча непослушные ноги, подходит Ирина к своему дому, весь двор которого усыпан цветами. У подъезда стоит печальная соседка, покачивая коляску с грудным ребенком. Ирина, сжав виски руками и морщась от боли, спрашивает ее:

— Что случилось?

— Еще одного не стало...

— Кто?..

— Фамилию не помню… До аварии жил в Шепеличах... Все время на станции работал...

— Отчего умер?..

— Рак...

Ирина входит в квартиру, тяжело опускается на тумбу тут же у двери. Денис, повзрослевший за послеаварийный год, подбегает к ней, помогает снять сапоги. Отводит в комнату, усаживает в кресло, пытается снять с нее пальто.

— Мам, тебе плохо?!. Ты ложись… А я сбегаю к автомату — вызову «скорую»?..

Ирина в постели. Рядом с нею стоит молоденький врач и внимательная медсестра «скорой помощи».

— Давно вы лежали в больнице? — спрашивает врач, пока медсестра делает Ирине укол.

— Почти полгода назад, — стонет Ирина.

— Нужно ложиться опять, — решает врач.

— Нет, я так не могу... К больнице надо как-то подготовиться… Придумать, как быть с сыном… Нет!.. Вот вы мне укол обезболивающий сделали, и спасибо!.. Лишь бы эта адская головная боль прошла, и можно дальше жить…

— Жить-то можно… Но для этого вам все-таки необходимо пролечиться... Он у вас не маленький уже, — смотрит врач на Дениса, стоящего у двери. — Есть у вас родственники?..

— Сестра.

— Ну, вот, вызовите сестру… Что, герой, смотришь?.. Маму мы отвезем в больницу, иначе она долго собираться будет... А ей непременно нужно подлечиться… Правильно я говорю? — треплет он Дениса за шею. — А ты останешься за хозяина, хорошо?..

Денис неуверенно кивает и вдруг сильно кашляет.

— Простыл, что ли? — спрашивает врач.

— Нет, — тихо отвечает за Дениса мать, — это после лагерей 86-го, уже почти год у него такой кашель, приступами… Боюсь, чтобы астмы не было...

— Обязательно покажите его врачу!..

Душный коридор детской поликлиники переполнен женщинами и детьми. Ирина просится у очереди:

— Позвольте мне войти?!.. Я без ребенка… Мне только выписку взять, пожалуйста!..

Очередь не возражает, и Ирина входит в кабинет, где за столом сидит участковый врач — крутолобая молодая женщина с жесткими глазами. Рядом — женщина с малышом на руках.

— Я занята, мамаша!.. Вы разве не видите?!.

— Простите, но мне только выписка нужна — с последними анализами, для обследования сына… Я думала, что медсестра... Но раз ее нет, я буду ждать своей очереди, простите!..

— Карточка ваша здесь?..

— Должна быть здесь, я записывалась на прием...

— Ищите карточку, и выписывайте все сами, я подпишу...

— Спасибо! — Ирина склоняется к столу, быстро находит карточку Дениса, достает из сумочки ручку. — Простите, на чем можно писать?..

Врач подсовывает ей лист и обращается к женщине с малышом:

— У вашего ребенка ОРЗ, мамаша... Сейчас я выпишу антибиотики, будете давать по таблетке три раза в день... Ну, конечно, теплое питье, горло полощите ромашковым отваром…

— Но он еще не умеет полоскать... Как же?.. — растерялась молодая мама, отнимая у мальчика авторучку, которую тот умудрился стянуть со стола и даже попробовал запихнуть в рот.

— Ах, да... Тогда смазывайте горло йодинолом… Я выпишу...

Ирина открывает страницу карточки, к которой прикреплен результат последнего анализа крови, сделанного три месяца назад, и недоуменно смотрит на этот клочок бумажки, исписанный вдоль и поперек жирным красным карандашом.

— Что это? — удивляется докторша, глядя на бумажку, протянутую ей Ириною.

— Я не знаю, что это... Три месяца назад у ребенка был такой анализ крови, а вы мне ни слова об этом...

— Значит, я не видела его, мамаша!.. Разве я могу за всеми вами уследить?.. Медсестра подклеила и все...

— Но ребенок ведь из Припяти!.. Неужели нельзя повнимательнее?!.

— А у меня не один он из Припяти! — перебивает ее врач. — Где вы будете его обследовать?!.

— Мне сказали — в Охмадете...

Старенькая дворничиха пытается смести в кучу последние осенние листья на мокрой аллее небольшого скверика во дворе института охраны материнства и детства или по-простонародному Охмадета, куда уже за результатами обследования спешат Ирина с Денисом.

— Мам, — тихо говорит Денис, — мы вчера, когда в кино шли всем классом, мимо нашего двора проходили. А та девчонка, которую со мной посадили недавно, помнишь, Татьяна, говорит всем: «Не подходите близко к этому дому, там припятские живут...» Я говорю: «Ну и что? Я тоже припятский и тоже в этом доме живу...» А вчера она попросилась за другую парту...

— Не расстраивайся, сынок!.. Это не беда!.. Просто она — не надежный человек, — успокаивает его Ирина.

Они заходят в кабинет приятной блондинки средних лет, ведающей в Охмадете припятскими детьми.

— Все так, как я и предполагала, — вздыхает она, изучив результаты анализов.

— Как? — встревожено спрашивает Ирина. — Дениска, подожди меня в коридоре...

— К сожалению, утешительного мало, мамочка… Да, придется вам пару месяцев серьезно пролечиться... Я все-все вам сейчас распишу...

— А как же школа?..

— Ну, голубушка!.. Какая тут школа?!.. Здоровье дороже!.. Да, а это все возьмите, — она отдает Ирине результаты исследований. — Для поликлиники сделайте копии... Вам еще не один год придется лечиться, так что все собирайте, чтобы можно было контролировать ситуацию… Поняли, мамочка?!.

— Спасибо вам!.. Просто даже не знаю, что было бы, если бы мы не к вам попали!..

— Попали, и слава Богу!.. Будем лечиться! …

* * *

… Измученная нервным днем, Ирина тяжело спустилась со ступенек автобуса на своей остановке. И уже направилась было домой, но, вспомнив, что дома ее ждет голодный кот, все же решилась зайти в гастроном.

Пройдя мимо всех отделов с пустыми и полупустыми полками, в основном заставленными трехлитровыми банками сомнительного березового сока, Ирина подходит к колбасному отделу, где с сожалением понимает, что отвоевать кусочек для ее Василия сегодня она никак не сможет. Поскольку у пустого прилавка здесь хаотично столпилась огромнейшая очередь, жадно, со скандалом, набрасывающаяся на каждую новую тележку с кучей расфасованных кусочков вареной колбасы грязно серого цвета, еще недавно самой дешевой из всех сортов колбас, а теперь аж по 8 рублей за кг, прозванной в народе «павловской», по фамилии нынешнего премьер-министра СССР, в 2-3 раза поднявшего цены на продукты питания и основные потребительские товары, которых в магазинах все равно днем с огнем не сыскать. Постояв немного у колбасного отдела, Ирина плетется к рыбному, где на одном из лотков пустого прилавка одиноко лежит горстка поблеклой, залежалой, сырой кильки. Ирина покупает ее всю.

У ближайшей многоэтажки гуляет хмельная свадьба. Свернув во двор своего дома, Ирина уже издали замечает заплаканных соседей, столпившихся у ее подъезда, и «Скорую помощь», стоящую в сторонке. Только она подошла, как к подъезду тихо подъехала крытая машина, из которой выносят гроб, провожаемый суровыми взглядами потрясенных горем мальчиков и девочек 14-16 лет, плотной группой стоящих у парапета. Собравшиеся всхлипывают. Вдруг на балкон четвертого этажа с душераздирающим криком выскочила мать умершего в трауре:

— Сыночек мой!.. Сынок!..

Этот отчаянный материнский крик, кажется, никогда не утихнет, но вот две женщины в черном с трудом затаскивают несчастную мать назад в квартиру. К дверям подъезда прислонены венки с лентами «Дорогому Сергею от родных», «… от друзей», «… от соседей», «… от одноклассников», «… от Союза «Чернобыль»… Рядом с венками большой портрет, с которого весело смотрит на собравшихся открытое лицо рыжего подростка с серыми глазами.

— Сережка?!. — вырвалось у Ирины, в глазах ее — ужас и боль.

— Ты что, не знала? — спрашивает стоящая рядом зареванная землячка.

— Нет… Не знала… Боже, Боже!.. — стонет Ирина. — Горе-то какое!.. Еще позавчера я его видела во дворе с Джеком...

— Вот позавчера вечером ему и стало плохо… Упал и все… Восемь часов за него боролись в реанимации, — шмыгает носом землячка, — не спасли...

— Господи!.. Детей-то за что?!. — страдает Ирина. — Бедная Лиза!..

— Ее уже трижды откачивала «скорая», — шепчет еще одна женщина рядом.

Ирина смотрит на лица ребят, на портрет всегда улыбчивого Сергея, и ей видится…

* * *

… — Припятских сегодня в интернат увозят, — кричит рыжий чумазый мальчуган, проносясь мимо Ирины по лысой аллее пионерлагеря «Ленинец», куда полмесяца назад перевели всех припятских и чернобыльских детей из других лагерей Сергеевки Белгород-Днестровского района.

— Сергей?! — узнала его Ирина. — Постой!.. Куда увозят припятских? — хочет она выяснить, но тот уже достаточно далеко и ее не слышит.

Высокое солнце припекает открытые, почти без какой-либо растительности игровые и спортивные площадки. Горячий дух исходит от бетонных стен множества двухэтажных корпусов, беспорядочно разбросанных по огромной территории этого лагеря-гиганта.

По разогретому асфальту лагерных дорожек туда-сюда снуют ребятишки. Но ни одного взрослого Ирина не видит вокруг.

Навстречу ей бредет с понуро опущенной головой девочка лет пятнадцати, плечи которой вздрагивают от сдерживаемого беззвучного рыдания.

— Девочка, ты не подскажешь, где я могу найти 7-й отряд, — спрашивает ее Ирина.

Та, вздрогнув, останавливается и какое-то время удивленно смотрит на Ирину покрасневшими от слез глазами.

— Тетя Ира, вы?!. Вот Дениска обрадуется!.. Идемте, я проведу вас...

— Наталка?!.. Здравствуй, милая!.. Что с тобой?.. — притягивает девочку к себе Ирина.

Наталка, уткнувшись в нее, вдруг горько зарыдала. Ирина гладит ее по выгоревшим волосам.

— Ну, поплачь, поплачь немного... Может, легче станет!..

— Не могу больше здесь!.. — рыдает Наталка. — Тетя Ира, сил моих нет больше!.. Сбегу сегодня, если мама за мной не приедет... Ни в какой интернат я с ними не поеду!..

— Куда же ты убежишь?..

— Не знаю... На станцию… в Киев… куда угодно!.. Своих буду искать, — шмыгает носом и непрерывно смахивает слезы Наталка, идя рядом с Ириной по аллее. — Даже в первые дни здесь, когда я еще не знала, что с мамой... Она ведь на станции в ту ночь работала... А из города меня вывезла тетя моя… Потом уже я сюда попала... И не знала, жива ли мама, где она, что с ней... Я тогда все время плакала... А они называли меня истеричкой... Наша воспетка, чуть я расстроюсь, кричит: «Прекрати истерику, дура!..» Представляете!.. Вот в «Медике» всем нам было классно!.. Помните?!. А тут, только перевели, выдали нам по одному халату, да всем почти одного размера, и вместо обуви — колодки, одного размера — всем... Ну, смотрите, разве это туфли?!.. Но самое жестокое было отношение к нам, девчатам старше 14-ти… Знаете, месячные уже у многих, а они нам объявили в первый день: «Девочки, у кого будет потребность в вате, обращайтесь в медпункт...» Так вот, у кого такая потребность возникла в первые десять дней, тем везуха!.. А потом все!.. Нет ваты, что хотите, то и делайте... А нам ведь и рвать-то нечего, даже тряпок своих нет... Вот гадство, представляете!.. Кошмар!.. — говорит Наталка, высохшими от гнева глазами глядя на какого-то невидимого недруга впереди. — А когда комиссия с ЧАЭС к нам приехала, и они спросили, чего нам больше всего хочется, мы сказали — чтобы комиссии сюда почаще приезжали, тогда хоть нормально в столовке кормят!.. …Ой, тетя Ира, — вдруг спохватилась она, — это так здорово, что вы успели!.. Я так рада за Дениску!.. Он ведь ничего не знает, вот будет счастлив... Мы пришли! Это их корпус. Вам сюда — на второй этаж!.. А я побегу маму встречать, может, и она успеет приехать!.. — в глазах Наталки вновь показались слезы. — До свидания, тетя Ира!..

Девочка побежала к лагерным воротам. Ирина некоторое время смотрит ей вслед и, тяжело вздохнув, поднимается по наружной лестнице на второй этаж. Входит в просторную прихожую, в центре которой стоит низкая широкая скамья, с обеих сторон которой разбросана стоптанная, сбитая, грязная детская обувь... Вдоль стен тянутся личные шкафчики ребят из 7-го отряда.

— Все. Припятские, с вещами на выход!.. — слышится из соседней комнаты резкий женский голос.

Первым в прихожую с двумя толстыми пакетами в руках выходит ничего не подозревающий Денис. Увидав маму, он, ошеломленный неожиданностью, замирает, роняет на пол пакеты, из которых вываливаются скомканные грязные рубашки. Сам он чумаз и не ухожен, на сером исхудавшем лице остались только огромные глаза, которые мгновенно наполняются слезами. Ничего не говоря, Денис медленно подходит к Ирине, опустившейся от волнения на скамью, и прижимается к ней, крепко обняв маленькими ручонками.

За его спиной появляется чумазое лицо улыбающегося Сергея …

* * *

… Женщина, стоящая около Ирины, слегка толкает ее в бок:

— Смотри… Джек прибежал...

— Господи!.. Нужно, чтобы его увели, — шепчет другая.

Взрослая собака породы колли скулит и мечется, пытаясь пробиться сквозь плотную толпу. Низкий коренастый мужчина оттаскивает ее в соседний подъезд ...

* * *

… А Ирине вспоминается, как однажды открыв входную дверь, она увидела счастливых Сергея и Дениса показывающих ей смешного щенка колли, а сзади радостно выглядывает симпатичная мордашка младшей сестренки Сергея. И они вместе наблюдают, как, обнюхав всю квартиру, щенок подбегает к зашипевшему коту Ваське, пушистая, черная с серебристым отливом шерсть на выгнутой спине которого встала дыбом …

… А вот дети бегают по заснеженному двору — уже с подросшим Джеком, забрасывая друг друга снежками. Мальчики забираются на перекрытие странного сооружения детской площадки, и оттуда засыпают снегом Джека, который, радостно виляя хвостом и смешно отряхиваясь, высоко подпрыгивает, чтобы достать их …

* * *

… — А Денис где? — спрашивает Ирину соседка. — Что-то его давно не видно…

— В санатории... Даже не знаю, как он это переживет?!. Как страшно, Господи!..

— А матери как жить-то теперь? — вздыхает кто-то рядом.

— Что поделаешь?!. Надо жить, — всхлипывает соседка, — у нее еще дочь малая!..

Из подъезда выносят еще венки, цветы. Выходят близкие Сергея, выводят изнемогающую от страданий мать. Следом идут, обнявшись, отец и сестренка. Собравшиеся: соседи, друзья, одноклассники прощаются с Сергеем, засыпая гроб живыми цветами.

Из крайней квартиры спустили шнур с микрофоном, который берет интеллигентная припятчанка, занимающаяся в этом доме «детьми Чернобыля», и дрогнувшим голосом произносит:

— Дороги зэмлякы!.. Ридни, друзи Сэргия!.. Страшнэ лыхо знов прыйшло в наш дим!.. Сьогодни ми прощаемося з юнаком, якый ще тилькы мав обыраты свою долю!.. Нэмае слив, щоб пэрэдаты горэ, яке вси мы тут пэрэжываемо зараз... Нэмае слив, яки хоча б трохы змэншылы матэрынськый биль, — голос ее сорвался, слышится стон матери, рыдания. — Пробач, Сэргийку, якщо мы щось нэ зробылы для тэбэ!.. Хай прыймэ Господь твою бэзгришну душу и хай даруе тоби Царство Нэбэснэ!..

В это время Ирину обнимает за плечо откуда-то взявшаяся Софья, глаза которой тоже припухли от слез.

— Идем со мной, — шепчет она Ирине, увлекая ее за собой. — Слушай, я тут американцев встретила… Они случайно оказались в нашем районе и ненароком увидели это! — сокрушенно вздыхает она. — Уму непостижимо!.. Вон они, видишь, фотографируют… Так вот, я им рассказала, что твой Денис дружил с Сергеем… И что он тоже тяжело болен... Они захотели поговорить с тобой...

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒