Внимание! 5 страница

Девочка поднимается со скамьи, отряхиваясь.

Мимо них к ближайшему корпусу идет симпатичная женщина средних лет в белом халате, ведя за руку ревущего мальчугана лет пяти в длинной рубашке и без штанов. Девчата прыснули. Малыш заревел еще громче.

— Да успокойся ты, Стасик!.. Найдем мы тебе штаны сейчас... Перестань реветь, прошу тебя, — умоляет его воспитатель. — Андрей, — позвала она парня лет шестнадцати, — присмотри за ним, пока я штаны поищу...

Она скрывается в корпусе. Мальчик безутешно плачет. Рослый Андрей, в котором Ирина узнает припятского блатаря — завсегдатая дискотек, подходит к малышу. Ирина, готовая к грубости, бросилась было на защиту маленького. Но к ее удивлению, Андрей, присев на корточки перед малышом, мягко обнял его за плечи и что-то тихо по-доброму говорит ему. И малыш тут же успокаивается.

A сзади слышится кашель Дениса.

— Вот! — торжественно восклицает он, протягивая маме два больших букета ландышей. — Это — от меня, а это — от кухонных рабочих!..

Ирина крепко обнимает сына, и они идут по двору лагеря к лесу, где благоухает пышная зелень, стучит дятел, заливается соловей и кукует, щелкает, пересвистывается птичья многоголосица. Ирина погружает лицо в двойной букет лесного чуда, вдыхая аромат любимых цветов.

— Мам, ты не бойся! — вдруг говорит Денис. — Я их мыл!..

На следующее утро Ирина вновь приехала в «Рассвет», но лагерь пуст.

— Их только что увезли, — объясняет ей пожилая работница.

— Куда?

— А кто его знает?!.. Куда погонят эшелон — в Крым или в Одессу... Вы поезжайте на станцию, может, еще успеете проститься?!..

Вокзал. Ирина пробирается к поезду, стоящему на запасном пути, оцепленном милицией.

— У меня там сын, — просит она молоденького милиционера.

— Ладно, проходите! — пропускает ее тот.

Ирина подбегает к ближайшему вагону, у которого стоят несколько ребятишек разного возраста. На груди у каждого висит бирка с именем и фамилией.

— Дети, поднимайтесь в вагон!.. Я вас всех должна видеть, — зовет их из вагона интеллигентная женщина в очках.

— Простите, — обращается к ней Ирина, — вы не знаете, в этом поезде есть «Рассвет»?..

— Не знаю. Пройдите вперед, может, там?..

Ирина бежит вдоль поезда.

— Это не «Рассвет»?.. — выкрикивает она у каждого вагона.

Вот из одного вагона выскакивает разъяренная упитанная проводница, за ней — пожилой мужчина в форме начальника поезда.

— Если ты не вернешься, считай себя уволенной, — кричит он ей в след.

— Да черт с тобой, увольняй!.. Напугал!.. — на ходу огрызается та.

— Стой!.. Кто вместо тебя работать сегодня будет, ты подумала?!.. Где я возьму замену?..

— Сам обслуживай этих чернобыльцев!.. На фиг нужна мне твоя радиация!..

— Последний раз прошу тебя, Петрова, опомнись!..

— Да пошел ты!.. — рычит своему начальнику проводница, чуть не сбив с ног Ирину.

— Вы не знаете, есть ли в этом эшелоне дети из «Рассвета»? — взмолилась Ирина навстречу начальнику поезда.

— «Рассвет»?.. Кажется, в конце состава, не помню... — отвечает ей тот, тоскливо глядя в спину удаляющейся проводнице. — Э... эх! — махнув рукой, он поднимается в вагон.

А Ирина бежит назад — в конец состава. Поезд трогается. Она кричит:

— «Рассвет»!.. Кто из «Рассвета»?.. Де-нис!..

Поезд, набирая скорость, проносится мимо …

* * *

… Громкий плач ненадолго вернул Ирину в реальность. Это упал малыш, бегающий за голубями. Мать поднимает его, стряхивает пыль. А Ирина вновь окунается в прошлое…

* * *

…Одесский вокзал пестрит яркими детскими одеждами. Ирине это кажется странным, после двух месяцев почти бездетного Киева, если не считать бездомных детей переселенцев в долгих очередях эвакоштабов. Она подходит к расписанию пригородных поездов. Увидев, что электропоезд в Белгород-Днестровский отправляется через полчаса, спешит к пригородным кассам за билетом.

С тяжелыми авоськами идет она вдоль длинного забора пионерлагеря «Медик-2», где, как она узнала несколько дней назад, находится Денис. Сквозь забор видны аккуратные деревянные домики, на коротких сваях приподнятые над землей. Молодые деревца стройными аллеями разделяют территорию лагеря на несколько частей. Всюду разбиты клумбы с цветами. А в самом центре густо зеленеют грядки картофеля, капусты, моркови и прочих овощей.

У одного домика, среди ребятишек, весело играющих в догонялки, она замечает того самого мальчугана, которого видела в «Рассвете» безутешно рыдающим. На сердце отлегло — значит, не ошиблась, Денис здесь.

У ворот лагеря ее встретили двое дежурных. Узнав, к кому она приехала, один из них, загорелый, как смоль, мальчик лет девяти вызвался провести Ирину к домикам 3-го отряда. Но к ним уже подбегает счастливый Денис, еще сквозь забор заметивший маму.

— Мамочка!.. — бросается он к ней на шею. — А я думал, что письмо от тебя получу сегодня… А ты сама приехала!.. Ты так быстро нашла меня, мамочка!.. — прижимается он к закашлявшейся от радости Ирине, затем, забрав у нее авоську, берет ее за руку и ведет в свой отряд.

— Как ты живешь здесь, рассказывай, сынок!.. — просит Ирина.

— Любовь Степановна!.. Ко мне мама приехала!.. Меня мама нашла уже!.. — вдруг кричит сын идущей навстречу симпатичной женщине средних лет, которую Ирина уже знала по «Рассвету».

— Здравствуйте! — жмет ей руку Любовь Степановна. — Вы надолго к нам?

— Дня на два...

— Хорошо. Поживете с Денисом, а ребят из его домика я пока к себе заберу…

— Ой, спасибо!.. А то меня уже напугали, что частники здесь за одну ночь 10 рублей берут…

— Берут, — вздыхает педагог. — Но мы родителей своих детей принимаем сами!.. И кормим их в нашей столовой. Начальник лагеря распорядился… Вообще-то это лагерь кишиневского мединститута. И сам он — доцент этого института. Много здесь студентов, аспирантов — в общем-то, народ замечательный… Если бы вы видели, как они нас встречали: с хлебом-солью, буквально каждого ребенка сняли с поезда, помыли, переодели… ОРСовцы , тоже кишиневские, даже конфеты каждому ребенку за свои деньги купили... А уж одежда, обувь — пожалуйста, сколько надо, выбирай!.. Если через пару дней выяснялось, что кроссовки, например, кому-то жмут, тут же обменивали... Вот поживете, сами убедитесь, что нам здесь даже очень неплохо отдыхается, правда, Дениска?!

— Еще бы!.. Мам, а на мой день рождения на кухне пирог с ягодами испекли!.. На все дни рождения наши повара что-нибудь вкусненькое пекут...

— Дети! — обращается Любовь Степановна к ребятишкам, столпившимся у Денискиного домика в ожидании гостей. — К Денису приехала мама, Ирина Михайловна!.. Так что, пока я займусь делами, развлекайте гостью.

Все шумно входят в уютный домик на трех человек. Ирина достает из авосек и кладет на стол пакеты с черешней, клубникой, крыжовником и другими ягодами.

— Прошу всех к столу, — пригласила она.

Дети шумной гурьбой облепили стол, с наслаждением уплетая ягоды. Денис, одной рукой крепко держа Ирину за руку, будто боясь потерять, другой загребает ягоды в рот. К Ирине подходит девочка-подросток лет пятнадцати, жившая с ними в одном доме в Припяти.

— Наталочка!.. И ты здесь?!

— Тетя Ира, а вы моих маму с папой не встречали?..

— Пока не встречала… А что передать, если встречу?

— Вот, — протянула она давно приготовленное, вчетверо сложенное письмо, как будто ждала этого вопроса, и, блеснув полными слез глазами, тут же отвела взгляд.

— Обязательно передам! — прячет Ирина письмо в сумочку.

— Мам, а у тебя нет с собой твоей фотографии? — вдруг спрашивает ее Денис.

— Не знаю... Давай посмотрим, — отвечает она и роется в сумочке. Находит маленькое фото, отдает Денису, который тут же укрепляет его на стенке у своей кровати.

— Ой, чуть не забыла, я ведь книжечку о Припяти привезла с видами города, помнишь, мы перед аварией купили?!.

— А ты что, была в Припяти?..

— Была…

Дети, бросив угощение, с завистью и восторгом глядя на Ирину, загалдели:

— Покажите, пожалуйста, покажите Припять!..

— Ой, а я вот здесь жила...

— А это мой дом, смотрите!..

— Оставьте нам эту книжку, пожалуйста!.. Мы всем воспитателям наш город покажем, — просят дети.

— Хорошо, я у Дениски оставлю, — взволнованно говорит гостья.

Утром Ирина и Денис спешат по аллее на завтрак. Она на ходу расчесывает свои длинные волосы, периодически очищая забивающуюся ими щетку.

— Мам, дай мне, пожалуйста, один волосок, — вдруг просит Денис.

— Зачем? — удивляется она.

— Мне надо…

Вечером, стеля Денису постель, Ирина замечает на стене под своей фотографией привязанный к гвоздику длинный светло-русый волосок…

* * *

… Ирина также тяжело поднимается со скамьи в парке и направляется к Минздраву. Заходит в главный корпус. Что-то спрашивает у вахтера, та объясняет, куда ей лучше пойти. Ирина уже едва плетется длинными коридорами Минздрава мимо множества кабинетов. У нее закружилась голова, она остановилась, облокотилась на высокий подоконник огромного министерского окна, и... вспомнились ей хождения по бесчисленным послеаварийным коридорам различных министерств и всевозможных чернобыльских комиссий ...

* * *

… Киев. Площадь имени Ивана Франко. Здание обкома профсоюза энергетиков, где разместилась комиссия по эвакуации. Длинный коридор забит людьми. Ирина, сильно кашляя и сжимая в руке носовой платок, выходит из одной двери, идет по коридору мимо множества других дверей, по указателю на стенах «Чернобыльская комиссия». Идет вверх по лестнице, по коридору, вниз по лестнице. Заходит в большой актовый зал, заставленный столами с табличками: «Жилищный вопрос», «Медицинский вопрос» и т.д.

— Вы анкету заполняли? — бесстрастно спрашивает женщина, сидящая за столом с табличкой «Секретариат», когда подошла Иринина очередь.

— Нет, — шмыгнув носом, снова закашлялась Ирина.

— Вот возьмите бланк. Заполните. Отнесите вон за тот стол... Придете через месяц узнать, решился ли ваш вопрос.

— Почему только через месяц?..

— Раньше все равно ваши бумаги не рассмотрят...

— Черте-что!.. — сердито бормочет Ирина, отходя от стола.

— Погодите, — бегло просмотрев анкету, окликает ее секретарь. — Вы попробуйте пробиться к замминистра… Скажите, что в зоне работали… А вдруг что и получится, — тихо советует она.

— Спасибо, попробую, — вздыхает Ирина.

И опять — лестницы, коридоры... И вот она уже у самых чуть приоткрытых дверей в кабинет замминистра, на прием к которому стоит, сидит на стульях у стен, гудит на разные голоса огромная очередь: измученные женщины, дети, старики.

— Они здесь ничего не решают!.. Только футболят дальше, — ропщет кто-то.

— Почему же, в Башкирию или Якутию они тебя быстро определят! — возражает другой.

— И зачем мне, скажите, Кольская атомная?! — жалуется соседу женщина со спящим ребенком на руках. — У меня все корни в Украине, а я должна ехать куда-то к черту на кулички?!.

А в приоткрытую дверь кабинета слышится шум нескольких мужских голосов, который обрывает скрипучий бас замминистра:

— Чего вы от меня хотите?.. Мы вам дали направление в N-ск, вот и поезжайте туда!..

— Были уже там, — громко огрызается кто-то. — Восемь идиотов поверили вам, помчались туда после вахты… с семьями!.. А нас оттуда поперли!..

— Никто нас даже слушать не стал, — подтвердил другой. — На ваши бумажки плевать все там хотели!.. Нет квартир, говорят, и все!..

— Ладно, — сдается замминистра. — Сейчас я поговорю с N-ским горисполкомом... Ждите…

— Ты смотри, неужели хлопцам повезет?!.. Ведь за месяц, что я здесь околачиваюсь, этот хмырь ни одного вопроса не решил, — удивляется сердитый мужичок, стоящий рядом с Ириной.

— N-ск?... — несется из кабинета. — С вами говорит замминистра Борисов... Вы что же себе позволяете?!. Мы посылаем к вам с направлениями восемь семей вахтовиков, а вы их назад отправляете!.. Что значит — нет квартир?.. Направления по вашей разнарядке выписывали!.. Значит, квартиры были... Где они?!.. Так, на днях эти люди к вам опять приедут, не найдете квартиры, по-другому с вами разговаривать будем!..

Ирина же и этот кабинет покидает с понурой головой. За нею выскользнул клерк, сидящий вместе с замом.

— Я вам посоветую сходить еще в обком на Леси Украинки, может, там что получится?.. А нет, так идите прямо в ЦК профсоюзов, к Шершову, вашему бывшему председателю профкома, знаете?.. Скажите, что Борисов велел им решить ваш вопрос… Смелее только надо!.. — тихо говорит этот не такой уж беспросветный чиновник.

Громадное белое здание киевского обкома партии с сиротливой каменной фигуркой Леси Украинки перед ним, которая скорбно взирает на многочисленных просителей, эвакуированных из ее родного и загубленного теперь Полесья, ежедневно бредущих мимо нее в обком — с надеждой, и с горькой безысходностью — оттуда.

Пройдя мимо Леси, Ирина почти столкнулась с бывшим агитбригадовцем Андреем, работавшим в припятском ЮжТеплоЭнергоМонтаж.

— Ирина?!.. Привет! — здоровается с ней Андрей.

— Здравствуй, Андрюша, — выдавливает из себя Ирина, потрясенная его видом, с ужасом и жалостью глядя на гладко выбритую голову, почти сплошь покрытую зеленкой, на его худобу и серость. — Ты откуда?

— Вот, в больнице месяц провалялся, после того, как мы трубу для жидкого азота тянули под четвертый реактор…

— Да, я слышала, ваш ЮТЭМ тоже занимался этим…

— Ой, если бы ты знала, как приятно работалось тогда!.. Ни каких тебе препон, никаких проволочек, и все необходимое получай, пожалуйста!.. Без тысяч инструкций… Люди чудеса творили, ей-богу!.. Наша бригада однажды за полчаса, потому, что дольше нельзя было, сделала работу, над которой в «мирное» время неделю бы все Управление билось…

— Андрюша, я что-то слышала про жалобу в ОБХСС… Это вы написали?..

— А, это... Ты туда? — показал он в сторону обкома. — Пойдем, я провожу тебя немного и расскажу… Когда зарплату большую стали начислять, там такое началось!.. Да ты знаешь...

— Почему началось?.. Оно у нас всегда было, только более скрыто, — сказала Ирина, сильно закашлявшись.

— Точно. А здесь все наверх полезло: и хорошее, и плохое, все — как на ладони!.. Например, сразу стали исчезать кофе, апельсины, предназначенные вахтовикам… Нам его и не надо было, кормили бы нормально три раза в день, и хорошо!.. Но просто обидно стало, противно!.. Кто-то же все это гребет!.. Мы об этом тоже в ОБХСС написали... Но главное из-за зарплаты. Мы ведь по 13-15 часов у аварийного блока, в самой «грязи» работали, один раз даже бригадир забыл прислать за нами автобус, так мы под реактором сутки проторчали... И что ты думаешь, нам в табелях выставили по 6 часов работы в зоне жесткого контроля. А себе и тем, кто в Полесском «штаны протирал», по 22 часа «грязной» зоны поставили, представляешь?!. И даже не денег тех нам жалко, черт с ними!.. Но, элементарно, справедливость какая-то должна быть?!..

Он очень устал, крупный пот, выступив на лысой голове, градом катится по лицу.

— Все правильно, Андрюша!.. Нельзя позволять им наживаться на народном горе, на здоровье вашем…

— Вот именно. Для кого — война, а кому — мать родна!..

— А тебе лечиться серьезно надо!..

— Да вот, после больницы дали мне еще путевку на месяц в санаторий… Завтра еду... Но ты, я вижу, тоже здоровьем не блещешь?!..

— А... Пустяки!.. Ну, счастливо тебе, — прощается с ним Ирина у парадного обкома.

И снова лестницы, коридоры... вестибюль с тыла здания, где тоже стоят столы с табличками, за которыми сидят ничего не решающие чиновники областного эвакоштаба. И здесь тоже полным-полно уставших, измученных, заплаканных женщин, детей, стариков ...

* * *

... Очнуться от воспоминаний Ирину заставил горячий спор, несущийся из приемной замминистра по здравоохранению.

— Простите! — войдя в приемную, обращается Ирина к сидящей у стены бледной женщине, на коленях которой сидит утомленная худенькая девчушка, а рядом мальчик лет семи. — Это все к нему?..

— Да.

— А за кем я буду?..

— Вот, должно быть, за этой дамой, — выкрикивает взбудораженная спором молодая женщина. — Она только что пришла, но, вишь ли, ждать ей не хочется… Иди, — наступает она на респектабельную даму средних лет, — иди, постой, как все…

Та же бесцеремонно отталкивает ее и прорывается к секретарю:

— Доложите обо мне Маргарите Васильевне! — приказным тоном говорит она.

— А почему это я должна о вас докладывать?!.. Встаньте в очередь!.. Чем вы лучше остальных?!..

— Вы что, не знаете?.. Мы — чернобыльцы, я не могу ждать!..

— Здесь все чернобыльцы… Проситесь у очередников…

— Ишь, грамотная нашлась! — опять набрасывается

на даму молодая женщина, — Вон, с двумя детьми, — показывает она на соседку Ирины, — припятчанка… А уже второй день здесь торчит, не может попасть на прием из-за таких умных, как ты…

Очередь загалдела.

— Ну, ты меня попомнишь, дорогуша, — зло бросает секретарю дама и грубо протискивается к выходу.

— А вы меня не пугайте!.. Пуганые, — волнуется секретарша и, обращаясь к очереди, объясняет: Она — жена одного клерка в Совмине… Еще в 86-м сделали они себе справки об эвакуации… И, представляете, уже пятый год она со своим выводком все летние месяцы проводит в лучших санаториях…

— Сволочи! — вырвалось у припятчанки с детьми, — Мы до сих пор никаких справок не имеем… А эти...

Ирина вновь забывается. И ей снова видятся ее пост-эвакуационные скитания — бесконечные лестницы, коридоры, чиновничьи кабинеты …

* * *

… Киев. Площадь Октябрьской революции. Здание ЦК профсоюзов. Просторные коридоры, блестящие лифты. Светлый, богато меблированный кабинет Шершова, бывшего некогда, еще до аварии, профоргом ЧАЭС, а ныне он не только работник профсоюзного ЦК, но и хозяин немалых послеаварийных субсидий и льгот.

— Вот твой шеф, — почти возлежа в удобном массивном кресле, показывает Шершов на Липкина, нынешнего профсоюзного лидера станции, столь же по-барски восседающего тут же за длинным и широким, полированным до блеска столом. — Пусть он решает...

— Да не могу я дать ей квартиру, — нервно отбивается Липкин, который еще в Припяти устал от бурной деятельности Ирины, что, правда, не помешало ему горячо жать ей руку перед благодарными вахтовиками, после концертов в «Сказочном». — Нет ее в списках... А я свой партбилет на стол из-за нее класть не собираюсь …

… — Еще не известно, за что он положит свой партбилет — за то, что дал бы, или за то, что не дал квартиру, — сокрушается после рассказа Ирины тот самый чиновник, который посылал ее к Шершову.

Они стоят в конце полного просителями коридора, глядя с третьего этажа на необыкновенно людную площадь им. И.Франко. У здания театра — венки, много цветов. На здании — в черной рамке большой портрет, с которого грустно смотрит на этот горький мир безвременно оставившая его актриса Наталя Ужвий. Из театра выносят гроб, и процессия отправляется в скорбный путь. Площадь, всколыхнувшись, пошла следом.

— А знаете, каков здесь утром был переполох?!. Площадь полна людей... Все здесь решили, что это чернобыльцы затеяли забастовку... Перепугались, звонят в разные инстанции... А потом узнали, что похороны Ужвий сегодня... Успокоились, — с горечью говорит этот добрый человек. — Верите, лишний раз из комнаты высунуться боишься... Больно людям в глаза смотреть!.. Ведь мы же здесь временные, на месяц присылают нас сюда с разных атомных... И ничего-то мы не можем!.. — он повернулся лицом к сидящим и стоящим в коридоре просителям. — Вот принимаем посетителей, выслушиваем и... отправляем на новый круг... Эх!.. Нет, без забастовок — такого, знаете, хорошего бабьего бунта! — ничего не добьются эти несчастные...

Но, посмотрев на Ирину и вспомнив, что она тоже из их числа, он добавляет:

— Послушаете, попробуйте-ка вы еще к одному заму пойти. Его специально прислали из Москвы. Он как раз сейчас принимает ...

И опять длинный, широкий, полированный до блеска стол в просторном, столь же богато меблированном кабинете очередного зама. Он, седой грузный человек, лениво поднял взор к входящей Ирине, когда та наконец-то дождалась своей очереди к нему. Но не успел он и рта раскрыть, как в кабинет ворвался чернявый украинец, с которым пару месяцев назад в одном автобусе ехала в Полесское Ирина. Она, кивнув ему, отошла в сторонку.

— В чем дело, молодой человек?!.. Вы разве не видите — я занят!.. Почему вы врываетесь…

— А мэни ця канцэлярщина ваша вжэ попэрэк горла

стойить, — перебивает его вошедший. — Я — молодый фахивэць, жыв у Припьяти, всэ мав, нибы мав и майбутне… Вы в мене всэ забралы, то ж давайтэ мэни папир, щоб я змиг жыти у Львови!.. Чого цэ я пойиду каличыты свое життя кудысь на Курылы?!. Йидьте сами туды!..

Зам недоуменно смотрит на разгоряченного юношу, почти ничего не понимая.

— Он требует у вас направление во Львов. Он — молодой специалист, в Припяти имел все, имел будущее... А теперь не хочет жизнь свою губить где-то на Курилах, — перевела Ирина.

— Да вы что себе позволяете?! — побагровев, начал заводиться зам.

Но парень вдруг хватает массивный министерский стул и в щепки разбивает его об угол полированного стола.

Зам ошалело уставился на разъяренного посетителя.

— Слухай мэнэ!.. Я вжэ усэ пройшов, в Афгани був...

А писля чэтвэртого реактора мени взагали нэма чого боятыся!.. Оцэ якщо нэ дасы зараз папир, другый стилэць на твойий поганий голови розибью, чуеш?..

На сей раз зам понял все. И быстро написал парню направление во Львов. Тот, взяв бумажку, сказал ему на прощание:

— Ось як з вамы треба, — и, довольный собой, вышел из кабинета.

Когда же Ирина протянула свои бумаги заму, тот, бегло глянув на них, рявкнул:

— А что вы ко мне пришли?!. Вы уже работаете в Киеве… Пусть вами Киевский горисполком и занимается! Туда идите!..

Ирина медленно идет людным Крещатиком. Между нею и окружающим миром вдруг возникло мигающее, дрожащее свечение, которое все увеличивается. Боясь столкнуться с кем-нибудь на тротуаре, она отходит в сторонку. И вдруг все зримое вокруг будто втягивается в сужающийся фокус, и мир заслоняет беспросветная пелена…

… — Свечение больше не повторялось? — сидя на краю кровати и прощупывая пульс Ирины, спрашивает ее миловидная женщина-врач, лет сорока пяти, в белоснежном халате и такой же шапочке.

В просторной, светлой и чистой палате глазного отделения областной больницы, где уже две недели лежит Ирина, — четыре кровати. На двух, что ближе к двери, тихо переговаривается две старые польки. Напротив Ирины, на кровати у окна, за которым сонно кружат осенние листья, лежит добродушная моложавая полесянка, и одним открытым карим глазом с любопытством и сочувствием смотрит на молодую соседку.

— Было еще пару раз, но не такое сильное и без потери зрения, — отвечает Ирина врачу, за спиной которой стоят еще несколько человек в таких же белоснежных халатах и медсестра, готовая записывать в свою тетрадь все, что ей велят.

— Кровь? — интересуется врач.

— Лейкоциты — 3,02, тромбоциты — 140, гемоглобин — 100, РОЭ — почти норма, — отвечает медсестра.

— Что ж, уже неплохо. Остаются те же назначения, добавьте только эсенциале в капсулах и капельно пять раз... А волосы все же тебе нужно постричь, — запускает врач руку в редеющую прическу Ирины. — Смотри, что делается... вся подушка усыпана, — стряхивая с руки волосы, добавляет она.

— Хорошо, Лариса Михайловна, вот отпустите меня еще раз к Дениске, и я постригусь по дороге...

— Ну, а как он? — спрашивает Лариса Михайловна.

— Спасибо, уже лучше. Правда, очень одиноко ему там... Устал он от всей этой бесприютности... По лагерям четыре месяца, а теперь еще больница... А как конфетам вашим обрадовался, вы бы видели!.. Спасибо!.. — благодарит Ирина, сверля врача умоляющим взором.

— Так и быть, если тебе хуже не будет, в следующее воскресенье опять отпущу — ласково улыбается Лариса Михайловна, переходя к соседней койке.

— Что, Катюша, не открывается глаз?.. Ничего, хорошая моя, закончим курс иголочек, тогда еще одно средство попробуем... С твоим глазиком все хорошо. На редкость удачно прооперирован. Но, видать, нерв задет...

— А что за средство, Лариса Михайловна?

— Кровь твою собственную из вены возьмем и в глазик покапаем... Иногда помогает...

... Ирина, уже коротко постриженная, покупает в киоске «Союзпечать» газеты и десяток конвертов. Шурша осенней листвой под ногами, пересекает тротуар. Подходит к перекрестку. На светофоре — красный свет, но машин нет совсем. И она уверенно переходит дорогу, увлекая за собой еще нескольких решительных пешеходов.

На другой стороне улицы перед нею, как из-под земли, вырос постовой.

— Почему нарушаете, гражданка?.. Штраф уплатить придется!..

— Простите, я не заметила, — пытается уговорить его Ирина, но, натолкнувшись на непримиримый взгляд, открывает сумочку, говоря: — Понимаете, я в больнице здесь лежу... И, кажется, у меня нет с собой денег...

Милиционер подозрительно разглядывает Ирину, на которой в этот холодный осенний день поверх платья лишь наброшена великоватая кофта с чужого плеча, а голые ноги обуты в летние босоножки.

— Ваши документы?.. — требует он.

— Но машин все равно не было, — оправдывается Ирина, роясь в сумочке.

— Где работаете, гражданка?

Это приключение начинает забавлять Ирину.

— В редакции, — задиристо отвечает она, улыбаясь.

— Удостоверение! — все больше заводится постовой.

— Вот я и ищу удостоверение, — вновь роется в сумочке Ирина. — Но, понимаете, я, должно быть, выложила его на тумбочку и забыла…

— На какую тумбочку? — злится постовой.

— Но я же объясняю вам, что я здесь рядом в больнице лежу, — говорит она потерявшему терпение постовому и, чувствуя, что тот уже готов взорваться, добавляет: — Да из Припяти я!.. Из Припяти, — и продолжает рыться в сумочке.

Когда же она поднимает голову, перед нею никого нет. Ирина удивленно озирается вокруг и видит постового на противоположной стороне улицы у милицейской будки.

Она еще несколько секунд стоит, думая, что тот может вернуться. Потом пожимает плечами и продолжает путь.

В палате она кладет на Катину тумбочку конверты.

— Вот обещанное, Катюша!.. Здравствуйте, Дора Васильевна... Сегодня вы в последний раз ей иголочки ставите?.. — обращается она к пожилой величавой докторше, вонзающей тонкую золотую иглу в Катино веко.

— Ты мне зубы не заговаривай!.. Куда это тебя носило, голубушка?!

Ирина быстро снимает кофту и вешает ее на гвоздь за дверью, там же переобувается в больничные тапочки.

— Все законно, Дора Васильевна, я была в поликлинике на процедурах… Еще, правда, подстриглась, как велела Лариса Михайловна, да подскочила к газетному киоску… Вот и весь криминал!.. А Вы, говорят, нас покинуть решили?!..

— Это за меня хотели решить, — ворчит Дора Васильевна. — На пенсию спровадить вздумали… А я сказала — нет у вас ставки для меня, на полставки останусь... Не будет полставки, бесплатно работать стану, но отделение не брошу, — она ставит последнюю иглу, уходит.

В палату на каталке ввозят крупную старуху, которой только что сделали операцию. Ирина помогает переложить ее на кровать, садится на стул рядом с ее постелью, и, периодически опуская ватку в стакан с лимонной водичкой, смачивает ей губы.

— Ну, вот видите, все уже позади, Юзефа Петровна, — говорит она. — Раз Лариса Михайловна обещала, что все будет хорошо, значит, так и будет...

— Ирочка, если бы вы знали, какие это пальчики!.. — проведя по воздуху слабой рукой, почти пропела Юзефа Петровна.

— Тихо-тихо, вам нельзя сейчас двигаться и разговаривать...

В палату входит медсестра, занося штатив с капельницей.

— Ирина, ну-ка, в постель! — мягко приказывает она.

Ирина послушно ложится на свою кровать. Аккуратная, приветливая медсестра быстро находит вену, налаживает капельницу и говорит, уходя:

— Все... Лежи смирно!.. Я буду вас навещать...

Только она вышла, в палату медленно входит соседка Юзефы Петровны. И поскольку Ирина лежит головой к окну, она сразу замечает покрасневшие от слез глаза этой замкнутой женщины.

— Валерия Николаевна, что с Вами?.. Вам грешно позволять себе слезы, так ведь и вовсе ослепнуть можно, — старается бодро говорить Ирина.

— Да уж лучше вовсе ослепнуть, чем так жить, — вдруг отвечает та.

— Да что Вы, Валерия Николаевна, дорогая, — говорит ей Катя, веки которой взволнованно задергались вместе с иголочками. — Я когда вдруг ослепла на работе, ни с того ни с сего, — думала, не переживу, что на всю жизнь теперь мне мрак обеспечен... Спасибо Ларисе Михайловне! Хоть одним глазом, да вижу свет Божий… Ведь какое это счастье — видеть мир!..

— Тебе бы лучше помолчать сейчас, Катюша, — прерывает ее Ирина.

— Эх! — горько вздыхает Валерия Николаевна, опускаясь на свою кровать. — Да если бы я совсем не видела уже, было бы лучше… Тогда бы меня приняли в общество слепых… А так, этим — оперированным глазом я еле-еле предметы различаю, а на другом — глаукома, тоже скоро видеть не будет… Мне в этом обществе сказали: «Когда совсем ослепнете, тогда и приходите...» Думают, что мне их льготы нужны!.. Да мне, после 25 лет лагерей и ссылки, жизнь на воле — лучшая из всех льгот...

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒