Роман Сенчин 11 страница

– А, да… Сколько?

– Сто восемьдесят.

Я достал из кармана толстую пачку денег. Сначала хотел дать двести и сказать – «сдачи не надо», – но передумал. Покопавшись в банкнотах, нашел сто восемьдесят и сунул официанту между пальцев.

В холле увидел старика‑охранника. Он сидел на своем месте, заметив меня, без особой приветливости кивнул. Я подошел и шлепнулся рядом. Ноги почему‑то отяжелели, словно долго прыгал.

– Ну, понравилось? – спросил охранник.

– Средне… Я там один, две потанцевали, и все… У меня девушка есть… – Захотелось рассказать ему то, что думал рассказать стриптизерше. – Но она не хочет со мной… Нет, может, и хочет, но боится… Или… – Я вздохнул и махнул рукой.

– Да‑а, с женщинами сложно. Да и как? Которая сразу дает – вроде шлюха, и жениться на такой не надо, а которая по‑другому – динамо, все соки высосет… У нас таких динамами называли. Не знаю, как счас…

– Слушайте, – перебил я, – а проститутки есть у вас?

Охранник вздрогнул, тревожно глянул налево‑направо и полушепотом поправил:

– Девушки. Девушку можно вызвать. Три тысячи – час.

– Долго ждать?

– Ну, с полчаса… Позвоню, они подвезут.

– Точно? – Я внутренне колебался – стоит, не стоит.

– Да то‑очно. У нас с этим надежно… Только деньги сейчас, пожалуйста.

Я дал ему три бумажки, сказал, в каком номере живу. Охранник кивал.

– Ладно, пойду к себе.

Умылся, почистил зубы. Прилег на кровать. Засыпал с детским чувством, что вот‑вот случится хорошее. И где‑то за этим детским покачивалась ухмылка злорадства: «Вот так, Ангелинушка, не хочешь – не надо. Обойдусь».

Поднял голову, огляделся. Обнаружил себя на кровати, одетым; ноги в туфлях затекли и ныли. Сбросил туфли, посмотрел на часы. Была половина девятого утра по Москве. Это, значит, по местному полпервого, что ли… Вспомнил про охранника, как давал ему деньги, как ждал проститутку. Проститутка не появилась. А может, и появлялась, но я не услышал стука в дверь…

Тупо матерясь и вздыхая, привел себя в божеский вид, отправился вниз. Первым делом нужно было купить воды, а потом найти того старика… Разобраться.

На мой вопрос, где купить «Бонакву» или чего‑нибудь типа нее девушка на ресепшене удивленно распахнула глаза:

– Зачем?

– Попить, естественно.

– Да из‑под крана попейте.

– А можно?

– Конечно. У нас вода самая чистая…

Вчерашнего охранника я в холле не обнаружил. Вместо него был молодой, крепкий парень, поглядывавший на меня, бесцельно бродящего неподалеку от него, явно недружелюбно. Легко было догадаться, что разговор с ним ни к чему хорошему не приведет.

Время гостиничного завтрака давно миновало, и я поел в «Моне». Да что значит поел – выпил два бокала пива, пожевал мясного ассорти. Решал, стоит или не стоит все‑таки ехать к свечинским друзьям. Вчера был готов, а сейчас, потеряв три тысячи, болея с похмелья, снова сомневался.

Но чем занять себя вечером? И завтра?… Шляться по центру незнакомого города, выискивая какие‑нибудь достопримечательности? Сидеть в номере с бутылкой водяры и таращиться в телевизор, отгоняя невеселые размышления? Снова, хе‑хе, на стриптиз спуститься?…

И я отправился к Татьяне с Олегом. Хуже, решил, не будет. Пошел пешком, ориентируясь по карте.

Судя по ней, бульвар Постышева находился не так уж безнадежно далеко от гостиницы. Сначала по бульвару Гагарина вдоль Ангары, потом по некой Верхней Набережной улице, и за ней то, что мне нужно… На деле же топать пришлось часа два. К тому же я попадал в тупики, на брошенные стройки, путался в закоулках среди кривоватых избушек.

Пока нашел нужный дом – блочную пятиэтажку, – успел сто раз проклясть все на свете. И этот поход, и похмелье, и Свечина, и себя… Впрочем, несмотря на раздражение, райончик мне понравился. Покатая к реке улица, много деревьев, какой‑то покой и уют. Наверняка летом здесь хорошо…

Дверь в подъезд оказалась открытой. Я поднялся на третий этаж, сверился с адресом, записанным в мобильнике, и позвонил в дверь с номером одиннадцать. И сразу, будто в квартире ждали звонка, раздался сухой, но на грани истерики женский голос:

– Я же сказала – в четверг всё оплачу. И оставьте меня в покое.

От неожиданности я не сразу нашелся что ответить. Лишь спустя несколько секунд сказал, глядя на щель замка:

– Извините, я от Олега Свечина. Он просил навестить… Слышите?

Подождал. Ответа не было. Уходить было глупо. Я снова нажал на звонок и тут же, только пискнуло, отпустил.

– Я сейчас милицию вызову! – крик из глубины квартиры.

И я тоже крикнул:

– Я от Свечина! Вы Татьяна?…

В общем, мне открыли. Открыла девушка, вернее, женщина лет тридцати. Кажется, недавно еще очень симпатичная, а сейчас… Нет, и сейчас она была ничего, но какая‑то… Самое подходящее слово – «задерганная». Эта задерганность читалась и в глазах, и на щеках, в подрагивающих пальцах…

Бывает, что человек месяц за месяцем и год за годом живет в окружении врагов, которые щиплют его ежедневно (или человеку кажется, что вокруг враги), и он находится в постоянной готовности дать отпор. Живет в осаде… Так, видимо, жила и эта женщина.

(Мог ли я представить тогда, что и сам вскоре окажусь почти в таком же положении… Да нет, несмотря на все тогдашние мои неприятности, не мог. И, помнится, я не испытывал сочувствия к этой Татьяне, но любопытство и одновременно тревога, приятная тревога, какую испытывают путешественники, – появились.)

Я представился, уточнил, с Татьяной ли имею честь, и стал тут же в прихожей передавать ей приветы от Свечина, расписывать, как он живет, что вспоминает часто о них, о Сибири… Многое придумывал, раскрашивал бубнеж Свечина, чтоб расположить Татьяну к себе, и с интересом наблюдал, как ее задерганность сменяется чем‑то человеческим. Даже фигура изменилась – из бойцовской превратилась в женскую.

– Ой! – очнулась она. – Вы проходите. Чай… Проходите.

И тут я сообразил, что не купил ничего, отправляясь в гости.

– Может быть, сходить за тортиком?

На ее лице мелькнуло нечто вроде испуга и смущения и в то же время – радость.

– Да даже не знаю… Сходите. Здесь рядом есть магазин. – И объяснила, где именно.

– А вино купить?

Снова испуг и смущение вместе с радостью, а потом неуверенное:

– Наверное…

Я набрал полный пакет всякой еды и выпивки. В том числе и ноль семь водки (Олег придет, хлебнем с ним). Понимал, что наверняка у них проблемы какие‑то, с деньгами уж точно. Человек без проблем не стал бы из‑за запертой двери кричать, что в четверг все оплатит…

Татьяна уже переоделась – была в халате, а оказалась в юбке и сиреневой кофте, – накрыла в комнате стол. Правда, на столе я заметил только посуду, явно из праздничного сервиза, а еды, кроме сахара, не было.

– Присаживайтесь, – сказала Татьяна, унося пакет на кухню. – Я сейчас…

В комнате порядок, довольно много книг на полках старой, советских времен, стенки; на письменном столе у окна темнеет экран компьютера.

– Ой, а хлеба‑то нет, – испуганный голос Татьяны. – Я не знала, что вы сыр, колбасу… Я сама… я на диете…

– Да их можно без хлеба, – с улыбкой успокоил ее.

– В принципе да.

«В принципе…» Мне захотелось выпить. Сел за стол, потом поднялся, походил по колюченькому паласу. Татьяна занималась продуктами. Резала, наверное, все эти колбасы, сыры… Да, хорошо, что купил. «На диете…» На диете не так сидят. Не такие.

Наконец она все принесла. Даже пробку из «Мерло» сама вытащила. Сели друг напротив друга.

– Что налить? – спросил я.

– Лучше вина.

– А я немного водочки.

Выпили, пожевали… Молчали… Татьяна встряхнулась, заставляя себя оживиться. С избыточной эмоциональностью спросила:

– Ну, как там наш Олежка? Страшно подумать… – Прищурилась, став моложе и привлекательней. – Даже не верится, больше десяти лет с ним не виделись. А в начале девяностых всю Сибирь объездили. В Новосибирске жили, в Томске, в Красноярске. Вообще неразлучными были. Олежка, Ваня, Шнайдер… – вздохнула, – мой Олег… Ну, так как он?

Я стал рассказывать. Что квартира у него недалеко от центра, две дочки… Татьяна перебила:

– Писать‑то не бросил?

– Не‑ет, строчит пулеметчик. Три книги издал, в журналах разных…

– Молодец, молодец, – грустно покивала Татьяна. – Мы в него верили, хоть и по‑разному к литературе относились. Мы с Олегом Набокова любили, Борхеса, Кортасара, а он Миллера пропагандировал, Лимонова с Довлатовым… Спорили до ругачки… Что ж, молоде‑ец.

Выпили еще. Я глянул на часы. Было начало шестого.

– А вы чем занимаетесь? – спросила хозяйка.

– Работаю в информагентстве. Здесь в командировке. Красивый у вас город… Я вчера погулял… – Просто болтать надоело, а диалог не получался, в Татьяне по‑прежнему чувствовалась напряженность, которая и мне не давала расслабиться. Казалось, что появись за столом третий человек, и все изменится. Поэтому я спросил: – А ваш Олег когда придет?

– А? – Татьяна крупно вздрогнула и посмотрела на меня с недоумением; недоумение сменилось чем‑то иным. – А вы… А Олег разве не знает?

– О чем?

– Что Олега нет.

Я поежился. И эта игра имен только подбавляла жути.

– Он мне ничего не сказал. Наверно, не знает… Наверняка.

Татьяна покачала головой:

– Да, да… Да, откуда он может знать… Я не сообщала… Компьютер сломался давно, и вообще… – Она снова вся встрепенулась, будто из чего‑то выпутываясь, и сказала, пристально глядя на меня: – Олег покончил с собой полтора года назад… Почти два… Да, почти два.

Я хотел сказать «соболезную», но это прозвучало бы наверняка казенно. И я просто подлил ей вина, себе плеснул водки.

Мы выпили не чокаясь и молча сидели за столом. У меня в голове вертелось досадливое: «На фига заявился… Влип».

«Нужно как‑то сваливать», – решил, когда молчание стало давить невыносимо. Возникло ощущение, что помешал этой женщине своим приходом сделать нечто важное… Вот существовала она в этой квартирке без копейки, без хлеба, может, медленно умирала или тоже готовилась убить себя, а я заявился, оживил ее и в то же время разбередил рану, толкнул дальше по ненужной ей больше жизни, точнее – продлил агонию.

– Олег очень глубоким был человеком, – заговорила Татьяна тихо и как‑то загробно. – Историей занимался, знал древнегреческий… Сам изучил… Стал одним из лучших программистов города. Да… Но это его не очень… Главное было – литература. Ради нее он жил. Да! – выкрикнула, решив, наверное, что я не верю. – Ею жил. Все свободное время, по ночам. Переписывал один абзац десятки раз. Спал по четыре часа. И такие у него произведения были!..

Я верил – чего ж не поверить? – но от этого монолога мне стало совсем тоскливо. Кажется, видел подобное в каком‑то советском фильме. Там тоже случайный человек попадает в подобную квартиру – квартиру с бедой, – ему льют в уши свои горечи, и он чуть не сходит с ума. Убегает. Или наоборот – пытается помочь. Не помню.

– Настоящая литература у него получалась. Да, настоящая, на мировом уровне. Я это говорю не потому, что жена, а… Я все‑таки разбираюсь в литературе… Надеюсь… Понимаете, все наши скитания, весь опыт он вкладывал и так его преобразовывал… Это, может, смешно звучит, – и Татьяна сама пугающе хохотнула, – но лучше, глубже Борхеса. Да, это правда… Извините.

Пока она говорила, я, кивая, налил вина, водки.

– У Борхеса книжное, надуманное все‑таки, а у Олега – из жизни. Показать бы это тем, кто понимает, они бы… Но где они…

– Но он посылал куда‑нибудь? – нашел я повод отреагировать.

– Так… почти нет… не видел смысла.

– Почему? Если это действительно талантливо, то люди бы оценили.

– Здесь у него не было круга, хоть и родной ему город… Местные писатели – дядьки малограмотные, на прошлом России помешались. Сидят, пьют и плачутся, что враги страну захватили… Нет, Олег пытался найти, но понял, что бесполезно… Достаточно наши журналы полистать… Да и они почти не выходят.

– Но есть же московские, разные издательства, – снова заговорил я, вымученно, хотя и с некоторым участием. – По крайней мере, Олегу бы… ну, Свечину показать.

– Олегу… Олегу – нет. Они по‑разному совсем писали, мыслили даже по‑разному. К литературе по‑разному относились. Олежка, он как документ литературу воспринимает, а мой Олег – как искусство… И боялся он, что Олег не поймет. А память о юности, их дружба – это для него святым было…

Я вздохнул и проглотил водку. Татьяна глядела в сторону от меня и тянула свою историю.

– Но даже не в этом всем причина… Вообще мир этот окружающий ему был враждебен. Не его это был мир… Понимаете, те, кто духовно родился в середине восьмидесятых, на волне перестройки… Как к ней ни относись, а это время подъема было! Ведь так? – Я согласно кивнул. – Кто тогда духовно родился, тот сегодня как в газовой камере… Душат, всё душит… И как в этой камере жить? Вы понимаете?

– Да, очень хорошо понимаю, – вполне честно ответил я. – Выпейте.

Она механически взяла бокал.

– Я его не виню, – продолжила. – Я, может быть, и сама бы… Как мне здесь? У меня вместе с ним жизнь закончилась… Зачем‑то хожу, ем, проблемы пытаюсь решать идиотские… И никакой поддержки. И, самое страшное, – голос Татьяны сошел на шепот, – Олег перед смертью все свои произведения уничтожил. Стер в компьютере, рукописи дел куда‑то… Совсем крохи остались… Совсем… Почему он мне не доверил? Я ведь с ним была все эти годы… Ведь я его другом была!

В этот кульминационный момент ее речи в прихожей защелкало. Скрипнула дверь, раздалось топтание, мужское сопение… И вот тут я испугался, так испугался, что волосы реально зашевелились… Только что говорила об умершем муже, откровенничала, шептала, а на самом деле… Шаги, сопение…

Мелькнули перед глазами кадры из криминальных программ – как в квартирах режут случайных гостей, грабят, выносят на помойку тела кусками… А что? – окраина Иркутска, вечер, хата, где даже хлеба нет…

Татьяна, видимо, заметила мой испуг – грустно улыбнулась, объяснила:

– Это Виктор Сергеевич, отец Олега.

Поднялась, пошла туда, где сопели.

Я прислушивался к голосам, но слов разобрать не мог. Татьяна говорила слишком тихо, а мужчина хрипло и невнятно… Меня еще потряхивало – объяснение успокоило слабо.

Плеснул себе в рюмку. Будь что будет, в любом случае поздно и нелепо метаться… Водка прошла по пищеводу легко, даже закусывать не пришлось.

– Здоро?во, москвич! – вошел в комнату невысокий плотный мужчина с седыми, но густыми волосами на крупной голове; пожал руку с такой силой (явно сознательной), что я поморщился. – Виктор Сергеич Сёмушкин.

Я тоже назвался; возникла мысль‑усмешка: «Это, значит, такая фамилия у эстета Олега была. Семушкин. Не мудрено, что суицид выбрал».

– Что, сидите? – оглядел Виктор Сергеевич стол. – Деликатесите?

Татьяна промолчала. Судя по всему, приход свекра ей совсем не был приятен… Я пригласил:

– Присоединяйтесь.

– У‑у, спасибо. – Он уселся. – Тань, тарелку, вилку дай‑ка. И стопарик. Проголодался. – Не дождавшись, сунул в рот ломтик сыра. – А ты что, в сам деле из самой Москвы?

– Живу в Москве, а родом – с Волги.

– У, ясненько. Что, за знакомство?…

Виктор Сергеевич мне не то чтобы понравился, но при нем стало как‑то полегче. Хоть прекратился рассказ Татьяны, тягостный и совершенно мне ненужный.

Выпили. Пожевали. Я глянул на часы. Начало восьмого. Пора было закругляться. Пока до гостиницы доберусь…

– Олега‑то нашего знал? – спросил Виктор Сергеевич.

– Нет… к сожалению. Мой приятель, тоже Олег, кстати, знал хорошо. Он и попросил навестить.

– Кто это? – глянул мужчина на Татьяну.

– Олег Свечин. Они с Олегом дружили когда‑то, в начале девяностых. Он у нас ночевал, мы к нему ездили в Абакан.

Виктор Сергеевич нахмурился, вспоминая. Потом мотнул головой:

– А, много их тут ночевало… Что, еще по одной?

Еще выпили. Мужчина обильно закусил (и колбасу смел с тарелки, и сыр). Отвалился на спинку стула, закурил.

– А ты на Байкале‑то был? – спросил меня с явным превосходством, словно бы зная, что не был.

– Нет, – признался я, – не довелось.

– У‑у, эт зря. Вот приезжай через две недели. У меня ведь яхта своя, туристов катаю. Тебя бесплатно, конечно. Триста рублей ничего не решат. Я ведь за сезон тыщ по сто срубаю. Уезжаю в середине апреля, и до конца октября. Красота, свобода… Приезжай, в общем.

– Спасибо, постараюсь.

Помолчали, выпили, и Виктор Сергеевич задал новый вопрос:

– А омуля хоть ел?

Теперь уж я мог ответить с некоторым превосходством:

– Ел, конечно.

– А какого?

– Н‑ну… – Я замялся, по сути, мне все равно было, какого омуля я ел года два назад. – Копченого.

– А, эт херня. Омуля малосольным есть надо. Малосольный, да под водочку… Тань, сбегай купи.

Та хлопнула глазами:

– Где я его куплю в это время? Ночь почти. И… – И ее, как я понял, прорвало: – И на какие деньги? Ни рубля нет. Вы принесли? Послезавтра последний срок платить… Каждый день приходят, обещают воду, свет, всё отключить…

– Ну хорэ, хорэ, не распыхивайся. Заработаю, все оплатим.

– Да когда?!

– Когда надо! – заразился раздражением Виктор Сергеевич. – А ты сама чего?! Который месяц дома сидишь. Домохозяйка, бляха! Иди зарабатывай… Наливай, москвич.

Я послушно стал наливать. А Татьяна сквозь злые слезы говорила:

– Я не могу… Я из дому не могу выходить… Не могу, мне страшно. Вы же знаете…

– Ну, лечиться надо. – Виктор Сергеевич проглотил водку, бросил в рот кусок торта‑медовика. – Или к себе в Тынду едь.

– Что? – казалось, не поверила ушам Татьяна. – Что вы сказали?

– Что‑то делать надо, говорю.

– Не‑ет, погодите. Вы сказали, чтобы я уезжала. Да?… Да?!

– А, – отмахнулся мужчина, – не надо шуму.

– Нет, вы ответьте! – взвизгнула Татьяна.

Я поднялся; находиться здесь становилось уже реально опасно. Забормотал:

– Нужно идти… Еще дела…

– Да чего ты вскочил? Не бойся, эт у нее каждый день…

– Ви… Виктор Сергеевич, – заикаясь от слез и возмущения, перебила Татьяна, – не… не надо так… Я уеду, если так. Да, уеду! Конечно, кто я?! Ха‑ха, нет! – Из возмущенного ее голос мгновенно стал злым и звонким. – Нет! Я никуда отсюда не уеду! Я от могилы Олега не уеду. Ясно вам?!

Эти ее выкрики я слушал уже из прихожей, обуваясь. Вспоминал, не забыл ли чего… Вроде нет, ничего не выкладывал… Снял с крючка куртку, стал щелкать замком.

Из комнаты, покачиваясь, вышел Виктор Сергеевич, нехорошо улыбаясь, стал уговаривать:

– Да оставайся, еще посидим. Ты мне понравился. За омулем сходим.

– Извините, – тонковато отвечал я, все щелкая замком и после каждого щелчка дергая дверь. – Дела важные.

– А хочешь, завтра на Байкал рванем? Лед еще, но по хрен… А? Дава‑ай, москвич.

Дверь в конце концов открылась, я выскочил на площадку, быстро стал спускаться по темной, с неровными, выкрошенными ступенями лестнице.

На улице под фонарем определил по карте, как быстрее добраться до гостиницы. Получалось, вверх по Постышева, там остановка нескольких троллейбусов, и на первом, пятом, седьмом и восьмом можно доехать до «Иркутска».

Пошел быстро и уверенно и почти сразу услышал из сумрака:

– Э!

Не сбавляя скорости, глянул в сторону оклика – на скамейке у подъезда развалились двое парней. Один из них и подавал расслабленный голос:

– Э, сюда иди. – И уже в спину мне, слегка энергичней: – Сюда иди, сказал!

Некоторое время я ожидал топота догоняющего меня хулиганья, но все было тихо. Лишь отдаленный бессильный мат. Захотелось крикнуть в ответ что‑нибудь вроде «идите в жопу!». Не стал. Мой голос мог привлечь кого‑то другого, более активного, чем эти пассионарии… Главное было – без новых геморроев сесть в троллейбус, оказаться в номере. Раздеться, улечься в кровать. Надолго уснуть.

Еще там, на бульваре Постышева, я был уверен, что этот день, точнее, эти два часа в квартире Татьяны и ее свекра забуду не скоро. Вот, не забыл, и описал их, хотя вроде бы прямого отношения к той истории, которую пытаюсь рассказать, они не имеют… Теперь, сидя в темном углу и пугаясь любого шороха, думаю – а ведь не исключено, что из‑за того, что тогда не помог Татьяне, как‑то иначе себя не повел, а тихонько и быстренько смылся, у меня все так закрутилось, затянулось в неразрубаемый узел. Сейчас мне кажется, что это расплата… Впрочем, в моей ситуации любая мелочь из прошлого, любой поступочек представляются важными, непростыми деталями судьбы…

В первый же вечер в Москве я позвонил Свечину и рассказал о своем визите к его друзьям юности. Олег выслушал и протяжно вздохнул.

– Н‑да‑а‑а, жалко. Хороший был парень, умный. С убеждениями. Таким жить очень тяжело… А как он с собой покончил?

– Не знаю, не спрашивал… Вдова его, по ходу, очень нуждается. Без еды сидит. – И я намекнул, что неплохо бы ей помочь деньгами.

– А что я могу? – довольно агрессивно отреагировал Свечин. – Я сам постоянно балансирую между нищетой и бедностью. – Наверняка эту фразу он или уже употребил в какой‑нибудь повести, или собирался употребить. – Самому бы помощь не помешала… Слушай, тут четырнадцатого Марш несогласных готовится. Не хочешь сходить? Думаю, полезно будет.

– Кому полезно?

– Ну кому? Нам. Надо же знать, что в стране происходит, что люди думают. По всем приметам, что‑то грандиозное зреет. Я тут в последнее время «Эхо Москвы» слушаю…

– Вот поэтому и кажется, что зреет.

– Ладно‑ладно, иронизируй. Только потом не удивляйся, когда тебя волна сметет. Я лично – иду. Переломный момент. Нужно быть свидетелем революции.

Я отпарировал:

– А ты не удивляйся, когда снайпер тебе пулю в лобешник пришлет.

– В смысле?

– Года три назад тоже грандиозное, как ты говоришь, на Маяковке решили устроить. Нацболы, красная молодежь. А у меня ведь там офис. И я спускаюсь по лестнице, а навстречу ребята в костюмах, с кейсами. Серьезные такие, человек десять. Я думал, ревизия, а потом узнал, что снайперы. Если бы эти с площади к Кремлю ломанулись, их бы перещелкали влегкую.

– И что? – туповато‑упрямо спросил Свечин. – Ну пусть убьют – мне это только в плюс. Я уже все, что мог, написал… Ну, из души. Теперь уже бонусы идут.

Мне надоел этот разговор:

– Ладно, желаю удачи. Надеюсь, мясня тебя вдохновит.

– Я тоже надеюсь…

Хоть и отказался идти на Марш несогласных, но в оппозиционеры мне в силу обстоятельств угодить вскоре пришлось.

Мой бывший водила Иван предложил съездить в Финляндию и Швецию. У него появилась сумма денег, и он решил посмотреть, как живут скандинавы – «давно мечтал». Уже и путевки нашел горящие и поэтому недорогие. Более чем недорогие. Я согласился. Не был в отпуске уже года три, точнее, брал пару раз отпуска по нескольку дней, из‑за неотложных дел (вроде поездки на родину, чтоб выписаться). «А что не мотнуться, действительно? Поездом до Питера, оттуда паром до Хельсинки. Там два дня, экскурсия по Свеаборгу, потом переезд в Турку и паром в Стокгольм. Два дня в Стокгольме, и – обратно».

Позвал с собой Ангелину, но та, как обычно, объявила, что крайне занята. «Ну и ладно», – мысленно, уже со злостью ответил я. Сдал документы на визу.

Когда поехал ее получать, наткнулся в том переулке, где находится шведское посольство, на толпу беснующегося молодняка. Многие были в плащ‑палатках, пилотках, шлемах времен Великой Отечественной… В общем‑то, я не удивился – знал из новостей, что это движения типа «Наших» протестуют перед посольством Эстонии против переноса памятника советскому воину‑освободителю.

И памятник, и «Наши», и эстонцы мне были, естественно, фиолетовы, я просто шел за визой. Но тут подскочило какое‑то мурло лет двадцати трех в синей жилетке и загородило дорогу:

– Куда?

– А в чем проблемы? – хмыкнул я.

– К Маринке, да? И чего тебе от нее надо?

«Какой еще Маринке?» Я растерялся; наезд был слишком резким и мощным. Мурло уже орало:

– Сколько ты намерен получить? А?!

Я хотел объяснить, что иду в шведское посольство за визой, что у меня тур. Но накатила злоба: «С какой стати я должен отчитываться перед каждым говном?» И сделал шаг его обойти.

– Стоять! – взвизгнул он, схватил меня за рукав куртки. – Стоять, я сказал! Ты сейчас на Лубянку поедешь, шпионская мразь!

– Кто это мразь?! – Со мной давно так не разговаривали. – Пошел ты на хер, дебил!

– А‑а! – Парень оглянулся и заверещал: – Ребята, ко мне! Комиссар в опасности!

Человек десять крепышей в таких же синих жилетах, перестав скандировать нечто неразборчиво‑сиплое, ринулись к нам…

Увидев пару дней спустя, как эти же или очень на них похожие ворвались в редакцию «АиФ», где в тот момент была эстонский посол Марина такая‑то, и какой погром они там учинили, я понял, что меня в тот день вполне могли линчевать. Спасибо появившемуся менту – он вклинился между синежилетниками и мной, как рефери на ринге, стал спрашивать, куда я направляюсь.

Моего короткого ответа: «В посольство Швеции», – оказалось достаточно, чтобы он не только пропустил меня, но и сопроводил сквозь орущую толпу, а потом, когда я вышел с визой в кармане, вывел с территории акции.

Удаляясь, я слышал за спиной дружное и злобное: «Фашисты, прочь из России! Фашисты, прочь из России!» И почему‑то почувствовал удовольствие, словно это кричали именно мне, причем кричало все население страны… Жан Жене любил героев, против которых весь мир. В ту минуту и мне захотелось стать таким же.

Командировка в Иркутск, столкновеньице в Кисловском переулке, о котором я довольно долго вспоминал и думал (не каждый день меня называют мразью, тем более мразью шпионской), недельное путешествие слегка отвлекли от проблем, давивших в последние месяцы. Тем более что движения в суде с бывшей женой сирийца не было – заседания по‑прежнему занимали несколько минут, а потом судья объявляла дату и время очередного, такого же пустого и короткого. По‑моему, не только я со своим адвокатом, но и представитель истицы были заинтересованы в том, чтобы оттягивать решение. Судья тоже не торопилась – с готовностью назначала день следующего заседания; ясно было, что ей совсем не хочется ставить точку в этом мутноватом деле. Да, судя по всему, это могло длиться и год, и два, и пять. Пока, как говорится, умрет или осел, или шах, или Ходжа…

Мне любое решение было заранее неприятно – я знал, что, как только поставят точку в этом деле, снова объявится Наталья со своими претензиями. С ней судиться было тяжелей, по крайней мере морально. Одно дело какая‑то чужая тетка, а другое – та, на которой женился, выносил на руках из загса, спал в одной постели несколько лет, называл любимой…

В середине мая удивил Макс – он вдруг получил назначение на должность директора филиала ВГТРК в Красноярске. Двое суток хныкал, что все ему надоело, что все бросит и вернется домой, женится на Лене; потом сутки сидел в Интернете и читал про Красноярск, а на другой день улетел.

До самого последнего момента я был уверен, что он меня разыгрывает – человек без высшего образования, бездельник, по сути, – и на такую должность! Но его назначение оказалось правдой…

После тура в Финляндию и Швецию мы часто встречались с Иваном. Заметно было, что у него стали водиться деньги, он все реже садился за руль, предпочитая передвигаться по Москве на метро, в подпитом состоянии. По вечерам мы бухали в кафешках или у меня дома. Иван мечтал:

– Свалить бы в Швецию навсегда. Видел ведь, как живут? У них вся жизнь – праздник, а тут сплошная борьба за выживание… И натуральных блондяшек сколько! Как сыр бы в масле… Эй, – махал он рукой официантке, – еще графинчик на двести грамм и колбасок. – И успокаивал меня: – Я плачу.

– Слушай, – не выдержал я однажды. – Ты наследство, что ли, получил?

Иван как‑то испуганно взглянул на меня, потом покривился, засипел:

– Да какое наследство… дождешься… Делом одним занимаюсь… – Замолчал.

– Да колись, колись.

Он перегнулся через стол и стал колоться. Видно было, что давненько хотел, но не решался:

– «Жигули» пиздим с парнями. Ну, такие, полубесхозные. Продаем на запчасти или сами разбираем. На периферии хорошо запчасти идут – там на «Жигулях» еще многие ездят. В Тулу отправляем, в Тверь.

– Ясно, Вань. И когда планируешь сесть?

– Чего?… Да брось так шутить! И, – стал оправдываться, – в общем‑то, ничего такого лично я не делаю. Так… К тому же, это временное. Скоро альбом запишем, насчет концертов думаем.

– Это ты про вашу группу?

– Ну да, про «Плохую примету»! Ничё название?… Два раза в неделю репетируем…

– Трудоголики.

– Глумись… Вот станем знаменитыми, такие башли пойдут… Олегыч песню недавно принес. Гимн настоящий! «Камуфляжная масса затопила страну. Учат жизни мертвые живых…» Ударная песня!

– И что, – продолжал посмеиваться я, – по телику‑то будут крутить?

– Да при чем тут телик?! Телик для быдлятины конченой. Его нормальные не смотрят давно. Сейчас другие схемы… Запишем альбом – тринадцать песен, и пару‑тройку выложим на музсайтах, в виде рекламы, сопроводим контактными телефонами. Отпечатаем экземпляров двести дисков для начала, обложки, и будем наложенным платежом распространять. Диск – сто пятьдесят рублей. Это если на двести… Это будет… – Широкое, пролетарское лицо Ивана исказилось мукой подсчитывания. – Получается…

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒