Роман Сенчин 8 страница

Руслан запнулся и взглянул на меня таким каким‑то взглядом из прошлого, и вспомнилась рекреация в нашей школе, момент, когда Руслан подошел, со значком комсомольца на лацкане, и отбросил в сторону пытавшегося стрясти с меня мелочь местного хулиганчика, вспомнились наши полубандитские‑полупредпринимательские потуги, в которых Руслан был вроде несколько отдельно, но на деле, наверное, спас и меня, и Максима, и других наших парней от пуль, которые тогда раздавались очень легко… Да, как‑то из нашего общего прошлого Руслан взглянул, и мне сразу стало и жутковато, и хорошо, и грустно, и я уже не стал искать момент, чтоб заговорить о какой‑нибудь ерунде, как сделал он в тот вечер, когда я пришел к нему со своей бедой… Я сидел и ждал его слов, и готов был помочь. За этот взгляд.

– Мне по хрену, но он мать мучает. Названивает ей и все рассказывает своим этим ноющим голоском. Она места там себе не находит. Мучает ее, короче… Я бы поговорил с ним, но, знаешь же… Таблоид раскрошу уроду. Поговори ты. Вы ведь одноклассники… Ведь все же нормально, если подумать. Жена – богатая, симпатичная. Чего ему надо‑то? Я Максу даже завидовал, между нами, что у него такая… Папа поддерживает… а тут все самому. И ведь сколько лет вместе были, а в Москву переехали – и началось. И у тебя, и у него теперь.

– Что ж, жизнь…

– Поговори, пускай уймется. С Лианкой, может, опять…

– Да вряд ли. Далеко у них все зашло. У него другая, у нее тоже какой‑то теперь…

Руслан дернулся:

– Не понимаю я вас! Чего вам не живется, а?! Ведь нормально же складывалось – и Москва, и бабло течет, и для отдыха все условия. Ну изменяй, гуляй, но зачем разбегаться?

– Мне‑то на фига ты это предъявляешь? – тоже стал раздражаться я. – Позвони Наташке, ей скажи. Она от меня ушла, а не я от нее. Я до последнего возобновить был готов…

– Да поня‑атно. – Руслан глотнул водки. – Мать жалко… Вот приедет этот подарок тридцатилетний обратно… Где он там будет работать? Что вообще делать? В газетенке за пятнадцать штук репортажи писать? Да он и не умеет. На телевидение его вряд ли возьмут… Да вообще, я просто не понимаю… В жизни надо вперед двигаться, а не валиться обратно в жопу.

Я хотел ответить, что не все так просто – бывает, и сам не поймешь, что в жопу попал; что у каждого в голове столько тараканов… Но промолчал. Вести споры, тем более с Русланом, не хотелось. Да и понятно – не судьба Макса его волновала, а влияние этой судьбы на старую мать, недавно еще радовавшуюся, как с ее обоими сыновьями хорошо получилось, как у них все сложилось и задалось… И вот, действительно, вернется один из них в родную двухкомнатку, без денег, без перспектив, без богатенькой жены. И что? Вполне инфаркт ее может хватануть.

И я сказал Руслану, насколько был способен, искренне:

– Да, поговорю. Обязательно. С Лианкой, конечно, вряд ли наладится, но Москву бросать ему, ясное дело, нельзя.

Руслан наполнил рюмки:

– Давай за нас всех. Чтоб нормально жить, а не через жопу. Детство прошло, пора за ум браться.

Внешне, по крайней мере, я выказал полное согласие. Бодро чокнулся, лихо закинул водку в себя. Выдохнул, закусил салатом «Цезарь».

– В октябре день выборов единый, – заговорил снова, но уже другим, деловым и одновременно доверительным тоном Руслан. – Судя по всему, не везде они просто формальностью будут. Ну, результаты ясны, но теперь для многих и просто поучаствовать, засветиться, – уже много. Показать себя, короче, заявить. Понимаешь, о чем я? Так что работы много предстоит. Нам с тобой надо вместе держаться, помогать, в общем, друг другу. Вместе мы больше сможем сделать. И – заработать. Хорошо?

– Конечно, Руслан… – И я перешел на сокровенное: – Я вообще тебе за многое благодарен. Если б не ты, скорей всего, я бы тух до сих пор там у себя. Спасибо.

Руслан довольно заулыбался и утвердительно покивал… Поспорили, кто заплатит по счету. Руслан победил – засунул в ячейку папочки полторы тысячи.

Возвращался домой на метро… Наплыв пассажиров давно миновал, в вагоне было просторно. Лица сидящих людей усталы, но умиротворенны. Эти уже никуда не спешат, некоторые дремлют… В это время часто появляются всякие калеки и нищие – чуть не последние следы (если не считать вечных, чисто советских очередей в Сбербанке) неблагополучия в столице – и раздражают пассажиров, но и вызывают сочувствие, получают то горстку мелочи, то помятую десятку, а то полтос.

Сегодня тоже появился – на «Новокузнецкой» (я ехал по Замоскворецкой линии) в дальнюю от меня дверь протопал на коленях человек в камуфляже и сразу, пока поезд не тронулся, басовито прокричал:

– Подайте инвалиду боевых действий на протезы!

Я вздрогнул от голоса – вспомнился Костя, парень, с которым лежал в пятьдесят первой больнице. Меня даже холодный пот прошиб, и я отвернулся, сжался.

Двери вагона хлопнули, закрывшись, поезд шикнул и тронулся. Сквозь шум движения я слышал шаркающее постукивание приближающегося… Конечно, наверняка это не Костя, но одних воспоминаний о нем хватило, чтобы стало жутко… А если все‑таки он? Узнает, и от него не отвяжешься…

Прошаркал мимо. Теперь я видел его пятнистую спину, голову с грязно‑голубым беретом, ноги. Почти целые, но без ступней… Он шел на коленях, довольно быстро, видимо, слабо надеясь на то, что ему подадут… На коленях – подушечки, чтобы удобнее было передвигаться и камуфляжные штаны не истерлись.

Добрался до крайней двери и оглянулся… Я опередил его, дернул головой влево. И снова пот покатился по мне ледяной волной – показалось, Костя увидел меня. Увидел, узнал и сейчас подскочит на своих коленях… Очень долго тянулась эта минута, или две‑три…

Поезд стал сбавлять скорость. За окном посветлело. Остановился.

– Станция «Павелецкая», – ласково сообщил из динамика женский голос.

Открылись двери.

Я подождал немного и глянул направо. Кости, или очень похожего на него, не было. Я расслабился, вытянул ноги, пошевелил пальцами в мокрых от пота носках. Выдохнул.

Мне стало очень легко и весело. Захотелось вскочить и станцевать. Бить степ, приседать, прыгать.

По дороге домой зашел в «Пятерочку» и купил бутылку водки «На березовых бруньках» и полкилограмма «Королевских» креветок.

До двух ночи выпивал, закусывал, то и дело вставал со стула и что‑нибудь выделывал ногами под песни «Люмена». И подпевал, конечно:

К черту печаль и светлую грусть!

Сквозь зубы сказать, что я не боюсь!..

«Все как‑то катится, катится, стирается», – говорил герой Хабенского в фильме «Час пик».

Действительно, начинаешь вспоминать, что там было, в тот или иной период жизни, и видишь чаще всего только мутную пустоту. Кажется, месяц, два, а то и полгода совершенно ничем не отмечены. Но если всерьез покопаться в памяти, появляется сначала ощущение чего‑то еще неясного, как пятна, линии на фотобумаге при проявке, а затем приходят и подробности – сами события, свои собственные эмоции.

Беда в том (а может, наоборот, спасение для психики), что в нашей нынешней жизни почти не возникает условий для воспоминаний. Даже когда остаешься один, сразу включаешь телевизор или магнитофон, или радио, сидюшник. Лезешь в Интернет. Чаще всего и засыпаешь под музыку или под льющий в мозги мировые новости «Евроньюс». Задуматься, углубиться в свое прошлое некогда – да и страшно.

Сейчас я сижу перед ноутбуком в темном кубике помещения, которое называл когда‑то гостиной. Музыку не включаю – шум опасен; телевизор в другой комнате, но его я почти не смотрю даже без звука – свет от экрана тоже может выдать меня. Да теперь мне уже не до музыки, телика и тому подобного, – мне нужно записать все, что случилось со мной за последние четыре года. Объяснить, почему я забился в помещеньице без окон и стараюсь не производить громких звуков. И мозг переполняет тысяча мелочей недавнего прошлого, они путаются, сплетаются, и все кажутся очень важными, неслучайными, притянувшими меня сюда, забившими в этот темный, чуть‑чуть освещенный экраном ноутбука угол…

Летом две тысячи шестого я жил влюбленностью в Ангелину. Читал ее книги, «ЖЖ», публикации в журналах, звонил ей, предлагал встретиться, заманивал (теперь понимаю, что это глупость) катанием на машине. Сначала она отговаривалась новыми и новыми делами, а потом, не предупредив, совершенно для меня неожиданно, уехала к родственникам куда‑то на Украину.

Я не мог понять, почему она так себя ведет. Легко познакомились, во время второй встречи пригласила к себе, между нами вспыхивали искры настоящего влечения, а потом – цепь отказов, явное нежелание общаться.

После всего произошедшего с женой мне очень нужна была девушка. Очень нужно было влюбиться и чтобы мне ответили взаимностью. Почувствовать, что я кому‑то нужен, что меня хотят. И ведь вроде бы получилось, но тут же сразу – бац! – и непонятность. Длительная и изматывающая.

При первой же встрече со Свечиным, когда передавал материалы для очередной халтурки, я рассказал об этом.

– Ну да, – пожал он плечами, – Ангелина девушка сложная.

– А что мне делать‑то? На более тесные контакты она не идет. Боится, что ли?

– Может, боится. Для нее разрыв с Пашей потрясением был.

– Ты мужа имеешь в виду?

– Угу… Вон какую книжищу отгрохала… Но, скорей всего, более решительных действий ждет от тебя.

– Каких? – Я поморщился. – Я и так на все готов. Звоню, письма шлю, а она одно и то же: сейчас не могу, дела, занята… А теперь вообще на Украину свалила.

Свечин вздохнул, достал сигарету.

– Хрен их разберет. Может, хочет, чтоб ты у ее подъезда с букетом дежурил, или возле работы.

– Что я, мальчик? Это глупо.

– Тебе кажется глупым, а бабам – наоборот… Ладно, сколько там время? Идти надо.

Я хмыкнул:

– Благодарю за советы…

В общем, оставалось ждать, когда Ангелина вернется в Москву, и тогда уже решать, как быть. Действительно, может быть, прохода не давать… А эти недели потратить на поправку здоровья – пузо убрать, печень почистить.

Но тут ко мне завалился Максим. Не посидеть, не на ночь, а – жить. Подкараулил во дворе дома (вот такие шутки жизнь устраивает: хотел я Ангелину караулить, а тут меня) и стал упрашивать:

– Пусти, пожалуйста. Я тихо себя буду вести. Ушел от Анжелы, не могу без любви… Из «Дежурной части» тоже ушел, теперь в региональном отделе. Буду постоянно в командировках. Кроме тебя – некуда. Пусти.

Что оставалось – пустил. До поздней ночи выпивали, я говорил, что ему надо возвращаться к Лиане, а он – что любит Лену.

«Ну так езжай к ней и женись», – подмывало сказать и потащить его сумку с трусами‑носками за дверь. Но не сказал, конечно, не потащил – друзья все‑таки, земляки. Тем более я Руслану обещал как‑нибудь его в Москве удержать.

И мы стали жить вместе. Конечно, бухали, в выходные шлялись по городу, сидели в кабаках, играли на автоматах, в казино изредка… Я хоть и ворчал на Макса, но на самом деле был рад такой разгульной жизни – дни бежали быстрее, меньше времени оставалось на размышления, сомнения, самокопания… Как‑то равнодушно я принял известие, что оформлен наш с Натальей развод и свидетельство о нем ждет меня в том загсе, где мы когда‑то регистрировали брак.

– Ну и черт с тобой, гнида, – помню, только и сказал, глядя в экран компьютера; подошел к столу, хлопнул рюмку водки.

Дела двигались по накатанной колее. Правда, кое от каких предложений приходилось отказываться, но не из‑за алкогольной слабости (по крайней мере мне тогда так казалось, что не из‑за нее), а из‑за обилия этих предложений. Тем более многое, как я знал по опыту, заканчивалось ничем или приносило мизерный навар. В общем, успокаивал себя мыслью, что достиг того уровня, когда могу выбирать. К работе в агентстве я тоже стал относиться менее серьезно – точнее, перестал соблюдать некоторые неписаные правила: мог опоздать не на десять минут, а на час, не вернуться с обеденного перерыва в офис, а сидеть в кафешке и вливать в себя пиво, или уехать домой, не в силах больше бороться с похмельем насухую.

Руслан выразил было недовольство слишком вольным моим поведением, но я объяснил ему, что сейчас обрабатываю его братца на предмет его возвращения к Лиане, и он успокоился, даже стал выгораживать меня, если я совершал проколы в агентстве…

Продолжать этот вялотекущий, но продолжительный запой заставляли и совсем уж иногда малореальные случаи, впрочем, происходящие в разных местах Москвы довольно часто.

Например, такой.

В один из деньков в конце июля я относил диск со статьей в одну газету на улицу «Правды». Эта улица, по московским меркам, не очень далеко от места, где находилось наше агентство, и в обеденный перерыв я решил прогуляться.

Встретился с нужным человеком, передал, окончательно договорился о цене за публикацию, о дате самой публикации, направился обратно.

Можно было пройти прямо по улице «Правды» до Ленинградского проспекта, а затем по нему, переходящему в Первую Тверскую‑Ямскую, добраться до работы. Но я свернул на Третью улицу Ямского Поля.

Эта улочка мне нравилась. Она была совсем не похожа на другие кусочки столицы. Покрашенные желтой краской здания с башенками, желтые, из фанеры, наверное, пальмы, слоны, светящиеся даже днем надписи «Golden Palace» – знаменитого казино… В общем, хоть и дешевые декорации, но создающие иллюзию, что ты где‑то в южной стране, где всегда тепло, где происходят сказочные превращения полунищих неудачников в миллионеров…

Возле ресторана напротив казино парковался внедорожник «Лендровер». Огромный, напоминающий танк. И как‑то странно‑неуклюже парковался, не наискосок, как другие машины, а прямо, перегораживая половину проезжей части. Грузовик уже вряд ли бы протиснулся.

К «Лендроверу» подошел охранник и стал что‑то говорить водителю. Тот выпрыгнул из кабины, закрыл дверь:

– А мне посрать. – И пискнул сигнализацией.

– Уважаемый, – охранник повысил голос, – нам придется вызвать эвакуатор.

– Иди в жопу.

Я как раз проходил мимо и усмехнулся услышанному: «Нет, это не рай на земле».

– Э! – Охранник преградил дорогу водителю, невысокому, невзрачному мужчине в пестрой рубахе. – Ты кого в жопу послал?

– Тебя, дебилоид. Пройти дай.

– Переставь машину.

– Пройти, говорю, дай!

И тут у меня за спиной хлопнуло. Показалось, что прямо в шаге. Еще не поняв, что это, я дернулся вправо, к стене, согнулся. Просеменил метра два и тогда уже оглянулся.

На асфальте рядом с «Лендровером» лежал охранник, а водила шагал к двери ресторана.

– Стоять! – Из казино выскочил второй охранник, снимая что‑то с пояса, наверное, электрошокер.

Водитель остановился и выстрелил во второго. Тот повалился рядом с первым.

Я остолбенел. Удивился, помню, тишине и какому‑то спокойствию воздуха, молчанию корчащихся охранников, уверенному и спокойному, будто ничего он не сделал, движению водителя к цели… Может, секунду я простоял, может, минуту. А потом побежал. Но тут же перешел на шаг и изо всех сил постарался принять вид обычного человека, никого не видевшего, ничего не знающего.

На работе я о случившемся, естественно, не рассказал, но вечером крепко выпил. И несколько дней ждал, что меня найдут, станут допрашивать как свидетеля, предъявлять обвинения в недонесении, в неоказании помощи.

Слава богу, не нашли или и не искали.

Нет, одно дело вспоминать любые, даже ничтожные, но составляющие саму жизнь мелочи, а другое – записывать. Как запишешь все, что считаешь нужным записать, и что в итоге получится… Нагромождение мелочей?… Как выразить весь тот клубок мыслей, что постоянно, даже во сне, крутится, мечется под черепом… Распутывание на экране компьютера превратит этот сложный клубок в рядок жалких, рваных ниточек, а их связывание друг с другом окажется пустым и смешным занятием – так же можно склеивать магнитофонную ленту из нескольких кассет, а потом пытаться эту склеенную поделку слушать. Или тут же нажмешь «stop», или всерьез крезанешься.

Тянет выдумывать, сочинять себя и свои мысли такими, какими они и я могли бы быть тогда, три с половиной года назад. Но быстро останавливает вопрос: а зачем тогда я все это пишу?

Да, зачем пишу? Зачем заполняю страницу за страницей в своем ноутбуке наверняка малоинтересной для постороннего человека информацией, углубляюсь в какие‑то детали, уточняю, когда выпивал больше, когда меньше, когда радовался чему‑то, готов был взлететь от светлых надежд, а когда наоборот…

Действительно, зачем? Наверное, затем, чтобы самому себе показать, как судьба методично долбила меня в эти годы, и даже когда вроде бы преподносила подарки, то лишь затем, чтоб потом заявить, что это не подарки, а замаскированные под них беды и проблемы.

Ну зачем мне встретилась Ангелина? Зачем я два с лишним года жил иллюзией, что мы вполне можем быть вместе? Вот‑вот будем. Ведь любовь (обоюдная, как я себя уверял) есть, я не беден, не быдло, и что нам мешает пожениться, ребенка завести. Вокруг вон сотни тысяч женятся, женятся, женятся… Да, что мешает тоже быть вместе, быть парой?

Больше двух лет я жил в этой уверенности – что вот‑вот. Я пытался сделать это реальностью, но попытки кончались неудачами. Странными неудачами, оставляющими надежду, что завтра, или послезавтра, или через месяц все наконец‑то случится… Лучше бы она сразу сказала: «Нет, с тобой я не хочу иметь ничего общего. Прости и прощай». Я бы понял, попереживал бы, конечно, пострадал и стал бы жить без нее, искать другую любовь. Но она играла, то встречаясь со мной, то на месяцы теряясь, а время шло, и на многие знаки будущей катастрофы я почти не обращал внимания. Когда полюбишь кого‑то, все остальное становится не очень важно…

А зачем я пустил Максима? Да, друг, земляк, одноклассник, поручитель перед банком; да, с ним было легче, но его присутствие, ежевечерние пьянки, вылазки в ночную Москву притупляли мысли, лишали сил и энергии. Дни текли, текли, стирались… Нередко мне хватало поговорить с ним о любви к Ангелине (я их, кстати, познакомил), даже не поговорить хватало, а выплеснуть на него свои эмоции, и я на какое‑то время успокаивался. А жизнь тем временем затягивала очередной узел, который вскоре уже невозможно было развязать и не получалось потом разрубить.

Точно не знаю, пересказывал ли Максим мои речи Лиане (у них, как у «цивилизованных людей», остались вполне человеческие отношения) или даже Наталье, с которой они наверняка продолжали общаться хотя бы как друзья юности и земляки, но так или иначе моя бывшая жена о многом узнавала. Узнавала и стопроцентно злилась. Она‑то была уверена, что я после развода с ней сопьюсь и сдохну, а я не просто жил, но и неплохо зарабатывал, смел любить другую женщину…

И в ноябре две тысячи шестого года – шибанула. Подала в суд на раздел имущества.

Поначалу это у меня в голове даже как‑то не укладывалось. Прочитал бумагу и пожал плечами: «Забирай шторы, дура. Три рюмки из шести». А потом ошпарило: «А ведь квартира‑то куплена, когда мы официально женаты были! И машина…»

Дома я был один в тот момент, – Максим уехал с проверкой в Новосибирск. Поговорить, посоветоваться было не с кем, и я пережил жуткие часы. Конечно, несравнимые с теми, когда очнулся на обочине трассы обобранным и полузамерзшим, а потом боролся за свою ногу, но все равно… Жуткие часы, когда ты чувствуешь, что тебя потрошат…

Достал из холодильника бутылку (а что еще оставалось?), выпил. Не дождавшись хоть еле ощутимого успокоения, выпил еще, еще… А потом пришла мысль.

Набрал номер Ивана. Я давно ему не звонил – после покупки «Селики» надобность в его колесах у меня отпала. Но иногда встречались, общались, хотя и без большого увлечения.

– Привет, – поздоровался таким тоном, чтобы он сразу понял, что звоню по важному делу. – Извини, что так поздно. – Было уже за полночь.

– Здорово…

– Слушай, Иван, у меня тут большие проблемы возникнуть могут. Пока все говорить не могу, важно твое принципиальное согласие фиктивно купить или не купить мою машину.

– Зачем? – зевнул он. – Сбил, что ли, кого?

– Да ну, ты что! – Меня невесело рассмешил этот вопрос. – Думаешь, я бы тебя подставить решил?

– Да всяко бывает…

Делать было нечего, я рассказал о том, что жена решила претендовать на половину моей собственности.

– Ладно, давай переоформим, – легко согласился он. – Я завтра свободен… Мы тут, кстати, с Олегычем все‑таки репетировать стали.

– С каким Олегычем? Что репетировать? – не сообразил я – мозги были заняты другим.

– Ну, с писателем. Весной еще, помнишь, группу собрать решили. Собрали вот, репетируем. Музыканты ничего подобрались.

– Понятно… До завтра. Это надо быстро сделать.

Хорошо, что Иван упомянул про Свечина. На его имя я решил перевести свои банковские сбережения. Звонок ему отложил до утра…

«Селику» формально продал Ивану, деньги перевел на Свечина (конечно, и тому, и другому пришлось заплатить по паре тысяч – «за потерянное время»). В кармане теперь лежали доверенности. Но главная проблема осталась – квартира.

Я посоветовался насчет иска бывшей жены с юристом нашего агентства. Он и изучать документы особо не стал, закивал сочувствующе:

– М‑да, по закону в течение трех лет она имеет полное право отсудить пятьдесят процентов нажитого в браке.

Юрист был тот же, что помогал мне с приобретением квартиры. «Ну и какого хера, – захотелось мне заорать, – ты тогда не обратил на это мое внимание?! Знал же, что я с женой разбежался!» Промолчал, конечно. По всем раскладам я сам был виноват. Лоханулся. Заторопился, решил Наталье, себе, всему свету доказать, что могу вот так запросто, буднично купить жилье в Москве. А об остальном забыл, просто не стал замечать. Мелочи, мол. И вот поплатился.

Грызло желание позвонить Наталье. Крутило, толкало достать мобильник и набрать номер. Я не находил себе места – сидел на работе и ничего не соображал, дома бродил из комнаты в комнату, как привидение, или, точнее, как пациент психбольницы. А в голове набухал ком мыслей.

…Если она написала такое заявление, значит, жизнь с новым мужем складывается не очень… И вышла ли она замуж официально? Мне как‑то и дела до этого не было, пока не получил бумагу… Может, отказаться от ипотеки?… Нет, глупо… А если присудят отдать ей полквартиры?… Вот сука!.. Надо, надо узнать, как она живет… С какой вообще стати она решила оттяпать мое?! Мое, на мои деньги купленное… Сука, гнида… Надо выпить… Надо спать, уснуть, завтра на работу… Может быть, это знак какой‑то… Может, намекает, что возможно соединение… Нет, бред… Надо глотнуть, а то башка лопнет… Адвоката нанимать, это какие расходы… Нужен хороший адвокат, чтоб такую бурю поднял… Нет, суд должен сам разобраться, решить, что квартира моя, на мои деньги, что эта тварь тут вообще ни при чем… Да уж, формально – при чем… Блядь, как же я лоханулся…

Я думал, что это самая большая неприятность, какая только могла произойти в плане квартиры. Проценты я исправно выплачивал, никаких претензий ко мне со стороны банка не было. Но буквально через неполный месяц после сюрприза со стороны бывшей жены – еще первое заседание не успело состояться, – случилось новое, еще более меня возмутившее.

Жена сирийца (тоже бывшая к этому времени), вернувшись с ребенком из Сирии, решила, что ее в свое время обделили, и предъявила претензии на мою квартиру. Дескать, сделка была оформлена с нарушениями, и она о продаже ничего толком не знала.

Опять же, первой моей реакцией была усмешка. Я был уверен, что никаких шансов у нее нет. Но оказалось, что оригинал ее доверенности на продажу квартиры не могут отыскать (заверенных копий – несколько, но необходим был оригинал), и дело медленно, натужно, но все‑таки завертелось.

Я вспоминал эту гадину – она улыбалась до ушей, когда я осматривал комнаты, объясняла, какие хорошие обои поклеены, какой новый шкаф мне останется; она желала мне счастливо здесь жить; она извинялась, что не успела вынести к контейнерам поломанные игрушки… И вот теперь развелась со своим арабом, одумалась… Что ж это такое!

Новый год я встречал в отвратительном настроении. Да в отчаянии просто‑напросто. И следующий год не предвещал ничего хорошего.

– С одной стороны, торопиться мне некуда, – говорил я Ивану; он теперь часто бывал у меня – приезжал на метро, чтобы можно было пить. – Однозначного решения суд не вынесет ни по тому делу, ни по другому. По крайней мере, быстро… У меня адвокат хороший, не то что этот наш юрист‑лошок в агентстве. Свинья, столько всяких нюансов пропустил.

– А ты платил ему? – спросил Иван.

– Да нет. Так, показал, попросил…

– Поэтому и пропустил.

– Ну, блин, тебя послушать, так за каждый пук надо башли выкладывать.

– А что, не так? – Иван нагловато смотрел на меня; в последнее время он вообще стал вести себя со мной бесцеремонно, слабинку, что ли, почувствовал, почувствовал, что я от него завишу.

– Да, в принципе так, – пришлось согласиться. – Но это неправильно.

– Хе‑хе. Неправильно, что деньги придумали.

– Ладно, давай хлопнем. – Я наполнил рюмки и, выпив, продолжал – нужно было выговориться: – Да, я не тороплюсь. Это наверняка будет тянуться два‑три года. И не факт, что им что‑то перепадет. Но сама мысль убивает, что квартира под судом, что Наталья мало что трахалась с кем‑то, когда я деньги зарабатывал, так теперь претензии предъявила. Возьми и отдай ей половину квартиры. А она к ней никаким боком…

– Кстати, – вошел в столовую Максим (он по‑прежнему обитал у меня, правда, часто уезжал в командировки), – ты здесь прописался уже?

– Нет. Там прописан, дома.

Максим удивленно выпучил глаза:

– Ты что?! Срочно нужно здесь прописываться. У тебя будет единственное жилье – в плане, что некуда выезжать. А иначе арестуют квартиру, тебя выкинут, может, сунут тысяч тридцать грина.

– Понял, понял, – закивал я. – Действительно… Спасибо, Макс.

Иван усмехнулся:

– А говоришь, адвокат хороший. Гнать такого надо.

– Посмотрим… Я с ним еще не вдавался в детали…

Но на адвоката я разозлился. Впрочем, радость, что Максим подсказал такой верный ход, сейчас была сильнее злости. Да и не хватало ее на все накаты судьбы.

Еще выпили. Пожевали закуску. Было все‑таки тяжело. И водка не особенно торкала.

– Мы тут репетицию записали, – нарушил довольно долгое молчание Иван. – Неплохо получилось. Хотите послушать? – Вынул из кармана цифровой диктофон.

Макс заинтересовался:

– Что за репетиция?

– Группы нашей. У нас ведь группа с Олегом Свечиным. Когда‑то обсуждали с тобой вместе.

– А, да, вспоминаю.

– Вот первый плод, так сказать. Включить?

Я промолчал – мне было не до какой‑то записи. А Максим, наверно, со скуки сказал:

– Включай, заценим.

Иван потыкал кнопочки, раздался суженный крошечным динамиком грохот, треск, жужжание. И сквозь них стал пробиваться слабый и бесцветный голос вокалиста, кажется, Свечина, которому помогал немного более живой басок Ивана.

– Ни слова не разобрать, – сказал я; поднялся, пошел в туалет.

Когда вернулся, какофония звучала тише, зато Иван с Максимом разговаривали предельно возбужденно.

– Да это ясно! – тряс головой Максим. – Музыка стала пресной вообще. Слушать нечего.

– Вот‑вот, – поддерживал Иван. – Я не утверждаю, что мы какое‑то новое слово скажем, но по крайней мере – пытаемся смысл придать. Выразить. Это, – кивнул на скрипящий, хрипящий диктофончик, – не показатель. Качество, конечно, нулевое. Студия нужна. Но все же что‑то и в таком виде чувствуется. И – тексты.

– Да, – поддержал Макс, – я слышу кое‑что. Панк‑рок такой…

– Социальный, – значительно добавил Иван и подпел диктофончику: – Русский сидит у разбитого корыта, а россияне на Канарах отдыхают!.. Думаем, где бы записаться теперь по‑нормальному, концерт дать.

– Вам продюсер нужен, – высказал мысль Макс; я смотрел на них, как на начинающих артистов, разыгрывающих сценку.

– Продюсер, это конечно. Но где найти… Не пойдешь ведь к Пригожину или Матвиенко с этим. «Вот, послушайте. Помогите».

– На хрен их! Попсари. – Макс деловито наполнил рюмки. – У меня связи есть, я могу помочь. Запись вполне реально устроить.

– Максим, тебе не кажется, что ты то же самое Ивану уже говорил с полгода назад? – не выдержал я. – К тому же где у тебя связи? Ты к музыке вроде никакого отношения не имеешь…

– Как это – никакого?! А Лиане кто запись устраивал? В одной из крутейших студий.

– Ну дак за такие бабки, какие она выложила, можно и в Лондоне записаться.

– Не всё деньги решают. Хорошая студия под все подряд подписываться не будет. Даже если это выгодный проект. Тут связи нужны, личные отношения. – Макс проглотил водку и грустно выдохнул: – Жалко, конечно, Лиану… Талантливый человек, цель в жизни есть… Она ведь с детства поет, пробивается. И не может никак… А безголосых всяких раскручивают пачками…

– Ну а ты‑то чего со своими связями ее не раскрутил? – подколол я. – Ты ведь на роль продюсера претендуешь.

– Да ни на что я не претендую. Болтовня это просто пьяная… – Макс что‑то резко раскис. – Давайте Лианку послушаем.

Косясь на продолжающий хоть и тихо, но раздражающе хрипеть и потрескивать диктофон, я сказал, что не против. Иван тоже согласился – «никогда не слышал» – и выключил свою запись.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒