Тибор Фишер 16 страница

Перед налетом было решено провести инструктаж.

– Итак, – поинтересовался Юпп, – что можно сказать о Ницше?

– Ницше любил скрываться за маской. Быстрота, с которой он менял маски, обличает в нем истинного виртуоза своего дела. Что еще? Ну, если ты хочешь что‑нибудь более пространное... Можно поразмыслить над проблемой, имеет ли знание хоть какую‑нибудь цену...

– Отлично. Однако мне нужно кое‑что еще: я не могу появиться в банке просто так. Надо же что‑нибудь сказать. Пару мудреных слов...

Создать жаргон – значит создать источник пропитания.

– Доброе утро, леди и джентльмены, сейчас мы исследуем вопрос – есть ли у вас несколько тысяч франков, с которыми вы готовы расстаться, не слишком в них нуждаясь.

Позавтракать никогда не рано

Могли ли мы сделать что‑то иное? Естественно, мы отправились в тот же рыбный ресторан, что и в прошлый раз. Если это сработало однажды, то будет работать вновь и вновь. Вновь и вновь, покуда не заставит вас задуматься: а все ли тут в порядке?

Уилбур был убежденным противником всякой рутины и всякого шаблона. Он даже в колледж каждое утро шел другой дорогой (строгая приверженность этому правилу означала, что, если другие добирались до колледжа минут пять – десять, Уилбур кружил наугад по улочкам и переулкам с полчаса). «Разум вполне готов блуждать вслепую», – утверждал он. Он отказывался дважды объявлять один и тот же семинар, что порождало среди коллег – лихих жокеев, привыкших объезжать самые дикие мысли – страх и смятение: вдруг подобная практика станет нежелательным прецедентом, а то и обязаловкой. Ежегодно он переезжал в новый дом, что было сопряжено не только с упаковкой и распаковкой книг: переехав, он начинал учить новый язык и заводил себе новое хобби. «Дай малейшую слабину – и все: мозги полностью размякнут. А ведь так просто нагрузить их работой». На мой взгляд – слишком уж все это утомительно: всякое мгновение быть самосознающим бытием и прочее в том же роде.

Я взял заливного судака и углубился в размышления о том, сколь много есть иных профессий, замешанных на бесчестии и обмане, представителям которых удается избежать докучливого внимания полиции: агенты по торговле недвижимостью, политики, маляры, председатели международных организаций, стоматологи – вся их деятельность вопиет к небу. Ведь очевидно, что, если, например, всех торговцев подержанными автомобилями собрать на какой‑нибудь лужайке и расстрелять из станкового пулемета, мир станет только лучше; подобные действия, правда, не приветствуются в академической среде, но попробуйте‑ка предложить более эффективный способ санации окружающей среды, чем расстрел из пулемета людей, которых просто необходимо расстрелять.

Ограбление банков, если в роли грабителя выступает истинный философ, никому не причиняет вреда. Мы внушаем трепет публике. Забавляем ее. Развлекаем. Стимулируем экономику. Заставляем чаще биться сердца. Провоцируем на размышления. А что до самого ограбления, коль речь идет о банке, – оно не более чем иллюзия. Вы выносите из банка некую сумму денег. Но где же она потом оседает? В каком‑нибудь другом банке. Подобно воде, деньги совершают круговорот: они движутся от банка к банку. Мы же – мы же просто ненадолго выносим их на воздух.

Номер два и три

Мне неприятно об этом говорить, однако довольно быстро ограбление банков становится утомительным. Zensho [Полная победа (яп.)] – это вам не телешоу. «Сейчас мы выясним, сколько денег удастся вам засунуть в наш чемоданчик». Самым приятным в серийном ограблении была смена костюмов после очередного визита.

Никто не сделал попытки предотвратить ограбление, процитировав хоть какой‑нибудь отрывок, имеющий отношение к философии. Юпп, полагаю, был этим не на шутку раздосадован. Он бы охотно ушел из банка с пустыми руками, если бы только его встретили там цитатой из какого‑нибудь самого завалящего философа. Я же был рад, что никто не пытался нас остановить: как бы я поступил, если бы не узнал цитату или бы начисто не помнил соответствующего автора? Я не любитель высказываний типа: «А вот и не угадали! Что поделаешь...»

Номер четыре и пять

Мы поспешно вернулись в отель; улицы полнились воплями сирен на полицейских «синеглазках». Юпп смотрел что‑то по телевизору, я колдовал над мини‑баром. Потом в номере возник посетитель – странный тип с овчаркой на поводке и доской для серфинга под мышкой. Судя по всему, он был знаком с Юппом, так как они обменялись какими‑то приветственными банальностями.

Неожиданно выяснилось, что доска для серфинга предназначалась мне.

– Думаю, если мы дорожим своей шкурой, лучше исходить из того, что копы на данный момент вовсе не сидят в столовой полицейского управления, с головой уйдя в игру в карты, – усмехнулся Юпп, – а потому нам нужно позаботиться о дополнительном прикрытии. Мы сыграем на их высокомерии...

Овчарка тем временем дружески лизнула меня в руку, как бы говоря: плевать мне, Эдди, на твой статус, комплекцию и прочее. Когда‑то я презрительно относился к людям (особенно это касается моих зоолюбивых соотечественников), которым свойственно преувеличивать человеческую – слишком человеческую – привязанность к братьям нашим меньшим, но с возрастом я открыл радости, связанные с тем, что в каждом из нас живет потребность быть любимым хоть кем‑то, пусть это даже псина, готовая вилять хвостом перед первым встречным, лишь бы он не бил ее палкой.

– Да, Юпп, и что с того? – вернулся я к нашей беседе.

– Вот ты – что ты думаешь, увидев человека с серфингом? Что он только что вернулся из отпуска, а? Или собирается в отпуск – или несет серфинг в машину? Или в ремонт? Я бы тоже с удовольствием провел субботу‑воскресенье, катаясь на серфинге, думаешь ты. А вовсе не о том, что перед тобой – английский философ, направляющийся грабить банк и прихвативший серфинг для отвода глаз, и поэтому надо бы проверить у него документы!

– Хорошо. Но собака‑то тут при чем?

– Что ты думаешь, увидев человека с собакой? Что он...

– Ладно, оставим. Пошли!

Ограбление номера четвертого прошло в духе киников. «Благосостояние не есть благо. Деньги не есть необходимость – а потому швыряйте‑ка их в эту сумку, и поживее». Серфинг я решил оставить в банке – все больше склоняясь к той точке зрения, что пребывание в тюрьме пошло бы мне на пользу. Тюремная дисциплина могла бы подвигнуть меня сесть писать. Просто в мире за пределами тюремной ограды на каждом шагу вас поджидает монастырское пиво и припущенный судак. И вдруг оказывается, что переход от состояния, когда у тебя нет денег, чтобы сесть и писать книгу, к состоянию, когда для этого денег слишком много, протекает слишком незаметно. Этакое скольжение по наклонной плоскости.

Мы совершили неспешную прогулку по ботаническому саду, направляясь к банку, который наметили на сегодня пятым. «Вот это жизнь! – восхищался Юбер. – Не уверен, что хотел бы жить вечно, но лет пятьсот пожить так... Я бы не отказался!»

В последний банк Юбер вошел уверенной походкой эстрадного артиста, который целый день купался в лучах обожания публики. Мы не стали затруднять себя стоянием в очереди к окошку кассы – проще было выпотрошить весь банк.

– Можете больше не ждать – мы здесь, – объявил Юпп. – Давайте же рассмотрим данную ситуацию: мы получаем все деньги, однако сперва... Сперва мы немного почитаем античных философов вслух.

Я предлагал ему – давай я просто процитирую что‑нибудь по памяти, однако Юбер возразил на это: нужна книга, как для богослужения нужна дароносица, не важно, что это за книга, – но нужно позаботиться о создании подобающей атмосферы. Я извлек своего Диогена Лаэртского в лоэбовском издании, раскрыл и принялся читать самое начало – там, где рассказывается о возникновении философии, когда обратил внимание на то, что мужчина, стоявший в очереди, чтобы открыть счет, и сжимающий в руках огромный букет, завернутый в целлофан, вдруг начал срывать с него упаковку. Я было даже подумал, что сейчас он бросится к Юппу или ко мне и начнет, источая неуместную лесть, рассказывать, как он нами восхищен... Но тут последние обрывки целлофана упали на пол. Кажется, Элиот сказал: «Не взрыв – но всхлип»? На нас смотрели не нежные левкои – но ржавый «ствол». В руках этот тип сжимал обрез. Нагло уставившийся вам в глаза двумя черными, грубо спиленными стволами. Стоящий следом за любителем цветочков парень заорал:

– А ну, с дороги, тупицы! И всем заткнуться. Мы тут грабим!

Это было слишком. Для меня. Что до Юппа – казалось, непредвиденный конфликт интересов его даже забавлял. Он облокотился о стойку и смотрел, что же будет дальше.

Горлодер выхватил нож весьма внушительных размеров, хотя это мало что меняло, а вот обрез меня беспокоил. Выглядела эта штука древней, мерзкой и ржавой, а щетинистый тип, сжимавший обрез в руках, принадлежал к числу тех субчиков, которые жмут на курок не только тогда, когда сие не обещает принести никакой выгоды, но и в тех случаях, когда стрельба крайне невыгодна – учитывая последствия. Лицо у него было какое‑то впалое: словно начиная с шести лет пацана – в качестве подарка на день рождения – приводили в гольф‑клуб и каждый из завсегдатаев вмазывал ему по морде мячом, норовя попасть в рот. Если этот урод жаждал самоутверждения, дело наше было дрянь.

– Вы хоть знаете, кто мы? – поинтересовался Юбер.

– Два кретина, которые сейчас схлопочут свинец промеж глаз, ясный хрен!

– Жаль, что вы так настроены, – пожал плечами Юпп. – Но боюсь, право первой ночи у нас. Мы, понимаете ли, уже зарезервировали это ограбление. Еще на прошлой неделе.

Парень с ножом – щеки гладко выбриты, ниже кустится рыжая бороденка, право, не знаю, кто согласился бы носить такую по доброй воле – здорово смахивал на идиота. Негоже судить ближнего и выступать этаким Зоилом, к чужим вкусам и чуждым культурам надо относиться с почтением (а взвешивай кто нашу красу на весах, я бы заведомо много не потянул), но этот тип с ножиком – выглядел он козел козлом.

Разводка мизансцены

Юбер с пистолетом, я с томиком лоэбовской библиотеки в шуйце и овчаркой (на поводке) одесную меня по одну сторону сцены, напротив нас – этот козел без привязи, размахивающий ножом, и щелкунчик с бластером. Мы имели некоторое преимущество: наши антагонисты никак не могли врубиться, в чем дело: то ли у Юппа давно и прочно сорвало башню, то ли он крутой малый и сейчас сам сорвется с цепи.

– Болтать все горазды... – пробормотал козел, словно не подозревая, что наши ограбления уже не первый день и были основным предметом досужей болтовни для всех и вся в Монпелье. Очевидно, умение вести такого рода дискуссии не было сильной стороной нашего оппонента.

– Про это во всех газетах писали. – Юбер перешел в наступление.

– Я не видел.

– Вы что, газет не читаете?

– Ну читаю...

– А если читаете, должны знать!

– Я ничего такого не видел. В общем, деньги берем мы – и лады, – истерично взвизгнул бедняга. Звучало это не очень‑то убедительно.

– Может, мне их поделить на две части? – подал голос один из кассиров. Никто, однако, не сдвинулся с места. Была одна из тех ситуаций, когда никто не рвется быть первым – слишком очевидно, что, играя ва‑банк, тут можно ненароком сыграть и в ящик.

– Что‑то вид у вас какой‑то нездоровый, ребятки, – лениво заметил Юпп, все так же опираясь о стойку. – С вами все в порядке? Может, вам лучше поискать какую работку на свежем воздухе? Непыльную, для здоровья полезную, а?

– С нами – полный ажур! – совсем тоненько заблеял этот тип, не оставляя никаких сомнений, что он за штучка. – А ну, проваливайте!

Тут уже даже я напрягся. Это, знаете ли, слишком. Мне как‑то не улыбалось повиснуть ошметками на стене, получив в упор заряд крупной дроби в брюхо. Думаю, подобная перспектива никого бы не порадовала. А этот гвардеец с обрезом и его козлиный подпевала – они как‑то не напоминали мне хладнокровных профессионалов. Здесь вообще не пахло профессионализмом. Можете считать меня снобом, но мне невдомек, почему я должен лишаться чего бы то ни было, не говоря уж о жизни, по вине каких‑то двух слишком о себе возомнивших сосунков‑любителей. Я – налетчик‑ветеран, неужели же я должен терпеть это безобразие?!

– Хорошо, пусть все будет по‑честному, – пожал плечами Юпп, открывая барабан револьвера и один за одним вынимая из него патроны. – Если вам удастся доказать, что вы и впрямь заслужили эти деньги – что вам досталось в этой жизни больше, чем мне, – хорошо, забирайте все и проваливайте. Мы сейчас устроим этакую ордалию. Божий суд. Там побеждает только тот, кто достоин.

Высыпав на пол горсть патронов, он оставил в ладони один, который поднял высоко вверх, чтобы присутствующие хорошенько его рассмотрели, потом загнал патрон в барабан – и резко тот крутанул.

Затем вставил револьвер в рот и нажал на курок. Раздался негромкий щелчок. Щелчок, который, услышав однажды, не забудешь всю жизнь. Выстрела, однако, не последовало. Юпп слегка дернул головой, как человек, глотнувший слишком грубого виски.

– Хм... Забавно. Я бы, может, еще повторил это дело, – пробормотал он, передавая револьвер парню с козлиной бороденкой. – Ну а теперь попробуй ты, задротыш.

Становилось все интереснее смотреть, как наши бедолаги выпутаются из ситуации.

– Он.., он... ссо... со‑всем... от...моро...женный, – пробормотал небритый, судорожно вцепившись в свой обрез.

– Чтобы не уходить с пустыми руками, можете взять у нас автограф, – смилостивился Юпп.

Они мучительно не знали, как поступить. Бедняги впали в ступор, на манер буриданова осла: им надо было как‑то выпутаться из переделки, а они не могли сообразить, что делать, – происходящее было не для их слабых мозгов. Ретироваться – значило бы открыто признать, что они просто‑напросто недоумки, а усилия и время, затраченные на подготовку к налету, пошли псу под хвост; рискнуть же на что иное – дело пахло жареным, без кровопролития и дырок в животах не обошлось бы. Все, однако, клонилось к тому: подмышки присутствующих потели все яростнее. Лишь мгновение отделяло нас от обмена свинцовыми любезностями и последующей уборки помещения, точнее – уборки трупов из помещения, когда с улицы вдруг донесся вой полицейских сирен, этих вестниц мерзости и запустения.

Мы вежливо ждали, покуда обросший щетиной детина, вцепившийся в обрез, словно тот был волшебной палочкой, выдавит из себя фразу:

– Эээ... э... это... ппэ... пппэ... полиция.

– Прекрасно, – кивнул Юбер, не разделяя ажитации собеседника. – Вот пусть они и решат, кому грабить банк. Дождемся и увидим, кого они арестуют.

Может, эта парочка и не выказала особой прыти во время переговоров с Юбером, однако, услышав его последние слова, бедняги резко ожили и ринулись к выходу с потрясающей скоростью и редким воодушевлением – откуда что взялось! Они совершенно недвусмысленно продемонстрировали: у них нет ни малейшего желания быть застигнутыми на месте преступления. Делая гигантские прыжки, они в мгновение ока оказались у двери, однако дверь почему‑то не открывалась. Решив, что тому виной какая‑то навороченная охранная система и им придется вырываться из ловушки с боем, бедняги дали по двери залп возмездия из обоих стволов.

Прошло некое время, прежде чем они оставили попытки бросаться на дверь и толкать ее от себя (возможно, им на глаза попалась прикрепленная на двери табличка) и догадались потянуть за ручку – после чего наконец попали в предбанник. О том, что они достигли выхода, возвестили крики, сопровождаемые ритмичным чмоканьем пуль о стены здания.

– Ну что ж, – удовлетворенно заметил Юбер. – А теперь спокойно забираем деньги – и пробираемся к заднему выходу.

Уходя, мы слышали за спиной какую‑то судорожную возню, шум которой периодически перекрывали выстрелы. Что, надо сказать, не очень мешало нашей неспешной прогулке по направлению прочь от банка. По пути Юбер извлек откуда‑то из‑за уха пистолетный патрон (тот самый, который, полагал я, должен был находиться в барабане револьвера).

– Я сидел в одной камере с карманником – тот, правда, настаивал, чтобы его называли волшебником с улицы, не иначе. В моем распоряжении была масса времени, чтобы научиться этому делу. А наш супостат – невооруженным глазом видно: слишком уж ему хочется жить. Он и банк‑то грабил только из‑за денег. У нас в тюрьме рецидивисты живо бы из него душу вытрясли...

* * *

По возвращении в отель Юпп решил еще раз наведаться в банк Жослин, чтобы открыть там счет, на который намеревался положить часть украденных денег. Слишком тяжело было таскаться с ними с места на место. «В конце концов, в этом банке были так любезны – почему бы и нам немножко им не помочь». Он ушел, переодевшись в костюм арабской женщины и полностью скрыв лицо чадрой. Не думаю, чтобы при выборе наряда он руководствовался опасением быть узнанным, хотя, может, и это сыграло свою роль, – скорее Юпп просто вошел во вкус и маскарад его забавлял. Я остался валяться в постели и размышлять о Зенобии и ее генералах, Заббае и Забде.

Когда мы добрались до вокзала, выяснилось, что наш поезд отправится лишь через час. Юпп предложил оставить тюки в камере хранения. Я было выразил опасение: а что, если служащим взбредет в голову сунуть нос в наш багаж, а там лежат костюмы, в которых мы грабили банки, и прочее...

– Брось! – фыркнул Юпп. – Мы избранные! Мы неуязвимы! Мы непобедимы! И к тому же – считай, что невидимки! – И он закричал на пределе легких, перекрывая гомон толпы на перроне: – Мы Банда Философов! Арестуйте‑ка нас!

Никто нас не арестовал (всем и каждому известно: вокзалы, как магнит, притягивают всяких психов – что ж на них обращать внимание), так что в конце концов, дабы убить время, мы забрели в привокзальный секс‑шоп (еще один непременный вокзальный атрибут).

Честно говоря, даже испытывая искреннюю благодарность производителям оных товаров, войдя в магазин, я поймал себя на мысли: вид спаривающихся парочек уже не вызывает во мне прилива страстного энтузиазма, как в молодые годы. Я не могу избавиться от ощущения, что все это (за исключением, может, закинфодескии и иоанесеймании) я уже видел, поэтому не испытываю особой склонности к соответствующим зрелищам. Я бы, конечно, разглядывал плоть оценивающим взглядом профессионала (мясника, скажем) – предстань моему взору нечто невиданное...

Но в магазинчике ничего кардинально нового не обнаружилось. Я не мог отделаться от впечатления, будто эротические картинки не очень‑то изменились со времен гетер, наводнявших Коринф IV века до н.э., когда зеркала с «затейливыми» подставками шли на рынке нарасхват.

Любовь втроем... малые оргии

Прогулка в постель втроем имеет один недостаток: вдвое увеличиваются шансы, что вы окажетесь в объятиях кого‑то, кто вам неприятен или немил. Доведись мне оказаться в такой ситуации, и я бы вряд ли счел это достижением. И считать подобную оплошность победой на эротическом фронте я бы поостерегся: по мне, это не победа, а с точностью до наоборот – полное фиаско... но лучше начистоту.

Портрет философа в юности, или Эдди как составная часть любовного сандвича

Зимний вечер, клубы кембриджского тумана. На углу Силвер‑стрит троица: Трикси, фантастически бездарный поэт по имени Артур и ваш покорный слуга. Я – кровь с молоком, загадочно‑молчаливый, подающий надежды, двадцатилетний. Трикси, стоя посреди тротуара, слегка пошатываясь после бурной вечеринки, подбрасывает монетку – никак не может решить, с кем из нас отправиться в койку. Я с интересом неофита осваиваю технику покорения дам на вечеринках по принципу «оставайся‑на‑ногах‑и‑что‑нибудь‑тебе‑да‑обломится».

Трикси номинально числилась студенткой колледжа, по сути же была «из актерок» – а не одно поколение выпускников близко знает на собственной шкуре, что бишь это значит и почему Церковь решительно проводила политику, запрещающую хоронить представительниц сей профессии в освященной земле, покуда, уже в наше время, святые отцы не сдали свои позиции.

Что касается тружеников пера... Замечу: есть фантастически бездарные поэты вроде Артура, столкнувшись с которыми вы через пятнадцать секунд можете гарантированно предсказать не только то, что они за всю жизнь не написали ничего стоящего, но и то, что стоящего они никогда, ни‑ко‑гда, ни при каких обстоятельствах (даже случайно!) не напишут, а растратят жизнь в ночных бдениях, мрачной нищете, делая все, чтобы еще и еще усугубить свои страдания.

Именно так – однако к Артуру это не относилось. Он сколотил себе состояние (я бы даже сказал – не одно состояние), сочиняя тексты для вест‑эндских мюзиклов. Тексты столь отвратительные, что, заслышав их, в пору было посылать за полицией. Отвратительные тексты, но очень доходные – настолько, что у вас не оставалось никаких сомнений: мы вступаем в мир, где Истина, Справедливость и Вкус стали достоянием прошлого; теперь они столь же актуальны для человечества, как астероиды Захия, Зерлина или Зеиссия.

Артур принадлежал к числу тех живчиков, которые готовы отыметь все, что движется, независимо от пола, возраста и облика – лишь бы оно было живое и теплое. Он даже не обижался, когда ему говорили об этом в лицо. В довершении всего он писал еще и детские книжки. Вот уж кем бы я не хотел быть, даже учитывая, что у него денег – куры не клюют.

Однако в тот вечер мы стояли на углу и ждали, кому же доведется сегодня играть роль кипятильника у Трикси в колбочке. Монетка мелькнула в воздухе и тут же была убрана в карман. Трикси даже не посмотрела, что там на ней выпало. «Э, плевать... Я хочу переспать с вами обоими!»

Я было подумал, что это шутка, но оказалось, что нет. Я так и не смог понять, хотя минуло множество лет и эта сценка неоднократно всплывала у меня перед глазами, был ли то мгновенный порыв или же барышня решила все заранее. Помнится, как‑то раз, по другому случаю, она заявила, что хочет стать красавицей, – примерно так, как иные говорят, что хотят стать врачом, торговцем, банкиром или зоологом.

– Философ и поэт. – Она облизнула губы. – Что за сочетание!

Дежурная банальность, но большинство образованных женщин проходят через фазу – длится она несколько недель, – когда им кажется, будто философия – чрезвычайно важная штука. Главное, это дело не проворонить – и можно брать их тепленькими. Как ни странно, перспектива закончить вечер, потакая капризу Трикси, меня почему‑то не вдохновляла (может, всему виной – поэтические таланты Артура), но я был в том возрасте, когда немыслимо отступиться от чего бы то ни было, попахивающего наслаждением или изысканным пороком, наоборот, стоит чему‑то такому замаячить на горизонте, как бросаешься во все тяжкие, считая своим долгом это не упустить.

В нашем трио мне выпало быть внизу, и, лежа на спине, я думал лишь об одном: Артуровы занятия поэзией, по‑хорошему, должны бы исключать для него возможность занятий вроде того, которому мы в тот момент предавались. Трикси же, казалось, пребывала от восторга на седьмом небе, но, в конце концов, она была той еще лицедейкой. Мое равнодушие они истолковали совершенно превратно, списав его на усталость от любовных подвигов; «Ты так холоден, Эдди... Неужто ты только этим и занимаешься?!»

Все так же ожидая поезда

Я перевел взгляд от хитросплетений тел, восьминогих пауков о двух спинах, гланд, обложенных ангиной, причиной коей – любовь к леденцам весьма своеобразным, телесных соков на сочных телах распутниц, к воплощению суеты вавилонской, тикавшему на моем запястье. До отхода нашего поезда оставалось лишь несколько минут.

Юбер рассеянно расхаживал по магазинчику, рассматривая все это добро, однако раз за разом возвращался к одному и тому же журнальчику на полке. Журнал принадлежал к числу банальных изданий, которые встречают вас в любом газетном ларьке или захудалой книжной лавке: на страницах его женщины предавались одиноким радостям. Заинтересовавшее Юппа произведение полиграфии было уценено и явно завалялось на полке лишь потому, что владелец магазинчика не исключал: вдруг кому‑то из клиентов захочется полюбоваться на простое старомодное рукоблудие. Девица на обложке была той еще оторвой – из лапушек, что ни при каких условиях не потупят глазки в землю. Мужчины кажутся баранами, едва им говорят «сейчас вылетит птичка», тогда как женщины почему‑то всегда лезут в кадр и при этом смотрят на мир сверху вниз, пусть даже на них нет ничего, чтобы прикрыть срам, кроме капельки духов (что бы там Шопенгауэр ни говорил об убожестве женской души). Юпп долго держал журнал перед глазами – более чем достаточно, чтобы обложка врезалась в сознание до мельчайших деталей, а потом вяло поставил его на полку. Мы вышли.

На полпути к перрону Юпп вдруг резко остановился и, бросив мне: «Подожди», трусцой устремился обратно в магазинчик, чтобы вынырнуть из него уже с журналом в руках. «Этот ее взгляд!»

Само...

Хиромантия. Помесь рукоблудия с гаданием... Занятие любовью с невидимым партнером. Утешительный приз матушки‑природы. У нас руки той самой длины, чтобы доставали...

Поезд как способ замести следы

Все выезды из Монпелье были блокированы. Усиленные посты на дорогах. Юпп помахал им ручкой из окна поезда. Вой сирен. Несомненно, полиция испытывала сильную потребность продемонстрировать всем и каждому, что она – при исполнении. Не знаю уж почему, мне вспомнилось, как в 1641 году запорожские казаки взяли Азов. До Тулона было три часа езды, поэтому я вытащил одно из лоэбовских изданий и погрузился в чтение.

– Славный денек выдался, – подвел Юпп итог, – только... все одно и то же... Как на службу ходишь...

– И философии в том, что мы делаем, все меньше... Может, пора придумать самим какой‑нибудь новый философский подход?

– Да, послушай... Уходить на покой надо... красиво. Чтобы запомнилось... С ограблениями пора кончать. Еще одно, под занавес, – и баста. Но оно должно быть таким, чтоб нас уже никто не смог переплюнуть. Что‑нибудь вроде прощальных гастролей в Париже... А потом – потом я займусь чем‑нибудь еще... – Слова звучали все глуше – Юбер проваливался в сон. «Как же давно он не высыпался», – подумал я.

Я погрузился в лоэбовского Диогена. Обычно в дорогу я беру тойбнеровские или оксфордские издания (знай, мол, наших), но из Англии я бежал в такой спешке, что искать нужный том мне было недосуг, и я прихватил лоэбовскую книжку, смахнув с нее многолетнюю пыль. Перелистнув очередную страницу, я случайно потревожил лежащий в книге клочок бумаги с нацарапанным на нем «Спасибо!» – и тот спланировал на пол.

Закон не имеет обратной силы?

Естественно, лучший способ уберечь нежную юную девушку, покинувшую на свой страх и риск отчий дом в провинции и приехавшую в Лондон без денег, от лишенных совести беспринципных насильников – взять их работу на себя.

Ибо покуда вы самолично бдите за юной особой, как ветхозаветный пророк за народом Израилевым, вы (a) точно знаете, где она и что она, ей не удастся тайком улизнуть из дома и связаться с дурной компанией – только через ваш труп, и (b) у барышни нет никаких шансов предаться плотским пляскам с одним из явно недостойных ее субъектов по той причине, что подобное безобразие не укроется от вашего всевидящего ока; право, это один из самых действенных способов удержать юных девиц от морального падения.

Каждому из нас доводилось, только‑только насладившись эротическим единением с барышней (сплошной шарм и очарование – мы о такой не смели и мечтать!), покуда она плещется под душем, судорожно извлечь откуда‑нибудь из сумочки ее паспорт и, погрузившись в его изучение (я лично прочел все, включая засунутые под обложку записки), обнаружить, что ряд цифр, который, надеялись вы, не более чем серия документа, на самом деле является датой рождения... После чего, трижды произведя некоторые вычисления, сперва на бумаге, а потом и с помощью калькулятора, вы осознаете, что содеянное вами не только аморально – это‑то еще полбеды, с чувством вины еще можно жить, но и незаконно – и тут уже не до шуток.

Я воочию мог себе представить прокурора, в чьем голосе слышатся еле сдерживаемые рыдания: «Итак, доктор Гроббс, вы купили девушке билет до Кембриджа, предложили ей стол и кров – и все только потому, что вам было известно ее стесненное материальное положение? На это вас подтолкнула исключительно трогательная забота о юной леди? Да вы редкостной души и щедрости человек!»

К тому же я почувствовал укол стыда – такое нечасто со мной случается; моя трогательная забота оказалась слегка не ко времени – всего‑то на несколько месяцев! Беда лишь в том, что для составителей уголовного кодекса эти несколько месяцев играли весьма существенную роль!

Она осталась до конца недели. Мы обсуждали досократиков, немало времени уделив первому развернутому фрагменту ионийцев, первых из греков, посвятивших себя занятиям философией, дошедшему до наших дней в виде прямого философского высказывания. Анаксимандр, книга первая, первая глава, стих первый, цитата номер один: живое, непосредственное высказывание этого милетца, датированное примерно 550 годом до н.э.; этот Анаксимандров фрагмент принадлежит к числу тех, которые проглядели восторженные поклонники ясности, отличающей всякое слово и творение детей Зевса.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒