Тибор Фишер 15 страница

Сандрин в это время кокетничала с каким‑то детиной, покусывающим ей шею. Детину, поведал мне Жерар, зовут Давид, это ее нынешний сожитель. Парочка, хихикая, обжималась в углу, словно слюнявые тинейджеры – кто бы подумал, что это шлюха и сутенер! Не хотел бы я быть на месте последнего.

– Им, видишь ли, нечасто доводится побыть вместе – только когда они выходят на промысел. Это ведь еще и брифинг перед работой. И поверь, надолго он не затянется. Но, согласись, смотрится это забавно: сплошные телячьи нежности и воркование. – Жерар вовсе не считал нужным понижать голос, делясь со мной своими нелестными наблюдениями, – так разговаривают посетители зоопарка, стоя у вольера с животными. Непринужденность Жерара показалась мне не совсем уместной – глядя на Давида, я бы сказал, что основным стилем его общения с ближними был удар ножом под ребра. – Никогда не задумывался, до чего непросто выдавить из себя последнюю каплю человечности? Пристрелить последнюю иллюзию, как шелудивую суку! Эта их «лубов» – кончится она большой гадостью. А может, смертоубийством. Вопрос только – скоро ли это произойдет и где...

– Может, потому‑то они так ей и радуются, – пожал я плечами.

– И что прикажешь делать с этими ни на что не годными дармоедами? А нынешние дармоеды воистину ни на что не годны. Ты посмотри на Африку: мы их кормим – они плодятся. Все, что мы видим в нашем столетии, – небывалый доселе расцвет глупости. Она уже повсюду – и расползается дальше. Поверь, я вполне отдаю себе отчет в том, сколько в этом мире страдания, я не хотел бы оказаться в какой‑нибудь африканской стране во время засухи. Мне, знаешь ли, не очень бы там понравилось...

Тут мысль его свернула в сторону, во взгляде появилась безуминка, и он забормотал:

– Нам уже не долго осталось. Никак не возьму в толк, почему они называют это существование жизнью; всего лишь мгновение, озаренное воспоминаниями... А, Эдди? Что скажешь? Никогда не задумывался о Великой Завесе?

Возвращение моджахеда

В Афганистане мы все время были под прицелом советских вертолетов. Думаю, то был самый мой яркий опыт созерцания Великой Завесы (не путать с Железным занавесом).

Мы ехали на грузовике – старой развалине, намеренно сконструированной так, чтобы причинять максимум мук моей к тому времени уже совсем усохшей, ободранной и ушибленной оболочке. Нас с Заком разлучили, я не имел ни малейшего представления о том, где я, не ведал, куда мы направляемся. Страшно отощал. Рядом со мной не было никого, кто бы говорил хотя бы на одном знакомом мне языке. Мы просто куда‑то ехали – и этого мне хватало.

Моджахеды развлекались, перекидывая друг другу банку с арахисовым маслом. Маслом моджахедов, судя по всему, снабжали «спонсоры»; при этом никто из моих спутников не проявил даже тени гастрономического интереса к данному продукту, хотя я множество раз видел, как они поедают то, что в Европе немедленно сожгли бы на свалке. Мне удалось выменять мои часы – последний оставшийся у меня предмет, обладающий хоть какой‑то ценностью (кроме разве что одежды, являвшей собой причудливое чередование зияющих наготой дыр, лохмотьев и шматков запекшейся грязи) – на бутылку кока‑колы. Бутылку эту я уже несколько дней как приметил у одного из моих попутчиков – он всюду таскал ее с собой, ожидая, покуда цена ее возрастет многократно. В Афганистане, если ты достаточно долго таскаешь с собой бутылку колы, ты имеешь шанс выручить за нее хорошую цену. Кто‑то, движимый порывом доброты, открыл мне ее зубами – и в следующий момент грузовик резко притормозил. Бутылка выпала у меня из рук (обильно извергая из себя пену – когда я ее поднял, она была наполовину пуста) – и тут моджахеды, шипя, как коты перед дракой, и хватаясь за оружие, бросились врассыпную, прыгая через борт на землю. Это насторожило даже меня, пребывающего в состоянии, когда, казалось бы, перестаешь реагировать на что бы то ни было.

Я спас бутылку и выглянул из грузовика – что же там такое? Там – прямо у меня над головой – барражировал советский штурмовой вертолет.

Несколько слов о моджахедах. В этом мире вы обнаружите множество людей, твердящих о борьбе, борьбе и еще раз борьбе – до самой смерти, однако очень немногие из них пробовали, каково это на практике. Иные моджахеды, с которыми мне довелось столкнуться, говорили о продолжении борьбы до тех пор, покуда не будет взята Москва, иные настаивали, что не Москва, а Новая Земля; говоря так, они сражались с самой мощной в мире армией оружием, немногим более эффективным, чем детские водяные пистолеты. И вот эти моджахеды, которые обычно смеялись под пулеметным огнем, сейчас разбегались, петляя как зайцы – не столько от страха, сколько с отчаянием сознавая, что умрут они ни за что ни про что, ибо вертолет совершенно неуязвим для них.

Несколько слов о штурмовых вертолетах: если вы никогда не видели их в деле, возможно, вы мне не поверите. Им ничего не стоит начисто стереть с лица земли какую‑нибудь деревню; и если вы не знаете, что на этом месте еще недавно было человеческое поселение, вы никогда того не скажете, ступая по ровному полю, усеянному металлическими осколками. В общем, это такие большие черные хреновины, при виде которых возникает лишь одна мысль: «Это – пиз...ц!».

Моджахеды открыли по вертолету огонь, но броня на нем была, что у танка, и с тем же эффектом они могли бы махать ему ручкой. Вертолет настиг нас посреди пустынной равнины, где совершенно негде укрыться.

Короче, я влип. Семестр начался уже два дня назад. А я завяз в самом эпицентре военных действий: посреди пустыни с полупустой бутылкой кока‑колы в руке – и без единой монеты в кармане. Воняло от меня так, что у стоявшего рядом темнело в глазах. Бактерии и микроорганизмы, явно не имеющие ко мне отношения, облюбовали мой пищевой тракт в качестве транспортного средства. Колония амеб струйкой стекала по ноге. Моя бренная оболочка дышала на ладан.

Убитый горем философ

против штурмового вертолета

Вертолет завис достаточно близко, чтобы я мог разглядеть пилота.

О чем я успел подумать?

«Ну вот» – этой фразой можно суммировать все мои мысли. Страха я не испытывал – я даже не успел испугаться. Приветственным жестом я помахал в воздухе бутылкой. Вертолет развернулся и полетел прочь.

Провожая взглядом «Ми‑24»,

едва не отправивший меня «в сторону ночи»

Я испытывал:

1. Удивление перед тем, насколько банален оказался мой интеллектуальный и эмоциональный отклик на ситуацию.

2. Удивление перед тем, что меня не прошила пулеметная очередь. А может, у них просто‑напросто кончились патроны. Вернувшись в Пешавар, я спросил об этом у одного «духа». «Патронов у них сколько угодно. Нам такое и не снилось. Просто у них не было приказа. В советской армии все делается от сих до сих. От A до B – и точка. Пусть там даже маячат C и D – это не важно. Ты, так сказать, в меню не значился».

3. В тот момент я не осознал, что мне довелость стать свидетелем конца империи. Все это происходило в 1983 году. А потом империя покатилась под откос. Все стало разваливаться. Им бы на самом деле следовало меня прикончить. Мой совет любителям созерцать крушение империй: этому занятию лучше предаваться, не выходя из дому. Осколки империи опасны для вашего здоровья.

4. Мое путешествие, как выяснилось, не так уж сильно повредило моему здоровью. Я был настолько зол на то, что дал Заку по пьяной лавочке втравить меня в это дело, что два года не прикасался к бутылке. Да, я эти два года писал. Получил, так сказать, некоторую компенсацию за все, что пришлось претерпеть.

Прогулки с Жераром: назад, в настоящее

– Великая Завеса? А что тут скажешь? Что бы я ни говорил, это будет лишь пустым сотрясением воздуха. Откуда мне знать об этом?! Мы ни хрена не знаем о смерти: может, я сдрейфлю и позову перед смертью священника... Но ты – ты‑то сам обо всем этом думал, разве нет?

– Я ведь мог и ошибаться. Теперь я сам – ходячее тому доказательство. Конфетки для пай‑мальчиков – по ту сторону, там же, где все ответы.

– А не кажется ли тебе, что мы явно скатились вниз: вспомни Горгия и его готовность дать ответ на любой вопрос?

– Э‑э, это все протагоровщина: все – истинно. Или взять того же Горгия: можно доказать истинность, чего бы то ни было. Нет уж, мой читатель, мой товарищ, мой брат... Следует подняться над человеческим знанием; именно там ждет награда – что‑то вроде банковского чека на наше имя. И единственный способ до него дотянуться – оказаться по ту сторону Великой Завесы. Ждать‑то осталось – всего ничего.

Самообслуживание 1.1

Флоренс Жюстин Норт (1963‑1982) придерживалась тех же взглядов, что и Жерар. Может, это бросило тень на кембриджский выпускной экзамен по философии, но... она оставила записку. В записке Флоренс утверждала, что пришла к выводу: система знания – штука вполне занимательная, но только совершенно не соответствует реальности и предсказуема от и до, ибо имеет дело не столько с мудростью, сколько – с языком описаний, а потому, писала студентка, «она просит меня не воспринимать случившееся как личное неуважение или попытку обидеть меня», однако с этого момента ей представляется невозможным и далее посещать мои занятия – лишь самоубийство способно удовлетворить ее интеллектуальную жажду (ибо самоубийство есть не что иное, как возможность заглянуть в конец задачника и прочесть наконец‑то все ответы). Студентов, столь отчаянно тянущихся к знаниям, встретишь, мягко говоря, нечасто. При этом она даже позаботилась о собственных похоронах.

Я хотел было протолкнуть посмертную публикацию ее диссертации – тем самым как бы выразив косвенное согласие с ее приговором философии, но, просматривая рукопись, обнаружил, (x) что это лишь разрозненные пьяные заметки, (y) абсолютно безвкусные и (z) сильно переоцененные автором.

Плоды самообслуживания

А потом был еще Ник. За пару дней до того, как я ушел из колледжа, дабы начать банковскую карьеру, мне позвонил Уилбур:

– Я очень беспокоюсь из‑за Ника.

– А что?

– Не знаю. Я думал... Может, ты с ним поговоришь? Он ведет себя как‑то странно – а ведь всего лишь второй день, как парень получил место младшего преподавателя. Мне кажется, он несколько тронулся рассудком.

Это была, несомненно, одна из тех фраз шефа, всю ироничность которых оцениваешь задним числом; Уилбур имел обыкновение несколько раз в год отправляться в уединенный санаторий, где подкреплял силы сильнодействующими успокоительными средствами.

Увы, вскоре я обнаружил, что вновь помимо моей воли топчу землю Кембриджа, хотя и давал клятву, будто ноги моей там не будет. Я ткнулся к Нику. Постучал в дверь – ответом была тишина. Мне сказали, что он уже несколько дней не попадался никому на глаза. Взяв ключ у привратника, я вошел: спертый воздух, беспорядок, как у истинного философа, задернутые шторы. Я осторожно толкнул дверь в спальню, гадая, не ждет ли меня там уже несколько развоплотившееся тело или иное столь же малоприятное зрелище, и тут телевизор, прикрепленный над дверным косяком, чуть‑чуть не размозжил мне голову, пролетев в свободном падении в каком‑то дюйме от нее.

– У меня нож, – услышал я Ника. Голос его звучал несколько приглушенно в силу того, что мой друг забился под стоявший в спальне стол и обложился матрасами.

Меня нередко обвиняли в том, что я бесчувственная скотина (особенно часто эти обвинения звучали из женских уст), но тут даже мне было достаточно бросить на Ника взгляд, чтобы сказать – дела его худы.

Понадобилось около трех часов, чтобы выманить бедолагу из этого импровизированного бункера. Пришлось запереть входную дверь, забаррикадировать ее мебелью, раздеться до нижнего белья – дабы Ник уверился, что под одеждой я не прячу оружие или передатчик. В качестве средств самообороны у него был не только охотничий нож, но три ножа кухонных (длинных), топорик для разделки мяса, бейсбольная бита (превратившаяся в палицу после того, как он вбил в нее с полдюжины гвоздей), несколько молочных бутылок с бензином, багажные ремни и проволока для резки сыра.

– Ну, Ник, ты хотел этим что‑то сказать? Тебе что‑то не дает покоя?

Он сидел в кресле, вцепившись в подлокотники так, словно то неслось со скоростью 900 км/ч на высоте десяти тысяч метров над землей.

– Скажи, Эдди, был ли на свете хоть один счастливый человек? Воистину счастливый, ни разу не хлебнувший несчастья, незнакомый с бедой?

– История об этом умалчивает, – вынужденно признался я.

– Видишь! Никто, ни один человек не ушел из этого мира, прожив жизнь счастливо! А мою жизнь ты знаешь...

Я знал. В колледже не было человека, того не знавшего.

Николас Декстер Небахаднезар Маккалаган‑Стэндиш. Более известный как Ник Длинный Хрен. Блистательный, красивый, богатый и, несмотря на это, чертовски приятный. Он производил столь неотразимое впечатление на женщин, что у них не возникало даже мысли к нему ревновать. Богатство, остроумие, сердечность обхождения, безуминка – все эти качества лишь самое начало списка достоинств, коим он был обязан своим успехом. Он мог тут же заполучить любую понравившуюся ему девушку, а также ее мать и подружек – поодиночке или всех разом. Ему стоило только сказать «Привет!» – и любая замужняя дама, каких бы строгих правил она ни была, как бы ни закалила свою волю, тут же была готова бросить семью. Для Ника мир был одним большим гинекеем в собственном доме.

И при этом дамы – все, как одна – были абсолютно счастливы! Ник шел через анфилады женщин – так двигается по полю уборочный комбайн, – и хоть бы одна из этих леди вспоминала проведенные с ним часы, дни, порой неделю с горечью или сожалением! За ним вовсе не вился шлейф кровоточащих сердец. Они понимали, что Ник – явление в своем роде выдающееся и ниспослан всей женской части человечества в целом. Как‑то, движимый любопытством (а отнюдь не желанием перенять опыт или чему‑то такому научиться), я попытался расспросить некую юную леди. «Он... Он дает все...» – пробормотала двадцатилетняя чаровница, и что‑то в ней в этот момент до боли напоминало почтенную бабулю, грезящую об утраченной юности.

– Я ведь и пальцем не шевельнул, чтобы попасть в Кембридж, – продолжал он. – Иным ради этого приходится годами вкалывать. А я – я прочел пару книжек и получил стипендию. Я вожу машину, купить которую не могут себе позволить и десять философов в складчину, даже если они вывернут все карманы. Я могу вовсе не работать. Сроду не болел ничем тяжелее насморка. Отличный гребец – хоть сейчас включай в олимпийскую сборную. Мне не отказала ни одна женщина; честно говоря, если у меня в постели зараз была лишь одна, то казалось, что постель пустует. Уилбур хотел, чтобы это место досталось тебе: голова у тебя явно светлее. И что происходит? Ты уходишь из университета. Уилбур вынужден предложить работу мне – работу, о которой я мечтал с одиннадцати лет. Знаешь, мне кажется, я даже ни разу не угодил под проливной дождь, за исключением пары случаев на летних каникулах, когда я сам был не прочь промокнуть. Это противоестественно. Эдди, я спрашиваю: почему я должен быть счастливей других?! – От него просто исходили какие‑то волны паники.

Я мог лишь вывернуть его вопрос наизнанку и вернуть обратно:

– А почему нет? Почему бы тебе не быть счастливчиком? Почему бы одному из нас не стать им?

– Я скажу тебе почему. Потому что не было и не будет абсолютно счастливого человека на этом свете. Я ведь не имею в виду тех, кто ведет тихую, незаметную жизнь, – они не сталкиваются ни с чем очень уж болезненным: им случается по мелочи быть обманутым, или потерять сумку, или работать под началом не очень‑то приятного шефа – все это ерунда; я не говорю о тех, кто ведет жизнь совсем уж серую, – у них хватает мудрости довольствоваться тем малым, что у них есть. Но истинно обласканный Фортуной человек, Эдди, – его в этом мире быть не может, об этом говорил еще Солон. Я не счастливей других, просто меня откармливают на заклание. А все мое везение – лишь затем, чтобы я расслабился и потерял бдительность, а там... Не знаю, что там меня впереди поджидает, но это... что‑то такое... Возьми любую биографию: ты прочтешь, что тому‑то везло два года, тому‑то – десять лет подряд, но никогда, понимаешь, никогда, никогда везение не длилось всю жизнь! Потом наступала такая чернуха,.. Боги отворачиваются. Мы окружены печалью, она – повсюду, неужто я какое‑то исключение из правила? У меня что, иммунитет? Рано или поздно приходит время платить по счетам: за образование, за удовольствие... И, боюсь, мне не по силам оплатить счет, который обязательно выставят в конце праздника.

Мое желание как‑то ему помочь – что бы я мог тут сделать? Я оставил Ника в его клетке и отправился к Уилбуру сообщить ему, что он был прав и с Ником не все в порядке.

О чем я не напишу 1.3:

Что доброго я сделал для Ника?

Через три месяца я, помимо желания, вернулся в Кембридж, дабы вести там жизнь созерцательную, приняв по наследству должность Ника, который, стремясь избежать ужасного будущего, уготованного судьбой, не нашел ничего лучше, как сунуть свой сосуд разума в духовку. Уилбур, озабоченный тем, чтобы добиться для меня места в колледже, сам стал предметом навязчивой заботы плоских как вобла белоснежек из одного фешенебельного дома отдыха – ростом за метр восемьдесят, – спящих и видящих, как бы всучить ему пожизненную страховку, предусматривающую пребывание в одной из тех обителей, где отсутствуют колющие и режущие предметы, а также все прочее, способное причинить вред здоровью тамошних постояльцев. Как бы ни было, философии все это не пошло на пользу, и, конечно же, многие из моих коллег (в первую очередь Фелерстоун) шушукались, что рассудок Уилбур потерял еще до того, как заняться моим трудоустройством.

Жерар, еще Жерар...

– О чем ты думаешь? – спросил Жерар, заметив, что мысли мои где‑то далеко‑далеко.

– Об оплате счетов...

– Черт, хорошая мысль! Слушай, ты платишь за выпивку, а я... Предлагаю тебе сделку: проходя Великую Завесу – если за ней и впрямь есть что‑то, о чем ни одна живая душа не подозревает, – я вернусь (если придумаю какой‑нибудь способ вернуться) и все тебе продиктую. Ты это дело напечатаешь – и место в первых рядах тебе обеспечено. Хороший будет урок для надутых философов, которые знать не знают, каково быть спившимся художником или потрошителем банков.

– Я готов сделать то же самое для тебя. Дам тебе краткий отчет – как оно, по ту сторону, а ты – ты напишешь книгу и напечатаешь под моим именем.

– То‑то утрутся все эти дрочилы‑трудоголики с чернильницами. По рукам: кто бы ни миновал первым Великую Завесу – обещает контрабандой просунуть данные о том, что ждет нас на другой стороне. Почему никто не додумался до этого раньше?

Оплата счетов: Так это делают в Афгане

Ник, полагаю, был прав: нечего и рассчитывать хоть что‑то получить задарма. Дармовых завтраков не бывает, за просто так нам достается только материнская любовь (да и та чревата необходимостью выслушивать нотации). А чтобы заполучить остальное, извольте попотеть или отдайте за это соответствующую цену. Даже благороднейшее из физических удовольствий (право слово, большее, чем заслуживают многие из нас) требует, чтобы мы немножко поработали тазом.

Я таки добрался до Пешавара: на грузовике, битком набитом ранеными – безногими, с развороченными внутренностями, гниющими заживо. Я выбрался – при одной мысли об этом меня накрыла волна тихого удовлетворения. Я, так сказать, выплыл. Ускользнул из зоны военных действий, цел и невредим. На самом деле не совсем так: я подхватил желтуху и амебную дизентерию, на несколько месяцев приковавших меня к толчку, не говоря уже о том, что истощен я был до предела. Последние четыре недели все то время, что я не спал, я только и делал, что проклинал, беспрестанно, безостановочно проклинал этот чертов мир и себя идиота. Я повидал такое, что лучше этого не видеть. Эти четыре недели – они, пожалуй, стоят тридцати лет, которые я провел, размышляя по долгу службы. Проводись первенство страны по выпавшему на вашу долю ужасу, я бы побил все рекорды.

Я стоял, опираясь о грузовик, и тут водитель резко захлопнул дверцу, не заметив моей руки, так что мне раздробило три пальца. Я завопил и покатился по земле – уши, как и рот, мне раздирал крик боли. Раненые моджахеды недоуменно на меня уставились. Они решили, что я услышал что‑то ужасное, что‑то связанное со смертью всех самых близких и дорогих мне людей, иначе с чего это я веду себя столь недостойно мужчины, катаясь, как собака, в пыли.

То было предостережение: расплата – или, как в мусульманских странах называют налог, закат. Я усвоил урок – ничто не бывает бесплатно.

Обидней всего, что случилось это уже на территории Пакистана. Я даже не мог похвастаться тем, что получил в Афганистане ранение.

Еще, совсем недолго – Жерар

Мы вышли в ночь. Ночь. Слегка прохладная. Как тысячи других. Однако чем дальше, тем больше такая вот банальная ночь может оказаться не просто заурядной ночью в Тулоне, одной из многих; она может стать моей последней ночью в этом мире. И в последние мгновения я буду думать: какая тихая нынче ночь – и что за дурацкие серые здания понастроили тут вокруг. Я почувствовал, как откуда‑то снизу, из глубины сознания поднимается что‑то вроде отрыжки. Хватит, с меня слишком. Я хотел прочь из этого мира, избавьте меня от этого испытания, суда, чего бы то ни было! Я хотел к маме – она бы во всем разобралась...

Дружба может пережить и это. Есть же дружба на расстоянии. Правда, жизнь не предлагает нам особого выбора. «Я бы сказал – я бы хотел с тобой повидаться, но, будучи философом и пьяницей, не думаю, что это столь уж приятно, так что лучше я воздержусь. Кто это сказал, что наши ближайшие друзья – те, на кого было угроблено больше всего времени только затем, чтобы обнаружить: они нам не по душе? Ну да, конечно же, это я – где‑то когда‑то что‑то такое брякнул».

Жерар поцеловал меня. «Эдди... Эдди... Эдди...» Стоило ему это сказать, как в сознании что‑то вспыхнуло, мелькнула этакая звездочка – как примечание в тексте или как удар гонга. Очень редко, но со мной такое бывает. Я вдруг догадываюсь: то, что мне сейчас говорят, – истинный смысл сказанного я пойму очень не скоро. Порой, чтобы понять сказанное, нужно десять, двадцать лет – и только потом тебе откроется внутреннее значение этих слов. Часто – совсем невинных слов, прозаичных, серых, однако эти слова вонзаются в сознание, как заноза, и проходят годы, прежде чем ты обнаружишь за ними некое тайное значение, некое сообщение, точно так же, как это бывает с иными высказываниями великих.

Ограбить пять банков и умереть

А потом всегда наступает утро, когда нужно встать омерзительно рано и пойти ограбить пять банков в Монпелье. Возможно, ярче всего меня характеризует то, что в этом начинании больше всего раздражала необходимость рано вставать. Я смутно рассчитывал: авось Юбер забудет про выработанный план, авось его захлестнет какое‑нибудь новое увлечение или хобби – но, увы, он ничего не забыл. Газеты объявили, что мы собираемся это сделать, нам оставалось лишь собраться – и совершить сие.

Я согласился на очередное ограбление главным образом потому, что больше мне ничего не предлагали.

День начался с того, что выстрелом из пистолета я выбил кусок мыла у Юбера из рук: с трех с лишним метров – и через закрытую дверь ванной. Весьма неплохо для стрелка, если бы только я и впрямь пытался меткой пулей выбить мыло из рук напарника, а не копался в сумке в поисках расчески, чтобы слегка облагородить с ее помощью выданный мне Юбером парик.

– Ты страшный человек, профессор. Полиции ты явно не по зубам. Поражаюсь, почему они еще не расписались в своем бессилии, – покачал головой Юпп.

Хорошенькое начало дня. Так сказать, предзнаменование, вот только чего – того, что Фортуна покуда не покажет нам задницу, или же того, что нас ждет неизбежное фиаско. Делайте ваши ставки, господа.

– А я‑то думал, ты покончил с насилием, – вырвалось у меня.

– Я‑то покончил. Но тот, кто продавал эту штуку, – он полагал, мне будет приятнее получить пистолет, уже снаряженный для ограбления.

Мы сели в поезд, нагруженные огромными кофрами, в которых лежала масса добра, позволяющего быстро сменить облик (этого реквизита с лихвой хватило бы на постановку всех пьес Жами разом), а также клеткой с Фалесом (модель, предназначенная для перевозки кошек и собак мелких пород). Фалес вызвал у нескольких пожилых дам оторопь, переходящую в визг, – старушки ожидали увидеть в кошачьей клетке существо несколько более крупное и мохнатное и вообще более похожее на кошку. «Можете его погладить. Он добрый и дружелюбный», – отважно предлагал им Юбер.

На самом деле Юпп был немного не в форме. Накануне вечером по телевизору выступал Корсиканец: отвечал на вопросы телезрителей, заинтригованных серией предстоящих ограблений. «Я не авгур и скажу прямо: если эти джентльмены посмеют завтра высунуть нос, их карьере будет положен конец».

Юпп словно с цепи сорвался, услышав подобное бахвальство, – и не только из‑за апломба нашего приятеля Корсиканца (который, показалось мне, и впрямь поседел), но и из‑за его лексики.

– Авгур? Авгур, предсказывающий конец карьере, – интересно чьей?! Клянусь, он даже не способен толком написать это слово! Нет, подумать только! Все, хватит откладывать, завтра же купим толстенный словарь. На досуге ты мне выпишешь слова позабористей, чтоб сразу было ясно, с кем они имеют дело.

От Юпповых осведомителей мы узнали, что марсельская полиция переведена на режим усиленного патрулирования. Готовясь к нашему показательному ограблению, Юпп заплатил паре приятелей (одному из них заради такого дела пришлось побриться наголо и выучить несколько фраз на английском), дабы они изображали из себя Банду Философов, вызывающе подозрительно околачиваясь подле городских банков, сея тем самым дезинформацию и создавая нам прикрытие.

Надо сказать, в те мгновения, когда Юпп думал, что я на него не гляжу, выглядел он не ахти. Помимо зиккуратов поддельных удостоверений, гор оружия, тюков костюмов и одежды, в нашем багаже все больше места стали занимать россыпи склянок с таблетками: всякие зидоведины и феназепамы.

Мы сняли номер в гостинице в самом центре Монпелье.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты считал: вся концептуальная часть нашей работы ложится на твои плечи, проф. Сегодня организацией «отходной» трапезы займусь я – идет?

С крысой вышла небольшая заминка. Накануне мы с Юппом обсуждали метампсихоз, переселение душ, отследив всю цепочку, от Пифагора до Жерара.

– Мой дорогой сэр, – тоном, не терпящим возражения, обратился Юпп к портье, с крайним неудовольствием рассматривающему Фалеса и уже почти готовому... – Во‑первых, – продолжал Юпп, – в этой стране мы отнюдь не туристы. Во‑вторых, перед вами вовсе не крыса, а очередное воплощение духовного гуру миллионов индусов – глава секты, название которой я не буду произносить здесь, ибо все равно вам вряд ли когда‑либо придется столкнуться с ее представителями. Что касается нас – перед нами стоит задача доставить его назад на родину, туда, где его истинное место и где он должен выступить с изложением некоторых доктрин своего учения.

Нельзя сказать, что вспышка Юбера растопила лед недоверия, однако небольшую полынью свободы нам все же обеспечила.

Войдя в номер, Юпп вдруг усмехнулся:

– Мне тут пришло в голову – на самом‑то деле мы не знаем, – а вдруг Фалес и вправду является инкарнацией какого‑нибудь святого?

– Будь он и вправду каким‑нибудь гуру или по крайней мере гуру, который хочет нам что‑нибудь поведать, он бы сейчас выбивал свои откровения азбукой Морзе на прутьях клетки...

Банки

Порождения привычки, порождения ностальгии. Мы начали с исходной точки. Вернулись к истокам – и ограбили банк Жослин. К моему облегчению, Жослин на работе не оказалось: то ли у нее был выходной, то ли она куда‑то отъехала. В этот день я все предоставил решать Юппу (избрав, так сказать, покорность судьбе, дарующую отдохновение). Юпп же почему‑то был уверен, что наш визит должен доставить Жослин удовольствие. «Ты же знаешь, женщинам внимание всегда льстит...»

В банк мы вошли, нацепив карнавальные маски. Маски Ницше.

Юппов приятель – кутюрье, с весьма своеобразной клиентурой – когда‑то приобрел их по случаю. Остановив выбор на Ницше, я уповал на то, что он – один из немногие философов, которые широкой публике известны, а маску его сделать легче легкого, главное, чтобы усы были покустистее. Для нашей братии, философов, узнаваемость – штука крайне важная; яркая черта – облика ли, биографии – значит почти столько же, как броская фраза. Диоген – бочка; Сократ – цикута; Аквинат – толстяк; Кант – неописуемое занудство. Привлечь внимание публики нужно сразу – потом это уже бесполезно. Вот почему иные западают на Ницше – ни у кого больше нет таких кустистых усов. У масок были глаза навыкате, с черными точками зрачков; если вы возьмете на себя труд бегло просмотреть портреты философов, вы обнаружите, что у многих из них лишь невыразительные белки; таких настораживающе много – с вызывающе пустыми белками глаз.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒