Бет Рэвис 11 страница

— Я все, — доносится сзади голос Эми.

— Ты не хочешь взять свои вещи? — спрашиваю я, глядя на пленку.

— Какие вещи?

— Которые упаковала перед заморозкой. Тут написано, что у вас у каждого есть багаж.

Эми

Сердце бьется тяжело и глухо — мы с Харли идем следом за Старшим меж двух рядов криокамер к стене, вдоль которой выстроились шкафчики.

Я никаких вещей не паковала. Мама с папой не говорили, что можно что-то с собой брать.

Старший открывает один из шкафчиков: внутри один на другом стоят десять контейнеров размером с чемодан.

— Вот, — он вынимает три.

Они с Харли смотрят, как я нажимаю кнопку на первом контейнере. Крышка открывается с отчетливым хлопком — герметичный замок.

Это, наверно, мамин. Едва поднимается крышка, запах ее духов окутывает меня с ног до головы. Я закрываю глаза и вдыхаю как можно глубже, вспоминая запах ее платьев, в которые я любила наряжаться, когда в детстве играла в переодевания. Вдыхаю еще раз, и только тут понимаю, что чувствую один только горький запах консервационного газа, которым, должно быть, был заполнен контейнер, а аромат маминых духов — всего лишь воспоминание.

Вынимаю прозрачный вакуумный пакет с фотографиями.

— Это что? — спрашивает Харли.

— Океан.

Он смотрит на фото, раскрыв рот.

— А это? — на этот раз Старший.

— Это мы ездили в Гранд-Каньон.

Старший берет фотографию у меня из рук.

Пальцем проводит по прорезанной в камне линии реки Колорадо. Во взгляде его недоверие, словно он не до конца верит, что каньон за нашими с мамой и папой спинами — настоящий.

— Это все вода? — спрашивает Харли, показывая на фото, где я, семилетняя, строю на пляже замок из песка.

— Все вода, — смеюсь я. — Она противно соленая, зато волны все время поднимаются и опускаются, набегают и отходят. Мы с папой любили прыгать в них, смотреть, как далеко нас утащит, а потом волны выносили нас обратно на берег.

— Все это вода, — шепчет Харли. — Все вода.

На остальных фотографиях нет ничего интересного. В основном на них одна я. Сначала грудничок, потом учусь ходить у бабушки в саду, на тыквенной грядке. Первый день в школе. Я на выпускном, на мне — обтягивающее черное платье, рядом стоит Джейсон и протягивает мне букетик васильков.

Глубже зарываюсь в контейнер. Тут должно быть кое-что, что мама точно не оставила бы. Пальцы смыкаются на маленькой твердой коробочке, и сердце замирает в груди. Вынув бархатную шкатулку с круглым верхом, я держу ее на ладони.

— Что там? — спрашивает Старший. Харли по-прежнему поглощен созерцанием океана.

В шкатулке лежит золотой крестик на цепочке. Крест моей бабушки.

Старший смеется.

— Не говори мне, что ты из тех, кто верил в эти сказки!

Не сводя взгляд с его лица, я надеваю крестик на шею, и смех обрывается.

— Этот корабль называется «Годспид», — говорю я, поправляя цепочку.

— Это просто пожелание удачи.

Отвернувшись, окидываю взглядом дверцы криоморга.

— Нет, это намного больше.

Сглотнув ком в горле, возвращаю фотографии на место — все, кроме той, где мы с родителями в Гранд-Каньоне.

Когда я нагибаюсь к папиному контейнеру, крестик оказывается у меня перед глазами. Контейнер в основном наполнен книгами. Некоторые мне знакомы: полное собрание сочинений Шекспира, «Путешествие Пилигрима», Библия, «Автостопом по галактике». Десять — двенадцать книг по военной тактике, выживанию, естественном наукам. Три чистых блокнота и нетронутая упаковка механических карандашей. Один блокнот и три карандаша я откладываю в сторону.

С сомнением, но все же вынимаю из контейнера «Искусство войны» Сунь Цзы. Я ее не читала, но, судя по названию, в ней найдется пара советов, что делать с тем, кто отключает замороженных. Засовываю ее под блокнот, надеясь, что Старший не заметил названия. Меня не отпускает мысль, что Старейшина, его ментор, все-таки каким-то образом причастен ко всему этому, и, боюсь, может случиться так, что мне придется идти против него в одиночку.

И тут я вижу ее.

Моя любимая игрушка — плюшевый мишка.

Беру ее в руки. Большой зеленый бант на шее сбился на сторону, войлок на носу истерся. С правой лапы слезла почти вся шерсть — когда я была совсем маленькая, я сосала ее вместо большого пальца.

Прижимаю Эмбер к груди в отчаянной попытке почувствовать что-то такое, что искусственный мех и набивка не способны дать.

— Последний, — говорит Старший, подталкивая ко мне третий контейнер, пока я закрываю папин.

Делаю глубокий вдох и изо всех сил стискиваю Эмбер.

Но в контейнере пусто.

— А где твои вещи? — спрашивает Харли, заглядывая мне через плечо.

Глаза щиплет от нахлынувших слез.

— Папа думал, что я не полечу. Он не собрал мои вещи, потому что думал, я откажусь лететь с ними.

Старший

— Ничего, — говорю я. — На корабле есть все, что нужно. Об одежде и всем остальном можешь не волноваться.

Харли тычет меня кулаком в плечо.

— Что?

Не выпуская из объятий игрушечного зверя, Эми собирает карандаши, блокнот, книгу и фотографию — больше ничего из родительских вещей она не взяла.

— Все, идемте, — глухо произносит она.

Харли помогает мне загрузить контейнеры обратно в шкафчик. В процессе он то и дело смотрит на меня и указывает бровями на Эми, но что он хочет этим сказать — для меня загадка.

Щелк. Пшшш. Бум.

Эми роняет игрушку и книги, карандаши со стуком катятся по полу, фотография медленно планирует вниз.

— Я знаю этот звук, — шепчет она и в следующую секунду уже несется по проходу к криокамерам.

— Эми, подожди! — кричит Харли, а я просто устремляюсь за ней. Около номера шестьдесят она поворачивает и скрывается из виду.

— Быстрее! — слышу я ее голос.

Заворачиваю за угол. Посреди прохода стоит криоконтейнер, от него поднимается пар.

— Это ты сделала? — спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.

— Нет, конечно! — голос Эми дрожит, словно она пытается сказать все одновременно. — Она проснется, как я?

Окидываю взглядом контейнер — внутри лежит женщина, она выше Эми и массивнее, у нее черные курчавые волосы, а кожа еще темнее моей. На контейнере мигает красный огонек. Выключатель в черном ящике повернут.

Стучу по кнопке вай-кома.

— Исходящий вызов: Док. Срочно!

— Что случилось? — у меня в ухе раздается голос Дока.

— Док! Еще одна! Еще один контейнер вытащили! Скорее!

— Постой, что?

— На криоуровне. Еще одна из замороженных. Ее вытащили из камеры. Горит красная лампочка!

— Сейчас буду.

Док отключается. Надеюсь, он недалеко. Если в Больнице, то придет через минуту... но если в Городе или на уровне корабельщиков, то ждать придется дольше.

— Что случилось? — спрашивает Харли.

— Кто-то сделал с этой женщиной то же, что со мной, — отвечает Эми. — Отсоединил, оставил тут умирать.

— Так она что, проснется?

— Не знаю. Может, если повернуть выключатель, засунуть ее обратно... не знаю. Я боюсь ее трогать. Техника вроде несложная, но...

— Не давайте ей проснуться, — тихо произносит Эми. — Во льду плохо, но все же лучше, чем проснуться одной.

Мое сердце падает. Она все еще чувствует себя одинокой.

— Старший? — слышу я вдруг.

— Сюда! Номер... — бросаю взгляд на открытую дверцу. — Шестьдесят три!

Док бежит к нам по проходу. Оттолкнув Харли, склоняется над контейнером. Вытирает запотевшее стекло.

— Она недолго здесь, — говорит он наконец. — Почти не оттаяла.

— Это хорошо? Да? — Эми впивается пальцами в крышку, словно пытается проникнуть сквозь стекло и взять женщину за руку.

— Хорошо, — отвечает Док. Я мешаюсь ему, поэтому отступаю назад. Наклонившись над крышкой, он разглядывает черный ящик. Потом подключает к свисающему с нее проводу пленку и изучает появляющиеся на экране цифры. Хмыкает, но непонятно — хорошо это или плохо. Пишет на экране еще цифры, потом отключает соединение и поворачивает выключатель. Красный огонек сменяется зеленым.

Засунув контейнер обратно в криокамеру, он захлопывает дверцу и запирает ее. Нас окутывает облако холодного воздуха — единственный след того, что номер шестьдесят три только что был открыт.

— С ней все будет хорошо, — успокаивающе произносит Док. — Вы вовремя ее нашли.

— Народ! — зовет Харли. Я удивленно оглядываюсь — Харли отошел от нас и исчез по другую сторону ряда.

— Как вы узнали, что ее вынули? — спрашивает Док.

— Я услышала, — отвечает Эми.

Док сосредоточенно хмурится.

— Значит, тот, кто это сделал, был тут одновременно с вами. А вы вообще зачем спустились?

— Я хотел показать Эми багаж ее родителей, — отвечаю я, не давая ей времени сказать, что мы пришли посмотреть на них самих. По какой-то необъяснимой причине мне кажется, лучше не признаваться, что мы шли сюда ковыряться в криооборудовании.

— Эээ... народ? — слышится голос Харли где-то в паре рядов от нас.

— Не нравится мне это, — говорит Док. — Тот, кто это сделал, знал, что вы здесь, знал, что вы услышите. Кроме вас троих тут кто-нибудь еще был?

Мы с Эми обмениваемся взглядами.

— Я не видела, — отвечает она.

— Я тоже.

— Народ! — кричит Харли.

— Что?! — кричу я в ответ.

— Давайте к двадцаткам. Бегом!

Док поворачивается, чтобы идти, но нам с Эми уже ясно — надо бежать. Голос Харли неспроста звучит так нервно. Что-то еще случилось.

Мы заворачиваем за угол, и причина уже очевидна.

Посреди прохода лежит еще один контейнер. Вот только этот уже оттаял. А человек внутри — уже мертв.

Эми

Ой.

Я не собиралась произносить это вслух.

Просто я его знаю.

Это мистер Кеннеди, он работал вместе с мамой и всегда казался мне жутковатым. Он был из тех стариков, что всю жизнь остаются холостяками, но думают, что старость дает им право безнаказанно быть извращенцами. Он вечно заглядывал маме в вырез блузки, а меня просил поднять что-нибудь с пола каждый раз, как я навещала родителей в лаборатории. Мама всегда отшучивалась, но я не раз думала, что мистер Кеннеди делает дома, когда остается наедине с воспоминаниями о мамином морщинистом декольте или резинке моего белья.

А теперь он умер и плавает в криорастворе — глаза распахнуты, радужки побелели. Кожа стала желтоватой, словно губка, пропитавшаяся водой. Рот приоткрыт, а щеки впали, и у челюсти собрались малюсенькие пузырьки воздуха.

— Номер шестьдесят три отключили, чтобы отвлечь наше внимание, — говорит Старший.

— Едва ли, — возражает Док. — Его вынули уже довольно давно. — Он поднимает крышку стеклянного ящика, и Харли со Старшим помогают положить ее на пол. Доктор опускает палец в жидкость, в которой плавает мистер Кеннеди. — Вода прохладная, не ледяная. Скорее всего, его отключили вчера, самое позднее — вчера вечером.

Мы со Старшим переглядываемся. Мистер Кеннеди захлебывался здесь, а мы бегали под дождем и смеялись. Он умирал, когда та парочка занималась любовью на скамейке у пруда. Пока я стягивала мокрую одежду, стояла под горячим душем, пока засыпала, глядя на темные поля, мистер Кеннеди плавал в собственной смерти.

Другая мысль: Харли был здесь одновременно с убийцей.

— Зачем? — спрашиваю я.

Доктор стучит пальцами по все тому же странному тонкому компьютеру.

— Номер двадцать шесть. Мужчина по имени...

— Мистер Кеннеди.

— Да, — Док удивленно поднимает на меня взгляд.

— Я его знала.

— А, соболезную, — говорит он, но небрежно, будто просто из вежливости. — Номер двадцать шесть...

— Мистер Кеннеди.

— Мистер Кеннеди был оружейным экспертом.

— Точно? — переспрашиваю я. Хоть они с мамой и работали в одном отделе, я понятия не имела, что он имеет какое-то отношение к оружию. Мама не имела. Ее специальностью был сплайсинг. Она работала с ДНК, а не с оружием.

Док кивает.

— Он был хорошим специалистом по биологическому оружию. Здесь написано, работал на правительство, занимался разработкой экологических бомб.

— Кто это делает? — спрашивает Старший. — Кто их всех отключает? Сначала Уильяма Робертсона, потом женщину, номер шестьдесят три, теперь этого.

— И меня, — добавляю я.

Старший глядит на меня, хмурясь.

— Две жертвы... и два промаха, — говорит доктор.

— И никакого мотива, — гляжу на пустую криокамеру, в которой только недавно лежал мистер Кеннеди. Потом скольжу взглядом по рядам пронумерованных ячеек. Сколько ещекриокамер опустеет, прежде чем мы остановим убийцу?

Старший

Мы с Харли помогаем Доку отвезти мистера Кеннеди к шлюзу. Эми говорит, что подождет нас. Но я знаю — она хочет дойти до другого ряда, посмотреть на дверцы камер своих родителей, убедиться, что они по-прежнему крепко заперты.

Док открывает дверь, и мы сбрасываем тело внутрь. Дверь закрывается, отрезая нас от бездонной пасти космоса. Харли с широко распахнутыми глазами прильнул к круглому окошку, смакуя еще одну возможность увидеть звезды. Но я вижу одно только раздутое тела мистера Кеннеди.

Глядя на Харли, я вижу в его глазах миллиарды звезд, и он упивается ими, наполняет ими пустоту в душе. Он поднимает руки к окну, и на одно безумное мгновение мне кажется, что Харли хочет открыть дверь, чтобы следом за мистером Кеннеди улететь к звездам. Дверь закрывается. Но в глазах Харли по-прежнему сияет звездный свет.

— Никогда в жизни я не видел ничего красивее, — шепчет он.

— Мистер Кеннеди, конечно, тоже так подумал, — ворчу я, но Харли не замечает сарказма.

— Идемте, — на лице Дока написано волнение, в уголках глаз залегли резкие морщинки.

Когда мы возвращаемся, Эми вытирает лицо. Она снова собрала в охапку игрушечное животное, фотографии, карандаши и книги, которые выронила у шкафчиков. Док окидывает все это взглядом, но ничего не говорит. Взяв в руки пленку, он сосредоточивается на ней. Тянет время. Готовится что-то сказать.

И в этот момент я понимаю: он думает, как свяжется со Старейшиной и доложит ему обо всем, что случилось. А еще я понимаю, что он копается в пленке, чтобы дать себе время придумать слова, которые заставят меня на это согласиться.

Я чуть расправляю плечи. Раньше Док вызвал бы Старейшину, даже не подумав о том, чтобы спросить меня.

— Старший, — начинает он, — ты, естественно, осознаешь серьезность ситуации. Но жизненно важно, чтобы вы, Эми, Харли, ничего никому не рассказывали. Ни о мистере Кеннеди, ни о шлюзе, — смотрит на Харли, — ни о людях на этом уровне, ни о самом существования еще одного уровня под Больницей. Это должно остаться тайной.

Сейчас будет. Я прямо кожей чувствую. Сверлящая Дока мысль, что Старейшину все равно надо вызвать.

Он поднимает руку к вай-кому.

Вот оно.

— Не надо вызывать Старейшину, — говорю я. — Я ручаюсь за Эми и Харли. — Чуть сдвигаюсь, так, чтобы оказаться между ними и Доком. Я вообще высокий, но сейчас еще и не позволяю себе сутулиться. Наоборот, стараюсь выпрямиться так, что Доку приходится поднимать голову, чтобы смотреть мне в глаза.

Он колеблется, но в конце концов кивает.

— Ты — Старший, — он имеет в виду, что мне держать ответ перед Старейшиной.

— Мы с Рыбкой не проболтаемся, — вставляет Харли, кладя Эми руку на плечи. — О нас волноваться не надо.

Док все же сомневается.

— Может, все-таки вызвать Старейшину, просто узнать его мысли по этому поводу.

— Нет.

— То есть?

— У меня столько же полномочий, как и у него. Там, наверху, в самом разгаре Сезон, от которого зависит мое поколение. Док, тебе придется привыкнуть доверять и мне, а не только Старейшине. Я говорю, что Эми и Харли имеют право знать и мы можем доверять им. А еще я говорю, что пора уходить. Но сначала, — добавляю я, пока Док не успел вставить слово, — дай мне свою пленку.

— Что...?

— Твою пленку.

Забираю у него из рук компьютер. Сканер считывает отпечаток пальца, дает мне Старшую степень доступа, и я торопливо начинаю поиск убедившись, что с обратной стороны виден только черный экран. Не стоит показывать остальным, что я ищу.

Я пытаюсь выяснить, кто был на этом уровне. Сканеры на дверях считывают отпечатки пальцев, значит, несложно будет найти след, ведущий на этот уровень, к этому коридору, к этому убийству, к беспомощной, замороженной жертве. Да, и вправду несложно. Когда мы проверяли в прошлый раз, время не было известно — на уровне успели побывать и Док, и Старейшина, и полдюжины ученых в придачу.

Но с того момента помимо нас на криоуровень спускался только один человек.

Мой взгляд впивается в имя на экране.

Старейшина.

Эми

Старший не заходит в лифт вместе с нами.

— Есть одно дело, — объясняет он. В его манере держаться вдруг появилось что-то мрачное и серьезное. Пока он не расправил плечи, я даже не замечала, как сильно он сутулится. До этого момента я знала, что он станет главным на корабле, просто потому, что так говорили Док и Старейшина. А теперь, глядя на него, я вижу настоящего, решительного лидера.

Мне хочется остаться здесь, на криоуровне, защищать родителей от умника, который ухитрился отключить замороженного в присутствии трех человек, но, очевидно, Старшему по какой-то причине нужно остаться здесь одному, и я доверяю ему охрану мамы с папой.

— Старший, мне кажется, тебе стоит вернуться с нами и поговорить со Старейшиной, обеспокоенно произносит Док.

— О, я с ним поговорю, — отвечает Старший, тянется к кнопке лифта и, нажав ее за Дока, отступает, позволяя дверям закрыться. Но еще раньше, чем они закрывается до конца, он отворачивается и решительно уходит прочь по коридору.

— Малыш вырос, а? — роняет Харли беспечно. Слишком уж он весел, учитывая, что они только что выбросили в космос труп.

Док хмыкает.

Только лифт останавливается, Док тут же срывается с места. Провожаю его взглядом, ожидая, что он тут же нажмет кнопку за левым ухом и настучит на Старшего, но нет — он просто уходит.

— Пойдем обратно в Палату? — Харли приглашает меня взять его под руку в шутливом порыве галантности.

— Давай лучше в тот сад, который мне Старший показывал.

— Ах, значит, он показывал тебе сад? — на губах Харли появляется кривая ухмылка.

— Наверное, ему непросто, — говорю я, идя вслед за ним по коридору. — Он на корабле самый младший, но и вроде как главный. Не представляю, как смогла бы приказывать взрослым, да еще и ждать, что они послушаются.

Харли смотрит на меня краем глаза.

— Ты странная, Рыбка.

— Почему это? — подыгрываю я, ухмыляясь.

— Рассуждаешь о том, как Старшему непросто живется. Но ведь это тебя саму вытащили из воды на этот корабль.

— О Старшем думать проще, чем о себе самой, — фыркаю я. Глаза вдруг начинает пощипывать от непрошеных слез. Сказанное получилось слишком близко к правде.

Добираемся до входных дверей, и Харли придерживает их для меня. Я выхожу на яркое солнце, в нос бьет запах травы после легкого дождя.

И липкий, мускусный запах секса.

— Зараза. Из головы вылетело, что сейчас Сезон, — говорит Харли, когда в него врезается полуголая парочка, настолько занятая страстными поцелуями и объятиями, что даже не замечает его существования. — Давай вернемся внутрь.

— Да ладно, просто найдем безлюдное местечко. Мне кажется, я больше не выдержу сидения взаперти. — Наверное, мне никогда больше не будет спокойно в помещении. Раньше, в детстве, до заморозки, у меня никогда не было клаустрофобии. А теперь даже тут, на границе сада, на улице, легкие словно что-то крепко сдавливает, взгляд притягивают стены, словно нависающие надо мной. Закрываю глаза. Если позволять себе задумываться об этом, становится еще хуже.

— Освещение тут всегда отличное, — замечает Харли, идя со мной по дорожке прочь от Больницы. — Были бы у меня сейчас краски!

— Давай, — смеюсь я. — Неси. Я тут подожду.

Харли колеблется.

— Слишком опасно. Потом.

Мне вспоминается толпа, с которой я столклась на первой пробежке. Сейчас, кажется, идеальное время прогуляться — никто на меня даже не посмотрит. Все слишком заняты друг другом.

— Нет, правда, — говорю я, заметив, с каким томлением во взгляде Харли оглядывается на Больницу. — Я пойду вон к той пшенице. Там никого — все в саду и на дороге.

— Пойдем со мной, — просит Харли. Взяв меня за руку, тянет в сторону Больницы, но я высвобождаюсь.

— Я правда не могу обратно под крышу. Мне нужен свежий воздух. Иди! — улыбаюсь я, подталкивая его. — Ничего со мной не случится.

Харли все еще сомневается, но зов красок слишком силен.

— Будь осторожна, Рыбка, — серьезно произносит он. Я с улыбкой киваю. Он бегом устремляется обратно к Больнице, а я бреду в другую сторону, к полю.

Я была права: чем дальше от сада, тем меньше виднеется людей. На дороге вообще никого, и только по стонам и вздохам понятно, что и в полях, и за деревьями, и в придорожной канаве — везде полно парочек. Я стараюсь не обращать внимания. Страшновато видеть людей в таком состоянии. Конечно, за свою жизнь на Земле я, наверное, миллион раз видела секс по телеку. Но когда все происходит прямо у тебя под носом — это совсем другое дело.

— Она.

Первый импульс — замри, второй — беги. По тону я чувствую: говорили обо мне. Осмеливаюсь кое-как обернуться. Трое парней возраста Харли, и все трое следуют за мной. Двоих я не узнаю — судя по накачанности, они из фермеров, наверняка занимаются каким-нибудь физическим трудом.

Внутри все сжимается.

Третьего я знаю.

Лют — тот, что все время пялится, наблюдает за мной в Палате.

— Эй, урод! — окликает Лют, увидев, что я обернулась. Насмешливо машет рукой, и его двое приятелей начинают гоготать.

Я иду быстрее. Интересно, если я буду звать на помощь, хоть одно из этих стонущих и пыхтящих потных тел поднимет голову? Что-то сомнительно.

За спиной я слышу тяжелые шаги. Они реже, чем мои, значит, эти трое уже идут быстрее.

— Не уверен, что хочу с уродом, — говорит один.

— Я хочу, — отзывается Лют.

Мне уже плевать, что обо мне подумают. Я бегу. Ноги тяжело шлепают по земле, ужас придает мне силы. Позади слышна ругань — погоня началась. Я сворачиваю в поле, но пшеница мешает бежать, смятые стебли оставляют за спиной четкий след панического бегства. Перепрыгиваю через парочку, которая не замечает даже меня саму, не говоря уже о моем состоянии. Оборачивать, чтобы посмотреть, насколько они близко.

Слишком близко.

Я сглупила. Споткнулась о копошащиеся на земле тела и, приземлившись в пшеницу, покатилась по высоким, острым стеблям. Девушка, оседлавшая своего партнера, смотрит на меня затуманенными страстью глазами и вдруг улыбается, приглашая присоединиться. Я отползаю подальше, сминая и ломая ростки пшеницы, и пытаюсь подняться на ноги.

Но не успеваю.

Сверху на меня наваливается один из фермеров.

Я стараюсь подняться, но мое ерзанье его только распаляет. Тогда я замираю и пытаюсь высвободиться одними только руками. Своими громадными ладонями он вдавливает мои запястья в землю, и тут подбегают остальные двое. Второй фермер хватает меня за щиколотки. Лют опускается на землю рядом и склоняется надо мной. Ухмыляясь.

Я отбиваюсь изо всех сил. Все трое смеются глубоким гортанным смехом, в котором нет ни капли веселья.

Поворачиваю голову в сторону той голой парочки, о которую я споткнулась.

— Помогите!

Девушка выгибает спину, прижимаясь бедрами к парню под ней.

— Помогите! — кричу я.

Он смотрит на меня стеклянными глазами, мечтательно улыбаясь. Девушка замечает это, замирает и поворачивается ко мне.

— Больно только в первый раз, — говорит она, а потом опускается, и он стонет, и она тоже стонет, и они уже забыли обо мне.

Лют накрывает меня собой и разрывает мою тунику, а потом — с бранью — майку, которую я ношу вместо лифчика. Лохмотья висят на руках, но грудь обнажена. И хоть я видела голышом уже половину жителей корабля, свихнувшихся от любовной лихорадки, я стыжусь своей наготы. А еще мне очень, очень страшно. Источник: http://darkromance.ucoz.ru/

Наклонившись, Лют зарывается лицом в мою грудь. Пытаюсь вырваться, но он только стонет от желания и сильнее трется бедрами о мои бедра. Одной рукой он стягивает штаны, другой — яростно мнет мне грудь. Тот из фермеров, что держит мне руки, издает какой-то гортанный стон и, наклонившись, принимается лизать их, покусывать кожу, сначала легко, а потом сильнее — если бы это был Джейсон, это даже могло быть приятно.

Когда я начинаю рыдать, фермер поднимает голову. В глазах у него — ничего, совершенная пустота и бездумность. Его похоть — простое животное желание. С Лютом все не так. Его страшная ухмылка больше похожа на оскал. Он наблюдал за мной с самого первого мгновения в Палате.

Он знает.

Я вижу это в его глазах. Остальные люди — фермеры — ведут себя как обычные животные. Но он другой. Он знает, что делает.

И ему это нравится.

Безнадежно.

Тот фермер, что держит меня за лодыжки, начинает стягивать с меня штаны.

Я отвечаю пинком и почти уверена, что попала ему пяткой по зубам. Раздается вой, на этот раз — боли, а не похоти. Но Лют продолжает начатое и теперь уже дергает за пояс моих штанов.

Я открываю рот, чтобы закричать, и тот, кто держит мне руки, накрывает его губами, глубоко засовывая извивающийся язык.

Я сжимаю зубы, пока не чувствую вкус крови. Я кусаюсь, даже когда он пытается вытащить язык. Когда он, наконец, освобождается, я выплевываю его кровь и принимаюсь кричать.

— Рыбка! Эми! — в голосе Харли звучит паника.

— Харли! — кричу я изо всех сил. — ХАРЛИ!

Он с размаху опускает мольберт на голову сидящему на мне Люту, мольберт ломается, и вот Харли уже молотит всех троих кулаками. А я сворачиваюсь в клубок, пытаясь собраться, захлебываясь слезами. Фермеры убегают, но Лют решает драться. Они с Харли кружат друг против друга, словно стервятники над добычей, и добыча — я. Лют нападает первым, но Харли бьет сильнее. Лют, хоть и не отключается, но все же растягивается на земле. Харли хватает меня за запястье.

— Давай. Быстрей, — рывком поднимает меня на ноги. Штаны сползают с бедер, приходится держать их одной рукой. Другой я хватаюсь за Харли, и бегу, бегу, бегу, и слышу за спиной тяжелый топот ног, а потом уже не слышу, но все бегу, и бегу, и бегу, и цепляюсь за Харли так, словно иначе меня затянет в водоворот.

Старший

Орион говорил, что со Старейшиной нужно быть хитрым. До этого момента у меня не было серьезных причин вспомнить его слова.

Но это не значит, что я не умею быть хитрым.

Как только за Эми, Харли и Доком закрываются двери лифта, я вынимаю пленку.

Первым делом проверить данные биометрического сканирования. Харли открывал двери лифта вчера вечером и провел на уровне всю ночь. Рано утром, еще до включения солнечной лампы, приходил Док, но только на пару минут. Но между его и моим именем есть только одна строчка.

Старейшина/Старший, 0724

Меня здесь в 7:24 не было. Значит, остается Старейшина.

Теперь надо выяснить, где он.

Это не так уж сложно. Прикладываю палец к сканеру, получаю доступ и загружаю карту вай-комов.

Так, увеличить. Вот Док в своем кабинете. Барти с Виктрией в комнате для отдыха — две точки почти сливаются в одну. Харли движется по дороге в сторону полей — судя по скорости, бежит. С чего это, интересно. Эми на экране нет — у нее ведь нет вай-кома.

— Поиск: Старейшина, — задаю я. Одна из точек начинает мерцать голубым светом.

Он здесь. На этом уровне. За рядами криокамер, за дверью в дальней стене. В «другой» лаборатории Дока.

Дверь закрыта, и едва ли Старейшина позволит войти, если я постучу. Орион говорил, что к Старейшине правила не относятся, он им не следует. Так почему я должен следовать?

В тесной комнатке мне бьет в нос запах дезинфектора. Одна из стен занята множеством холодильных колб. Прозрачные колбы наполнены криораствором, в нем плавают пузыри слизи, и в центре каждого пузыря — что-то плотное. Хоть я и тороплюсь найти Старейшину, все же не удерживаюсь и подхожу ближе, чтобы получше разглядеть похожие на желатин пузыри. Ядро каждого пузыря напоминает деформированное, свернувшееся бобовое зерно.

— Это эмбрионы.

Старейшина сам меня нашел. Но он не сердятся. На самом деле он, кажется, даже доволен, что я пришел. Это только злит меня еще больше.

— Когда долетим, будем их выращивать.

— Что за эмбрионы? — спрашиваю я, незаметно засовывая пленку в карман. Незачем Старейшине знать, что я его искал, раз уж он нашел меня первым.

— Животных. Ты смотришь на кошачьих. Пумы, кажется, или рыси. Нужно уточнить.

Стараюсь вспомнить, что такое пума. Вроде бы что-то типа льва; все изображения, которые я видел в Регистратеке, путаются в голове.

— Зачем они тут?

— Ждут приземления. Неизвестно, какие животные Сол-Земли нам понадобятся. Если там обнаружатся нежелательные виды, нам нужны будут хищники для их истребления. Мы привезли хищников с собой. А если обнаружатся полезные виды, но нужно будет развить у них какие-то определенные свойства, начнем скрещивать и модифицировать.

Но меня сейчас не семейство кошачьих интересует. Я хочу знать, что Старейшина делал на криоуровне перед тем, как утонул второй замороженный.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒