Часть пятая. 4 страница

Августин оборвал себя на самой пронзительной ноте, а Равиль так и не перестал улыбаться: вот оно что… певец‑музыкант ищет новых острых душещипательных впечатлений, как натура творческая и ищущая в принципе. Нашел, вот…

Он думал, что мелодия окажется если не хулиганской, то удалой, веселой и разбитной, ‑ под стать тем чертам характера, что выставляет напоказ сам Густо… Нет. Она была, как капель в ненастный день. Как последнее прости… как пелена тумана. Равиль не заметил, как один сонет превратился совсем в другой:

‑ «…Чрезмерно узкое его лицо

Подобно шпаге…

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно‑великолепны брови…

В его лице трагически слились

Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза…»

Аккорд замер на полуноте. Августин вскочил, сбивчиво попрощавшись, притихший Равиль недоуменно смотрел ему вслед.

***

И все же хорошо, что Густо ушел! С Ксавьером он разминулся буквально на пару минут и очень может быть, что они даже встретились на лестнице, потому что первые слова мужчины были о музыканте:

‑ Завел себе нового приятеля, лисенок?

‑ Да… ‑ тихо проговорил Равиль, не отрывая взгляда от одеяла, в которое кутался. Отрицать что‑либо было бессмысленно.

Однако по‑видимому Таш сегодня был в превосходном настроении, и ожидаемой пощечины так и не последовало. Ксавьер потрепал юношу по щеке, заметив только:

‑ Ты же будешь вести себя аккуратно, да золотко? ‑ и благодушно добавил после кивка. ‑ Это правильно, я же не зверь какой и не люблю тебя наказывать. Просто слушайся и все будет хорошо.

‑ Хорошо… ‑ эхом отозвался безжизненный шепот.

Довольный жизнью и собой, мужчина сбросил верхнюю одежду, но в постель забираться не торопился.

‑ Иди ужинать, малыш, ‑ раздался его голос из соседней комнаты.

‑ Мне не хочется…

Равиль сжался, когда Таш оказался около кровати.

‑ Что я только что сказал? ‑ вкрадчиво поинтересовался мужчина.

Правильный ответ был очевиден.

‑ Слушаться, ‑ проговорил юноша занемевшими губами.

‑ Вот именно! ‑ одеяло было отброшено, его вытащили из кровати, вздернув на ноги.

Ксавьер с удовольствием оглядел встрепанного рыжика в одной рубашке, сползшей с плеча ‑ хорош лисенок! Сложен он все‑таки, что надо: эти ноги, ровные как колонны, полушария ягодиц половинками спелого персика, гладкая спинка, точеная шея, и кудри настоящей гривой… а что мордашка бледновата легко исправить!

‑ Снимай, ‑ коротко распорядился мужчина, отпуская его и направляясь обратно в первую комнату.

Кроме сорочки на нем ничего не было, так что к чему относится приказ, Равилю переспрашивать не пришлось. Стараясь унять жалко дрожащие руки, он стянул с себя рубашку и застыл, прижав ее к груди, отчаянно сожалея, что пол не может сейчас провалиться под его ногами.

‑ Ну, где ты потерялся? ‑ бросил мужчина, вольготно устроившись у стола с принесенным слугой ужином. ‑ Иди сюда!

Собственная изобретательность будоражила кровь, а у лисенка глазищи мгновенно стали на пол лица.

‑ Что? ‑ непонимающе выдохнул Равиль, недоверчиво глядя на хищно улыбающегося мужчину.

‑ Сюда иди!! ‑ рявкнул Таш с удовольствием отмечая, как юноша вздрогнул.

Спасибо господи, за маленькие милости твои, ‑ хоть бояться начал и дерзить перестал, да и кладбищенскую статую изображать тоже уже не выходит.

‑ Хватит разыгрывать из себя монашку! ‑ пренебрежительно фыркнул Ксавьер. ‑ Можно подумать, я чего‑то у тебя не видел…

И добил:

‑ … как и еще половина мужиков со всего света!

Равиль побелел так, что казалось, вот‑вот начнет светиться. Оцепеневший юноша едва мог дышать от затопившего его унижения, не говоря уж о том, чтобы пошевелиться, но самое страшное было то, что промедлением он лишь делал себе хуже и знал об этом.

‑ Тебе похоже нравится испытывать мое терпение, золотко, ‑ в голосе мужчины прибавились угрожающие нотки, подтверждая его самые черные мысли, а руки Таша потянулись к ремню. ‑ Я тебя, скромник ты мой, сейчас так по улице прогоню, если ты наконец не отомрешь и не пошевелишь лапками!

Равиль сам не понял, как оказался у стола, по‑прежнему судорожно прижимая рубаху к груди. Голова кружилась и слегка подташнивало. Его дернули за руку, заставляя почти упасть на колени к мужчине, ткань полетела в сторону.

‑ Вот так, ‑ Ксавьер провел ладонью по груди юноши к животу, больно ущипнув ногтями сосок. ‑ Не бойся, золотко, здесь мы одни, и Шарло никого постороннего не пустит. Любоваться твоей красотой я предпочитаю в одиночестве.

И на том спасибо! ‑ Равиль слабо вздрагивал, прикрыв глаза. Чтобы не тревожить черные от синяков ягодицы и бедра, пришлось сесть почти верхом, пошло раздвинув ноги, и бесстыдная поза пришлась мучителю по душе. Мужчина немедленно с энтузиазмом принялся теребить в паху юноши, щипая и тиская в издевательском подобии ласки, вторая рука крепко держала за поясницу, лишая возможности сколько‑нибудь отстраниться.

Казалось, это продолжается целую вечность, его немного откинуло, пальцы несколько раз ткнулись в анус, царапая внутри и снаружи… Равиль будто горел в жару, но к сожалению все происходящее не было бредом и не могло сравниться ни с одним кошмаром. Сердце словно остановилось, и одна мысль стучала в висках ‑ как он узнал? Откуда, как смог добраться до его сокровенной фантазии, дорогого воспоминания о мгновениях нежности, чтобы надругаться и над ними, разыграв это отвратительное представление? Отнимая последнее утешение, приходившее хотя бы в снах и грезах…

‑ Хм, ‑ недовольный тон Ксавьера заставил юношу немного очнуться, в губы ткнулся край стакана. ‑ Так и знал, что пригодиться, чтоб тебя расшевелить.

Равиль запоздало понял, что в вино было что‑то подмешано. Снадобье действовало практически мгновенно: по телу прокатилась жаркая волна, он точно со стороны видел себя с пылающими щеками, торчащим возбужденным членом, ерзающего и выгибающегося в руках мужчины, подставляя совершенно обнаженное тело под жадные бесцеремонные пальцы и рот… Настоящая шлюха!

‑ Ну что, золотой мой, загорелся все‑таки? ‑ низкий смех лился в ухо, одновременно заставляя вибрировать натянутые жилки, и пробуждая паническое желание хотя бы уползти куда‑нибудь, потому что ноги стали как ватные. ‑ На‑ка еще немножко, упрямец!

Юноша пытался отвернуться от следующей порции наркотика, но ему не позволили, буквально залив в глотку, и мир вокруг померк…

Этой ночью было все. Ксавьер трахал его пальцами, разложив на столе и засаживая руку едва ли не целиком. Где‑то в середине было: «ложись на спинку, я хочу видеть твое личико…». Он трясся и плакал, а бедра сами двигались, подмахивая толчкам, вбивавшим его в матрац… Равиль пришел в себя только под утро на развороченной постели, пропахшей потом и спермой, потеки которой пятнали живот, ягодицы и бедра. Проход жгло, поясницу ломило, как будто его долго били ногами, шею, плечи и грудь в дополнении к синякам ниже ‑ расцветили засосы и укусы. Юноша сполз с кровати, ощупью добрался до искомого, и его почти час выворачивало наизнанку, пока не начало казаться, что он выплюнул желудок целиком, а не только его скудное содержимое. Равиль так и остался сидеть на полу, уткнувшись пылающим лбом в стену, и поджав под себя ноги, ‑ не хватало сил встать.

Уже одевшийся Ксавьер, оглядел юношу и брезгливо скривился:

‑ Да, пожалуй, стоит прибраться и сказать Шарло, чтоб нагрел тебе обмыться, ‑ довольно потянулся. ‑ Жаркая ночка, лисенок, всегда бы так!

И бросил на подоконник золотой:

‑ Заслужил по высшему тарифу…

У юноши не осталось даже слез: лучше бы он его избил!

***

Это было наваждение, это было почти безумие, но Августин точно знал, что не идти туда снова ‑ он не сможет, хотя предлог был еще более притянутый, чем предыдущий. Корил себя последними словами, что сбежал, что каким‑то боком у него вырвались эти невообразимые строчки… Хотя все же нет, за строчки не корил! Он привык жить с душой на распашку. Конечно, в нее могут и плюнуть, но когда сам знаешь, что скрывать тебе нечего, ‑ у других тем более нет повода упрекать, потому что задеть тогда не за что.

Вот такая вот своеобразная философия, и в неровных, еще не выглаженных строфах он просто выразил, ‑ точнее попытался, ‑ то, что видел и чувствовал. Что в том дурного?

Он хотел сказать, что тонкое, с нежными изящными чертами лицо юноши бесспорно красиво по самому строгому канону, но ранит сердце совсем другим ‑ проступающим на каждой из черт отблеском неизбывной печали… И ранит это сочетание вернее острого клинка в опытной руке. Что трагедия всех тайн, сокрытых за печатью его молчания, уже согнула хрупкую фигуру и непосильна для одного! Что его глаза как опрокинутое небо… А дальше язык примерзал к небу.

Он много чего хотел сказать, причем из самых светлых чувств и лучших побуждений, но вместо того постыдным образом сбежал… Так оставлять это было нельзя, однако Густо почему‑то теперь оттягивал момент встречи, храбро сражаясь с не вовремя нахлынувшим смущением. Перевесил все один железный довод ‑ мальчик болен, и он, судя по всему, один… А что если ему стало хуже?!

Густо помчался по знакомому адресу, готовый с драконом сразиться, а не то что с обнаглевшей прислугой! И с первого взгляда понял, что да, стало, и ничего героического от него не потребовалось вовсе. Не внушающий даже тени доверия малый и его подружка явно нашли себе куда более занимательное занятие, чем забота о юном занедужившем господине, а сам господин…

Юноша опять спал, закутавшись в одеяло так, что открытыми оставались лишь лицо и сжатая кисть ‑ ничего удивительного, ведь погода не радовала привычным теплом, а все ставни были распахнуты настежь и холодный воздух гулял по комнатам. И в свете ясного дня в глаза отчетливо бросалась не бледность даже, а почти трупная синева облепленного влажными прядями лица, почерневшие веки, обметанные растрескавшиеся губы. Поль‑Равиль хрипло неровно дышал, изредка вздрагивая в своем забытьи, и это было так непереносимо жутко, что у Густо просто подкосились ноги. В буквальном смысле ‑ молодой человек опустился на колени перед постелью, в которой мальчик, казалось, потерялся, если не утонул совсем, и с трепетом сжал его руку. В ответ ‑ стрелочки ресниц чуть дрогнули, юноша медленно, словно через силу раскрыл глаза и… улыбнулся своей неповторимой нездешней улыбкой.

Августин сам забыл, что людям положено дышать!

‑ Потерпи, пожалуйста, ‑ сбивчиво забормотал он, даже не слыша, что несет. ‑ Держись, я сейчас все сделаю… Потерпи, маленький ангел… совсем немножко, я сейчас приведу доктора…

Юноша прерывисто вздохнул, опять в изнеможении опуская веки, но пальцы впились в ладонь до судорожной боли.

‑ Не надо! Никого не надо… Не ходи.

Это «не ходи» какой‑то совсем сумасшедший выверт сознания превратил в «не уходи», и Густо беспомощно замер, цепляясь за его ладонь так, как будто сам он был перепуганным одиноким ребенком и просил о помощи, а не Равиль.

Равиль как раз ни о чем не просил, наоборот, ‑ что резануло по сердцу еще острее! Августин беспомощно огляделся, точно ища подсказку… и она нашлась. Вода в кувшине на окне удачно простыла, под компресс Густо приспособил свой платок. Найденную там же монету, он сунул под подушку, чтобы не вводить заглянувшего разок Шарло в искушение.

Несколько раз Августин подносил просыпавшемуся юноше напиться, остальное время просто сидя рядом с кроватью и успокаивающе гладя почти прозрачную кисть. Один раз Равиль вдруг резко взметнулся к краю и молодой человек лишь по наитию успел подставить ему тазик, предназначенный вообще‑то для умывания: рвотные позывы буквально выворачивали юношу несмотря на то, что желудок его был совсем пуст. Равиль выхлебал последний стакан воды до дна и снова забылся, спрятавшись под одеялом.

Разумеется, молодой человек понимал, что лекаря звать необходимо, и рвался от страха оставить мальчика в таком состоянии даже на минутку, обещания не вмешиваться и его настойчивых просьб не вмешивать кого‑то еще, опасаясь сделать только хуже… Наконец, определившись, Густо дал себе твердый зарок, что если увидит хоть малейший признак ухудшения, или к утру юноше не полегчает, то он отправиться за врачом, наплевав на все тайны и клятвы. Тут не до сонетов и реверансов, оклемался бы хоть немного!

Ночь прошла в тревожном бдении, на рассвете Густо сморило самого, как и сидел, в неловкой позе, приткнувшись головой к краю постели. Ощутив сквозь некрепкий поверхностный сон какое‑то шевеление рядом, молодой человек подскочил и с облегчением выдохнул, расслабив плечи, при виде Равиля, который осторожно пытался выбраться из опутавшего его кокона одеяла и покрывал.

‑ Тебе помочь дойти?

Юноша вздрогнул, почему‑то сразу же стянув рубашку у ворота, а на скулах вспыхнули пятна румянца.

‑ Нет!

‑ Брось, ты же на ногах не удержишься сейчас!

Не слушая дальнейших возражений, Густо поднялся, поддерживая его за плечи, но Равиль отстранился, твердо возразив:

‑ Не нужно, я справлюсь. И выйди, пожалуйста.

Молодой человек несколько обиженно пожал плечами на то, что его помощью пренебрегли, но смесь упорства, силы воли, скромности и какой‑то исступленной стыдливости юноши в самых обычных вещах, да еще в несовершенном мире, где приветствуется софистика и схоластика вместо науки, воспеваются измены под покровом любви, а даже графы не стесняются справлять нужду посреди двора ‑ восхищала и трогала почти до слез… Это хрупкое печальное созданье хотелось оберегать и лелеять, чтобы пылинка не смела потревожить его и смутить покой!

Густо вышел, как его и просили, но некоторое время все‑таки задержался под дверью, прислушиваясь, потому что опасался услышать звук падения. Однако в комнатах оставалось тихо, и он отправился на розыски беспутного Шарло, намереваясь поручить тому прибраться и позаботиться о завтраке, подходящем для больного.

Когда Августин вернулся, Равиль уже опять лежал в постели, вертя в пальцах монету, которую наверняка обнаружил у себя под подушкой, и лицо у него было такое, что музыканта передернуло:

‑ Ты как?

Густо усилием воли встряхнул себя от жутковатого впечатления ‑ примерещится же с недосыпу всякая чертовщина, ‑ и присел в ногах.

‑ Спасибо, лучше уже, ‑ Равиль коротко взглянул на него и опять опустил взгляд. ‑ Ничего страшного, просто отравился…

‑ Чем? ‑ изумился менестрель, прежде чем догадался прикусить язык.

‑ Снадобьем. Не знаю, как называется, не…

‑ …спрашивай! ‑ закончил за него Августин, пытаясь немного сгладить впечатление пошутил. ‑ Ты прав, большинством микстур только отравиться и можно.

Юноша виновато и грустно улыбнулся, поглаживая пальцами реверс гроша.

‑ Ты здесь всю ночь просидел?

Густо смущенно повел плечами.

‑ Ну да… Я уж думал за кем бежать: за лекарем или сразу за священником, чтоб отпел…

‑ А больше никто не приходил? ‑ странным тоном перебил его Равиль и услышав отрицательный ответ с облегчением сполз в подушки.

Ксавьер остался верен себе: разумеется, ему сообщили, что для постельных забав лисенок временно не годен, и Таш не стал утруждать себя визитом.

Что ж, хоть какое‑то утешение: если ему в самом деле вздумается умереть, то по крайней мере он сможет сделать это спокойно, и Ксавьер просто не успеет поглумиться над ним напоследок или придумать еще какую‑нибудь гадость, ‑ Равиль не заметил как к глазам подступили слезы. Зачем он столько времени цеплялся за свое жалкое существование? Только для того, чтобы теперь его трахала скотина в бархате? О да, он несравненно поднялся в цене: только один хозяин и платит золотом! Насколько все было бы проще, если бы он все‑таки сдох у той отхожей ямы либо под очередным клиентом портового притона…

‑ Равиль, не плачь, пожалуйста!

Растерянный жалобный голос Августина вернул его в настоящее, и юноша обнаружил, что настойчивый музыкант осторожно поглаживает его по плечу. Конечно, Густо представить не мог о чем только что думал тот, кого он уже записал в ангелы небесные, но попытался утешить, как понимал.

‑ Не плачь. Кого бы ты не ждал, раз никто не пришел тебя проведать, значит, у них нет сердца, и они тебя не стоят!

Равиль невольно рассмеялся сквозь слезы над подобной наивной уверенностью.

‑ Не бери в голову. Мне и некого ждать, ‑ мягко объяснил он.

Августин окончательно потерялся от неловкости, сердце щемило от боли за измученного и по всей вероятности очень несчастного, одинокого юношу.

‑ Я с тобой, ‑ вырвалось нечаянно, молодой человек тут же смущенно покраснел. ‑ Хочешь я тебе спою что‑нибудь? Веселое, а не как в прошлый раз?

‑ Спой, ‑ беззвучно согласился Равиль.

Музыкант был, даже старше него, наверное ровесник Айсена, но в чем‑то казался сущим ребенком и вываливать на него всю грязь, что пристала, было бы подлостью не меньшей, чем обманом пользоваться незаслуженной симпатией. Увы, никакие песни не помогут шлюхе отмыться и очиститься!

Трусливой шлюхе, которая боится, что если останется одна, то сойдет с ума или струсит и попросту задавится на собственном поясе…

***

Горькие мысли было кому подтвердить.

‑ Что, лисенок, ты уже дал этому воробышку, ‑ смеялся Ксавьер, задирая рубашку и залезая пальцами меж ягодиц юноши. ‑ Или соскучился по любимому представлению, давно никому мозги не пудрил про невинность? Не хорошо детей обманывать!

Таш объявился, едва Августина удалось убедить, что Равиль вполне сносно себя чувствует, и уговорить свою добровольную сиделку уйти домой отдохнуть самому. Ксавьер как будто специально подкарауливал момент, чтобы снова столкнуться с уходящим музыкантом на пороге, с улыбкой бросив тому какую‑то двусмысленную фразу насчет трудной ночи, и похоже совсем не был разозлен, что Равиль позволил себе с кем‑то общаться без его разрешения. Мужчина пребывал в более чем великолепном расположении духа и, по‑видимому, дела его шли лучше день ото дня.

Равиль не знал радоваться ли, что на нем не срывают скверное настроение, или начинать бояться, что за мерзкие планы претворяются в жизнь… Впрочем, в дурном Ксавьер настроении или хорошем, ‑ для юноши особой роли не играло, все равно от основной обязанности ложиться под своего господина, по первому требованию подставляя пригодное к соитию отверстие, его это не избавляло. Равиль не протестовал, не пытался уворачиваться от лапающих его рук, не зажимался, послушно раздвинув ноги, когда внутрь втиснулась ладонь целиком, безжалостно растягивая без того воспаленные ткани. Лишь увидев, как Ксавьер достает маленький конвертик, намереваясь высыпать порошок в стакан с вином, тихо попросил:

‑ Не надо, пожалуйста… Я без снадобья все сделаю. Сам.

И сделал. Все и даже больше. Какой у него был выбор ‑ наглотаться отравы или начать сопротивляться и в конце концов опять оказаться избитым? Он и так до сих пор не может нормально сесть, а трахаться это Ксавьеру никогда не мешало… Тоска душила хлеще настоящей петли.

Зато довольный мужчина не торопился его отпускать от себя, тиская член и мошонку, щипая соски, живот, глубоко залезая в рот языком. Ночь выдалась долгой, и на прощание господин Таш расщедрился, бросив мальчишке весь кошелек.

‑ Давно бы так, золотко. Взялся бы за ум сразу ‑ никаких обид бы не было ни у кого!

Равиль взвесил кошель на ладони, оценивая плату за добровольный позор.

‑ А сколько стоит мое признание? ‑ бесцветно поинтересовался юноша.

‑ Надеешься выкупить? ‑ усмехнулся мужчина. ‑ Зря! Твое признание тянет на приличное состояние, и буквально на днях еще поднялось в цене, так что тебе столько не заработать, даже если собьешь свою нежную дырочку до кровавых мозолей. А впрочем… Старайся, рыженький, у тебя чудо какой хорошенький умелый ротик! Мне сегодня понравилось, сразу виден большой опыт… Может, и отработаешь как‑нибудь всю цену!

Равиль даже не вздрагивал от его слов, по новой привычке уткнувшись взглядом на покрывало: подумаешь, посмеялся и вытер ноги… От Ксавьера он давно уже не ожидал ничего иного, привык. Гораздо важнее, почему Таш так радуется, неужели у Ожье из‑за него проблемы? Сердце сжалось, пропустив удар, а мужчина, лишь еще больше усугубляя его тревогу, благодушно заметил:

‑ Купи себе лучше что‑нибудь, малыш… Масла там какого‑нибудь ароматного… ‑ Ксавьер хмыкнул. ‑ И не стесняйся Шарло гонять: воды в Гаронне много, а что мне в тебе больше всего нравится, так это то, что ты всегда чистенький.

‑ Элитная девка, значит… ‑ тем же мертвенным тоном подтвердил Равиль.

‑ Первый сорт, ‑ мужчина снисходительно потрепал его по щеке и подчеркнул. ‑ Моя личная «девочка». И советую об этом не забывать.

Он наконец ушел. Равиль потер лицо и откинулся на спинку, прикрыв глаза: он смертельно устал… с него текло, ныли натруженные мышцы паха, живота, бедер, к горлу подкатывала тошнота, и казалось, что вместо спермы внутрь попала кислота, разъедая всего от пищевода до анального прохода. А на душе… По своей глупости он думал, что гаже быть не может, но сейчас чувство было такое, как будто изнасиловал себя сам.

Хотя почему как? Именно это он и сделал только что… и не в первый раз, ‑ безжалостно обозначил юноша. Стоит ли теперь убиваться! Лучше в самом деле заняться чем‑нибудь полезным. Например, сменить простыни и действительно вымыться ‑ когда‑то он изыскивал сотни возможностей ради подобной необходимости, так стоит ли пренебрегать ею теперь…

Равиль действовал спокойно и методично, без малейшей истерики. Правда, в полной теплой воды лохани просидел больше часа сосредоточенно оттирая себя… Но ведь дорогой шлюшке положены свои невинные причуды!

Часть шестая

***

Череда последующих дней и ночей слилась в неразрывный безумный хоровод, больше напоминающий навязчивый бред. Сломив упорство строптивого лисенка и наконец добившись от него того, что требовалось, Ксавьер приходил каждый вечер, откровенно наслаждаясь полученным результатом: хорошенький послушный, исполнительный мальчик, по первому щелчку раздвигает ножки, старательно двигает попкой и работает губками. Не перечит больше и не капризничает, но реагирует вполне живенько. Мужчина даже как‑то остался до утра, однако потом рыжик был совсем замученный, и развлечение лишилось всякого интереса.

Было бы забавно пригласить сюда как‑нибудь Ожье, чтобы увидел своего драгоценного малыша таким ‑ трясущегося, потного, едва дышащего… Затраханной подстилкой, которая не может свести ноги, со спермой, присохшей к щеке, и более свежей порцией, сочащейся из выставленной раскрытой задницы. Ксавьер не отказал бы себе и в этом удовольствии, только не мог предугадать реакцию Грие: либо взбесится и устроит погром, но вполне может быть, что просто плюнет, побрезговав, и уйдет, забрав с собой свои выгодные предложения, которые так грели душу… Все могло быть. Тем не менее, идея пощекотать нервы в том числе и себе ‑ нравилась несказанно!

Ксавьер даже поделился ею с лисенком, любуясь мгновенно дико расширившимися зрачками.

‑ Не надо, пожалуйста!!! ‑ юноша как‑то странно дергался, вероятно, пытаясь сползти с кровати и упасть на колени: дивное зрелище!

‑ Хотя ты прав, златокудрый херувимчик, который тебя так трогательно навещает, куда интереснее! ‑ смеялся мужчина. ‑ Может, как‑нибудь пригласишь его присоединиться к нам?

‑ Пожалуйста!

Равиль все же встал на колени у постели: всего лишь еще одно унижение, но с тем, чем грозил Ксавьер, вполне способный это выполнить, ‑ оно было не сравнимо! Он совершенно точно знал, что подобного уже не переживет, хотя говорят, что от позора и стыда не умирают… Возможно, просто тихо сойдет с ума, ведь у каждого есть какой‑то предел прочности.

‑ «Пожалуйста, да» или «пожалуйста, нет?» ‑ продолжал развлекаться палач.

Юноша внезапно вскинул голову:

‑ Тогда ты отдашь мне признание? ‑ застывший взгляд был холоден, как могильные плиты.

‑ Торгуешься, шлюшка? ‑ в мужчине проснулся азарт.

‑ Торгуюсь, ‑ спокойно подтвердил Равиль.

‑ Хорошо, ‑ мило улыбнулся Ксавьер в потемневшие до грозовой черноты глаза. ‑ Я запомню на будущее, что ты готов обслужить любого, кого я скажу за… определенную плату.

Юноша не дрогнул: жить без надежды оказалось не так уж сложно. Он достаточно изучил своего хозяина, чтобы быть уверенным ‑ Таш не отдаст ему признание ни при каких условиях. Даже положи ему пол царства к ногам, он прибережет его напоследок, чтобы лишний раз поглумиться. Признание возможно было украсть, но где Ксавьер мог его держать? Не при себе точно, и не дома под подушкой, неусыпно сторожа. Скорее всего, среди других важных бумаг, однако как до них добраться, особенно добраться теперь, когда его обязанности окончательно сократились до постельных утех, Равиль не представлял… Все кончено? Или еще возможно как‑то втереться к нему в доверие…

Если конечно, удастся собрать осколки, оставшиеся от рыжика ‑ лисенка.

Ксавьер уходил, но чудовищная головная боль оставалась. Она сводила всю левую половину от виска до челюсти так, что ныли даже зубы и больно было касаться щеки, как если бы с нее была содрана кожа. Обессилено вытянувшись под одеялом, в которое кутался потому, что в последнее время мерз постоянно, юноша с усмешкой вспоминал верное замечание синьора Джероннимо: молодость может пересилить далеко не все… Парадоксально, но факт ‑ он выжил там, где сгнивали самые двужильные, зато определенный достаток его доконал.

Он до сих пор почти не вставал с пресловутой постели, отлеживаясь после «визитов» господина, потому что потом сил хватало только помыться. Однако отказаться от этой привычки, превратившейся в нечто, сродни священному ритуалу, ‑ Равиль просто не мог. Он даже начал испытывать что‑то вроде благодарности к понятливому Шарло, который после прямого приказа хозяина всегда в нужное время держал горячую воду… Простыни и сорочки он тоже менял, но все равно казалось, что тяжелый запах чужой похоти пропитал каждую нитку, каждый участок кожи и будет преследовать даже в небытие…

А мысли о собственной смерти уже не пугали и не вызывали отвращения. Перспектива однажды тихо заснуть и не проснуться наоборот рождала мечтательную улыбку. Реальность превратилась в кошмар, и даже ласковые сны, в которых не было боли, тоски по несбыточному, усталого страха и вины перед единственным в жизни, самым важным человеком ‑ лишь терзали душу, каждый раз оставляя после себя истекающие слезами раны.

Августин был абсолютно прав, эта ноша становилась непосильной день ото дня, но разделить ее было не с кем… Не с Густо же, каким бы добрым малым тот не был!

Внимание молодого музыканта, который не забывал о своем новом друге и исправно появлялся у него каждый день примерно к полудню, когда Равиль как раз вовремя немного отходил от ночных «развлечений», чтобы никого не пугать своим видом, ‑ отогревало измученное сердце юноши, заставляя его чувствовать хоть что‑то кроме отвращения к себе.

Густо заботился о нем, как умел, переживая за него с неожиданной для себя самого горячностью. Он следил, чтобы Равиль ел, отшучиваясь, что парень итак похож на бесплотный дух, а не живого человека, сидел с ним, всячески развлекая болтовней и веселыми песенками, помогал в чем мог, но… Возможно, Гюсто был прост, но далеко не глуп, и непонятная игра по еще более странным правилам ему совсем не нравилась, ведь очевидно, что платой за них уже сейчас становилось ни много, ни мало ‑ душевное и физическое здоровье худющего, бледного парнишки с крутыми кудрями цвета каштанов и всегда насмерть затянутыми завязками сорочки.

И по уши в одеяле.

‑ Послушай, это не дело! ‑ серьезно заявил молодой человек, вдруг обрывая нежную мелодию, которую выводили его пальцы на струнах верной гитары, и прямо взглянул на Равиля. ‑ Ты выглядишь не просто скверно, а так, что покойник позавидует. Краше в гроб кладут! И насколько я могу судить, лучше тебе не становится…

‑ Ты прав, ‑ невыразительно согласился юноша, теребя тонкое кружево на манжете: на тряпки Ксавьер не скупился по обыкновению.

Стать лучше ему могло только по одной причине, но к ее воплощению, за 4 дня полной покорности он так и не продвинулся… Уже четыре? Или пять? ‑ Равиль беспомощно растер вечно ноющие виски. Да, он немного потерялся во времени, но в конце концов, считать дни имеет смысл, когда чего‑то ждешь.

⇐ Предыдущая 32 33 34 35 363738 39 40 41 Следующая ⇒