Часть пятая. 7 страница

Далее, из первого вытекает второе. Сундучок надо возвратить на место в следующую же ночь, потому что Ксавьер может вернуться в любой момент, и тогда у юноши просто не останется либо возможности это сделать, проводя ночь с мужчиной, либо сил после тех ночей. И Равиль все равно окажется перед тем, чего хотел избежать.

Однако все эти соображения, весь риск ‑ меркли перед главной проблемой: раз ларец необходимо вернуть, значит и вскрывать его надо так, чтобы это не было заметно, иначе терялся весь смысл авантюры. Разумеется, существовали всякие умельцы, но не мог же он заявить Шарло или тому же Августину, буде последний вообще когда‑нибудь еще появится, ‑ «любезный друг, мне тут занадобился набор отмычек, а еще лучше опытный мастер по обращению с ними»… К тому же, заплатить за такую услугу просто нечем.

И, да ‑ у него есть всего один день, ‑ Равиль обреченно распахнул глаза навстречу золотому рассвету. Который уже начался.

***

Казалось, судьба все же решила сменить гнев на милость, и если уж не осыпать благодеяниями, то во всяком случае направить хмурые очи в другую сторону, давая возможность исполнить задуманное без помех. Весь день Равиль провел в постели, успешно труда очередной приступ недомогания, лишь немного поел. Приставленного к нему слугу предсказуемо сдуло со своего поста, а расстроенный Августин так же предсказуемо не давал о себе знать.

Что ж, время пожалеть себя у него еще будет, а сейчас и первое, и второе было только кстати. Затащив сундучок на кровать и кое‑как замаскировав одеялом и подушками, юноша кончиком ножа процарапывал стыки днища и стенок ларца, пока лезвие не начинало проходить внутрь. Нож был тупым, что сильно затрудняло задачу. С другой стороны, следовало считать удачей уже то, что днище не входило в пазы в стенках, а сами стенки обычного сундучка для бумаг, пусть и с хитрым замочком, вряд ли были толщиной с палец. Щели потом можно будет забить той же бумагой, чтобы дно не вывалилось, и Равиль уже знал, что для этого использует. По крайней мере, он очень надеялся, что сразу следы его махинаций в глаза не бросятся, и у него будет время, чтобы в случае неудачи, продумать, что делать дальше.

Правда, при мысли о подобном развитии событий больше всего хотелось лечь и тихо умереть. Просто сдаться и отдохнуть наконец от кошмара, который представляет собой его жизнь… Стряхивая древесную труху, разминая занемевшие пальцы, юноша безуспешно пытался справиться с признаками надвигающейся истерики, сосредоточившись на том, сколько еще осталось пропилить, и не раздаются ли на лестнице шаги.

Юноша взмок от усилий, а за окном уже начинало темнеть, когда нож сломался прямо в руке. Глядя, как набухает тягучими алыми каплями глубокая ссадина на сведенной судорогой кисти, Равиль физически ощутил сдавивший сердце железный обруч дурного предчувствия…

Нет! Все не может быть зря! ‑ он замотал ладонь платком и снова взялся за рукоять, удвоив старания. Однако прошел еще час упорного труда, солнце село совсем, прежде чем дно начало поддаваться.

Равиль обломал все ногти до живого мяса и опять порезался, торопясь подцепить выпиленное днище и вытащить его, но уже не обращал внимания на такие мелочи: шкатулка была буквально забита бумагами, которые он принялся лихорадочно перебирать, торопясь добраться до верха пачки, ставшего временно низом. Юноша методично раскладывал по покрывалу какие‑то договора, расписки на нескольких языках и разной степени давности, даже что‑то, что определенно было любовными посланиями обезумевшей женщины, ‑ не фиксируя их содержание. Только губы шевелились, беззвучно проговаривая:

‑ Не то, не то, не то!!! ‑ разумеется, ему не нужно было прилагать усилий, чтобы узнать свой собственный подчерк. ‑ Не то…

Последний лист лег в сторону. Юноша остекленевшими глазами смотрел на внутреннюю сторону изящно изогнутой крышки из дорогого красного дерева: он отказывался верить… Он вновь и вновь перебирал бумаги дрожащими руками, твердя себе, что просто просмотрел, что одинокий лист мог затеряться, завалиться, в конце концов бумаги лежали плотно, листы могли склеиться… Он разве что на зуб их не попробовал и не шептал колдовских заклинаний, чтобы увидеть невидимое, но все было без толку. Не было…

Признания Н‑Е Б‑Ы‑Л‑О, ‑ Равиль повторил это по буквам, отказываясь воспринимать очевидное, а сундучок‑обманка пинком отправился за кровать. ‑ Господи… все равно чей, тот, кто услышит… Он знал, не сомневался, что виноват во всем сам, но разве так уж многого он хотел?!

Не такая уж экстравагантная была его мечта. Только чтобы рядом был кто‑то сильный, надежный, кто поймет и поддержит. Защитит, не обидит сам и не даст другим. Приласкает, успокоит, кто захочет принять в ответ то немногое, что он может предложить… ‑ по щекам без единого всхлипа сбегали ручейки слез, исхудавшие плечи заходились в судороге.

Он очень устал. Да, он ошибся, забылся, был слишком самонадеян, но Господи, неужели еще мало заплатил за это!…

‑ Ра… Поль! ‑ юноша содрогнулся всем телом, оборачиваясь, а стоявший в дверях Августин не смог договорить: у «Поля» было лицо покойника.

И даже у покойников никогда не бывает таких глаз ‑ мертвых , пустота в которых не застывает, а стремительно разворачивается бесконечной лентой инферно…

Ощущение было такое, словно собственную душу резко вывернули наизнанку, и Густо не был уверен, что Равиль сейчас что‑нибудь видит, или хотя бы понимает, кто перед ним находится. Августин бездумно сделал шаг к юноше, однако, ни гадать, как вывести его из этого жуткого состояния, ни даже спросить, что произошло, поэту не довелось. Явно отслеживающий его появление, нахальный «слуга», возник в проеме чертиком из табакерки, окинул взглядом разыгравшуюся сцену, и скривившись бросил в сторону застывшего Равиля:

‑ Ты бы поостерегся хоть немного. Господин Таш вернулся, и сдается мне, сейчас будет здесь!

Наверное, Шарль был все же неплохим человеком, а может ему просто надоело оттирать кровь и прочие следы «вразумления» лисенка не слишком терпеливым хозяином… Как бы там ни было, имени купца оказалось достаточно, чтобы привести Равиля в сознание, и присутствие Августина наконец дошло до его рассудка.

‑ Немедленно уходи! ‑ юноша вскочил на ноги, отбросив от себя какие‑то бумаги из тех, которыми была усыпана вся постель. ‑ Таш не должен застать тебя со мной!

Молодой человек задохнулся от подобного недвусмысленного приветствия. Уязвленный и разочарованный после объяснения, разозленный всеми недомолвками и секретами, испуганный только что виденным состоянием Равиля, Густо не стал, да и не счел нужным сдержаться: хватит отговорок!

‑ Да почему?! Какого черта он к тебе шляется, как к себе домой, а ты дышать рядом с ним не смеешь?!

До сих пор единственным бурным проявлением чувств у Густо оставалось выражение восхищения, но в этот миг он сам не мог бы сказать, как оказался вплотную к Равилю, что есть силы тряхнув юношу за плечи. Когда опомнился, было поздно.

Равиль как‑то чересчур аккуратно высвободился из захвата, и тихо рассмеялся, глядя на друга безумными, лихорадочно сверкавшими глазами: этот смех впору было слышать в самых страшных кошмарах.

‑ Почему? ‑ переспросил он, мелкими шажками отступая от Августина обратно к кровати. ‑ Наверное потому, что это его дом. Куда он приходит потому, что я его шлюха, которую он ебет во все пригодные для того щели… иногда кормит, иногда пинка дает…

Голова юноши была откинута под каким‑то несовсем естественным углом, губы и руки подрагивали в судороге, а глаза казались уже не серыми, а черными из‑за зрачков. То, что он явно не в себе ‑ не требовало каких‑то дополнительных пояснений, но… Ответ прозвучал. Так долго ожидаемое и все же вытребованное признание было получено в самой недвусмысленной форме и сомнений в его правдивости не возникало. Вопрос теперь заключался только в том, как сделать следующий вздох, потому что люди, получившие удар в сердце обычно умирают на месте.

Что, друг Густо, ангел оказался отнюдь не невинным? Понятно, что он мог написать Айсену…

‑ ТЕПЕРЬ ты все‑таки уйдешь?! ‑ выкрик, прозвучавший рывком по оголенного нерва, отозвался для поэта хлесткой пощечиной.

‑ Почему… ‑ это было внезапно: Августин действительно направился к дверям, но переступить порог не смог, уткнувшись лбом в косяк. ‑ Почему ты…

Язык не поворачивался проговорить то, что так легко было брошено в лицо. Легко ли? Ведь видел же, как ему плохо… и сейчас…

‑ Ты… Тебе нужны деньги? Я заработаю, достану… Украду, если нужно!

Слова едва проходили, царапая сведенное горло, но как ни ужасно было нахлынувшее понимание: он все еще хотел любить этого мальчика и быть им любимым.

Горячечный шепот обрезало краткое:

‑ Нет.

‑ Почему?!

‑ Не имеет значения. Уходи.

Если бы Густо обернулся в этот момент, он никогда не смог бы сделать того последнего шага через порог, который навсегда оборвал тонкую ниточку к рыжему сероглазому юноше, забравшему его душу своей невероятной нездешней улыбкой. Но история, даже одного обычного человека, ‑ не знает сослагательных наклонений. Августин не обернулся, а при виде поднимавшегося навстречу Таша ‑ брезгливо обогнул его по крутой дуге…

Почти неслышные шаги вниз по ступенькам отдавались в ушах оцепеневшего Равиля колокольным звоном, но никаких сомнений в верности поступка у него не осталось, как и времени на них ‑ на лестнице раздался хорошо узнаваемый голос, отпустивший какое‑то едкое замечание вслед убитому его откровением поэту. Кипятком окатило понимание ‑ Таш вернулся даже раньше, чем его предупреждали. Сундучок на место уже не вернуть, но это просто досадное недоразумение по сравнению с тем, что вся кровать засыпана бумагами, которые его хозяин счел нужным спрятать…

И Ксавьер войдет уже через пару мгновений. Сколько требуется времени, чтобы пройти три ‑ четыре оставшиеся ступеньки?… ‑ юноша беспомощно огляделся и… метнулся к постели молниеносно сгребая документы вместе с покрывалом в один беспорядочный ком.

Прижимая его к груди, юноша пинком отправил обломки ларца глубже под кровать и вылетел следом за Августином, едва не сбив с ног входящего мужчину, благо хоть дверь оставалась распахнута. Окрик вдогонку не заставил его остановиться: Равиль знал, что поплатится за это позже, но вернуть украденное на место возможности не оставалось, грядущая кара была неизбежна при любом раскладе, так что пусть уж лучше пройденное испытание окажется не зря!

Выбежав на улицу и в панике оглядываясь в густо‑синих сумерках, юноша едва не потерял сознание, успев испугаться, что Густо ушел слишком далеко, но почти сразу увидел знакомую спину с опущенными словно под неодолимым гнетом плечами, затянутыми в щегольский пурпуэн.

‑ Густо!!!

Отчаянно скользя по неожиданно подмерзшей грязи, он бросился к уходящему музыканту, выкрикивая его имя. Голос, звучавший истошно и надрывно, заметался по затихнувшей улочке, а удаляющиеся плечи лишь однажды дрогнули, и молодой человек похоже споткнулся, но не остановился.

Равиль тоже. Он забежал вперед, преграждая дорогу, и, прежде чем его успели оттолкнуть или еще как‑нибудь выразить свое возмущение и негодование, ‑ сунул скомканное покрывало в руки окончательно потерявшегося в происходящем Августина:

‑ Пожалуйста! Прости меня… Ты можешь презирать меня, можешь ненавидеть, можешь ударить сейчас, все, что хочешь… Только пожалуйста, пожалуйста в последний раз… выполни одну последнюю просьбу!!! Вот это, как есть, прямо сейчас, отнеси мэтру Грие, а… если его не окажется дома, отдай мадам Катарине, его жене, и… им назови мое настоящее имя…

Равиль находился не в том состоянии, чтобы вчитываться в каждую бумажку, однако если бы они были не важны, то и прятать документы не было бы нужды. В верности Катарины мужу он был уверен, как и не сомневался, что Ожье разберется и найдет всему применение для противостояния недругу…

И вполне возможно, что спроси его Августин еще о чем‑нибудь в этот миг, задержи хоть немного, ‑ юноша, смог бы справиться с уже понемногу отступавшим потрясением и задуматься: у Ксавьера на руках оставалось всего только признание бог весть кого, какого‑то мальчишки, вора и проститутки, мошенника по тому же самому признанию. Может, скандал бы и разразился, и не прошел бесследно, но он‑то передавал Ожье куда более весомые аргументы для спора! До скандала бы и не дошло, скорее всего, а он бы мог свободно развернуться сейчас в противоположную сторону, туда, где его ждали великодушный Айсен и его любимый лекарь… Но Августин лишь коротко кивнул, глухо уронив:

‑ Передам, ‑ и зашагал дальше, отстранив от себя Равиля.

Юноша остался один на перекрестке извилистых темных улочек. Ночь все больше предъявляла свои права, даже в окнах света мелькало совсем немного… Было пусто и холодно, и вовсе не потому, что он стоял на улице босиком в одной рубашке, едва прикрывавшей бедра. Равиль еще раз, теперь вполне осознанно, напомнил себе, что так будет лучше для всех: Густо перестанет заблуждаться на его счет и испытывать ложные надежды, Ожье обретет преимущество в противостоянии с «родственичком», он сам ‑ получит новую порцию насилия, побоев и издевательств, но это было совсем не удивительно и вполне ожидаемо…

Он мог представить даже в мелочах то, что придется сегодня вытерпеть так или иначе, а о большем думать не хотелось: в душе Равилю было уже абсолютно все равно как и сколько Таш брал его тело ‑ грязнее изваляться все равно некуда.

Тем более, куда хуже пришлось бы, увидь Ксавьер точно выставленные на обозрение свидетельства взлома его тайника! ‑ убеждал себя юноша, возвращаясь, однако сил не достало и он замер на входе, не смея поднять взгляд.

Потому что все предыдущее, было не более чем жалкими отговорками.

***

Предчувствие, к сожалению, не обмануло и на этот раз, хотя иллюзий относительно своей участи Равиль не испытывал: его действительно с нетерпением ждали.

‑ Так‑так, ‑ протянул мужчина, не глядя в его сторону, ‑ как вижу, золотко, память у тебя тоже девичья. А еще вернее блядская, как и пристрастие к мужским членам. Стоит мне хоть на день оставить тебя без присмотра, так из кудрявой рыженькой головки напрочь вылетают элементарные правила!

Неприкрытая угроза в ленивом тягучем голосе заставила юношу содрогнуться всем телом, и Таш хищно усмехнулся, заметив непроизвольное движение.

‑ Поссорился со своим певуном‑приятелем, малыш? ‑ задушевным тоном поинтересовался Ксавьер, тут же бросив следом грубую усмешку. ‑ Что, твоя потасканная дырка оказалась великовата для его стручка? Конечно, где уж херувимчику нашему… Он, бедненький, оказался первый с конца, у тебя ведь задница хорошенько разработанная. Туда королевская конница парадным строем въедет!

Тон стал откровенно издевательским, заставив сердце испуганно замереть и сжаться. Равиль резко вскинул голову на удобно расположившегося у окна мужчину: несмотря на небрежную вальяжную позу, он почувствовал, что его хозяин в дикой ярости…

И внезапно сообразил, как должна выглядеть со стороны вся сцена ‑ разворошенная постель, он сам растрепанный, в одной мятой рубашке, да еще ком покрывала с чем‑то… Не хватало только забытое нижнее белье спугнутому любовнику из окна выкидывать, как в балаганных пьесках!

‑ Это не то, что ты думаешь… ‑ занемевшими губами выговорил юноша через силу, едва заставив себя отвести взгляд от кровати и отлепиться от косяка двери.

‑ А что я думаю, золотко? ‑ ласково уточнил Ксавьер, хищно следя за каждым жестом трясущегося мальчишки. ‑ Подойди, объясни мне… ‑ и рявкнул, ‑ Ну! Живо!! Исполнять!!!

От оглушающего окрика Равиль пошатнулся и едва не упал, но несколько торопливых шагов все же сделал, даже не задумавшись.

‑ Я с ним не спа…

Голос юноши внезапно пресекся и угас, воздух покинул легкие, а тело будто окостенело. Увидь он в руках своего мучителя пресловутый ремень, плеть, да хоть раскаленные щипцы, чтобы рвать на куски живую плоть ‑ и то испугался бы куда меньше!

…пальцы мужчины небрежно вертели короткий стебелек его розы…

Нет! Нет. Нет…

Словно ледяной поток обрушился сверху, мгновенно возвращая в подобие сознания!

‑ Я никогда не спал с ним и даже не собирался, ‑ ровно произнес Равиль выпрямляясь, ‑ Просто был нездоров, и Августин застал меня в постели, но теперь он больше сюда не придет.

‑ Вот как? ‑ ненатурально удивился Таш, постукивая по хрупким засохшим лепесткам.

‑ Да, ‑ бесцветно подтвердил юноша, ловя каждое его небрежное движение, ‑ я сказал ему правду о том, что я твоя шлюха…

Брови мужчины дернулись вверх уже в непритворном изумлении, и он бездумно сжал цветок…

‑ В покрывале были записи его стихов, ‑ Равиль продолжал говорить тем же невыразительным тоном, не отрывая взгляда от своего последнего и единственного сокровища. ‑ Я не хотел собирать их при тебе, но вернул, потому что… потому что он больше не придет сюда.

‑ Поэт! ‑ понимающе протянул Ксавьер, делая вид, что задумался. ‑ Как же, стихи свои растерять…

‑ Да.

‑ И милый парень, к тому же! ‑ улыбнулся мужчина, покачав засохшей розой перед глазами, и словно бы не замечая реакции юноши. ‑ Цветочки дарит…

‑ Я не девушка, ‑ неживым, равнодушным тоном, сообщил Равиль очевидное. ‑ С чего бы ему дарить мне цветы?

Наверное, только потому, что все мышцы его одеревенели от чудовищного запредельного напряжения, а последние ошметки чувств окончательно провалились куда‑то в разверстывающуюся в груди бездну, ‑ юноша еще мог стоять и говорить. Но холод все больше сковывал тело: немели пальцы на руках, он не ощущал босыми ступнями пола, тяжело было двигать челюстью и ворочать языком, вздох обжигал, а перед глазами что‑то постоянно мерцало.

‑ Это просто роза, ‑ Равиль сделал попытку пожать плечами. ‑ Она была красивой, и мне понравился аромат. Отдай, пожалуйста…

Он протянул руку, а когда Ксавьер поднялся, ‑ даже улыбнулся, не представляя насколько жутко легкая улыбка контрастирует с глазами, черными из‑за расширившихся на всю радужку зрачков.

‑ Отдай, ‑ зачарованно попросил юноша. ‑ Это всего лишь цветок!

‑ Да? ‑ улыбнулся Таш, и поддерживая своей протянутую к нему ладонь, опустил на нее невинную розочку. ‑ Раз ты так говоришь… Тогда держи!

Равиль заискивающе растянул губы… И в тот же миг, когда цветок коснулся ладони юноши, Ксавьер с силой и резко сжал пальцы на его раскрытой кисти, вынуждая в свою очередь сжаться его пальцы в кулак. Жалобно хрустнули сухие лепестки.

‑ Аааах… ‑ Равиль смог только жалко вздохнуть распахивая глаза до предела, как если бы грудь вдруг прошил на вылет широкий наконечник стрелы…

Удар в лицо не оставил времени на сентиментальное оплакивание трухи, прилипшей к беспомощно разжавшейся ладони вместо хрупкого призрака любви. Юноша без звука рухнул на пол к ногам своего мучителя, затылок тоже взорвало слепящей вспышкой боли. Немедленно следом обрушился сокрушительный град ударов, и ничего не оставалось кроме как дрожащим комком вжиматься в доски, отчаянно молясь, чтобы мужчина все‑таки опомнился.

Даже если бы у него еще оставались силы и возможность, Равиль не смог бы сопротивляться или бежать, смертный ужас сковал волю… Побои не были новостью, и чего‑то подобного он ожидал от сегодняшнего вечера, но раньше Ксавьер никогда не бил его так. Таш всегда наказывал его, утверждал свою власть, расчетливо и верно. Несмотря на злость, Ксавьер всегда бил метко и точно, чтобы не причинить повреждений больше, чем он намерен позволить в данный конкретный момент, и тонко проходя по грани, которую был способен выдержать «лисенок», не упав затем при всех мордочкой в грязь, и не забрызгав оной своего господина… Ксавьер всегда знал, что делал и какого результата хочет достичь. Сейчас же он попросту месил ногами беспомощно сжавшееся тело, осыпая бессмысленной бранью, и остановился только тогда, когда юноша перестал вздрагивать, потеряв наконец сознание.

‑ Шалава жидовская! ‑ от души пнув напоследок острым мыском туфли меж ягодиц юноши, мужчина откинул с лица волосы, и отошел, чтобы перевести дыхание и утолить жажду. Кажется, лисенок перестал его забавлять.

Да и не до возни с мальчишкой сейчас было! Ему нужны были деньги и немалые, чтобы противостоять Ожье, а на казну старика Таша, которой он привык пользоваться как своим карманом, с подачи ловкого свояка был наложен арест в целях обеспечения интересов всех наследников. Получался замкнутый круг: чтобы не упустить свой лакомый кусок из наследства дядюшки, нужны были деньги, а получить их он мог только после дележа наследства. Те средства, что были в обороте, никто не торопился ему предоставлять, резонно требуя доказательств, что поддержка Таша‑младшего принесет большие выгоды нежели дела с Грие, а банкиры и вовсе принялись играть в молчанку, изображая из себя слепых, глухих и беспамятных. Дом Бенцони вообще свернул свои дела…

Он сам оказался обложен как лиса в капкане, и как бы не хотелось стереть с блаженной физиономии Медада Луциатто приторно сочувствующую улыбочку, позволить себе это даже в скором будущем Ксавьер не мог.

Зато сорвался на его отверженном племяннике, сожалея лишь о том, что паскудной банкирской семейке от этого не жарко ни холодно… Услышав за спиной тихий мучительный стон, Ксавьер обернулся, равнодушно наблюдая, как его жертва пытается встать или хотя бы отползти. Когда мужчина приблизился к нему, Равиль замер, снова сжимаясь в ожидании удара, но тот только скучающе проговорил в подернутые пеленой боли глаза:

‑ Ты абсолютно никчемное созданье, золотко! Твой хитрожопый еврейский родственник, стоило им от тебя избавиться, благополучно забыл о нашем честном договоре…

Ксавьер медленно достал из‑за отворота кота свернутый вчетверо лист, и юноша дернулся, разом забывая об избитом теле: как же он не подумал, что Таш может взять признание с собой! Мужчина заметил его реакцию на признание и усмехнулся, помахивая в сущности совершенно бесполезной бумажкой. Хорошее настроение понемногу возвращалось.

‑ Да и мой дорогой свояк, оказался не таким идиотом, как хотелось бы, и на предложение забрать своего малыша Поля на взаимовыгодных условиях, послал в Ад чертей развлекать…

Равиль не отрываясь следил за его движениями и не сразу вник в смысл слов, тем более, что в голове все кружилось и шумело. А потом, внутри вдруг что‑то тоненько дернулось и оборвалось ‑ Ксавьер предлагал Ожье его выкупить?!

‑ Я ему даже намекнул, перед отъездом как раз, что ты не очень‑то рад нашему тесному общению, ‑ с наслаждением продолжал Таш, как бледнеет и без того далеко не цветущее лицо юноши, украшенное свежими ссадинами, как шире раскрываются стремительно темнеющие глаза и начинают жалко вздрагивать губы, ‑ Даже намекнул, что очень не рад, и вполне возможно будешь не рад еще больше… Со здоровьем опять же не все гладко… Не стану пересказывать весь разговор, золотко, но ты еще здесь как видишь. Что ж, его понять можно. Ожье человек деловой, себе в убыток действовать не привык, а тебе ж красная цена ‑ грош.

Равиль вздрагивал от каждого слова, беспомощно глядя на своего палача. Больно… как же больно, не вздохнуть даже. ОН ‑ все знал. Он все знал и… дальше мысли идти просто отказывались, но понимание уже наваливалось на него тяжелой глыбой, подминая под себя. Любимый все знал… лишь одна слезинка, неведомо откуда взявшись, скатилась из совершенно сухих глаз.

‑ Держи, можешь подтереться, ‑ вожделенное признание упало на пол, и Ксавьер все‑таки решил добить мальчишку. ‑ Мне ты тоже порядком осточертел, возни больше, чем удовольствия. Но не переживай, рыженький, на улицу не выгоню, пристрою в надежные руки. Мне хоть какое‑то возмещение за все труды, а тебе в борделе будет как дома.

Мужчина ушел решать навалившиеся заботы, не интересуясь больше рыжиком‑лисенком. К чему, в самом деле? Толку с него как с козла молока, даже трахать уже надоело: пока добьешься чего нужно, никакого терпения не остается, а личико ‑ еретики на костер веселее всходят. К тому же, все, что хотел, Ксавьер Таш уже сделал.

А лисенок тихонько скулил от боли, забившись в уголок между стеной и кроватью, до которой все‑таки дополз, а вот подняться не осталось ни сил ни желания. Во рту стоял ржаво‑соленый привкус, и из носа тоже продолжала сочиться кровь, расплавленным свинцом налились спина и поясница, а при каждом вздохе вдоль ребер проходила острая пила, и проворачивались зубцы штыря, заменившего собой позвоночник. Но это не больно и не страшно. Это всего лишь сломанные ребра и отбитые почки…

И все же боль была настолько сильной, что рассудок оказался неспособен ее вместить в себя. Просто в груди, ‑ вот тут, под самой ладонью, ‑ что‑то перевернулось и умерло. Что‑то очень важное и дорогое, что помогало жить дальше. Жить, потом ложится под эту скотину, терпеть, сносить побои и издевательства, вставать снова и упрямо идти к цели, надеясь однажды шагнуть на свободу… Какой бы не оказалась и она.

Просто все это время упорно верилось в чудо: что что бы ты не натворил, есть на свете человек, который если узнает, что тебе плохо, обязательно поможет… Просто потому, что такой человек. Наверное, так дети верят в маму и папу, пока не начинают взрослеть, открывая для себя подчас очень горькую правду жизни.

Ребенком Равиль не был очень давно, но верил. Верил в домике у реки, что он придет и заберет домой, только написать, наверное, надо было по‑другому… Где‑то в глубине души верил, бродя голодным по славному городу Венеции, что если бы узнал, если бы была возможность передать весточку, то примчался бы и помог… Только стыдно было. В тюрьме под тушей коменданта несколько секунд верил, что это он вмешался и спас. Верил, что просто нужно выдержать, дотерпеть и все рассказать, и он не оставит, придумает, как выбраться из западни без потерь… И потом все равно заставлял себя верить, что даже без признания, что если бы только узнал как же плохо, то конечно бы сразу пришел и помог…

Разумеется, он никогда бы не стал плакаться и клянчить, и пусть не суждено было добиться в ответ той самой, единственной любви, ‑ но все же знать, что ты ему не безразличен, не пустое место ‑ тоже многое значит, и именно эта вера до сих пор давала ему силы.

Увы, сказка как всегда оказалась не более чем красивой ложью. Тем более придуманной им самим, и все‑все было напрасно… Конечно, Ксавьер наверняка потребовал очень большие отступные, лисенок столько не стоит… Эта боль ничего не стоит, потому что ничего не стоит он сам! Так и не заслужил ничего…

И все‑ таки, как больно!

Чьи‑ то чуткие руки бережно приподняли, разворачивая навзничь.

‑ Равиль!

Нет, не он. Он не пришел, не помог и уже не придет… Зачем ему какая‑то шлюха? Юноша с трудом разомкнул опухшие веки, чтобы кануть в глубокую синеву… Ну конечно! Следовало догадаться, что Густо сначала побежит к друзьям.

‑ Равиль… не бойся, ‑ перепуганный до исступления, Айсен лихорадочно гладил спутанные и слипшиеся кудри, ‑ потерпи чуть‑чуть! Пожалуйста, только держись, я сейчас приведу Тристана!

Айсен не мог унести юношу, ‑ они были примерно одинакового сложения, ‑ и опасался его поднять. Брызги крови, кровавый след на полу, обрывки рубашки сплошь заляпанные кровью, бурые разводы ‑ молодой человек не понаслышке знал, что может сделать обычный кулак при определенных стараниях, поэтому убедившись, что серьезных открытых ран нигде нет, лишь стащил на пол одеяло, тихонько переложив на него Равиля.

‑ Потерпи чуть‑чуть, я сейчас вернусь, и мы тебя заберем отсюда!

Благодаря Бога, чувствительность Августина, явившегося к наставнику со своими сомнениями, а не в ближайший кабак, и даже Алана с Амелией, у которой едва не случился выкидыш, из‑за чего они с Фейраном остались сегодня в городе, а он оказался у Кантора… Айсен прикрыл истерзанного собрата тем, что попалось под руку, чтобы не замерз на полу, и еще раз решительно проговорил в мутные от немролитых слез глаза, что бежит за помощью.

‑ Дождись! ‑ руку юноши буквально сдавило.

Дождись… Равиль устало опустил ресницы, прислушиваясь к торопливым шагам на лестнице. Чего и зачем? Ксавьер прав, он конченая, никому не нужная шлюха, грязнее некуда. Так чего еще ему ждать? Таш отдал признание, значит больше не может его использовать, а лисенок свободен уйти на все четыре стороны, пока Ксавьер по правде не продал его в бордель, чтобы поглумиться напоследок… А куда? Куда ему идти с клеймом содержанца, не выжженным, но от того не менее явным. Дождаться, опять встать, уехать с Айсеном? И вновь начинать путь сначала, только уже без иллюзий о любви, тепле и поддержке, при том видя изо дня в день чужое счастье, и твердо зная, что тебе ничего похожего не испытать?…

Сможешь так жить? ‑ спросил себя Равиль, и честно ответил. ‑ Смогу… Но не хочу.

Ему понадобилось всего лишь протянуть руку, чтобы взять с пола завалившийся обломок ножа. Жаль, тот оказался остер, но короток, так что несколько очевидных вариантов пришлось отбросить, но Равиль только утвердился в своем решении. Так и должно быть…

Стоило поторопиться, ведь Айсен мог вернуться с минуты на минуту. Юноша сел поудобнее, не отвлекаясь на протесты избитого тела, сжал нож… и спокойно и методично вскрыл себе вены на обеих руках от запястья почти до локтя.

⇐ Предыдущая 35 36 37 38 394041 42 43 44 Следующая ⇒