Часть вторая 6 страница

— Как, — удивился Фрике, — прямо сейчас, натощак, не позавтракав?

— Сынок, не все коту масленица. Вчера мы поели на славу, как по большим праздникам, сегодня же сперва надо потрудиться.

— Как скажешь. Раз ты так решил, ничто не мешает нам сразу же взяться за дело, тем более днем нам придется из-за жары устроить перерыв.

— Знаешь, не по мне все-таки этот экватор, солнце здесь способно самого заправского моряка превратить в тряпку, оно все мозги может тебе расплавить.

— Да уж, здешнее солнце отличается от того, под лучами которого у нас во Франции зреют вишни в Монморанси или виноград в Сюрсене. Но, будем справедливы, эти большие деревья, эти прекрасные плоды, эти великолепные цветы вполне вознаграждают нас за муки. Потерпеть кораблекрушение у этих берегов, пожалуй, можно считать редкой удачей. По-моему, сто раз лучше загорать под палящим солнцем, по соседству с кайманами и очковыми змеями, чем замерзать в гостях у белых медведей.

— Не спорю. Но, признайся, здешние душные и долгие ночи начинают в конце концов действовать на нервы. А днем работать можно лишь с шести до девяти утра и с трех дня до шести вечера, в общем счете шесть часов в день, а восемнадцать часов волей-неволей приходится бездельничать. Это уж слишком.

— Слава Богу, мы из тех, кто и за шесть часов способен своротить горы.

— Потому-то я повторяю: за работу!

— Да. Займемся мукой. Чтобы не терять драгоценного времени, я с твоего позволения, распределяю обязанности.

— Слушаю твою команду.

— Во-первых, нужно срубить эту кокосовую пальму, на ней не меньше дюжины еще незрелых орехов.

Хватило пяти или шести ударов топора, и стройная пальма с глухим шумом упала на землю.

— Готово, — ответил Пьер Легаль.

— Видишь этот волокнистый мешочек с тонкими табачного цвета петлями, который опутывает у основания хвост каждого ореха?

— Вижу, конечно.

— Мы используем их как фильтры, когда после обеда начнем просеивать сердцевину ствола саговой пальмы. Их следует снять очень осторожно, чтобы не повредить.

— Готово!

— Теперь надо каждому из нас срубить толстую палку или даже, вернее, дубину.

— Это дело нетрудное, через четверть часа ты их получишь.

— Хорошо, а сейчас выберем подходящее дерево. Думаю, эта пальма — то, что нам нужно. Не слишком высокая, не слишком толстая, метров шесть высоты и метр с четвертью в диаметре, и если судить по этой легкой желтоватой пыльце, которая покрывает листья, то в ней полным-полно вкуснейшей муки.

— Ее надо будет затем разрубить на небольшие чурбаки?

— Все в свое время. Теперь, когда у нас есть пестики, нам нужна ступка.

— Пожалуй, ты прав. Но где взять эту ступку?

— Все очень просто. Толщина самой древесины не больше трех сантиметров. Надо очень осторожно спилить ствол, на высоте сантиметров двадцати пяти от земли.

— Черт побери! Какая твердая древесина.

— Но, слава Богу, древесина очень тонкая.

— Смотри-ка, она рыжеватая, как кирпич.

— Это только внизу, выше она матово-белого цвета. Несколько ударов пестика — и все, что находится внутри, превратится в пыль.

— Понял. Освобожденный от сердцевины пень и станет нашей ступкой. Ну и умен ты, дружище.

— У нас уже есть и ступка и пестик, теперь нужны лоток для промывки и корзины. Лоток делаем мы, а корзинами займется Виктор. Если плести их из этих гигантских листьев, то в каждую можно будет сложить килограммов двадцать мякоти, средняя часть листа отличается удивительной прочностью, а из волокон этих листьев можно вполне было бы сделать трос для грузовой стрелы.

— Принимайся за работу, Виктор, и приготовь каждому из нас по корзине.

— Холосо! Холосо! Моя может это делать.

— А лоток мы сделаем из верхушки дерева, отпилив ее у самой кроны.

Фрике проделал эту операцию очень ловко. С помощью топора, пилы и абордажной сабли он снял широкую полосу коры, не повредив при этом кроны, ставшей как бы основанием для чана.

— Теперь все в порядке. Все нужные инструменты, кроме фильтра, мы изготовили из самóй саговой пальмы. А как продвигаются твои корзины?

— Сколо, сколо, Флике… Сколо моя сделает две колзинки, сколо тли.

— Теперь надо разрубить ствол на чурбаки в метр длиной, а потом выбрать оттуда сердцевину.

— Тысяча чертей! Столько приготовлений, чтобы достать это густое, похожее на сморщенное яблоко тесто, его же можно просто рукой достать.

— Попробуй, если получится.

Боцман засучил рукава рубашки, обнажив мускулистые, привыкшие к тяжелой работе руки.

— Это проще простого.

Фрике улыбнулся. Пьер обеими руками с силой потянул густую сердцевину на себя и убедился в бесполезности своих усилий.

— Черт подери, — проворчал он с комическим вздохом, — хлеб плотно пришвартовался к квашне.

— Пришвартовался, хорошо сказано. Смотри. — Фрике поскреб слегка своей саблей мучнистую мякоть, обнажив очень тонкие, но прочные деревянистые волокна, пронизывающие горизонтально эту массу. — Видишь эти тонкие веревочки?..

— Ах, вот оно что! Как же можно разорвать эти чертовы нити? Они так крепко прикреплены к стволу, словно тут поработал умелый марсовой.

— Вот потому нам и нужна дубина. Надо сперва хорошенько растолочь сердцевину, а затем высыпать ее в ступку.

— Хорошо, а что дальше?

— Увидишь.

Оба друга, обладавшие недюжинной силой, взяли по дубине и стали бить по сердцевине дерева, затем уже размягченную массу они высыпали в ступку. Первый отрезок ствола был совершенно пуст, остались лишь стенки цилиндра толщиной в три сантиметра, это было похоже на чугунную трубу, наподобие тех, что используют в городе при прокладке водопровода.

— Теперь уже в ступке нам надо превратить эти куски в муку, а затем мы промоем ее.

— Работа в этой пекарне не кажется мне слишком утомительной. Заготовить так быстро пропитание — одно удовольствие. Вот только никак не могу понять, почему туземцы, у которых достаточно и рыбы, и дичи, и такого хлеба, едят еще и человеческое мясо.

— Это тем более удивительно, что каждый, даже самый нерасторопный дикарь, вполне может за каких-то шесть дней заготовить себе хлеба на целый год.

— Невероятно! А ведь наши мужественные рыбаки и умелые земледельцы трудятся не покладая рук целый год и едва сводят концы с концами.

— Да, — согласился Фрике с глубоким вздохом, — когда я вспоминаю свое сиротское детство, свою полуголодную жизнь, вспоминаю все, мною пережитое, я невольно думаю: «Повезло же жителям этого солнечного края!» Посуди сам, — продолжал он, не переставая толочь мучнистую мякоть. — Такое дерево высотой в семь метров, имеющее в диаметре метр тридцать, может дать тридцать мер муки по пятнадцать килограммов каждая, а из одной меры можно приготовить шестьдесят лепешек. Человеку не съесть больше двух лепешек зараз, а пяти таких лепешек вполне хватит на день. Этих тысячи семисот лепешек, которые весят вместе от четырехсот пятидесяти до пятисот килограммов, вполне достаточно человеку на год. Заготовить их не составляет труда: чтобы справиться с одним деревом, двоим достаточно и пяти дней. А поскольку саговая мука прекрасно сохраняется, то туземец за десять дней может обеспечить себя на целый год, а потом спокойно греться на солнце.

— Вот тебе на! Чему тогда удивляться, что они такие бездельники. Слишком легкая жизнь порождает беспробудную лень.

— Ей-богу! В совершенно диких странах заготовить саго гораздо проще, чем в относительно цивилизованных, таких как, например, на Молуккских или Мальдивских островах, на острове Серам или на Суматре, то есть в так называемых «районах произрастания саговых пальм», являющихся основными поставщиками столь ценимого в Европе продукта. Надо сказать, что «легкий хлеб» имеет самые плачевные последствия для местных жителей, довольствующихся своей мукой, перемешанной с незначительным количеством рыбы. Не считая нужным обрабатывать землю, они или бродят по острову в надежде чем-нибудь поживиться, или рыбачат у берегов ближайших островов и, хотя край этот сказочно богат, живут в нищете…

— Если ты все правильно рассчитал, сынок, а у меня нет причин в том сомневаться, нам достаточно будет самое большее полутора дней, чтобы заготовить провизии на целых три месяца.

— Ты прав. А потому нам нечего надрываться. Тем более что самую трудную часть работы мы уже выполнили. После обеда перенесем к ручью мякоть в корзинах, сделанных Виктором, и промоем ее.

— Каким образом?

— Установим лоток на берегу ручья, наполним его водой, затем, набив мукой наши фильтры, будем полоскать их в лотке, пока мука не растворится и не осядет на дно. Это займет не слишком много времени. Оставшуюся в фильтре мякоть сложим на берегу. Когда муки, а она осядет довольно быстро, наберется достаточно, ее надо будет отжать и высушить в тени. Чтобы облегчить себе работу, к тому же так будет удобнее разместить нашу провизию в лодке, приготовим большие лепешки, килограммов по десять — двенадцать, и завернем их в листья саговой пальмы. В таком виде они могут храниться очень долго.

— Все-таки нам повезло, что мы пристали к этому берегу. Правда, есть риск, что нас съедят, но зато здесь невозможно умереть с голоду, а это уже неплохо.

Пока наши друзья занимаются своими делами, скажем еще несколько слов о саговой пальме, этой «пшенице» Океании, культуре еще более ценной (если вообще такое только возможно), чем манна южноамериканских племен — маниок, поскольку ее ствол, листья, ветви могут быть использованы самым различным способом. Особенно листья. Прожилки гигантских листьев с успехом заменяют и даже превосходят в некоторых отношениях бамбук. Их длина достигает от трех до пяти метров, у основания они нередко толще ноги взрослого мужчины, из них строят хижины или делают подпорки для домов; к тому же эти волокна не надо ни красить, ни лакировать, ибо они не гниют, не покрываются плесенью во время страшных тропических дождей. Шале[119] живущих здесь европейцев приятного коричневого цвета, почти полностью построенные из саговых пальм, дающих и кров и пищу сотням тысяч туземцев, на редкость прочны, красивы и полезны для здоровья.

Что же касается муки, то она является не только весьма питательным, но и самым популярным здесь продуктом; из нее изготавливают очень вкусные и разнообразные блюда. Так, муку опускают в кипящую воду, и она превращается в студенистую вязкую массу, которую едят с солью, лимоном и пряностями.

Кроме того, из саговой муки готовят так называемые «горячие булочки», их едят с соком сахарного тростника и тертым кокосовым орехом. Чтобы приготовить это одно из самых любимых здесь лакомств, муку тщательнейшим образом перемалывают и засыпают в глиняную печь, состоящую из отдельных ячеек, высотой сантиметров в пятнадцать и шириной в три сантиметра. Печь, покрытую сверху пальмовыми листьями, нагревают раскаленными углями. Выпечка занимает пять или шесть минут.

Булочки, напоминающие те, что выпекают из самой лучшей пшеницы, здесь имеют особый вкус, которого лишен хлеб из очищенной саговой муки в Европе. Высушенные на солнце и завернутые в пальмовые листья, они могут храниться несколько лет. Правда, тогда булочки превращаются в сухари, о которые жителям цивилизованных стран немудрено сломать зубы. Но в Океании не знают, что такое зубные протезы, а желудки туземцев не привередливы. Приятно видеть, как ребятишки грызут их еще не почерневшими от бетеля зубами молодых волчат. Слегка смоченные в воде и подогретые на огне, через несколько минут булочки становятся такими, какими были, когда их вынули из печи. Европейцы с удовольствием едят эти сухари, макая в кофе, подобно ломтикам поджаренного хлеба. И наконец, отваренные и приправленные различными соусами, они прекрасно заменяют овощи.

К слову сказать, автор никогда не забудет вкус некоторых блюд, приготовленных из саговой пальмы. Мы уже говорили, что у этого растения на верхушке имеется, как и у капустной пальмы, почка, или кочан: вместе со стручковым перцем этот кочан томится на огне в бамбуковом стволе толщиной с человеческую ногу, крепко-накрепко закрытом с обоих концов, и, когда «котелок» обугливается, еда готова. Это блюдо восхитительно вместе с саговой лепешкой. Но хотелось бы дать один совет: из предосторожности во время приготовления следует держаться подальше от огня, так как котелок порой взрывается, словно бомба, что вдвойне неприятно, — остаешься без обеда и рискуешь лишиться глаза.

И в заключение нужно сказать, что из пушка, покрывающего молодые листья саговой пальмы, островитянки, когда они на время расстаются со своей вошедшей в поговорку ленью, ткут интереснейшие полотна, а из тонких прожилок плетут прочнейшие снасти. И если добавить, что из плодов этого удивительного дерева можно изготовить очень вкусную и очень крепкую водку, то наш рассказ о саговых пальмах будет завершен.

Закончив промывать муку и приготовив лепешки, которые теперь сохли под присмотром Виктора, друзья после недолгой, но весьма полезной для них остановки на юго-восточном берегу Новой Гвинеи собирались в ближайшее время снова отправиться в плавание на своей пироге. А пока что Фрике и Пьер мирно беседовали.

Парижанин, растянувшись на траве, следил рассеянным взглядом за стаей попугаев, а его друг лежал на животе, упершись подбородком в сцепленные руки. Но вдруг они услышали, как кто-то, тяжело дыша, быстро бежит по лесу; Фрике, сделав умопомрачительный прыжок, схватился за саблю, моряк же выпрямился и взялся за дубину, с помощью которой они дробили мякоть саговой пальмы. Оба приготовились к обороне.

Из-за кустов появился Виктор, по всему было видно, что он сильно напуган, но, несмотря на это, бедный паренек не издал ни звука.

— Послушай, Виктор, — шепотом спросил Фрике, — что случилось? Ты чем-то страшно напуган. Уж не наступил ли ты на хвост змее? Или на тебя собирался наброситься тигр?

— Нет, Флике, нет, — пробормотал тот заикаясь. — Нет… Там не звели, там дикали…

— Дикари?.. И сколько их?

— Два дикаля.

— Их только двое? Не стоило из-за этого так пугаться, мой бедный малыш.

— А где эти дикари?

— Там… в лесу.

— Там, видно, кто-то есть, — проговорил очень громко и очень любезно Фрике. — Господа, извольте войти.

Это сердечное приглашение, сделанное самым искренним тоном, но не без некоторой доли иронии, свойственной парижским мальчишкам, было услышано. Зеленый занавес вновь приоткрылся, но на этот раз очень осторожно, и два странных существа вышли из леса. Воинственная поза Фрике сперва озадачила их, хотя сами они были вооружены до зубов. Фрике, увидев, что визитеры настроены вполне благодушно, опустил свою страшную абордажную саблю и с улыбкой приблизился к ним.

— Черт побери, — проговорил он с усмешкой, — до чего же они уродливы, а грязны, будто вылезли из корзины старьевщика.

— Не в обиду будет сказано, — прервал его Пьер Легаль, — для начала их следовало бы поместить в чан с водой и хорошенько отдраить, пустив в ход швабру.

— Но поскольку, несмотря на свою не слишком привлекательную наружность, они явились не для того, чтобы превратить нас в ромштекс, мы рады их видеть.

Вновь прибывших действительно трудно было назвать привлекательными: среднего роста, с медными браслетами на руках, с кольцами в носу и в ушах, они все-таки из целомудрия носили набедренные повязки, правда, весьма подозрительного цвета; ноги у них были в ссадинах и язвах либо от плохого, либо от недостаточного питания.

От дикарей шел едкий запах, который привел бы в восторг стаю крокодилов. Их желтовато-черные коренастые фигуры свидетельствовали о недюжинной силе. Правда, эти два дикаря были лишены изящества настоящих папуасов; кривые ноги, плоские ступни, короткая шея; лица с огромными выступающими, как у больших человекообразных обезьян, надбровными дугами с глубоко посаженными маленькими свирепыми блестящими глазами, большой приплюснутый нос, мощные, как у дога, квадратные челюсти и толстые губы; слегка вьющиеся волосы были заплетены в мелкие косички и спускались на затылок, словно колосья маиса[120]; большие медные браслеты украшали запястья их рук.

У одного из туземцев в носу было огромное, сделанное из раковины кольцо, другой удовольствовался костью, уродливым образом приподнимавшей ему ноздри. Синие и красные рубцы, следы татуировки, шли от плеч к пояснице и переходили затем на грудь и живот. Дикари были вооружены длинными, метра в два, копьями из бамбука, рукоятки которых украшали перья казуара[121], и луками из каштанового дерева с тетивой из индийского тростника; с костяными наконечниками стрелы, очень легкие и прямые, метра в полтора длиной, были сделаны, как и копья, из бамбука. (По словам заслуживающих доверия путешественников, все эти атрибуты войны, столь грозные на вид, в действительности не слишком опасны, так как папуасы не очень хорошо ими владеют.)

Дикари спокойно выдержали взгляд чужеземцев, затем с жалобным видом ударили себя по животу, что во всех странах мира означает: «Я голоден». Фрике прекрасно понял этот выразительный жест их нежданных гостей и тут же с улыбкой проговорил:

— Вы пришли очень кстати. Вчера мы не смогли бы пригласить вас к столу, сегодня дела обстоят иначе. Как сказал бы Пьер Легаль, нынче наш бункер полон. Но не подумайте, что я — пустозвон, прошу к столу. — И парижанин указал изголодавшимся гостям на запеченное в бамбуковом котелке саго, остатки кенгуру, гроздья бананов и большой кусок почки саговой пальмы.

Описать выражение блаженства, появившееся на лицах островитян при виде подобной щедрости, было бы невозможно. Их толстые губы расплылись в широкой улыбке, обнажив при этом крепкие зубы, эмаль которых никогда не знала бетеля. Затем не теряя времени они принялись за еду с быстротой, указывающей на то, что челюсти вновь прибывших обладают невероятной силой.

Поглощение пищи изголодавшимися гостями длилось добрых четверть часа. Целых пятнадцать минут слышно было, как их зубы перемалывают предложенные им блюда, при этом незнакомцы гримасничали, раскачивались, переступали с ноги на ногу, стараясь схватить куски побольше. Наевшись до отвала, они оба с удовольствием произнесли «уф» и, поглаживая себя по еще недавно впалым, а теперь вздувшимся животам, заговорили на непонятном языке, что очень огорчило Фрике, который был бы рад перекинуться с ними несколькими словами. Но тут, к его удивлению, Виктор, при виде невероятной прожорливости туземцев отошедший в сторону, преодолев страх, подошел к ним и что-то сказал в ответ.

— Ты говоришь на языке этих дикарей? — спросил удивленно Фрике.

— Нет, Флике, дикали говолили немного малайски. Я немного понимаю малайски.

— По-малайски! Значит, неподалеку отсюда находится более или менее цивилизованное место. Черт возьми! Это меняет наше положение.

К сожалению, на деле все оказалось намного сложнее. Гости наших мореплавателей, с трудом изъясняясь по-малайски с помощью усердного переводчика, в роли которого выступал Виктор, рассказали нашим друзьям очень печальную историю.

Эти два голодных туземца были каронами[122]. Указывая на запад, они сказали, что шли очень и очень долго. Их братья были убиты и съедены врагами, сильными врагами, воевавшими с ними уже давно. Оставшись вдвоем, бедолаги шли теперь куда глаза глядят.

— Я бы скорее предположил, — сказал Фрике, когда Виктор кончил с переводом, — что им самим, не раздумывая, можно вполне вручить дипломы заслуженных каннибалов. Спроси-ка, едят ли они человеческое мясо?

Услышав этот вопрос, дикари от души рассмеялись. Их отталкивающие, уродливые лица осветила улыбка вожделения, и они поспешили дать утвердительный ответ, словно людоедство было самым обычным делом на свете.

— А много ли людей ими съедено?

Один из них вытянул вперед обе руки, указывая, что он десять раз участвовал в подобных пиршествах. Второй же сперва указал на свои ноги и лишь затем вытянул руки.

— Если я правильно понял, это составляет двадцать. Ну и ну! Хорошенькое дело. Удивительный способ решать социальные проблемы и вопросы населенности острова.

После долгого разговора, в котором главную роль играли не слова, а жесты, Виктор сообщил, что кароны уверяют, будто никогда не едят первого встречного, они едят лишь убитых в бою врагов.

— Весьма тонкое различие, — заметил Фрике. — Но кто знает, быть может, голод, который всегда мучит этих несчастных, является главной причиной существования столь чудовищного обычая.

— А саго, — рассудительно возразил Пьер Легаль. — Им стоит только руку протянуть… Раз в десять дней человек способен обеспечить себя пропитанием…

— Я ни в коем случае не собираюсь искать им оправдания, но…

Резкий свист прервал речь Фрике, и длинная стрела с зазубринами впилась в ствол банановой пальмы прямо над головой одного из каронов. Бедняга, дрожа от страха, упал на землю. Пьер и Фрике схватили ружья и приготовились к бою.

— Ну что ж, — проговорил Фрике, — последние дни были слишком спокойны. Придется снова браться за оружие.

ГЛАВА 10

Нашествие папуасов. — Пьера Легаля и его друга Фрике принимают за каннибалов. — Вождь племени Узинак. — Удивительные способности парижанина. — Неожиданный концерт. — Любовь папуасов к музыке. — Жители Новой Гвинеи могут почти не спать, — Шедевры папуасского кораблестроения. — Рабство в стране папуасов. — Жители гор и жители прибрежных районов. — Разные характеры и разные нравы. — Поселок на сваях. — Как взобраться в подобный дом. — Опасность неосторожного шага. — Лишь акробат способен пройти по такому коридору.

Человек двенадцать папуасов, вооруженных луками и стрелами, выскочили из леса и окружили охваченных ужасом каронов. Европейцы, не изменяя своему принципу соблюдать осторожность и, насколько возможно, проявлять миролюбие, не стали первыми вступать в бой. Папуасы же, интересующиеся, видимо, только каронами, заколебались при встрече с белокожими, присутствие которых в таком месте и в таком обществе весьма их озадачило. Они посовещались, странно при этом жестикулируя, затем, поняв, что Фрике и Пьер настроены очень решительно, и, главное, увидев в руках у них, вероятно, уже знакомые ружья, направили весь свой гнев на несчастных негритосов, позеленевших и оцепеневших от страха; подобно зверям, попавшим в западню, несчастные даже не пытались защищаться.

Папуасы, не обращая внимания на белокожих, тесным кольцом окружили каронов и, схватив их за косы, приставили им к горлу свои «педа», те самые сабли, без которых папуасы никогда не покидают свои жилища и которые используются ими в самых разных целях. Они готовы уже были отрубить пленникам головы, но Фрике и Пьер не дали совершиться этому убийству. Боцман, действуя, как всегда, методично, тыльной стороной руки сбил с ног одного из убийц и на лету схватил его за руку, державшую саблю. Фрике же поступил куда более оригинально: он уложил на спину второго, удачно подставив ему подножку.

Нападение белых окончательно сбило с толку чернокожих; они, хотя этому трудно поверить, были скорее удивлены, нежели возмущены.

Пока виновники неудавшегося нападения смущенно поднимались, остальные с почтительной робостью отступили на несколько шагов, а тот, кто, вероятно, был их вождем, опустив копье, обратился к европейцам. Говорил он, сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией: оратор ткнул пальцем в сторону оцепеневших от страха каронов, сделал вид, что отрубает им головы, затем широко открыл рот, указывая то на европейцев, то на негритосов.

— Черт меня побери! — воскликнул Фрике, который, хотя и был явно рассержен, не мог удержаться от смеха. — Этот дикарь принимает нас за людоедов!

— Им что, наплевать на законы Республики?[123] — вмешался Пьер Легаль. — Меня, примерного моряка, целых тридцать лет питавшегося бобами и салом, какой-то чернокожий считает людоедом!

— Послушай, — обратился Фрике к вождю, — вы, должно быть, глупее, чем я думал. Если бы мы ели человеческое мясо, зачем бы нам тратить столько сил на заготовку саго, а потом, кароны не слишком аппетитны… Я бы предпочел грызть землю или подошвы своих башмаков, чем прикоснуться к их мясу.

С этими словами молодой человек взял кусок саговой лепешки и принялся есть ее с явным удовольствием, затем с нескрываемым отвращением указал на собственный рот и на каронов, желая дать им понять, что он предпочитает растительную пищу и питает отвращение к человеческому мясу. Оратор же продолжал с жаром разыгрывать свою пантомиму, из чего Фрике заключил, что тот решил, будто парижанину не нравится человеческое мясо вместе с саго.

— Но можно ли быть таким кретином, теперь он думает, что я люблю есть мясо без хлеба. Как бы объясниться с этим папуасом?

Вождь продолжал говорить все быстрее и быстрее, а это не предвещало ничего хорошего, тем более что остальные чернокожие взялись за оружие, готовясь к новому нападению. На сей раз положение спас Виктор. Видя, что события принимают трагический оборот, он выступил вперед и, очень смело подойдя к вождю папуасов, стал что-то говорить ему резким, пронзительным по своему тембру, напоминающим крики попугаев голосом.

Мальчуган говорил долго и свободно, чего наши друзья никак от него не ожидали. Однако аргументы его, видимо, возымели свое действие, так как — о чудо! — мрачное лицо вождя вдруг осветила широкая улыбка. Он опустил копье и, к великому удивлению Фрике, подошел и пожал ему на европейский манер руку, затем пожал руку не менее пораженному Пьеру. Их тут же окружили остальные воины, которые, видимо, больше всего желали сердечного согласия и спешили выразить нашим друзьям свое дружеское расположение.

— Вот так дела! — воскликнул Фрике, оправившись от удивления. — Ты что, говоришь на всех языках? — спросил он, обращаясь к сияющему пареньку.

— Нет, Флике, они говолят малайски. Очень холосо говолят. Он знает много евлопейцев, он челный, но не глупый.

— Что же он говорит?

— Увидев вас с людоедами, — ответил Виктор, речь которого мы не станем по вполне понятным причинам передавать дословно, — папуасы решили, что вы их союзники и тоже едите человеческое мясо. Очень далеко, там где заходит солнце, ему приходилось видеть людей, одетых и вооруженных как мы. Они были добрыми и кроткими, они убивали только диких зверей и ловили только птиц и насекомых. Он не раз служил им проводником и полюбил их. Вождь ошибся на ваш счет, потому что видел, как вы разделили свой обед с каронами, а они пользуются здесь дурной славой и им следует отрубать головы. Что же до папуасов, то они славные люди, мирно живут на берегу и охотно отрубают головы врагам, но никто из них никогда не пробовал человеческого мяса.

— Я все понял, но что они собираются делать с нашими гостями, которые понемногу приходят в себя после этой стычки?

— Отрубить им головы.

— Ну нет! Если этот славный господин… Спроси-ка его, как его звать.

— Узинак.

— …Если этому славному господину Узинаку показалось странным, что белые могут есть человеческое мясо, то скажи ему, что эти самые белые считают возмутительным обычай чернокожих отрубать головы себе подобным.

— Он говорит, что у них так принято.

— Надо будет отказаться от этой привычки. Я не позволю, чтобы нашедших приют под моей крышей., правда, крыши никакой нет, но это ничего не меняет, сидевших за моим столом, правда, стола тоже нет, это просто так говорится, подло зарезали.

— Он согласен, но требует за это бусы и ожерелья.

— Скажи ему, пусть зайдет в следующий раз. Сейчас я нищий, я все потерял.

Узинак не верил собственным ушам. Как могло случиться, что у белокожих, оказавшихся на земле папуасов, нет ни бус, ни ярких тканей, ни ожерелий. Они не собираются ловить насекомых или охотиться на птиц солнца?[124] Тогда зачем надо было приезжать в такую даль?

— Скажи, что, если он согласится отпустить каронов, я сделаю ему великолепный подарок.

— Ты не сможешь выполнить своего обещания, — заметил Пьер Легаль.

— Ошибаешься. Вспомни, у нас остались одна или две красных шерстяных рубашки, наш новый знакомец будет в восторге.

Папуас, обрадованный обещанием, повернулся к каронам и сказал им на своем языке, состоящем, казалось, из одних дифтонгов:

— Мне обещали белые люди. Белые люди говорят правду… Уходите отсюда.

Оба каннибала, потрясенные и несказанно обрадованные таким поворотом дела, вскочили, не говоря ни слова, и мгновенно исчезли в лесу.

Фрике, довольный подобным мирным решением вопроса и будучи человеком гостеприимным, предложил своим новым друзьям перекусить в ожидании ужина. А так как в животах у папуасов всегда пусто, предложение было принято с вполне объяснимой поспешностью. Этот «lunch»[125] затянулся до самого ужина, во время которого с большим аппетитом были съедены два кенгуру, застреленных весьма кстати Пьером Легалем.

Вскоре наступила ночь. Разожгли большой костер, и папуасы, радуясь, словно дети, собрались вокруг него и начали свои бесконечные игры и разговоры. Разговаривать было нелегко, ведь приходилось прибегать к помощи Виктора и Узинака… Тем не менее беседа не только не затухала, но даже, наоборот, благодаря комментариям обоих переводчиков становилась все оживленнее.

Героем этого вечера был Фрике. Парижанин хорошо знал, как дикари вообще, и папуасы в частности, любят музыку. Он сумел, правда безбожно фальшивя, устроить настоящий концерт инструментальной музыки. Концерт на 150° восточной долготы и на 10° южной широты! Парижский гамен был неистощим на выдумки; в ту минуту, когда славные островитяне, сидя на корточках, затянули, гнусавя, одну из своих жалобных и протяжных песен, на лужайке вдруг зазвучали то бодрые и громкие, как звуки горна, то гармоничные и проникновенные, как пение соловья, мелодии.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒