Часть вторая 1 страница

ГЛАВА 2

Наши герои оказываются под строгим арестом. — Пьер Легаль награждает себя весьма выразительными, хоть и незаслуженными эпитетами. — Бретонский моряк не может смириться с тем, что его кормят с ложки, словно младенца. — Планы бандитов. — Страшные угрозы. — Почему пират не выбросил за борт наших друзей. — Два пути из Макао в Сидней. — На всех парах сквозь рифы. — Опасные маневры. — Корабль терпит крушение. — На рифе. — Агония корабля. — Капитан первым покидает тонущее судно. — Что происходило в трюме, пока «Лао-цзы» сидел на мели. — Бегство эмигрантов.

Итак, Пьер и Фрике оказались под арестом. Усыпленные с помощью подмешанного в пищу наркотика, они были крепко связаны бандитами. Убедившись в прочности веревок и в бесполезности любых усилий, друзья замерли на своих койках, оценивая сложившуюся ситуацию с трезвостью, присущей людям, привыкшим к приключениям и опасностям.

Фрике первым нарушил молчание.

— Пьер, — сказал он вполголоса, — я — круглый дурак. Надо было еще вчера обдумать твои слова и принять все необходимые меры предосторожности.

— Многого бы ты этим добился?

— Конечно.

— И что бы ты сделал, сынок?

— Ах, черт побери, я бы схватил старшего помощника за шиворот, а ты бы взял за горло капитана. А потом, связав обоих негодяев, чтобы по прибытии на место передать их местным властям, мы пошли бы правильным курсом.

— Неплохой план, мы без труда связали бы этих негодяев, и я мог бы взять управление кораблем на себя, однако риск был бы велик.

— Не понимаю.

— Ты забываешь, что на борту еще пять или шесть матросов-американцев. Целый букет подлецов, они стоят на вахте, едят и даже спят с револьвером за поясом. А в машинном отделении есть люди, которых мы с тобой даже не видели. По крайней мере, добрая треть из них белые… Что же касается цветного экипажа, говорящего на языке, которого я не знаю, то тут тоже не все так просто… Но, в общем, сынок, я повторяю, риск был бы велик. Да и управлять кораблем вдвоем дело не из легких… К тому же у меня не было никаких доказательств, что они изменили курс. И наконец, мы отвечаем за этих несчастных, которых должны доставить живыми и невредимыми на место.

— Черт побери! Это-то и выводит меня из себя. Ах, если бы мы рисковали лишь собственной головой!

— Да, ты прав! Когда в моем кошельке появляются деньги, я никогда не знаю, как ими распорядиться, и потому стараюсь спустить их как можно скорее. Но когда речь заходит о чужих деньгах… При одной мысли, что с ними может что-либо случиться, у меня сердце начинает дрожать как овечий хвост, а голова совсем перестает работать.

— Готов биться об заклад, они нас собираются обворовать. Я прекрасно понял, какую игру ведет этот негодяй.

— Тысяча чертей! Надо же быть таким дураком, как я! Это я во всем виноват! Старый тупица! Безмозглый осел! Вместо того, чтобы болтать языком, как какой-то марселец, мне бы следовало не интересоваться компасом и не говорить об изменении курса, а просто быть начеку и не спускать с них глаз. Тогда этот подлец не решил бы пришвартовать нас здесь, как двух хорошо погулявших на берегу молокососов.

— Ты напрасно коришь себя, дружище, — прервал его Фрике. — Видишь ли, этот трюк давно ими задуман. Уверен, что американец и не думал везти нас на Суматру. Уже в тот день, когда мы сообщили помощнику капитана, куда собираемся доставить наших кули, оба негодяя решили их просто перепродать. Чуть раньше, чуть позже, нас все равно бы связали и заперли в этой каюте. Ты просто ускорил ход событий. Знаешь, что еще пришло мне в голову: этот тип, Бартоломеу ду Монти, тоже приложил здесь руку. Помнишь его слова, сказанные нам напоследок?

— Еще бы не помнить! Как сейчас вижу его словно дегтем измазанную физиономию и омерзительную улыбку! Если я когда-нибудь снова окажусь в Макао, то вытрясу из него душу.

— А пока, — вновь заговорил Фрике, — лежать так не слишком удобно. У меня затекли руки и ноги, мне хотелось бы изменить положение.

— Бедный малыш, — искренне посочувствовал ему боцман, — сразу видно, что ты не привык к такому. Когда я был молод и любил таскаться по кабакам, меня не раз сажали на гауптвахту. С нами тогда обходились сурово, чуть что, заковывали в кандалы или же отправляли на шесть часов сигнальщиком на брам-стеньгу[31]. Надо признать, наш добрый старый флот готовил неплохих моряков… Наберемся терпения. Хорошо еще, что этим проклятым безбожникам не пришла в голову мысль рассадить нас по разным каютам.

Тем временем наступило утро и тусклый свет, проникавший через иллюминатор в каюту, позволил друзьям лучше рассмотреть произошедшие с ними перемены. Оба они были связаны, но не цепями, а крепкими рыболовными снастями, что, впрочем, не сильно облегчало положение пленников.

Настал час завтрака, дверь отворилась, и юный китаец с огромной миской рисовой похлебки, в которой плавали маленькие кусочки мяса, появился на пороге.

— Ого! — воскликнул Фрике. — Вот и завтрак. — Китаеза с его баландой напомнил мне мое первое приключение на берегу реки Огове[32] вместе с доктором Ламперьером, тогда местные чернокожие решили нас сперва откормить, а потом уже съесть.

— Молчать, — приказал по-английски грубый голос, и в проеме двери появилась массивная фигура американского матроса, вооруженного кинжалом.

— Смотри-ка, — проговорил вполголоса Пьер Легаль, — с ним еще часовой. Капитан обращается с нами как с заключенными, находящимися под строгим арестом.

Китайчонок, дрожа всем телом, вошел в каюту, затем, зачерпнув ложкой похлебку, поднес ее к бородатому лицу старого моряка.

— Тысяча чертей! Этот мерзавец, видимо, издевается над нами. Он решил дать мне кормилицу. Мне, Пьеру Легалю, настоящему бретонцу, старому боцману, дипломированному рулевому, плававшему еще на фрегате «Эклер»!

Паренек, решив, вероятно, что Пьер отказывается есть, протянул ложку Фрике, который, поборов отвращение, проглотил несколько ложек похлебки. Китайчонок продолжал кормить Фрике, пока тот, покачав головой, дал понять, что с него довольно.

Снова наступила очередь бретонца.

— Ничего не поделаешь, — пробормотал моряк с комическим смирением, — придется есть.

После окончания этого не очень вкусного, но весьма оригинального по форме завтрака китайчонок уже готов был покинуть каюту, как вдруг старый боцман обратился к часовому на ломаном английском языке:

— Эй, моряк!

Тот, не говоря ни слова, сделал шаг вперед.

— Послушайте, — проговорил заключенный, — хотя и паршивая у вас работа, все-таки вы — моряк и должны знать, что после еды, даже если это такая бурда, матросу нужен табак, для него это важнее даже, чем сама еда. Не могли бы вы принести мне хоть понюшку табака?

Американец, пожав плечами, подал знак китайцу и вышел, так и не открыв рта.

— Негодяй! — проворчал старый боцман. — Незачем даже завязывать узелок на память, я и так узнаю тебя, ты у меня еще попляшешь. Ничего не поделаешь. Обойдемся без табака.

Прошло пятнадцать мучительных дней, страдания обоих пленников становились все невыносимей. И только юный китаец сумел облегчить участь Пьера. Однажды, когда часовой на минуту отвлекся, он воспользовался этим и бросил на койку пачку жевательного табака. Этот столь трогательный знак внимания, это свидетельство сочувствия со стороны несчастного мальчугана глубоко взволновало старого моряка.

— Бедный маленький юнга, — пробормотал он растроганно. — У самого не жизнь, а настоящая каторга; удары так и сыплются на его голову с утра до вечера и с вечера до утра, но он не озлобился, у него доброе сердце. Ты понимаешь, важен не сам табак, важен поступок. У меня такое чувство, словно после трехлетнего плавания я вернулся в родные места, снова увидел утесы моей любимой Бретани.

Пачка табака, ловко брошенная юнгой, к счастью, упала у самой головы Легаля. Схватив ее тут же зубами, боцман ценой невероятных усилий умудрился разорвать обертку и взять в рот добрую порцию табака.

— Прекрасный табак, сынок, не табак, а конфетка. Жаль, что ты его не употребляешь. Хотя какой я дурак! Как бы я смог передать тебе твою половину?!

— Я очень рад, что это немного облегчило твои страдания, — с трудом ответил Фрике. — А мне нужен глоток свежего воздуха. Если наше заточение продлится еще немного, не знаю, что со мной будет. У меня голова раскалывается.

— Держись, моряк, побольше спокойствия и твердости. Сейчас не время болеть, нельзя, чтобы тебя скрутил приступ лихорадки. Ты слышишь меня?

Прошло еще два мучительно однообразных дня. Здоровье Фрике все больше и больше беспокоило Пьера. И вдруг сам капитан собственной персоной появился в их каюте.

— Я полагаю, — начал он с места в карьер, — что вы здесь здорово скучаете?

— Немного, — с нескрываемой иронией ответил бретонец. — А как поживаете вы?

— От вас самих зависит положить этому конец. Я буду откровенен. Не хочу терять время, терпеть не могу пустые разговоры… Times is money…[33]

— А что надо для этого сделать? — осведомился Пьер.

— А вот что, — ответил американец, обращаясь скорее к Фрике, — вы продадите мне ваших сто кули… Они мне очень нужны.

Молодой человек, которого трясла лихорадка, решил, что ослышался.

— Акт о продаже будет составлен на английском и французском языках, потом вы оба заверите его по всем правилам и подпишите…

Пьер Легаль и Фрике не произнесли ни слова.

— К сожалению, — продолжал американец, — мои финансовые дела не позволяют мне заплатить вам хорошую плату. К тому же на рынке сейчас не слишком большой спрос на китайцев. И не в моих интересах завышать цену. Тысяча долларов за всех мне кажется вполне достаточной.

— Пять тысяч четыреста двадцать франков во французской валюте, — холодно проговорил бретонец.

— Yes[34],— ответил капитан. — Я вас высажу на побережье неподалеку от Сиднея. Вам не составит большого труда добраться до обжитых мест. На первое время денег, вырученных за продажу, будет вполне достаточно.

— Ах, вот оно что! Мы идем не на Суматру, а в Австралию?

— Yes.

— А если мы не согласимся? — осведомился Фрике, побледнев как полотно и делая невероятные усилия, чтобы сдержать свое негодование.

— В таком случае я вынужден буду, к сожалению, содержать вас без еды и питья до тех пор, пока вы не станете более сговорчивыми.

— Вы — последний из негодяев!

— Каждый ведет дела, как он считает нужным. Спорить бесполезно. Times is money! До чего же эти французы болтливы! Каков ваш ответ?

— Если бы я мог сделать хоть одно движение, я бы плюнул вам прямо в лицо… Вот мой ответ.

— My God![35] Вы слишком вспыльчивы, молодой человек. К счастью, я не слишком обидчив. Может, лучше привязать каждого из вас к одной из чугунных болванок, которые имеются у меня для балласта[36], и выбросить за борт? Правда, тогда вы не сможете подписать купчую… — четко произнося каждое слово, пригрозил капитан. — Я зайду к вам через два дня узнать, что вы решили. Голод заставит вас быть посговорчивей.

С этими словами американец покинул каюту.

— Подумать только, — проворчал Пьер Легаль, — каким мерзавцам доверяют управлять кораблем! И он еще называет себя моряком, и не просто моряком, а капитаном… Это же профессиональный разбойник! В общем, плохи наши дела, дружище.

— А я, наоборот, считаю, что у нас появилась надежда.

— Да ты что-то путаешь.

— Отнюдь нет, все хотя бы прояснилось.

— В этом отношении ты прав: так или иначе, мы сдохнем от голода. Это лишь вопрос времени.

— Пьер, старина, что это ты, один из лучших наводчиков фрегата «Людовик XIV», вдруг растерялся, словно впервые пустился в плавание.

— Объясни, в чем дело, сынок.

— Разве ты не видишь, что этот чертов кашалот не знает, как ему быть с нашими китайцами. Захватить их не так уж трудно, но вот продать без купчей — проблема. Контракт составлен на наше имя на испанском и португальском языках в трех экземплярах. Один из экземпляров хранится у властей Макао, второй находится у этого негодяя, а третий — у нас. Итак, он не может ничего предпринять. Если мы не передадим ему свои права с соблюдением всех формальностей, у него будут неприятности с английскими властями. А уж чиновники Соединенного Королевства не слишком снисходительны, когда сталкиваются с подобного рода делами. Капитану нужен документ, выданный официальными властями, подтверждающий, что покупатели уступают ему свои права, в противном случае его корабль будет конфискован, а сам он отправлен в тюрьму.

— Ах, вот оно что!

— Ты же понимаешь, выбросив нас за борт или уморив голодом, он ничего не выиграет. Корабль не сможет прибыть в Австралию, потому что по документам груз направляется на Суматру.

— Знаешь, сынок, ты здорово разбираешься во всех этих делах, не хуже офицера торгового флота… Подожди-ка… Слышишь?

— Что там еще?

— Шум винта. Заработала машина.

— Черт побери, почему?

— Ветер, видимо, стих, а может быть, задул в другом направлении, янки не хочет терять время.

Это событие, столь незначительное на первый взгляд, сыграло весьма важную роль в жизни обоих французов. Но не будем забегать вперед.

Покидая Макао, корабли обычно берут курс на юго-восток, достигают Лусона, самого большого острова Филиппин, проходят проливом, отделяющим Лусон от острова Миндоро, оставляя позади остров Панай, проплывают вдоль острова Минданао и пересекают архипелаг Сулу у острова Басилан. После этого они берут курс на восток-юго-восток, огибая остров Джайлоло у 130° восточной долготы и 3° северной широты[37], пересекают экватор у Анахоретовых островов. Затем, обогнув остров Новая Ирландия и Соломоновы острова, которые напоминают о временах Д’Антркасто[38], Бугенвиля[39] и Лаперуза[40], чья слава не уступает славе Кука[41] и Байрона[42], проходя мимо острова Сан-Кристобаль, расположенного на 167° восточной долготы и 10° южной широты. Далее сворачивают на юго-запад, чтобы достичь Сиднея, расположенного на 148°40′ восточной долготы и 35°56′ южной широты. Таким образом, делая огромный крюк, петляя среди островов Малайзии и Меланезии, суда проходят около 9000 километров (приблизительно столько же, сколько нужно, чтобы, выйдя из Сен-Назера[43], достигнуть Панамы) и в конце концов достигают цели. Путь этот самый долгий, но зато самый безопасный.

«Лао-цзы», капитан которого, как и все американцы, не мог понять, что главное достоинство моряка осторожность, на всех парусах шел из Макао в Сидней. Начало плавания было удачным; подгоняемый муссоном, корабль достиг Анахоретовых островов, делая от семи до восьми миль в час, как вдруг, именно в то время, когда судно пересекало экватор, ветер стих. Капитан, опасаясь, что они надолго застрянут в этих краях, приказал тут же развести пары. Желая сэкономить на топливе и на питании своих пассажиров, он решил пойти кратчайшим путем, свернув прямо на юг и таким образом пройти вдоль островов Адмиралтейства, пересечь Дампирский пролив, обогнуть архипелаг Луизиада и взять курс на Сидней, не следуя традиционному маршруту, требующему слишком много времени.

Это было крайне опасное решение, но опытный мореплаватель, тщательно все рассчитав, смог бы осуществить свой план. Наш же американец не стал осторожничать и, как только машина заработала, пошел напрямик на всех парах, словно забыв о многочисленных рифах Тихого океана, далеко не все из которых были указаны на карте. Лишь для проформы, в опасных местах, приказывая опустить лот[44], он торопился так, будто собирался обогнать конкурента в полноводных реках Северной Америки.

Подобный безрассудный маневр не мог длиться бесконечно: корабль спокойно прошел Дампирский пролив, уверенно взял курс на группу островов Лузасау и вдруг со всей силой ударился о скалу, едва выступающую из воды. Крик ужаса вырвался из груди несчастных, сбившихся на нижней палубе. Корпус корабля жалобно заскрипел, машина заглохла. Но то ли судно ударилось бортом, то ли достаточно толстый слой воды отделял вершину подводной скалы от киля, но оно не осталось лежать на мели. Неожиданно выпрямившись, корабль подпрыгнул два или три раза и поплыл по инерции.

Капитан тут же приказал двум ныряльщикам спуститься в воду. Убедившись, что часть киля повреждена, но обшивка не пострадала (ни одной пробоины обнаружено не было), американец решил, что все идет «perfectly well»[45], и приказал дать полный вперед.

Увы! «Лао-цзы» не сдвинулся с места. Страшный удар о скалу несомненно повредил машину, и можно было не сомневаться в серьезности аварии. Но тут поднялся легкий ветер. Решив этим воспользоваться, капитан велел поднять паруса и снова пуститься в путь, не дожидаясь даже, когда механик и его помощники установят причины поломки, что, впрочем, не представляло большого труда и не потребовало бы много времени, — поврежден был гребной вал.

«Лао-цзы», к несчастью для пассажиров и экипажа, превратился таким образом в обычный парусник. Дальше дела пошли еще хуже. Ветер задул сильнее, небо потемнело. Вскоре на них обрушился настоящий ураган. Невозможно было точно определить координаты судна, пришлось идти по счислению, что, увы, нередко приводит к ошибкам.

После того как машина была выведена из строя, прошло всего двенадцать часов. Капитан, несмотря на то, что дул сильный ветер, оставил все паруса. Трехмачтовое судно, лежа на правом борту, страшно накренившись, летело вперед, словно огромный кит, и вдруг впереди сквозь порывы ветра послышался столь характерный рев волн, разбивающихся о рифы.

— Лево на борт! — громовым голосом закричал капитан, стоя на мостике.

Экипаж бросился по местам, чтобы выполнить этот маневр, от которого зависело их спасение. Минутное колебание, малейшая ошибка при исполнении приказа, и корабль пошел бы ко дну. Разбушевавшаяся стихия и близость скал не позволили капитану резко повернуть, корабль понесло прямо на подводные рифы, образовывавшие темный полукруг среди облаков пены.

Приказав спустить паруса, американец попытался изменить курс. Но, увы, его усилия не увенчались успехом — корабль неотвратимо приближался к рифам. Все было кончено. Раздался страшный треск. «Лао-цзы» налетел на гряду мадрепоровых рифов[46]. Множество щупальцев, подобно рогаткам, пробили корпус корабля, превратив его в груду деревянных обломков.

Прекрасно понимая, что в скором времени могучие волны разобьют остатки корабля и унесут обломки в море, капитан, не подумав даже организовать спасение несчастных, испускавших в трюме отчаянные крики, собрался первым покинуть корабль. Не теряя ни минуты, он собрал всех белых матросов, а их было всего человек семь или восемь, позвал старшего помощника и главного механика, затем приказал снарядить самую большую шлюпку, в которую погрузили провизию, воду, несколько навигационных приборов, ружья, судовые бумаги и все имеющиеся на борту деньги.

В то время, как шлюпка, снаряженная в мгновение ока, готовая уже выйти в море, скользнула по талям[47], бенгальские, малайские, занзибарские моряки, обезумев от страха, носились по палубе. Сквозь рев разбивавшихся о рифы волн теперь слышны были лишь пронзительные крики оставшихся членов экипажа, а вот душераздирающие крики, доносившиеся из трюма, вдруг умолкли. Неужели все три сотни кули сразу захлебнулись в своих мрачных клетушках? Однако волны, отхлынув, почти не разрушили корабль.

Быстрота, с которой белые покинули потерпевшее крушение судно, свидетельствовала о том, что их пугала не только разбушевавшаяся стихия. Негодяй и его сообщники прекрасно понимали, какую грозную опасность будут представлять измученные, отупевшие от бесконечных страданий и голода, вырвавшиеся на свободу китайцы. Иначе как объяснить действия капитана, бросившего на произвол судьбы столь ценный товар?

Несмотря на то, что моряки принимали всевозможные меры предосторожности — на палубе имелись проволочные силки, о которые кули могли поранить босые ноги, а на прогулку их выводили связанными цепями под охраной вооруженных до зубов моряков, — часто случалось, что, доведенные до отчаяния, предпочитая смерть бесконечным мучениям и пыткам, они, объединившись, ломали барьеры и устремлялись на палубу через узкий люк.

Опасения капитана и экипажа очень скоро подтвердились! В ту минуту, когда они собирались уже сесть в шлюпку, главный люк, хоть и заваленный тяжелым грузом, разлетелся на мелкие куски, словно в трюме взорвалась мина. Из открывшейся дыры, будто из глубины шахты, вырвалось множество кричащих, обезумевших от страха, бледных, грозных, несмотря на слабость, невольников. Еле держась на ногах, ослепленные ярким дневным светом, кули, чувствуя ломоту во всем теле, бежали по наклонившейся палубе, налетая на растерявшихся при виде этого неожиданного нашествия матросов.

Первые моряки, попавшиеся под руку взбунтовавшимся рабам, были растерзаны в одно мгновение. Кровь потекла по палубе. Ни одна из шлюпок, кроме самой большой, не была готова к спуску. Вырвавшиеся на волю китайцы заметили капитана и его экипаж в тот момент, когда гребцы готовились отчалить. Человек пятьдесят кули бросились в море, надеясь завладеть лодкой, а также желая заставить своих мучителей заплатить за причиненные им страдания. Но янки были не из тех, кто сдается без боя. Они встретили градом пуль нападавших, потом, вооружившись саблями и топорами, стали наносить удары тем, кто успел уцепиться за борт.

Убедившись в бесполезности дальнейших попыток, несчастные вернулись на судно, а лодка капитана вышла в открытое море. Не думая об угрожавшей им опасности, китайцы, опьянев от первой победы, рассыпались по кораблю, ломая все на своем пути; обезумевшие от неутоленной жажды мести, они с остервенением крушили эту плавучую тюрьму.

…Фрике и Пьер Легаль все еще находились в своей каюте.

ГЛАВА 3

Невыносимые мучения обоих пленников. — Нижняя палуба оказывается под водой. — Бредит ли Фрике? — Нож!.. — Удивительное спасение. — Плот. — Под французским флагом. — В путь. — Снова в положении робинзонов. — Человек, потерявший счет кораблекрушениям. — Как разжечь костер. — Робинзон Фрике хочет нарушить традицию. — Ловля краба. — Первый завтрак на суше. — Удивление туземца при виде двух белокожих. — «Извольте войти».

Оба пленника буквально задыхались в своей каюте; голова раскалывалась, в горле пересохло, голод мучил их, они чувствовали, что медленно умирают. Даже когда корабль, подпрыгнув, в первый раз сел на мель, наши друзья не вышли из своего оцепенения.

— Моряк, — прохрипел Пьер Легаль в ту минуту, когда судно ударилось о риф, — мы сели на мель…

— Ба! — пробормотал Фрике. — Я скоро помру.

— Тысяча чертей!.. До чего же глупо… отдать концы… на нижней палубе, когда не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой… словно пьяный в стельку корабельный повар.

Фрике ничего не ответил.

— Сынок… — задыхаясь, вновь заговорил боцман. — Моряк…

— Пьер…

— Ты ничего не говоришь… Твое молчание пугает меня…

— Каждое сказанное слово дается мне с трудом… Но ты не волнуйся, у меня еще есть силы, и я не перестаю работать, хоть и не подаю виду.

Пьер решил, что его друг бредит.

— Будь спокоен, дружище, — снова заговорил молодой человек, — надеюсь, скоро я освобожу руку. Эти чертовы снасти не так-то просто поддаются… Но потерпи!.. Поживем — увидим, — закончил парижанин, продолжая непонятное занятие.

Страдания пленников с каждым часом становились все нестерпимее. Клетушка, в которой они были заключены и куда не проникал свежий воздух, нагретая безжалостными лучами экваториального солнца, напоминала сушильную печь. И вдруг морское течение и разбушевавшиеся волны бросили несчастный корабль на скалу. Толчок был такой силы, что в одно мгновение заросли кораллов пробили обшивку и раздробили шпангоуты[48]. Вода ворвалась в пробоины, добралась до машинного отделения, затем откатила назад, унося вместе с обломками обшивки трупы погибших.

Эта страшная дыра в корпусе корабля образовалась неподалеку от каюты, где находились оба друга. Иллюминатор разлетелся вдребезги, и огромная волна накрыла их как раз в ту минуту, когда Фрике, подняв над головой окровавленную, распухшую от бесконечных усилий руку, воскликнул:

— Победа! Одна рука свободна. Я… — Неожиданно накрывшая их волна не дала ему договорить.

После того как волны схлынули, страшная картина разрушения открылась взору Фрике. Но зато теперь обе ноги и одна рука Фрике были свободны. Он был просто счастлив. Правда, вид Пьера Легаля, ноги которого были высоко подняты, а лицо заливала кровавая пена, испугал молодого человека.

— Пьер!.. Дружище!.. — окликнул он со страхом.

Ответа не последовало.

— Пьер!.. Друг мой!.. Мой верный брат Пьер!.. — Голос несчастного юноши, еще оглушенного накатившейся на него волной, обессиленного пережитыми мучениями, длившимися пятнадцать дней и ночей, полумертвого от голода и жажды, оборвался, И он зарыдал.

Но наш друг Фрике был не из тех молодых щеголей, которые падают в обморок. Не тратя времени на бесполезные стенания, предвидя вполне резонно, что на них сейчас обрушится новая волна, он стал изо всех сил трясти моряка, не подававшего никаких признаков жизни.

— Послушай, Фрике, — сказал он, обращаясь, как часто с ним это бывало, к самому себе, — Пьер лежит на левом боку и твоя правая рука еще связана, как же тут быть?.. А, все в порядке, кажется, выход найден. Сейчас я опущусь на пол со своей разбитой койки, повернусь слева направо и схвачу беднягу. Сделано. — Подтянув к себе за рукав блузы старого боцмана, молодой человек осторожно провел рукой по его лбу и обнаружил над левой бровью небольшой порез, откуда и текла кровь. — Это пустяки, если только нет ничего более серьезного. Главное, приподнять ему голову… Черт возьми, как теперь выбраться отсюда? А вот и новая волна.

В эту минуту желтоватые воды вновь прорвались через узкое отверстие в каюту. Фрике успел лишь, повернувшись спиной к пробоине, упереться руками и ногами в стену, зажав между коленей, чтобы смягчить удар, тело своего старшего друга. Связанная рука его посинела от усилий.

— Еще одна такая волна, и я потеряю руку! — В эту минуту бретонец испустил легкий вздох, и Фрике обрадованно воскликнул: — Он жив! Право, я был уверен, что такой старый морской волк из-за какой-то ерунды не отправится в последнее плавание.

— Осторожней… ребята. Ты сам знаешь, что старых моряков не спускают в трюм… Дай мне оглянуться… Капитан… Ты слышишь меня? Тысяча чертей! Воды! — бормотал в бреду Пьер Легаль. — У меня в горле все пересохло. Смотри-ка, это ты, сынок, это ты! Ах…

К боцману вдруг вернулось сознание, он увидел, что голова его лежит на коленях у Фрике, присевшего возле него в совершенно невообразимой позе, способной вызвать зависть у самого ловкого гимнаста.

— Что за дьявольщина, где мы находимся? — проговорил Пьер с трудом.

— В нашей каюте, черт побери!

— А корабль?

— Сел на риф, дал течь, с ним все кончено.

— Ну что ж, прекрасно!

— Согласен. Для нас это единственная возможность выбраться отсюда.

— А экипаж… пассажиры?

— Не знаю…

— Что же нам делать?

— Как только ты немного придешь в себя, мы сразу же выберемся отсюда.

— Согласен, но как?

— Посмотрим. Сперва надо разработать план, а потом уж отправляться в плавание. Но времени на размышления у нас немного.

— Особенно с этим дьявольским душем. Смотри-ка, у меня идет кровь.

— Пустяки. Странно! Можно подумать, что это удар ножом. Ах, вот оно что!

— Ты о чем?

— Я и не думал, что попал в самую точку. Эта царапина на лбу сделана ножом. А вот и сам нож, — воскликнул торжествующе парижанин. — Он лежал на твоей койке. Ты поранил себе лоб о его лезвие. Но откуда он здесь взялся? Впрочем, это не важно! Во всяком случае, теперь я быстро разделаюсь с этими проклятыми снастями. Начнем, моряк, с тебя!

— Пόлно, сынок. Освободись сперва от этих пут ты, а потом уж и я. Ты должен послушаться меня как старшего.

— Хорошо, — ответил Фрике и тут же принялся разрезать толстые, крепкие канаты.

Несмотря на все его усилия, работа продвигалась медленно и прошло немало времени, прежде чем он смог заняться Пьером.

— Черт побери! Ну и крепкие веревки! С великим удовольствием повесил бы на них связавших нас негодяев. Я себе все руки порезал этим ножом с двойным лезвием.

— Хорошо, что он у нас есть… Поторопись, сынок, а то у меня все плывет перед глазами…

Через четверть часа крепкие веревки в конце концов были разрезаны, а вернее сказать, разодраны. Теперь и Пьер Легаль был свободен, он поднялся, шатаясь, потянулся, глубоко вздохнул, и широкая улыбка осветила его доброе лицо.

— Ладно, хватит стоять на якоре… Приготовились к бою!.. Все по местам.

— Я готов, Пьер. Операция будет не из легких, ведь мы с тобой давно не ели.

— Постараемся сперва спуститься в камбуз. Там мы, по крайней мере, найдем немного фасоли и несколько галет.

— Странно, на корабле царит полнейшая тишина. Можно подумать, что здесь нет ни души.

— Можешь не сомневаться, этот экипаж каторжников, увидев, что судно получило пробоину, поспешил его покинуть… Банда подлецов!

— А где же пассажиры?

— Вероятно, захлебнулись в трюме.

Фрике и Пьер ошибались: взломав дверь каюты и обойдя корабль, они увидели немало трупов, но среди них не было ни одного китайца.

— Им, видимо, удалось покинуть корабль, — с облегчением проговорил бретонец. — Конечно, здесь не обошлось без жертв. Борьба шла не на жизнь, а на смерть… Это была настоящая бойня, — добавил он с отвращением, глядя на окровавленные тела.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒