«Речь в защиту Секста Росция из Америи» 4 страница

(118) Вот как вы должны вести следствие: где вы увидите много проявлений алчности, дерзости, бесчестности и вероломства, там, будьте уверены, среди стольких гнусных поступков скрывается и преступление. Впрочем, как раз оно менее всего бывает скрыто, так как оно столь явно и очевидно, что нет надобности доказывать его теми злодеяниями, которыми, как всем известно, запятнал себя этот человек; оно даже само служит доказательством наличия всякого другого преступления, в котором могли быть сомнения. Каково же ваше мнение, судьи? Неужели вы думаете, что тот ланиста⁸³ уже совсем отложил в сторону свой меч или что этот ученик сколько-нибудь уступает своему наставнику в искусстве? Они равны по своей алчности, похожи друг на друга своей бесчестностью, одинаково бесстыдны, родные братья по дерзости.

(XLI, 119) Далее, так как честность наставника вы оценили, оцените теперь справедливость ученика. Я уже говорил, что у Росциев не раз требовали двух рабов для допроса. Ты, Тит Росций, в этом всегда отказывал. Я спрашиваю тебя: требовавшие ли не были достойны того, чтобы ты выполнил их требование, или же тебя не волновала судьба того человека, ради которого предъявлялось это требование, или же само требование казалось тебе несправедливым? Требование это предъявляли знатнейшие и неподкупнейшие люди нашего государства, которых я уже называл. Они так прожили свою жизнь, их так высоко ценит римский народ, что едва ли найдется хотя бы один человек, который не признал бы справедливым любое их слово. И требование свое они предъявляли, защищая вызывающего глубокую жалость несчастнейшего человека, который, при надобности, сам был бы готов подвергнуться пытке, лишь бы было произведено следствие о смерти его отца. (120) Далее, требование, предъявленное тебе, было такого рода, что твой отказ был равносилен твоему сознанию в совершении тобой злодеяния. Коль скоро это так, и я спрашиваю тебя, почему ты ответил отказом. Во время убийства Секста Росция эти рабы были при нем. Их самих я лично не обвиняю и не оправдываю, но вы так резко возражаете против выдачи их для допроса, что это становится подозрительным; а то весьма почетное положение, в каком они находятся у вас, с несомненностью доказывает, что им известно нечто роковое для вас, если они об этом расскажут. — «Допрос рабов о поступках их господ противоречит требованиям справедливости». — Но ведь допрос этот не касается их господ; подсудимый — Секст Росций, и допрос о нем не является допросом рабов о поступках их господ; ибо их господами вы называете себя. — «Рабы находятся у Хрисогона». — Вот как! Хрисогон, конечно, очарован их образованностью и изысканностью и хочет, чтобы они вращались в кругу его любимчиков-отроков, обученных всевозможным искусствам и выбранных им из изящнейшей челяди во многих домах⁸⁴. Но ведь это чуть ли не чернорабочие, прошедшие выучку в деревне, среди челяди америйского землевладельца! (121) На самом деле всё, конечно, не так, судьи! Мало вероятно, чтобы Хрисогон пленился их образованностью и воспитанием или оценил их старательность и добросовестность. Здесь какая-то тайна, и чем усерднее они скрывают и оберегают ее, тем более она всплывает на поверхность и обнаруживается.

(XLII, 122) Что из этого следует? Хрисогон ли, желая скрыть свое злодеяние, не хочет, чтобы эти рабы подверглись допросу? Вовсе нет, судьи! Всех, полагаю я, нельзя мерить одной меркой. Лично я не подозреваю Хрисогона ни в одном из подобных действий, и мне сегодня не впервые пришло на ум это сказать. Как вы помните, я с самого начала разделил все судебное дело на следующие части: на опровержение обвинения, поддерживать которое было полностью поручено Эруцию, и на доказательство злого умысла, что затрагивает Росциев. Всякое преступление, злодеяние и убийство, какие только окажутся налицо, мы должны будем приписать Росциям. Непомерное влияние и могущество Хрисогона, по нашему мнению, служат помехой для нас и совершенно нестерпимы, и вы, коль скоро вам дана власть, должны не только поколебать их, но и покарать за них. (123) Я рассуждаю так: кто хочет допроса заведомых свидетелей убийства, тот желает, чтобы была раскрыта истина; кто отказывает в этом допросе, тот, не решаясь сказать это, все же поведением своим, несомненно, сознается в совершенном им преступлении. Вначале я сказал, судьи, что не хочу говорить об их злодеянии больше, чем этого потребует судебное дело или заставит сама необходимость. Ведь можно привести много улик и каждую из них подтвердить множеством доказательств. Но на том, что я делаю неохотно и по необходимости, я не могу задерживаться и говорить об этом подробно. Того, чего никак нельзя было обойти молчанием, я коснулся слегка, судьи! Что основано на подозрениях и что потребовало бы более подробного обсуждения, если начать об этом говорить, то я предоставляю вашему уму и проницательности.

(XLIII, 124) Перехожу теперь к хорошо нам знакомому золотому имени «Хрисогон»⁸⁵; этим именем было прикрыто все «товарищество». Не придумаю я, судьи, ни как мне говорить, ни как мне умолчать о нем. Ибо, умолчав о нем, я откажусь от наиболее важной части своих доводов; если же я буду о нем говорить, то, чего доброго, не один только Хрисогон, — что для меня безразлично — но и многие другие сочтут себя оскорбленными⁸⁶. Впрочем, обстоятельства таковы, что мне нет особой надобности распространяться о поступках скупщиков конфискованного имущества вообще; ибо это судебное дело, конечно, не обычное и единственное в своем роде.

(125) Имущество Секста Росция купил Хрисогон. Рассмотрим сперва следующее: на каком основании продано имущество этого человека, вернее, как оно могло поступить в продажу? Спрашиваю об этом, судьи, не для того, чтобы сказать, что продажа имущества ни в чем не повинного человека возмутительна⁸⁷; ибо, даже если об этом можно будет слушать и открыто говорить, то именно Секст Росций едва ли был столь значительным лицом среди наших граждан, чтобы мы должны были печалиться прежде всего о нем; но я спрашиваю вот о чем: как могло на основании того самого закона о проскрипциях — Валериева или Корнелиева (точно не знаю) — так вот, как могло на основании этого самого закона имущество Секста Росция поступить в продажу? (126) Ведь там, говорят, написано следующее: «Должно быть продано имущество тех, чьи имена внесены в проскрипционные списки (среди них Секста Росция нет), или тех, кто был убит, принадлежа к лагерю противников». Пока существовали какие-то лагери, Секст Росций принадлежал к лагерю Суллы; когда мы перестали сражаться, он среди полного мира, возвращаясь с обеда, был убит в Риме. Если он был убит по закону, то я готов признать, что имущество его тоже было продано с торгов законно; но если установлено, что он был убит в нарушение, уже не говорю — древних⁸⁸, но даже и новых законов, то по какому же праву, каким образом, в силу какого закона было продано его имущество? Вот о чем я спрашиваю.

(XLIV, 127) Ты хочешь знать, Эруций, кого я имею в виду. Не того, кого ты хотел бы и о ком ты думаешь; ибо Суллу оправдало на вечные времена и мое заявление, сделанное мной с самого начала, и его собственная исключительная доблесть. Я утверждаю, что все это совершил Хрисогон: он дал ложные сведения; выдумал, что Секст Росций был злонамеренным гражданином; заявил, что он был убит, находясь среди противников; не позволил посланцам америйцев рассказать обо всем Луцию Сулле. Наконец, я подозреваю также, что это имущество вообще не было продано с торгов; в дальнейшем, с вашего позволения, судьи, я докажу и это. (128) Ибо по закону крайним сроком для проскрипций и продажи имущества, бесспорно, были июньские календы; между тем Секст Росций был убит, имущество его, как говорят, поступило в продажу только через несколько месяцев после июньских календ. Во всяком случае, это имущество либо не было внесено в официальные книги, и этот мошенник издевается над нами более ловко, чем мы думаем, либо если оно и было внесено, то в книгах каким-то образом совершен подлог; так как именно это имущество, как установлено, законным образом поступить в продажу не могло. Я понимаю, судьи, что рассматриваю этот вопрос преждевременно и, можно сказать, уклоняюсь в сторону, раз я вместо того, чтобы спасать голову Секста Росция, лечу заусеницу⁸⁹. Ведь он не о деньгах тревожится и не об интересах своих заботится; он думает, что легче перенесет свою бедность, если его освободят от этого возмутительного подозрения и вымышленного обвинения. (129) Но я прошу вас, судьи: слушая то немногое, что мне еще остается сказать, считайте, что говорю я отчасти от своего имени, отчасти в защиту Секста Росция. Что мне самому кажется возмутительным и нестерпимым и что, по моему мнению, касается всех нас, если мы не примем мер, — об этом я говорю от своего имени с душевной скорбью и болью; а о том, что имеет отношение к жизни и к делу Секста Росция и что он хотел бы услыхать в свою защиту, об этом вы, судьи, вскоре услышите в заключительной части моей речи.

(XLV, 130) Я по своему почину, оставив в стороне дело Секста Росция, спрашиваю Хрисогона: во-первых, почему имущество честнейшего гражданина было продано с торгов? Затем, почему имущество человека, который не был внесен в проскрипционные списки и не пал, находясь среди противников, было продано с торгов, хотя закон был направлен только против вышеупомянутых лиц; затем, почему оно было продано много позже срока, установленного законом? Наконец, почему оно было продано за такую малую цену? Если Хрисогон, по примеру негодных и бесчестных вольноотпущенников, захочет свалить все это на своего патрона, то это не удастся ему; ибо всем известно, что, так как Луций Сулла был занят важнейшими делами, многие совершили много проступков — частью против его желания, частью без его ведома. (131) Итак, значит, можно согласиться с тем, что некоторые дела могли ускользнуть от его внимания? Согласиться нельзя, судьи, но это было неизбежно. И в самом деле, если Юпитер Всеблагой Величайший, одним мановением руки и волей своей управляющий небом, сушей и морями, не раз наносил вред людям, разрушал города, уничтожал посевы то ветрами необычайной силы, то страшными бурями, то чрезмерной жарой, то невыносимым холодом, причем все эти гибельные явления мы приписываем не божественному промыслу, а великим силам природы, и наоборот, если блага, какими мы пользуемся, — дневной свет, которым мы живем, воздух, которым мы дышим, — мы рассматриваем как дар и милость Юпитера, то можем ли мы удивляться, судьи, что Луций Сулла, один стоявший во главе государства, управлявший всем миром и укреплявший посредством законов величие империи⁹⁰, добытого им оружием, мог не заметить кое-чего? Удивительно ли, что ум человеческий не охватывает того, чего не может достигнуть и божественная мощь?

(132) Но если оставить в стороне то, что уже произошло, неужели из того, что происходит именно теперь, всякому не ясно, что единственным виновником и зачинщиком всего является Хрисогон? Ведь это он велел привлечь Секста Росция к суду, и ему в угоду Эруций, который сам об этом говорит, выступает в качестве обвинителя⁹¹. [Лакуна.]

(XLVI) …[Те,] у кого есть поместья в области саллентинцев или в Бруттии⁹², откуда они с трудом могут получать известия трижды в год, думают, что именно они владеют удобно расположенными и благоустроенными [поместьями].

(133) Вот другой⁹³ спускается с Палация, где у него свой дом; есть у него для отдыха загородная приятная усадьба и, кроме того, несколько имений; все они великолепны и расположены недалеко от города. В доме у него множество сосудов коринфской и делосской работы и среди них знаменитая автепса⁹⁴, за которую он недавно заплатил так дорого, что прохожие, слыша цену, которую выкрикивал глашатай, думали, что продается имение. А как вы думаете — сколько у него, кроме того, чеканной серебряной утвари, ковров, картин, статуй, мрамора? Разумеется, столько, сколько возможно было нагромоздить в одном доме во время смуты и при ограблении многих блистательных семейств. Что касается его челяди, то стоит ли мне говорить, как она многочисленна и каким разнообразным искусствам обучена? (134) Не говорю об обычных ремеслах — о поварах, пекарях, носильщиках⁹⁵. Рабов, которые могут повеселить душу и усладить слух, у него столько, что ежедневным пением, струнной и духовой музыкой и шумом ночных пирушек оглушена вся округа. Как вы думаете, судьи, каких ежедневных расходов, какой расточительности требует такой образ жизни? И какие это пирушки? Уж наверное, приличные — в таком доме, если только следует его считать домом, а не школой разврата и рассадником всяческих гнусностей! (135) А сам он? Как он, причесанный и напомаженный, расхаживает по форуму в сопровождении целой свиты, одетой в тоги⁹⁶, вы видите, судьи! Вы видите, как пренебрежительно смотрит он на всех, лишь одного себя считая человеком; по его мнению, один он счастлив, один он силен. Если я стану рассказывать, что́ он делает и чего добивается, то какой-нибудь неискушенный человек, судьи, пожалуй, подумает, что я хочу повредить делу знати и ее победе. Но я вправе порицать все то, что мне не нравится на этой стороне; ибо мне нечего опасаться, что меня могут счесть враждебным делу знати.

(XLVII, 136) Всем, кто меня знает, известно, что после того как мое сильнейшее желание, чтобы было достигнуто согласие между сторонами, не исполнилось, я, по мере своих ничтожных и слабых сил, особенно ратовал за победу тех, кто и победил. Ибо кто не видел, что низы боролись за власть с людьми вышестоящими? В этой борьбе одни только дурные граждане могли не примкнуть к тем, чей успех мог обеспечить государству и блеск внутри страны, и уважение за ее пределами. Радуюсь и всем сердцем ликую, судьи, что это свершилось, что каждому возвращено его почетное положение, и понимаю, что все это произошло по воле богов, при живом участии римского народа, благодаря мудрости, империю, счастью и удаче Луция Суллы. (137) Что были наказаны люди, упорно сражавшиеся в рядах противников, я порицать не должен; что храбрые мужи, особенно отличившиеся во время тех событий, награждены, я хвалю. Думаю, что для того и сражались, чтобы это было достигнуто, и признаюсь, что я находился на этой стороне. Но если все это было предпринято, если за оружие взялись ради того, чтобы самые последние люди могли обогащаться за чужой счет и завладевать имуществом любого гражданина, и если нельзя, не говорю уже — препятствовать этому делом, но даже порицать это словом, то, право, война эта принесла римскому народу не возрождение и обновление, а унижение и угнетение. (138) Но в действительности это далеко не так; ничего, подобного нет, судьи! Если вы дадите отпор этим людям, то дело знати не только не пострадает, но даже прославится еще больше.

(XLVIII) И в самом деле, люди, желающие порицать нынешнее положение вещей, сетуют на столь значительную мощь Хрисогона; но люди, склонные хвалить нынешние порядки, говорят, что такой власти ему вовсе не дано. Теперь уже ни у кого нет оснований — по глупости ли или же по бесчестности — говорить: «Если бы только мне было разрешено! Я сказал бы…» — Пожалуйста, говори. — «Я сделал бы…» — Пожалуйста, делай; никто тебе этого не запрещает. — «Я подал бы голос за…»⁹⁷ — Подавай, но только честно, и все одобрят тебя. — «Я вынес бы приговор…» — Все будут хвалить его, если ты будешь судить справедливо и по закону.

(139) Пока было необходимо и этого требовали сами обстоятельства, всей полнотой власти обладал один человек; после того как он произвел выборы должностных лиц и провел законы⁹⁸, каждому возвратили его полномочия и авторитет. Если те, кому они возвращены, хотят их сохранить, они смогут получить их навсегда. Но если они будут совершать и одобрять эти убийства и грабежи и эту безмерную и ни с чем не сообразную расточительность, то я, далекий от желания сказать что-либо более резкое, — уже по одному тому, что это было бы дурным предзнаменованием, — скажу только одно: если наша хваленая знать не будет бдительна, честна, храбра и милосердна, ей неминуемо придется уступить свое высокое положение людям, которые будут обладать этими качествами. (140) Поэтому пусть, наконец, перестанут говорить, что человек, высказавшийся искренно и независимо, говорил злонамеренно; пусть перестанут считать дело Хрисогона своим делом; пусть перестанут думать: если он подвергся нападкам, то задеты и они; пусть подумают, не позорно и не унизительно ли, что люди, которые не смогли примириться с блеском всаднического сословия⁹⁹, могут переносить господство презренного раба. Это господство, судьи, ранее проявляло себя в другом; какую дорогу оно прокладывает себе ныне и куда пролагает себе путь, вы видите: оно направлено против вашей честности, вашей присяги, ваших судов — против всего того, что, пожалуй, только и остается в государстве чистым и священным. (141) Неужели и здесь Хрисогон рассчитывает обладать какой-то властью? И здесь хочет он быть могущественным? О, какое несчастье, какое бедствие! И я, клянусь Геркулесом, негодую не потому, что я боюсь или что он действительно может что-то значить; но потому, что он осмелился, потому, что он надеялся как-то повлиять на таких мужей, как вы, и погубить ни в чем не виновного человека, — вот на что я сетую.

(XLIX) Для того ли знать, от которой многого ожидали, огнем и мечом вернула себе власть в государстве, чтобы вольноотпущенники и жалкие рабы могли, по своему произволу, расхищать имущество знатных людей и наше достояние, посягать на нашу жизнь? (142) Если дело дошло до этого, то я, предпочитавший такой исход, признаюсь, что я заблуждался, признаю́сь, что был безумен, сочувствуя знати, хотя я, не беря в руки оружия, сочувствовал ей, судьи! Но если, напротив, победа знати пойдет на славу государству и римскому народу, то моя речь должна быть весьма по-сердцу каждому благородному и знатному человеку. Если же кто-либо думает, что ему самому и его единомышленникам наносят оскорбление, порицая Хрисогона, то он дела своей стороны не принимает во внимание, а заботится только о себе; ибо дело знати станет более славным, если будет дан отпор всем негодяям, а тот бесчестнейший пособник Хрисогона, который разделяет его образ мыслей, несет ущерб, отходя от участия в этом славном деле.

(143) Но все это, как я уже заметил выше, я говорю от своего имени; сказать это меня побудили благо государства, скорбь, испытываемая мной, и беззакония этих людей. Секст Росций ничем этим не возмущается, никого не обвиняет, не сетует на утрату отцовского имущества. Неопытный в жизни человек, земледелец и деревенский житель, он считает все то, что, по вашим словам, сделано по распоряжению Суллы, совершенным по обычаю, по закону, по праву народов¹⁰⁰. Оправданным и свободным от неслыханного обвинения — вот каким хочет он уйти отсюда. (144) Если с него будет снято это не заслуженное им подозрение, то он, по его словам, спокойно перенесет утрату всего своего состояния; он просит и умоляет тебя, Хрисогон, — если он ничем не воспользовался из огромного имущества своего отца, если он ничего не утаил от тебя, если он вполне добросовестно отдал тебе все свое достояние, все пересчитал, все взвесил, если он передал тебе одежду, которой было прикрыто его тело, и перстень, который он носил на пальце¹⁰¹, если из всего своего достояния он не оставил себе ничего, кроме своего нагого тела, — позволь ему, невиновному, влачить жизнь в бедности, пользуясь помощью друзей.

(L, 145) Имениями моими ты владеешь, а я живу чужим милосердием. Я на это согласен, так как отношусь к этому спокойно и это неизбежно. Дом мой для тебя открыт, для меня заперт; мирюсь с этим. Многочисленной челядью моей пользуешься ты, а у меня нет ни одного раба; терплю это и считаю нужным переносить. Чего тебе еще? Почему ты меня преследуешь, почему нападаешь на меня? В чем я, по-твоему, тебе не угодил? Чем я тебе мешаю? В чем стою тебе поперек дороги? Если ты хочешь убить меня ради добычи, то ты уже добыл ее. Чего еще тебе нужно? Если ты хочешь убить меня из-за вражды, то какая вражда возможна между тобой и человеком, чьими имениями ты завладел еще до того, как узнал о нем самом? Если из-за боязни, то неужели ты боишься человека, который, как ты видишь, сам не умеет отвратить от себя столь страшную несправедливость? Но если ты именно потому, что имущество, принадлежавшее Сексту Росцию, стало твоим, и стараешься погубить его сына, присутствующего здесь, то не доказываешь ли ты этим, что опасаешься как раз того, чего ты должен был бы бояться менее, чем кто-либо другой, — что рано или поздно имущество проскриптов-отцов будет возвращено их сыновьям?

(146) Ты ошибаешься, Хрисогон, если, в надежде удержать у себя купленное тобой имущество, рассчитываешь на гибель моего подзащитного больше, чем на все то, что сделано Луцием Суллой. Но если у тебя нет личных оснований желать такого тяжкого несчастья этому жалкому человеку; если он отдал тебе все, кроме жизни, и ничего из отцовского достояния не утаил для себя хотя бы на память, то — во имя бессмертных богов! — что это за неслыханная жестокость с твоей стороны, что у тебя за зверская, свирепая натура! Какой разбойник был когда-либо столь бесчеловечен, какой пират — столь дик, чтобы он, имея возможность получить добычу, всю целиком, без пролития крови, предпочел совлечь с противника его доспехи окровавленными? (147) Ты знаешь, что у Секста Росция ничего нет, что он ни на что не решается, ничего не может сделать, никогда не думал вредить тебе в чем бы то ни было, и все-таки нападаешь на человека, которого ты и бояться не можешь и ненавидеть тебе не за что, у которого, как видишь, уже нет ничего такого, что́ ты мог бы еще отнять. Разве только тебя возмущает, что человека, которого ты выгнал из отцовского поместья нагим, словно после кораблекрушения, в суде ты видишь одетым. Как будто тебе не известно, что его кормит и одевает Цецилия, дочь Балеарского, сестра Непота, женщина выдающаяся, которая, имея прославленного отца, достойнейших дядьев и знаменитого брата, все же, хотя она и женщина, своим мужеством достигла того, что в воздаяние за великий почет, каким она пользуется в связи с их высоким положением, она, со своей стороны, украсила их не меньшей славой благодаря своим заслугам.

(LI, 148) Или ты, быть может, негодуешь на то, что Секста Росция горячо защищают? Поверь мне, если бы, ввиду отношений гостеприимства и дружбы, связывавших людей с его отцом, все гостеприимцы захотели явиться сюда и осмелились его открыто защищать, то у него не было бы недостатка в защитниках, а если бы все они могли покарать вас в меру вашего беззакония, — ибо опасность, угрожающая Сексту Росцию, затрагивает высшие интересы государства — то, клянусь Геркулесом, вам нельзя было бы и показаться на этом месте. Но теперь его защищают так, что его противники, конечно, не должны роптать и не могут думать, что вынуждены уступить могуществу. (149) О его личных делах заботится Цецилия; его дела на форуме и в суде, как вы видите, судьи, взял на себя Марк Мессалла¹⁰², который и сам выступил бы в защиту Секста Росция, будь он старше и решительнее. Но так как произнести речь ему мешают его молодость и застенчивость, являющаяся украшением этого возраста, то он передал дело мне, зная, что я хочу и обязан оказать ему эту услугу, а сам своей настойчивостью, умом, влиянием и хлопотами добился, чтобы жизнь Секста Росция, вырванная из рук этих грабителей, была доверена суду. В защиту такой именно знати, судьи, подавляющее большинство граждан, несомненно, и сражалось; их целью было восстановить в их гражданских правах тех знатных людей, которые готовы сделать то, что, как видите, делает Мессалла, которые готовы защищать жизнь невиновного, дать отпор беззаконию, которые предпочитают, по мере своих сил, проявлять свое могущество, не губя другого человека, а спасая его. Если бы так поступали все люди такого происхождения, то государство менее страдало бы от них, а сами они меньше страдали бы от ненависти.

(LII, 150) Но если мы не можем добиться от Хрисогона, чтобы он удовлетворился нашими деньгами, судьи, и пощадил нашу жизнь; если нет возможности убедить его, чтобы он, отняв у нас все принадлежащее нам, отказался от желания лишить нас этого вот света солнца, доступного всем; если для него недостаточно насытить свою алчность деньгами и ему надо еще и жестокость свою напоить кровью, то для Секста Росция остается одно прибежище, судьи, одна надежда — та же, что и для государства — на вашу неизменную доброту и сострадание. Если эти качества еще сохранились в ваших сердцах, то мы даже теперь можем считать себя в безопасности; но если та жестокость, которая ныне в обычае в нашем государстве, сделала и ваши сердца более суровыми и черствыми, — что, конечно, не возможно, — тогда все кончено, судьи! Лучше доживать свой век среди диких зверей, чем находиться среди таких чудовищ.

(151) Для того ли вы уцелели, для того ли вы избраны, чтобы выносить смертные приговоры тем, кого грабители и убийцы не смогли уничтожить? Опытные полководцы, вступая в сражение, обычно стараются расставить своих солдат там, куда, по их мнению, побегут враги, чтобы эти солдаты неожиданно напали на бегущих. Бесспорно, так же думают и эти скупщики имущества: будто вы, столь достойные мужи, сидите здесь именно для того, чтобы перехватывать тех, кто уйдет из их рук. Да не допустят боги, чтобы учреждение, по воле наших предков названное государственным советом¹⁰³, стало считаться оплотом грабителей! (152) Или вы, судьи, действительно не понимаете, что единственной целью этих действий является уничтожение любым способом сыновей проскриптов и что начало этому хотят положить вашим приговором по делу Секста Росция, грозящим ему смертью? Можно ли сомневаться и не знать, чьих рук дело преступление это, когда на одной стороне вы видите скупщика конфискованного имущества, недруга, убийцу, являющегося в то же время и обвинителем, а на другой — обездоленного человека, сына, дорогого его родичам, на котором нет, уже не говорю — никакой вины, на которого даже подозрение не может пасть? Разве вы не видите, что Секст Росций виноват лишь в том, что имущество его отца поступило в продажу с торгов?

(LIII, 153) Если вы возьмете на себя ответственность за такое дело и приложите к нему свою руку, если вы сидите здесь для того, чтобы к вам приводили сыновей тех людей, чье имущество поступило в продажу с торгов, то — во имя бессмертных богов, судьи! — берегитесь, как бы не показалось, что вы начали новую и гораздо более жестокую проскрипцию! За прежнюю, начатую против тех, кто был способен носить оружие, сенат всё же отказался взять на себя ответственность, дабы не показалось, что более суровая мера, чем это установлено обычаем предков, принята с согласия государственного совета; что же касается этой проскрипции, направленной против их сыновей и даже против младенцев, еще лежащих в колыбели, то если вы своим приговором не отвергнете ее с презрением, то вы увидите — клянусь бессмертными богами! — до чего дойдет наше государство!

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая ⇒