Мария. Коллатерали

⇐ ПредыдущаяСтр 31 из 31

Крыс

Что было потом?

Потом была великая депрессия.

Мы не общались около четырех месяцев вообще, то есть даже не переписывались.

Я даже не написала поздравление Личу в день рождения.

Было слишком больно и плохо. Всем нам.

Потом мы начали потихоньку общаться, и вот, что я знаю.

Поразный и Пьеро не расстались, они преданно были друг возле друга. Преданно любили, нежно поддерживали. Пьеро даже забрала себе Собакки.

Родители Кроны уж очень сильно не хотели его отдавать — собака дочери. Но Пьеро не сдавалась, она приходила его навещать и грамотно помогала ему адаптироваться к жизни без ноги и хозяйки.

Бывало, они по часу сидели в саду. Пьеро — на скамейке, а Собакки — положив ей голову на колени. И вроде, как дремали, но на самом деле — обнимались и напитывались друг другом до следующей встречи. Глядя на это раз за разом, родители Кроны сдались, вроде как пес сам выбрал, с кем ему остаться.

Пьеро и Поразный поженились. Они жили в своем собственном доме под Минском. Ага, аж под Минском. Там земля дешевле, и жизнь спокойней. Они сознательно решили уехать из мегаполиса.

Поразный имел золотые мозги и, помимо работы в физико-биологической лаборатории, еще и поднял свой маленький бизнес, который приносил их семье неплохие деньги, и почти не требовал дальнейшего участия Поразного в нем.

На эти деньги они и купила землю — двадцать семь соток в пятнадцати километрах от минской кольцевой дороги, среди озер и лесов. Построили там экотеремок из соломы, с фитоканализацией, скважиной в семьдесят метров для воды, солнечными батареями на крыше и ветряной министанцией на колокольне. Они посадили сад. Завели огород. Пьеро садила свой собственный лес, неподалеку от их поместья, а Поразный выкопал пруд и сам сколотил баньку.

У них двое детей. Сын, которому уже четыре, и дочь, которой чуть больше двух.

Я очень давно их не видела. На их свадьбе была. Ли и Ирбис тоже были. А Лич нет.

Лич вообще потерялся. Я не знаю, что с ним, и где он. Как вы понимаете, у нас с ним так ничего и не вышло. Он пропал сразу после великой депрессии. Как вы поняли, вместе мы уже не собирались. Ни разу.

Со мной все хорошо. В свои почти двадцать девять лет я имею собственную квартиру. Почти имею, кредит за нее мне выплачивать еще год и три месяца. Езжу на своей машине, любимой марки. Выстроила неплохую карьеру все еще перспективного эколога. Слегка продажного, но очень перспективного.

Да! Моя квартира находится в Кожухово — это тот самый «пустой город», в котором мы когда-то гоняли на велосипедах. Правда, моего дома тогда еще не было, да и моей улицы тоже. Но сейчас мой дом неплохо дополняет тот район, он похож на огромного синего кита, который всплывает подышать. В общем, я купила квартиру не где-то, а где хотела.

Бываю иногда в Ухтомке. Она стоит, держится еще, вся окольцованная многоэтажками и станциями метро. Да-да, метро, никогда бы не подумала. Но уже две станции функционируют: «Лермонтовский проспект» и «Жулебино». Еще говорят, скоро появится, какая-то «Косино-Ухтомская». Метро словно метит в Ухтомку, но промахивается.

Наш пустырь уже не пуст. На него нацелились храмники. Оградили его сеткой, калитки поставили для прохода местных жителей, но иногда они их закрывают на замок. Вбили сваи, поставили вагончик, сторожку и биотуалет. Недавно бревна завезли — будут строить храм. Абсолютно незаконно — у них нет разрешения на строительство, и земля эта им не принадлежит, когда-то они взяли ее в аренду, но договор аренды просрочен. Ухтомчане бастуют, митингуют, пишут в управы, выкорчевывают сваи, опрокидывают туалет. Местная управа молчит — куплена или напугана. Новая мафия в Ухтомке завелась, серьезней, взрослей, духовнее.

Я не лезу во все это, потому что там не живу. Никто из нас там больше не живет.

С Ли мы несколько лет после великой депрессии дружили. Более того, депрессия кончилась тем, что объявился Ирбис. Он объявился, взял Ли за подол и у них опять вспыхнул бурный роман, на горе отцу Ли, который, было, радостно забрал дочь домой из больницы.

Полностью проклятая отцом, Ли вечно не знала, куда ей деваться во время ссор с Ирбисом, и, конечно, оставалась у меня. Они так и не расписались, но вроде как венчались по каким-то там языческим обрядам где-то у черта на куличках.

Ирбис любил Ли, но его наркомания, о которой мы вначале не знали, давала о себе знать. Он иногда уходил в нее с ушами, а Ли, устав от его наркопритонов и нарковечеринок, при первых признаках наркозагула уезжала ко мне.

Потом они разменяли его трехкомнатную квартиру, и она наконец-то обрела свое однокомнатное жилье.

Ирбис умер от передоза около четырех лет назад. Да-да, Пьеро тогда родила сына на месяц раньше срока от этой новости. Они с Поразным еще тогда жили в Москве.

А Ли пропала, точней, она не пропала, но мы с ней перестали общаться. Мне надоел ее образ жизни, точней сказать, ее прожигание жизни. Я любила ее всем сердцем, до сих пор люблю. Но у нас с ней были слишком разные цели на тот период жизни. Я не могла себе позволить идти рядом с ней. Мне надо было собрать все свои силы и ударно прошагать своей дорогой.

Ли тоже умерла. Ее зарезали. Конечно же, в попытке изнасиловать. Она всегда была бедовой.

Я-то прошагала своей дорогой, но почему—то у меня ощущение, что я опять в десятом классе, вырванная родителями из Алма-Аты и помещенная в неприятную мне среду. Рядом нет ни настоящих друзей, ни родных, ни Его, того, кто мог бы стать моим любимым. Поклонников хоть отбавляй, я никогда не жаловалась на их отсутствие. Но со временем я стала смотреть на них как на средство продвижения по карьерной лестнице или средство достижения других нужных мне целей, ни один из них не был для души, ни с одним из них я не смеялась искренне.

И вот в завершение всего этого я хочу сказать, что взяла отпуск, села в машину и еду под Минск. В родовое поместье Пьеро и Поразного, под названием Орехово. Мне кажется, только там я смогу понять, что мне делать дальше.

Я еду со скоростью сто километров в час, Пьеро пишет мне милые смс о том, что поставила печься хлеб к моему приезду, а Поразный требует отчетов о населенных пунктах, которые я проезжаю, каждые два часа. Вы понимаете, что я не могу не улыбаться и не плакать, вот так, прямо за рулем. Как долго у меня не было этого.

Мария

Лич

Во время великой депрессии я понял, что никогда МЫ уже не будет. Все, двое сошли с дистанции. Да, мы еще поживем, повстречаемся, даже, может, будет неплохо, как в больнице было, но мы больше не целостны, нет той полноты, того счастья.

Мне хотелось закрыть этот неудачный проект.

Вот только Ли не давала. Они с Ирбисом козлили, а я расхлебывал.

Мне было жалко Ли. Я знал ее всю жизнь. Я вспомнил недавно, это мы с ней тогда еще в детстве играли в чужом песке и мразная тетка поймавшая нас потащила именно нас с Ли в свинарник.

Я еще тогда понял, что Ли темная. Уже тогда чувствовал, что не совсем ее это выбор. Ее словно схватили не по своей воле и затолкали в одно тело со злобным духом. Душа у нее чистая, молчаливо страдающая от всех тех выходок, которые устраивает смердящий злой дух.

Всю свою жизнь она это терпела, и когда ее убили, я даже порадовался — наконец-то она свободна. Теперь она сможет воплотиться собой, без мерзкой примочки.

Она была «темной звездой», я уже говорил, но не обычной. Она хотела бросить мрак, отойти от своей миссии. У каждой «темной звезды» есть такой шанс. Видимо, Бог не мог просто так отдать часть своих детей на пытку, он чуть-чуть подмухлевал, так как может один Бог. Если «темная звезда» создает семью и вся без остатка уходит в это дело, то она утрачивает все свои уникальные способности, а вместе с ними и черноту, зато обретает счастье, обычное земное семейное счастье. Это их единственный шанс стать счастливыми в этом воплощении.

Ли пыталась сделать именно это — создать семью. К сожалению, ей попался не лучший экземпляр в мужья. И учитывая, что ее саму раздирало надвое, да еще и Ирбиса раздирала наркомания, шансов у нее на счастье не было.

А вот Ирбис, наоборот, был счастлив. Ему нравились такие феерические отношения, они цепляли его, придавали вкус жизни. Ему нравились наркотики, он не собирался отказываться от них. Он, засранец, был счастлив! Я, конечно, рад за него, он был счастлив даже во время смерти.

Да вот только он кое-чего не знал. Да и никто из ребят этого не знал. Ли была беременна. От Ирбиса. Когда он умер, Ли была на трехнедельном сроке. Она узнала об этом, когда начался токсикоз.

Токсикоз у нее был страшнейший. Она не то что есть не могла, она выташнивала воду, через несколько секунд после того, как ее выпивала. Тогда-то она первый раз со времен великой депрессии и позвонила мне, я ей единственной отправлял смс с моим новым номером телефона.

Я приехал. Она как тряпочка лежала на матрасе, который стянула на пол. Ей все время требовалось свежее место для лежания, как она говорила, а то от старого тошнит. Еще она вот что говорила: «Я хочу, чтобы наступил конец света. Это материальное тело так меня достало, деньги, постоянные приемы еды. Бя-я-я-я, бя, бя».

Слово «еда» было лишним. Потом она продолжала: «Я хочу, чтобы мир уже развоплотился. Чтобы летали все эфирными телами и вступали в отношения или не вступали. Отношения того же плана, что и сейчас: отцы, дети, жены, все то же самое, но без еды. Бя-я-я-я-я, бя… и денег, бя-я-я-я-я. Знаешь, Лич, я бы покончила жизнь самоубийством, прямо вчера, ведь без Ирбиса все не так ярко, не так вкусно…

бя-я-я-я-я-я. Но не хочется убивать ребенка, это не честно по отношению к нему. Когда мы с ним разъединимся, после родов, тогда и покончу с собой. Я словно в ловушке».

Я хренел. Посмотрев на ее почти уже синее от нехватки воды и еды тело, я вызвал скорую, и ее увезли на сохранение. Она провалялась там три недели, и я исправно каждый вечер приносил ей маслины и петрушку. Да и вообще день на третий она призналась, что страдает от больничной еды, ей хотелось новой еды, необычной еды — мне приходилось это исполнять. Потом ее заклинило на томатном соке, я и его таскал каждый день. Медсестры и другие беремчики хихикали надо мной, явно считая меня папочкой.

Честно сказать, мы с Ли могли бы быть в браке, в хорошем мирном уютном браке. Правда, те чувства, что между нами, ближе к дружбе, но всего лишь «ближе». Могли бы, мы даже оба это понимали, но уже не стали бы, потому что опять же оба понимали, что она была поражена Ирбисом, как лишаем. А я… А мне все-таки нужна здоровая жена. В общем, Ли воспринималась мной как испорченное что-то, непригодное уже ни к каким отношениям.

Ли перестала общаться с Крыс. А я так и не начал ни с кем из них общаться (хоть и хотелось), чтобы не спалить Ли. Мне хотелось, как раньше, в больнице, всем вместе решать эту новую трудную задачу — беременность Ли. Но я боялся, что они все напрыгнут на Ли и начнут промывать ей мозг, а это бесполезно — раз.

А два — ребенку и так досталось, пусть мать его выносит в тишине и спокойствии, я один справлюсь.

Ли тоже старалась, она даже бросила курить, хотя смолила последние полтора года как паровоз.

Я все время был рядом. Когда у нее был гипертонус матки, даже ночевал у нее, чтобы в случае чего — везти ее в роддом.

Мне нравилось заботиться о ней, я еще ни о ком не заботился.

Малышка родилась сама, на сороковой неделе, идеально. Ли даже отказалась от всех видов анестезии. Я говорил, что горжусь ею?

Меня не пустили в роддом, конечно. Я собирался приехать их встречать на четвертый день, так как их выписывали.

Когда я приехал, оказалось, что Ли одна сбежала из больницы. А ребенок… Она, кстати, назвала ее Марией. Ребенок как раз сегодня уезжал в дом малютки.

Я озверел от злости.

Мне ребенка отдавать отказались. Ли вырубила телефон. Я поехал искать ее по клубам, хотел за волосы притащить в роддом, просто забрать ребенка и пусть валит. Я хотел оставить Марию себе. Но она же говорила, говорила, что родит и все. Это я размечтался, идиот, что мы будем продолжать так жить — она с дочкой, а я на подхвате.

Ли не нашлась. Марию отдали в дом малютки. Оформить удочерение — несколько месяцев, да и я не женат.

Я бесновался, пока не понял, что единственный выход — это рассказать обо всем отцу Ирбиса. Он как-то быстро и спокойно мне поверил. Он словно мечтал в глубине души о какой-нибудь такой правде. Сколько отцов ищут по бывшим девушкам мертвого сына, своих внуков и не находят. А у него есть.

Конечно, уже вечером малышка была у него дома. Его жена успела купить груду нужных, но слегка повторяющихся вещичек для младенца, и стояла на пороге раскрасневшаяся. Мы несли домой Марию. То отец Ирбиса, то я по очереди выхватывали ее друг у друга, со словами: «Тут осторожней, мне сподручней, давай тут я понесу».

В общем, Мария ни в чем не нуждалась, вроде… И шмоток, и внимания у нее было с избытком, ей даже нашли кормилицу. Ирбис был единственным сыном.

Они вначале не понимали, что это я так часто толкусь в их доме? Потом привыкли. Потом я рассказал им про Ли и ее беременность — они прониклись, и даже сами стали мне позванивать, чтоб я приезжал иногда вместо няньки.

Ли объявилась через девять дней. Точней, я увидел свет в ее квартире и застал ее там. О ребенке знать ничего не хотела. Оказывается, отец Ирбиса нашел ее два дня тому назад и тоже с ней поговорил. Он звал ее к себе в семью, как невестку, как маму внучки, обещал, пока жив, заботиться о ней. Она отказалась. Вообще, она была в каком-то трансе.

Мне казалось, что все, она уже не жива. Собственно, умерла она, как раз через несколько недель после этого.

Хотел ли я, мог ли я ее уберечь? Хотел, мог, но это не было ей нужно, совсем. И я не стал. Она бы так и осталась ходячей сомнамбулой с поясом шахидки. Не вижу смысла такое спасать.

А Мария покорила мое сердце.

Это удивительная девочка! Она была бесподобно женственна с самого рождения. Не смейтесь, младенец может быть женственным. И эта мягкость, нежность, гибкость росли в ней по мере ее взросления. Правда, добавились еще угрюмость, молчаливость и замкнутость.

Ей было почти три, она совершенно не говорила. Я боялся, что это окажется аутизмом или еще чем похуже — родители наркоманы! Но природа ее пощадила и мое сердце вместе с ней. Девочка была почти нормальной, просто речь запаздывала и еще какие-то социальные навыки. Запоздает тут!

Родители Ирбиса с какими-то дикими для их возраста силами ударились в воспитание Марии, а та, несмотря на все их усилия, слегка игнорировала их. Я не преувеличиваю. Улыбалась она крайне редко и улыбалась только мне. И за ее улыбку я готов горы свернуть. Родители Ирбиса все больше и больше ценили наши с Марией укрепляющиеся отношения. Никто не говорил это в слух, но все понимали, что я для Марии самый любимый человек.

Мария очень походила внешне на мать, только утратила восточность, зато кукольность стала еще сильнее.

Я не раз заговаривал с родителями Ирбиса о том, чтобы мне удочерить Марию. Они отнекивались. Мол, сил еще полно, денег полно, внучка родная, да и жениться мне надо вначале, да так, чтобы Мария одобрила. Я все понимал, и меня даже забавляло то, как они больше выпрашивают у меня Марию, чем отказывают мне, как могли бы на правах родных. А все потому, что Мария, несмотря на свой возраст, была главной в их доме. Они боялись, что когда Мария заговорит, она первым делом скажет, что хочет жить со мной.

Почему? Мало того, что она улыбалась только мне, она еще и сидела на руках только у меня, разрешала себя причесывать и заплетать только мне, и те дни, когда я до ночи пропадал на работе, хоть и молча, но ярко тосковала по мне. Я даже втайне мечтал, что первым словом, которое она произнесет, будет «папа», и скажет она его мне.

Но это было исключено, я собственноручно показывал ей фотографии ее родителей, которые у меня были и рассказывал, кто они ей. Еще я показывал ей все фотографии нашей восьмерки, что сохранились со всех встреч, и рассказывал про встречи, объяснял, кто мы друг другу все были. Так что единственное слово, которым она могла меня назвать, — «друг».

Крыс

Щемить сердце начало сразу, как только Пьеро открыла мне ворота. Она была странно одета, хотя чего можно ожидать от жителя деревни — этническая юбка, галоши на босу ногу и сверху накинут дождевик Поразного. Шел дождь. Пьеро искрила счастьем, как спустившееся под тучи солнышко.

Я шагнула на их землю и поняла, что ее этноюбка как раз отсюда, это просто я в своем офисном платье и на каблуках не вписываюсь и слегка проваливаюсь в тропинку. Тропинка к дому была выложена круглыми деревянными срезами, поросшими мхом. Дома слегка на горке дверь была распахнута, и в проеме, попискивая, но не отскакивая от струй дождя, толпились малыши Пьеро.

Потом я сидела в странном мягком кресле в виде снегиря, сшитом на заказ, и пила чай из свежей мяты. А Пьеро, постоянно отвлекаясь на малышей, пыталась сумбурно рассказать про свою и выведать все про мою жизнь.

И именно во время этой яркой и совершенно непринужденной демонстрации семейного очага я осела на том месте, где сидела. Да-да, было ощущение завершающего, очень резкого виража моего пути к тому, чего я на самом деле хотела.

Я хотела стать матерью, любимой женой, хозяйкой частного дома, хозяйкой небольшого участка земли. Это странно и вроде не похоже на меня, но это истинные мои желания, в которых я даже самой себе не признавалась.

Я просто поняла, что всегда искала счастья в одном, а оно оказалось совершенно в другом, там, куда я всегда отказывалась смотреть.

Суперские, интригующие отношения с применением всех мыслимых и не мыслимых психологических фокусов, оказывается, не в манипуляции чужими людьми, а в семейных взаимоотношениях, в любви и отдаче.

Пьеро несколько раз прямо у меня на глазах выдавала чудеса психологических трюков, общаясь с детьми, а они — общаясь между собой. Я даже поймала себя на мысли, что хочу законспектировать увиденное.

Все, что я усвоила за свою жизнь в психологии, разбилось за полчаса об их материнско— детские и братско-сестринские отношения.

Жены, матери — вот они настоящие мастера психологии, вот они мудрейшие йоги, вот они выносливые аскеты.

Чуть позже с работы пришел Поразный. Я чуть не утонула в зависти. Белой, конечно. Возвращаться с работы сюда! Каждый день! А куда я возвращаюсь?

А потом Поразный заговорил.

Он сказал, что несколько недель назад Лич сам его нашел, что они планировали увидеться, что сегодня Лич звонил как раз опять и сообщил, что наконец-то может приехать в Минск повидаться. Его поезд приезжает завтра в шесть утра.

Я совсем приросла к креслу. И почему-то меня охватило чувство полной безысходности.

Конечно, мои некогда яркие чувства к Личу поросли мхом. Я давно уже решила для себя, что такой немеркнущий след Лич оставил, потому что был первой любовью, что я уже больше идеализирую и додумываю его, чем знаю. Я давно уже предполагаю, что Лич сотрется из памяти, как только я кого-нибудь опять полюблю. Но вот как-то не полюбила за это время.

Конечно, иногда приходили мысли: «А что если он, Лич, был моим единственным суженным, и мы с ним просто просрали тот единственный момент пересечения наших дорог и сейчас уже разошлись так далеко, что одному Богу известно, сможем ли мы вообще еще когда-нибудь встретиться».

И вот, пожалуйста!

Ну вот с чего он решил именно завтра объявиться в Минске?!

У него всегда хорошо работала чуйка.

А Поразный тот еще жук, он ничего не сказал Личу про меня, хотел сделать ему сюрприз.

А потом выяснилось, что этот чертов Лич едет не один! Он едет с какой-то бабой по имени Мария.

Коллатерали

Крыс

Было солнечное теплое утро субботы. Семья Пьеро суетилась в доме, споря — встречать Лича с его выхухолью на вокзале или вызвать ему такси.

Я сидела на крыльце с кофе. Кофе был не настоящим, а каким-то кофейным напитком из цикория. В этом доме не бывает кофе, как я поняла.

Не важно.

Я смотрела на солнце и лягушат, прыгающих во влажной траве.

На мне было уже какое-то этноплатье Пьеро, и я решила немного походить босиком. Я старалась напитаться остатками счастья, остатками спокойствия и благодати перед встречей с Личом и его выдрой.

Калитка тихонько скрипнула и зашел Лич. Ага, так обычно, без фанфар.

На плечах у него сидел ребенок — девочка. И больше никого рядом.

Они молча и медленно шли ко мне по дорожке, совсем не догадываясь, что я — это я.

Ну, тут, конечно, все семейство Пьеро оголтело вылетело из дома, чуть не втоптав меня в траву. И начался гомон и смех.

Лич сказал: «Это Мария».

Лич был прекрасен. Такой взрослый мужик, такое подкаченное тело, стильная одежда, отличная прическа, легкая небритость. Он стал прямо копией моего нынешнего идеала мужчины.

Все они стояли посреди двора и обнимались, обменивались лучезарными взглядами, дети знакомились, получали подарки. Лич цвел и светился счастьем. Да все они. Кроме Марии, она слегка насупилась, оттого что ее спустили с плеч. Но когда Лич взял ее за руку и притянул к своей ноге, расслабилась и молча наблюдала за балаганом.

Я, дура, тоже разулыбалась и сделала несколько шагов к ним. И тут Лич разглядел, наконец, меня, под слова Пьеро: «Крыс, иди сюда!»

И хлоп — лицо его изменилось, оно, словно забралом захлопнулось, и все его тело словно покрылось шипами. Он успел увидеть или почувствовать все мое нутро, все мои мысли. И, подойдя вплотную он насмешливо проговорил: «О! Это непременно судьба! И... О! Этого нам не избежать».

Они все вошли в дом, словно сквозь меня. И я еще мгновение покачивалась, стоя босиком на мховой дорожке.

Ошеломляюще больно!

Но я больше не играю в эти игры «спрятать чувства и улыбаться». Я вчера научилась понимать, чего хочу.

Зашла следом за ними. Села за стол. Лич уставился своими скан-глазами. А я не пряталась. Не ершилась, не кусалась, не играла. Да, я все еще люблю тебя. Да, мне охренительно больно, ты попал в цель.

В какой-то момент я устало закрыла глаза. Захотелось уснуть, не двигаться.

Я очень-очень устала бороться.

Похоже, что Лич все это увидел.

Его шипы осыпались. Лицо расслабилось.

Он подошел к моему стулу, сел на пол, обнял мои ноги и положил голову на колени.

Это было удивительно… Хотя это я всегда была закрытой, он то умел открываться.

Лич сказал: «Я сам очень устал без тебя».

И наступил он, тот самый момент — завершение виража на моем жизненном пути, момент, когда видно дорогу дальше. Момент счастья от того, что я в самом начале этой чудесной дороги.

Что было дальше?

Мы все пошли гулять в рощу.

Пьеро бегала за детьми.

Поразный задумчиво шел.

Лич держал одной рукой меня, другой Марию.

Рядом с Поразным еле переваливаясь на трех ногах, но не из-за количества ног, а от старости, топал Собакки.

Эпилог

А теперь еще раз перечитайте пролог.

15 апреля 2014 года

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 26 27 28 29 3031