Максим. Валентина

Максим

Всё надо было начинать с нуля.

Макс уже несколько дней заезжал на работу только по утрам, а все остальное время стоял со своим Буцефалом у подножия дома‑башни. В дневном свете она была не настолько мрачной, как ему показалось в первый раз, но Макс все равно эту башню ненавидел. Как могла Катя исчезнуть на несколько дней, он не понимал и не мог отделаться от мысли, что страшная башня поглотила его принцессу.

На самом деле Макс догадывался, что офис, оборудованный им в Буцефале, никоим образом не помогает внимательному наблюдению. Он, разумеется, и хотел бы не сводить глаз с подъезда, но приходилось признаться, что компьютер неумолимо засасывал взгляд и внимание. У Макса никак не получалось поставить Буцефала поближе к входной двери, и он опасался, что Катя могла все‑таки пройти мимо, пока он сидел, уткнувшись носом в документы. Макс старался почаще прогуливаться около двери, но каждый раз был отгоняем бдительным консьержем.

«А еще работа… нет, так говорить нельзя… и главное – работа. Работа ревнива, все время, украденное у нее, она заставляет возвращать вдвойне и втройне. Дела накапливаются и запутываются». Прежде чем делать эти дела (Макс любил говорить «работать работу»), их надо распутывать и приводить в порядок. А тут еще работнички вообще перестали работать, занятые конкурсом «Начальник года». Макс ужасно жалел, что он им это разрешил.

Самым логичным было поставить здесь кого‑нибудь наблюдать вместо себя – Макс миллион раз об этом думал, – но кого? Никто, кроме Макса, не знал Катю в лицо. Было, конечно, видео с подметкой, но единственным крупным планом этого видео был полосатый носок. А лицо Катино было видно плохо. Макс сомневался, что вне контекста – то есть лужи, Макса и подметки – его работнички Катю опознают.

– Эх! – Макс стукнул кулаком по рулю, открыл дверцу, спрыгнул с подножки. Наступало время «обхода»: каждый час Макс обходил вокруг башни, и каждый раз, когда он проходил мимо двери, ему приходилось ругаться с консьержем. Точнее, консьерж ругал Макса, а Макс его посылал.

Вот и сейчас, как только Макс показался в поле зрения видеокамер, дверь открылась, и на него пошел мужик, растопырив руки и воинственно сверкая единственным зубом.

– Кому говорю, пшел, пшел отсюда! Кыш! Иди себе, гуляй! – сразу было видно, что мужик привык кур из своего огорода выгонять.

– Слышь, мужик, а как тебя зовут? – спросил Макс.

– Что, жаловаться будешь? А жалуйся. Дядя Коля меня зовут. Я жалоб не боюсь, я свою службу несу как надо. У меня нареканий нету. Мне еще спасибо скажут, что я тут… бомжей отгоняю.

– Это я бомж? – развеселился Макс.

Дядя Коля задумался, но ненадолго.

– А то! – сказал он. – Четвертый день уж почитай в машине живешь. Бомж и есть.

Макс расхохотался. Отсмеявшись, пошел в машину (дядя Коля не уходил к себе в привратницкую, стоял в дверях и внимательно наблюдал за Максом), достал из машины бутылку виски (как‑то подарили, а она так и осталась валяться в багажнике), взял еще два стаканчика и вернулся к дяде Коле. Макс и сам толком не знал, что его побудило это сделать.

– Выпьешь со мной, дядь Коль? – спросил он, отвинчивая колпачок.

– За что? – деловито спросил тот.

– Да так просто. – Макс протянул дяде Коле стакан. – За то, что ты молодец.

– Ну, вздрогнули! – сказал дядя Коля. И немедленно выпил.

– Мои работнички так не работают, как ты. Они там балду без меня гоняют. Конкурс у них! – снова стал заводиться Макс.

– А че ж ты здесь торчишь, а не на работе? – внимательно посмотрел на Макса дядя Коля. – Налить еще?

Теперь оказалось, что бутылку держит дядя Коля. Макс не возражал. Дядя Коля налил, и они еще раз выпили.

– Да девушку одну мне надо найти, дядь Коль. Мы с ней познакомились, и очень она мне понравилась. Только вот номер телефона взять у нее не успел. А девушка знаешь какая? Эх, жаль, что ты ее не видел!

– Так я ж ее видел!

– Верно, дядь Коль, ты ж меня от нее отгонял!

Теперь Максу казалось, что не было у него в жизни лучше момента, чем тот, когда консьерж дядя Коля отгонял его от Кати.

– Ну, за любовь! – предложил дядя Коля.

– За любовь! – согласился Макс.

– Вот из всех людей, дядь Коль, только ты ее и видел, – мечтательно сказал Макс. – Ты меня понимаешь? Понимаешь, почему я тут… какой день?

– Четвертый, – подсказал дядя Коля.

– Да, четвертый день стою. Понимаешь ты меня, дядь Коль?

– За понимание!

– Да, за понимание!

– Нет, не понимаю.

– Это ты зря, дядь Коль! Я к тебе со всем уважением…

– Ты меня уважил, и я тебя уважу. Чего тебе здесь стоять, если я уже здесь стою?

– Не понял.

– Смотри, я и так здесь стою. Когда девушка твоя пройдет, я ее и замечу. А дальше ты сам мне скажи: куда тебе – в машину стучать или по телефону звонить?

– Держи бутылку, дядь Коль, – мгновенно протрезвел Макс. – Так, вот тебе номер телефона, звони мне сразу.

– Как только, так сразу!

– Дядь Коль, ты гений! – проорал Макс уже на ходу, крупной рысью убегая в сторону метро.

– А то! – сказал дядя Коля уже сам себе. – А машина? – вдруг вспомнил он. – Ах да, выпивши нельзя за руль. – Дядя Коля махнул рукой.

– А то! – сказал он, закрывая дверь. – Давно бы по‑человечески поговорил и не торчал бы тут четыре дня, как бомж, не спал бы в машине. А то!

Катя

С тяжелым сердцем Катя ехала к заказчику. Если бы не работа, она бы еще долго избегала и эту станцию метро, и даже эту ветку. Опять проехать по тому же самому эскалатору! Опять пройти мимо той самой лужи! Как живут, интересно, люди, у которых случается один роман за другим? Избегают половины станций метро, потому что «Белорусская» навсегда связана с Геной, а «Краснопресненская» – с Жорой? Или станция у них остается станцией и ни с кем она не связана? «Фрунзенская» у Кати теперь была прочно связана со скандинавским богом Максом – что тоже странно, рассуждала Катя: с Максом они виделись здесь один раз, а реставрировать книгу, то есть к Сергею Сергеичу, она ездила каждый день. Сергей Сергеич, – б‑р‑р‑р! Раньше она его просто боялась, но теперь, в своей любезной модификации, Сергей Сергеевич просто вгонял ее в панику.

После того как он угощал ее чаем и дышал в затылок, Катя несколько дней манкировала работой, но тут пришла страшная платежка за квартиру, и Кате пришлось взять себя в руки. Без денег за эту работу в этом месяце ей концы с концами не свести.

Катя подавила вздох и постаралась улыбнуться консьержу.

– О, здравствуйте, добро пожаловать! – засуетился он, показывая в приветливой улыбке свой единственный зуб.

– Приятно, когда тебя так тепло встречают, – не покривила душой Катя.

Она поднялась на лифте и дотащилась до входной двери, все более замедляя ход. Подняла руку к звонку, но позвонить не решилась.

– Пока еще на воле, – жалобно сказала она вслух, – хоть несколько секунд.

– Перед смертью не надышишься, – сурово ответила Катя самой себе.

– С кем это вы разговариваете? – строго спросила домработница, открывая дверь.

Катя чуть не бросилась ей на шею от радости.

– Вы просто волшебница! – объявила она, ликуя, но все‑таки приостановилась, не зная, за что бы похвалить эту добрую женщину. Нельзя же было сказать: «Слава богу, что вы не Сергей Сергеевич». – Я еще не позвонила, а вы уже открыли дверь. Как вы догадались?

– Домофон звонил, – настороженно сказала домработница. Она не понимала причины Катиной эйфории.

Ну, не понимает, и слава богу!

– А я сразу за работу! – сообщила Катя, отдавая свое пальто.

– Сергей Сергеич велел подать вам чаю, когда захотите. И поесть, если проголодаетесь.

«Мне здесь кусок в горло не полезет», – подумала Катя. Но вслух сказала только:

– Нет‑нет, спасибо, я сыта.

– Вмиг узнаешь воспитанного человека: он всегда сыт, – негромко проговорила домработница.

– Гоголь! – обрадовалась Катя неожиданной литературной встрече. – Это Плюшкин говорил. Любимая цитата моей бабушки. Была. Простите, а мне кажется, я не спросила еще, как вас зовут.

– Правильно кажется. Не спросили. Меня зовут Нина Семеновна.

– А меня Катя.

– Катерина Александровна. Не Катя, а Катерина Александровна, – многозначительно кивнула головой Нина Семеновна.

– Почему? – удивилась Катя.

– А то весь век пробегаете в катюшах да катях.

Потрясенная этой мудростью, Катя отправилась работать. Чтобы оправдаться перед книгой, Катя принесла ей уже готовую закладку. Закладка была – загляденье, даже с точки зрения очень придирчивой Кати. Широкая полоска кожи с золотым тиснением, позолота тусклая и в некоторых местах как бы стершаяся. Этого эффекта Катя добивалась особенно долго. Она открыла книгу, вложила в нее свою закладку и залюбовалась.

– Вот за что я люблю свою работу, – сказала Катя книге, – за то, что получается вот такое.

И за книгу ответила:

– Ты, Катя, молодец!

– Подтверждаю: вы, Катерина Александровна, умница и талант! – сказал за ее плечом Сергей Сергеевич.

Катя чуть не упала со стула.

– Всегда хотела узнать, как себя чувствуют люди, которых часто хвалят, – от неожиданности она выпалила то, что думала.

– И теперь, когда вас хвалят, вы обнаружили, что это совсем не так приятно, как кажется со стороны? – проницательно заметил Сергей Сергеевич.

И тут затрезвонил старенький Катин телефончик. Она даже вздрогнула. И Сергей Сергеевич, кажется, вздрогнул.

– Катюха, ты где? – громко кричал в телефоне музейный программист Сева. – Срочное дело! Есть чем записать?

– Да, – Катя привычным жестом вынула из‑за уха карандаш.

– Пиши номер: 2‑12‑85‑06.

– Записала, – сказала Катя Севе, а потом повернулась и сочла нужным пояснить Сергею Сергеевичу: – Это из музея. Что‑то срочное. Извините.

– Короче, Катька, ты, оказывается, теперь звезда Ю‑Туба, десятки тысяч просмотров!

– Что? – не поняла Катя, до сих пор общавшаяся с компьютером только через Севу.

– Неважно! Тебя ищет один крендель – грязный, с велосипедом, который руками в лужах любит копаться!

– Знаю такого, – обрадовалась Катя.

– А он полмира вверх дном перевернул, чтобы тебя найти. Вообще‑то оно сработало бы обязательно, если бы… но он же не знал, что есть еще на свете девушки без компьютера.

Катя только молчала и блаженно улыбалась.

– Короче! Это его номер телефона. Напиши ему хоть смс, что ли, если ты не можешь прокомментировать видео.

– Я? Смс? Ему? – поразилась Катя.

– Если хочешь, приезжай сюда, я покажу видео, а потом напишу за тебя комментарий, но вообще это детский сад какой‑то. Давай, пиши смс. Напиши: привет, я девушка в одном ботинке. Понятно? Все, давай, отбой! Мне еще начальника года, блин, работать.

Голова у Кати мгновенно опустела, а сердце забилось гулко и часто.

«То, что со мной было раньше, это не паника, – пронеслось как бы светящимися буквами в совершенно пустой голове, – паника – это сейчас».

Сергей Сергеевич стоял у нее за спиной и лишал ее свободы воли и свободы мысли. А тут он еще и заговорил:

– Катерина Александровна, а нельзя ли посмотреть на тот эскиз, что я видел в прошлый раз? Я, честно говоря, хотел сделать вам предложение: вы доведете до конца рисунок, который я видел на эскизе, а я его у вас куплю.

– Предложение? – услышала единственное слово Катя. – Извините меня, я на секундочку, я сейчас вернусь.

И она убежала из квартиры Сергея Сергеевича раньше, чем Нина Семеновна вынесла ей пальто.

– Мне надо на волю, – твердила она в лифте, – мне надо на волю, хоть ненадолго, мне надо написать сообщение скандинавскому богу.

– Как же я ему буду писать? – огорчалась она, выходя из лифта.

– Куда вы? – бросился ей наперерез консьерж, широко раскрыв руки.

– Что я вам, курица, что ли? – увернулась от него Катя и потянула на себя подъездную дверь.

– «Привет» я уже написала, а вот где здесь запятая? – выпалила она в лицо Максу. Лицо, кстати, у него было красное и распаренное, куртка расстегнута, волосы спутаны. Макс сгреб Катю в объятья и принялся кружить.

– Успел, слава те господи! – приговаривал он.

Ни он, ни она не заметили, как в дверях появились консьерж со своим зубом и Нина Семеновна с Катиным пальто. Макс поставил Катю на землю, но не выпустил из рук и теперь целовал ее в щеки, в уши и в волосы.

– Успел наконец‑то! – улыбался у двери дядя Коля. – А она чуть опять не убежала! Прыткая такая!

– Они все бегают, – покачала головой Нина Семеновна.

– Макс! – позвала Катя.

– А? – с трудом оторвался от нее Макс.

– Ну а запятая‑то где? – требовательно спросила Катя.

Валентина

Горьковской трассы Тина немного опасалась. Она ездила по ней много лет назад, в темноте, и дорога была такой, как будто ее бомбили. Впрочем, в те времена, когда Тина была в последний раз на Горьковской трассе, почти все дороги были такие.

«Все же что‑то меняется в нашей жизни к лучшему», – подумала Тина, проскочив беспокоившую ее трассу на одном дыхании.

«Что‑то, но не всё», – добавила она, выехав на деревенскую дорогу.

Эта дорога осталась такой же, как и в девяностые: с гигантскими ямами, ухабами, провалами и канавами. Все ямы и провалы были залиты водой, подернуты тонким ледком и присыпаны снежком. Хуже может и можно, но Тина это «хуже» не могла себе даже вообразить.

Мимо нее, бодро виляя высокой белой кормой, проехал «Порш».

«У него, наверное, есть подробная карта ловушек», – с завистью подумала Тина, попробовала прибавить газу и попалась – колесом в глубокую дыру в асфальте.

Тина выбралась из машинного тепла и принялась ругаться вслух, оглядывая колесо, попавшее в западню. Западня была сделана на совесть, и ее маленькой игрушечной машинке ни за что было из этой западни не выбраться.

– Здесь надо на «Ниве» ездить, на «козле», а лучше на тракторе! – утешала Тина свою бедную машинку.

– Нет, ну этот‑то! – простирала она руки к далекой белой корме «Порша». – Вот этот, хотела бы я знать, как он здесь ездит? Как? Он свою карту ловушек выучил наизусть и съел, да? Чтобы враг не прошел? Здесь никто не пройдет: ни свой, ни чужой!

Тина разорялась совершенно напрасно – ни одна живая душа ее не слышала.

Вдоль улицы тянулись глухой стеной высоченные заборы. За заборами высились солидные дома в два или три этажа. Нигде не было ни палисадника, ни деревянного дома с белыми наличниками, ни кошки в окне, ни бабки с пустым ведром. Тина сейчас была бы рада даже пустому ведру. Хотя какой, казалось бы, толк от бабки? Небо спускалось все ниже и ниже и обещало скоро спуститься совсем и накрыть толстым мягким снегом все вокруг до следующей весны.

– Э, нет! – стряхнула с себя оцепенение Тина. – Здесь, пожалуй, можно замерзнуть вернее, чем в тайге. И тебя даже весной не откопают, потому что и весной им здесь будет не до тебя и не до твоего трупика.

Тина выхватила телефон, как волшебную палочку, и вызвала доброго духа:

– Я доехала до тебя. Почти! Только попала в ловушку. Уже в этом вашем, как его, Рыбном или Рыбачьем. Что ты говоришь? Раково? Да какая разница. Выходи из‑за своего забора – какой тут забор твой? – и иди меня доставать. Нет, ты сначала меня достань отсюда, а потом будешь рассказывать, какой у тебя забор.

Кирка Сидельников появился очень скоро – высокий, широкий, в неожиданной камуфляжной куртке (раньше Кирилл был большим франтом и кроме двух десятков дорогих костюмов держал у себя в гардеробе пару смокингов).

– Кирка! – обрадовалась Тина и тут же решила блеснуть остроумием: – Ты теперь работаешь в МЧС?

– И тебе привет! – ответил Кирка, подкладывая какие‑то досочки под колеса многострадальной машинки.

– Нет, что, правда? И ты только что с задания? – резвилась Тина.

– Я сиденье отодвину? – без всякой вопросительной интонации спросил Кирилл и ловко вывел машину из ямы. Может быть, яма была не такой страшной?

– Или ты пешком? – снова задал он вопрос без вопроса, приглашая Тину на пассажирское сиденье ее собственной машины.

На секунду Тине показалось, что она совершенно не знает этого человека и что ей страшновато садиться к нему в машину… «Это же моя машина!» – одернула себя Тина, пристроила себе на лицо самую беззаботную из своих улыбок и триумфально заехала за нужный забор в качестве пассажира.

– Раздевайся, проходи, я сейчас чай поставлю, – бросил Кирилл и ушел куда‑то в глубь огромного дома, в котором можно было разместить футбольную команду со всеми игроками запаса. И они бы смогли здесь не только жить, но и тренироваться.

– Скажи мне, Кирка, а ты почему не мог приехать в Москву? – лучезарно улыбаясь, задала она вопрос своему спасителю. – Ты тоже ненавидишь кафе, как Вадик Безрядин?

– А что Вадик? – спросил Кирилл.

– Ненавидит кафе, кофе, фитнес‑клубы и маленьких собачек.

– Ну, насчет маленьких собачек я, пожалуй, с ним согласен, – пожал широкими плечами Кирилл. – Ты же видела моего Варвара? (Гигантский сенбернар Варвар степенно встречал их у ворот, и не заметить его было невозможно.)

– Еще гимнастика – по этому вопросу вы тоже наверняка согласны. Вадик каждое утро делает по полчаса гимнастику на свежем воздухе.

Тина сделала паузу, ожидая эффекта.

Кирилл почему‑то промолчал, хотя под тонкой майкой видны были очень внушительные бицепсы. Да и остальные мышцы – те, что не были видны, но только угадывались, – были более чем в порядке.

– Тебе точно есть чем похвастаться, – продолжала улыбаться Тина и выразительно посмотрела на торс бывшего одноклассника.

– Да нет, мне как раз хвастаться нечем, – ровно сказал Кирилл и отвернулся к чайнику.

Тина вздохнула и мысленно засучила рукава. Опять никаких развлечений и одна работа. Что они, сговорились, что ли?

– Кир, налей мне чаю и сядь уже! – протянула она с самой просительной интонацией, на которую была способна.

Кирилл поставил на стол пузатый чайник и сел.

– Я тебе с чабрецом заварил. У меня еще с лета остался. Меду хочешь? У меня свой.

– Кто бы сомневался… – под нос себе сказала Тина.

Они помолчали. Первой не выдержала Тина:

– Кир! Давай уже сразу говори, что с тобой происходит. Потому что я тебя совсем не узнаю. Не то чтобы другие не изменились – нет, изменились, и очень даже. Но это какие‑то другие изменения, понятные.

Кирилл молчал, глядя, как безостановочно меняется поверхность чая в чашке: янтарный глянец покрывается серебристой тончайшей корочкой, она тускнеет, разламывается на островки, островки превращаются в нити, нити скручиваются в спирали и улетают вверх. А потом опять все сначала.

– Кира! Я зачем сюда перлась на своей любимой машинке по буеракам, если ты никого видеть не можешь?

– Видишь, как ты лучше меня все объяснила. Видимо, поэтому я здесь и сижу между операциями. Ребята шутят: у тебя фамилия Сидельников – вот ты и сидишь. А ты правильно догадалась: я от людей подальше сижу…

Тина решила не поддаваться на скорбный тон и вернуться в нормальное русло:

– Вот видишь, не зря ты химию зубрил, готовился в медицинский. Теперь оперируешь. Какая у тебя специализация? (Тина, как и все, смотрела когда‑то «Скорую помощь» и смутно помнила, что у хирургов бывают какие‑то «специализации».)

– Я, Валя, военный хирург. Оперирую все подряд, без специализации, но если ты хотела про наши операции спросить – то это не то, о чем ты подумала, это военные операции. Или спасательные. Но суть от этого не меняется – в любом случае это означает очень много крови, грязи и страданий.

Главное было сказано, Кира вдруг перестал разглядывать пар над своей чашкой.

– Знаешь, что мне сказала жена?

– У тебя есть жена? – поразилась Тина. Но ее опять никто не слушал.

– Она мне сказала, что я не человек больше. И я сегодня понял, откуда она это взяла. Действительно, не могла же она это придумать. Это из Стругацких, из «Пикника…», там было про Зону: радиации нет, вообще никаких мутагенных факторов нет, а люди мутируют. Это похоже на самом деле. И совсем уж странно, что это сказала моя жена, то есть что она сказала нечто близкое к истине.

– Жена! – не смогла сдержаться потрясенная Тина. Фиг бы она поехала в деревню, если бы знала про жену.

– А! Жена – да. Есть у меня жена, работает в WWF, но защищает почему‑то не тигров в тайге, а кошечек в питомниках, городские парки и свободу слова. Ей обязательно надо кого‑то спасать. Оказалось, что мне тоже. Только я всегда думал, что спасать надо конкретно: взять человека, у которого вместо ноги фарш, и спасти его. А потом еще одного, и еще. И так дальше – до тех пор, пока не будет больше нужна твоя помощь. Понимаешь?

Тина кивнула. Она действительно понимала.

– Только видишь, какой получается фокус. Работая по локоть в крови, мы, наверное, меняемся и сами не замечаем как. Людям становится с нами страшно. Вот тебе было страшновато садиться со мной в машину. Тебе! Со мной! В твою машину! Так что какой‑то мутирующий фактор есть.

Тине стало неловко, а Кира сидел напротив и смотрел на нее с надеждой. Она не знала, кто прав и кто виноват, и даже не собиралась начинать об этом думать. Но Кирку надо было утешить. Обязательно. Наконец она догадалась:

– Кто у тебя был самый важный человек в детстве?

– Дед, – не раздумывая, сказал Кирилл.

– А дед войну прошел, правда?

– Да. Он у меня единственный дед. Другие мужчины в нашей семье с войны не вернулись.

– Кир, вот твой дед прошел войну, видел и кровь, и грязь, и страдание, как ты говоришь. Но это же не значит, что он перестал был человеком.

– Может, он тоже сомневался? – задумчиво сказал Кирилл.

– И ты сомневаешься! И это хорошо! Я читала, что критика, то есть критическое отношение к собственным действиям, – это есть главный критерий психического здоровья.

– Валь, а ты психолог? – очнулся Кирилл. – Извини, что‑то я тебя не спросил раньше.

– Нет, я исповедник! – мрачно пошутила Тина. И не удержалась от вздоха. Зря она сюда ехала. И ведь теперь не уедешь.

За окном валил снег. Снеговая туча накрыла землю, и теперь казалось, что всё на земле медленно поднимается вверх – навстречу небу.

– Придется тебе здесь со мной пережидать снегопад, – сказал Кирка. – Не боишься – со мной? Или – хочешь, я буду за тобой ухаживать?

К сожалению, Кира шутил. Или к счастью.

– Лучше не надо! – засмеялась Тина.

– Тогда давай теперь я тебя буду слушать, – предложил Кирилл.

– Ох, это долгая история… – испугалась Тина, которой давно ничего такого не предлагали.

– Времени у нас много. – Кирилл кивнул на окно, за которым шел снег.

Тина кивнула, устроилась поудобнее и начала рассказывать.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒